Сестре и брату последнее прости

 

Я посетить хочу могилу брата

И принести ему календулы цветы.

Он в раннем детстве их любил когда-то,

Как мог любить лишь ангел чистоты.

 

Он был незабываемым ребёнком,

Сияла радость в голубых его глазах,

Смеялся он заливисто и громко,

 И Бог его услышал в небесах.

Он был избавлен от житейской муки

И от всего,что предстояло нам, живым,

И всё же с этой вечною разлукой

Частица бытия ушлакак дым.

 

Но не стоять мне возле той могилы,

Над нею вихрь безжалостно прошёл войной.

Лишь в памяти моей живёт тот образ милый

И жуткая воронка с лебедой.

 

Я поброжу по кладбищу другому,

Где спит нездешним сном любимая сестра,

Где всё уже не то, и всё так незнакомо,

И только боль по-прежнему остра.

 

То место,где в войну её зарыли,

Давно уж заросло ольховником густым,

Давно там никого уже не хоронили.

Оплакал дождь заброшенный пустырь.

 

Родные вы мои! Прошла я сквозь горнило

Я здесь брожуя, ваша старшая сестра.

И мне остался от всего,что я любила,

Лишь едкий дым потухшего костра.

 

           Брат умер перед войной, и на месте, где его похоронили, были страшные бои. И Мга переходила из рук в руки ОДИННАДЦАТЬ раз! И именно Мга замкнула кольцо блокады Ленинграда. А могила брата моего вместе с другими могилами была поднята в воздух бомбёжкой и обстрелами...

           Сестра умерла в блокаде от голода...

 

Из блокады – по Дороге жизни

 

Мороз. Остуженная церковь.

Костры разложены в снегу.

Сухарь,размоченный в манерке,

Жую на стылом берегу.

 

От холода застыли губы

И заморозились слова.

Рвёт ветер полы детской шубы

И проникает в рукава.

 

Какое счастье очутиться

В огромной церкви и в толпе,

От ветра жгучего укрыться

И отогреться в тесноте.

 

Крик о пожаре среди ночи,

Вой обезумевших людей,

Растоптанных толпою корчи

Остались в памяти моей.

 

Меня в изодранной одежде

На паперть вынесло толпой

И не было почти надежды

Меня вернуть на путь земной.

 

Кобона,перезвоны тризны –

Ты краешек Большой земли.

Конечный пункт Дороги жизни

Дорогой к смерти нарекли.

 

Мороз. Остуженная церковь.

Чернеют трупы на снегу.

Выстраивают на поверку

Ещё живых на берегу.

 

Сейчас мы с Ладогой простимся,

И никогда,и никогда

Сюда уже не возвратимся.

Кобона. Церковь. И беда.

 

Сестре, умершей в блокаду

 

Волос блестящих пряди тёмные

И сине-серые глаза,

Набледном личике огромные,

Когда вскипает в них слеза...

 

А под глазами тени синие,

И не по-детски грустен взгляд,

И ручки тонкие,бессильные

Недвижно по бокам лежат.

 

Сестра,ну хочешь,я спою тебе?

Ну хоть разочек улыбнись.

Ну хочешь,сказку расскажу тебе?

Не спи,не уходи,очнись!

 

Ну хочешь,вынесу на солнышко

И покачаю в гамаке?

Ты стала лёгкою,как пёрышко,

Что невесомо на руке.

 

Мне только дать тебе вот нечего,

И я забыла вкус конфет.

Но,может быть,сегодня вечером

Нам повезёт...а,может,нет…

 

Бог видел всё. Своею милостью

Он не оставил никого

И рассудил по справедливости:

Тебя избавить от всего...

 

А я пошла своею тропкою –

Путём утрат и маеты.

И на меня с улыбкой робкою

Ты смотришь с горней высоты.

 

Кладбище подо Мгой

Разрушенная до последней хаты Мга –

Есть узловая станция такая –

Заманчивый кусок большого пирога,

Но подавился враг,его глотая.

 

Одиннадцатый раз всё начиналось вновь:

Земля под сапогами покачнулась,

На клочьях гимнастёрок запекалась кровь –

И в этот раз атака захлебнулась.

Дымился в небе мглистом солнца диск.

Молчали раскалённые винтовки.

Солдатам душу рвал снарядов долгий свист

И грохот бешеной артподготовки.

 

Над старым кладбищем вздымался жуткий смерч,

Стволы деревьев и гробы взметая –

Взрывной волной побеспокоенная смерть

Кружилась долго,в чёрном небе тая.

 

Я не могу забыть,не знаю,что со мной,

Как будто ключик золотой обронен,

На кладбище на том под тихою сосной

Перед войной

был маленький мой братик похоронен…

 

***

 

Его на войну проводила,

За ним до околицы шла,

И тайно молитву творила,

И смерть от него отвела.

 

Прошёл он в боях и сраженьях

Все тяжкие вёрсты войны.

А ей же достались каменья

Его непрощённой вины.

 

Обиду без слёз проглотила,

Навечно нахмурила бровь,

На годы себя убедила:

Разлука уносит любовь.

 

Неправда!

        Неправда,

           не верю:

Всю жизнь,не любя никого,

Пред самой последнею дверью

Она призывала его.

 

Шаги командора

          «От шершавого сукна шинели

           разгорелась у меня щека...»

                                       Вероника Тушнова

 

В старинной московской квартире

Средь пыльных диванов и книг,

В чужом и удушливом мире

Блеснул ослепительный миг.

 

Звонок в коммунальной прихожей.

Нет,я не ждала уже,нет,

Но печенью,нервами,кожей

Я знала,что это ко мне.

 

Не помня себя,холодея,

Рванула тяжёлую дверь,

От страха забывшая,где я –

Всё было не страшно теперь!

 

Прошло уже больше полвека,

Но мне не забыть,не избыть

Тот запах шинели и снега,

И хочется просто завыть.

 

Секунды летели, гонимы,

И был нам отпущен лишь миг.

Твоими с мороза тугими

Губами задушен мой вскрик.

 

Прильнула к холодной шинели

В объятья горячечных рук.

Февральские вьюги запели

Под сердца грохочущий стук.

 

В висках словно в колокол били.

– Простудишься, – ты мне сказал.

А губы твои говорили

Не то,что кричали глаза.

 

Потом – были годы молчанья,

Ни слова,ни звука,ни зги.

И лишь в пустоте ожиданья

Слышны командора шаги.

 

 

ГОДЫ ТЕРРОРА

Тревога

 

Затаилась тревога за тёмной портьерой.

Пахнет воздух озоном, гроза пронеслась.

Замерцала вдали голубая Венера,

А душа отчего-то вся сжалась, томясь.

 

Каждый шорох, и шёпот, и скрип половицы,

Как предвестье беды, наш заполнили дом.

Словно взмахи крыла потревоженной птицы,

Куст сирени ветвями шуршит под окном.

 

Кто-то тронул в саду осторожно калитку.

Ветка хрустнула явственно под сапогом...

Рвём надежды последнюю тонкую нитку –

Нет. Всё тихо, божественно тихо кругом.

 

Поскорее задёрнем всё небо портьерой,

Чтоб душа до утра не дрожала,томясь.

Смотрит мирно меж туч голубая Венера.

Пахнет воздух озоном.

           Гроза пронеслась.

 

 

1938

День депортации 27 марта

 

 И всё в мартовские иды

 

Сегодня самый чёрный день.

Отметим молча памятную дату.

Вновь наползает страха тень

И ужас пережи́того когда-то.

 

Зажжём две восковых свечи

В знак памяти невинно убиенных.

Настройте скрипки,скрипачи,

И Моцарта сыграйте вдохновенно.

 

Те,кто ещё сегодня жив,

Вставайте в поредевший круг теснее,

Об умерщвлённых не забыв,

Чтоб было им оттуда нас виднее.

 

Сегодня самый чёрный день

Для маленького моего народа.

На сердце скорбная кипень

И от любви земной постылая свобода.

 

1998

Мартовские иды

         «Бойтесь мартовских ид!»

 Тацит (?)

 

Весенний месяц март

Несёт с собой тревогу.

Без компасов и карт

Зовёт,зовёт в дорогу.

 

И снова

     стук колёс

И окрик: «По вагоооонам!»

И море чёрных слёз –

Вот всё,что суждено нам.

 

Мы пасынки страны.

Достались нам обиды

Виновных без вины

В те мартовские иды.

 

Вся жизнь искажена.

Весна идёт,весна!

Весной в марте 1942-го годамаленькую народность карело-финнов выслали из-под Ленинграда.

В день депортации, 27 марта

Обычно тать приходит ночью,  

Когда его никто не ждёт,

Ведь он хранит повадку волчью.

Но мы-то знали:он придёт.

 

Мы знали: бесполезно спорить,

Когда надеждам вопреки

Уже грохочут в коридоре

Бесцеремонные шаги.

 

На шее мы вождя носили

Подретушированный лик,

А люди-винтики крутили

Машины страшной маховик.

 

Трещали кости,рвались жилы

И,заглушая стон и плач,

Оркестры весело трубили

И застилал глаза кумач.

 

В заледенелом Сусумане

Ты шар земной киркой долбил,

Теряя память,как в тумане,

Держался из последних сил.

 

А я в теплушке дребезжащей

Без света,пищи и воды

Тряслась на нарах,уносящих

Меня в пространство немоты.

 

Меня везли из Ленинграда–

Твой путь лежал через Харбин.

Мы оба шли дорогой ада,

И жребий был у нас один.

 

Мы знали голод, и проклятья,

И цепкий холод на ветру.

И наши скорбные собратья

Сердцами грели мерзлоту.

 

Прошли мы чёрными рядами

И Колыму,и Соловки

И,как ни тешились над нами,

Мы были люди – не совки.

 

А память сердца сохраняет

Людей любимых имена.

Вы все со мной,я это знаю,

Хоть я среди живых – одна.

Какое слово тёмное...

 

           «О, Русская земля!

           Ты уже за холмом...»

Слово о полку Игореве

 

Какое слово тёмное – прощай,

Уроненное как бы невзначай,

В нём столько муки,столько маеты,

И вновь дымят сожжённые мосты.

 

И вновь мелькают вёрсты за окном,

И вот уже осталась за холмом

Страна навек изломанных судеб,

Где ели мы,давясь, свой горький хлеб.

 

Но почему такая боль в груди?

И страх,и неизвестность впереди,

И притяженьем крови и огня

Не отпускает русская земля.

 

Я на краю ей низко поклонюсь

И обещаю: я ещё вернусь

И если не с котомкой,босиком,

То,может быть,раскаянным стихом.

 

Уже граница скоро,примечай,

Уже разносят нам последний чай.

И есть ещё возможность с полпути

На тихой станции сойти...

 

И уверенный топот

 

Полутёмная комната,

Неуверенный шёпот.

И дыхание омута,

И уверенный топот...

 

Двери настежь раздёрнуты,

Книги брошены всюду,

Вещи все перевёрнуты,

Перебита посуда.

 

Пух по комнате стелется,

Фотографий обрывки.

Вьётся писем метелица

И клочки от обивки...

 

Волны тёмного ужаса,

Страха злое соседство.

Непонятное мужество.

Несмышлёное детство.

 

Ветер флаги качает.

Год сегодня какой?

Календарь отвечает:

Нынче тридцать седьмой...

1997

 

Разъезд Стрижи

 

памяти Луизы К.

Разъезд Стрижи! Разъезд Стрижи!

Визг тормозов и лязг вагонов.

Теплушка нервно дребезжит,

А вдоль вагонов уж бежит

Солдат в малиновых погонах.

 

Кричит в раздвинутую дверь:

– Есть мертвецы? Готовь на вынос!

К бессчётному числу потерь

Не привыкает даже зверь,

А кем тогда считали вы нас?

 

Её за ноги волокли,

И билась голова об доски.

Из мёртвых глаз её текли

Две замутнённые слезы –

Ушедшей жизни отголоски...

 

И вздрогнул,заскрипел вагон,

Предутреннюю темь разверзши,

Под крик разбуженных ворон

Наш полумёртвый эшелон

Шёл мимо штабелей умерших.

 

Их не оплакивали мы,

Отвыкшие от слёз и смеха,

И лишь в дали таёжной эхо

Ответило гудком из тьмы,

Когда вагон Стрижи проехал.

 

Запомни,внук мой,навсегда

Весёлое названье это

И то сорок второе лето,

Когда немые поезда

Нас увозили прямо в Лету.

 

На красный свет

Стучат в ночи размеренно колёса,

На стыках рельс вибрирует вагон.

Два старых довоенных паровоза

Наш полумёртвый тащат эшелон.

 

    Хрипят во сне дистрофики на нарах,

    Сложив у входа мертвецов своих

    (Такая выпала всем этим людям кара,

    Что жить теперь придётся за двоих).

 

А мать не спит,ей места не хватило,

Она мой сон некрепкий стережёт

И будет так сидеть,пока есть силы,

Пока жива,пока не упадёт...

 

     Но что это? Залязгали вагоны,

И,тормозя, задёргался состав.

     Снаружи голосхриплый,полусонный,

     Ругался,эту станцию назвав.

 

Она встаёт. Она на всё готова.

Никто её не может удержать.

Она отстанет под ночным покровом.

Охрана спит. Бежать! Бежать...

 

     Здесь где-то рядом,вон за тем лесочком,

     Здесь, в Камышлове, служит мой отец!

     Мы доберёмся,мы найдём его и – точка,

     И нашим горестям придёт конец.

 

Я поняла. Я тоже догадалась.

Стою в дверном проёме в темноте,

Бьёт дрожь меня, и валит с ног усталость.

И наплывает обморока тень...

 

     Очнулась я под стук колёс на нарах.

     И не было ни мыслей и ни слов.

     И лишь два паровозика напа́ру

     Прощально прокричали: «Камышло-о-ов!»

 

И в этот час,глухой и нелюдимый,

«Наш стрелочник-судьба» на красный свет

Направила наш путь непроходимый

Туда,где и надежды выжить нет...

 

1942 - 1998

 

 

Мысли в День 27 марта 1942

 

Сначала всех мужчин сослали–

Кого в Сибирь,кого в Хибины.

Их кулаками называли

Те низколобые кретины.

 

Потом уже взялись за женщин

И за «детей врагов народа»:

Их было год от года меньше,

Но всё ещё несметно много.

 

И будущие хунвейбины

Так развернулись в диком раже,

Что не было страшней картины,

Чем это выдворенье наше.

 

Дома распахнутые стыли,

И окон тёмные глазницы

Смотрели в улицы пустые,

Как мертвецов немые лица.

 

Как будто смерть прошла незримо

И успокоила навеки,

Разрушив всё необратимо,

Что ещё было в человеке.

 

Нас превращали в пыль,месили,

Людьми давно нас не считали.

Мы по дорогам всей Сибири

В теплушках душных умирали.

 

А те,кто выжил,возвратились

К родным местам и пепелищам,

Чтобы ещё раз ощутили

Пинок тупого сапожища.

 

Вот так и странствуем по свету.

И что ещё нас ждёт с тобою?

Другой у нас Отчизны нету,

А для России мы изгои.

 

 

В день 27 марта 42-го

 

в день депортации

и памяти

моей прабабушки,

 85-и лет от роду

отказавшейся выполнить

волю властей.

 

Ночной кошмар. Театр вампа:

Мы дверь не стали запирать,

И керосиновая лампа

Осталась в доме догорать.

 

И сколько ж надо было духа,

Чтоб дом открытым покидать,

Где полумёртвая старуха

Одна осталась умирать.

 

Стакан воды и горсть мякины

В пустом нетопленом дому –

Такой немыслимой кончины

Не пожелаю никому.

 

Она покинуть отказалась

В ту ночь исхода дом родной.

Она одна сопротивлялась

Насилью власти над собой.

 

И чашу горькую решилась

Она сама испить до дна

И без надежды,и без силы

Стояла здесь за всех одна!

 

Посеешь ветер – пожнёшь бурю

памяти моих соплеменников,

          депортированных в 1946 году

          из Эстонии в Сибирь

 

Я открываю «Дело» осторожно:

Пожухли и истрёпаны края.

И веет жутью на меня острожной,

Дыханьем ледяного декабря.

 

Здесь в тонкой папке чьи-то передряги

И дикий беззакония оскал.

А донесенье на клочке бумаги

Сержант почти безграмотный писал.

 

С правописаньем русским незнакомый,

Иван Угрюмов с бабкой воевал –

Других не оказалось просто дома.

– Хрен с ними! – На других он наплевал.

 

Прижав к груди двухлетнего ребёнка,

Покорно под штыком старуха шла,

Восьмидесятилетняя эстонка

В потомках поздних гневом проросла.

 

И в эту ночь вальпургиевых козней

Эстонец уцелевший взял топор...

А тех семян национальной розни

Мы всходы пожинаем до сих пор.

Памяти жертв

              в ответ Сергею Мираж

 

Они являлись только по ночам,

Они дневного не любили света.

Они ходили по твоим вещам,

И никого не удивляло это.

 

Отшвыривал начищенный сапог

Альбом семейный,детскую игрушку,

А ты и слова вымолвить не мог,

Когда пришедший вспарывал подушку.

 

Тебе одеться дали,не спеша,

И попрощаться даже разрешили,

А жизнь уже не стоила гроша,

Хотя тебя пока ещё не били.

 

Последний зуб ты выплюнешь потом,

Когда твои стервятники ночные

Тебя швырнут об пол с разбитым ртом,

Чтобы ты понял,кто они такие.

 

Да только что с того? Ведь никогда

Тебе уже не выбраться оттуда

Товарищей заменят господа...

И что?..

 

 

Мы ночевали в сквере у вокзала...

         Шёл 1946-ой год. Мою маму во второй

         раз выслали из собственного дома

         из-под Ленинграда в числе финнов,

         вернувшихся из ссылки в родные места…

 

Послевоенный Таллин. Запах трупный

Из-под развалин каменных домов.

Вот тут снаряд упал, наверно,крупный,

А там – от дома несколько следов.

 

Завалены все улицы и скверы,

Стекло, кирпич и щебень под ногой.

Не так ему досталось в сорок первом,

Как сорок той четвёртою весной.

 

Не могут нам простить того эстонцы,

Что, вышибая немцев, напролом

Шли эскадрильи, закрывая солнце,

Бомбить, не разбирая, что почём.

 

Ещё дымились скорбные руины,

Но так хотелось, так хотелось жить!

И отовсюду высланные финны

Искали, где бы голову склонить.

 

Мы ночевали в сквере у вокзала.

Цвели каштаны. Стыла тишина.

И вот тогда-то мама мне сказала:

«Иди к отцу. Я перебьюсь одна».

 

А он боялся нас! Всю жизнь боялся

И всё дрожал за собственный покой.

Он здесь после войны затем остался,

Чтобы не быть уже самим собой.

 

Зачем он мне?

     И смрадный этот Таллин

Мы снова покидали навсегда...

Спасибо,дорогой товарищ Сталин,

За все твои великие дела.

 

Призрак бродит по Европе

 

 «Это два немца выдумали...

 и сбагрили потихоньку в Россию»

Виктор Степанович Черномырдин

 

Бродил,бродил несчастный по Европе,

Но там себе приюта не нашёл,

Помыкался в прифронтовом окопе

И тут на русских мужиков набрёл.

 

Пригрели мужики,разговорились,

Солдатским поделились табачком,

На правых и на левых разделились

И переправили его в ревком.

 

Вот тут-то он воспрял и развернулся,

Ударил в воспалённую башку,

На все народы мира замахнулся,

Да если б не сдержали, – на Луну!

 

На новостройках призрачной твердыни

Пять лет в четыре стали обращать,

А реки перебрасывать в пустыни

И домны на Урале зажигать,

 

Клепать колючей проволоки тонны

И быдло неразумное стеречь.

Для этого ж все храмы да иконы

Понадобилось разорить и сжечь.

 

Всё рушили подряд до основанья,

Чтобы построить что-то,

           но – потом.

И из глубин казённого старанья

Кто был никем,тот просто стал скотом.

 

А над страной тоска дорог пылится,

И ненависть пригрелась у любви.

Несётся вскачь всё та же кобылица –

«Закат в крови». *

 

*Несущаяся вскачь кобылица и закат в крови – из Блока

1998

 

 Ведь было всё уже...

 

Ведь было всё уже: и мор,и голод,

И унижений страх тупой,

И бил по наковальне сердца молот,

И был ты нищий и изгой.

 

В телячьих мёрзли мы вагонах,

В сибирской падали тайге.

Солдат в малиновых погонах

Держал нас там на поводке.

 

И были мы рабов бесправней,

Не люди вроде,не скоты.

И только бич самодержавный

Свистел над нами с высоты.

 

Мы пели гимны в злые годы

И славословили вождя.

И ждали у́ моря погоды,

Во тьме звезды не находя.

 

Ведь было всё: потери близких,

И мерк в душе надежды свет,

И торжество тех истин низких,

Которым оправданья нет.

 

Казалось, всё это минуло,

И старость – оборона мне.

Но ты меня и тут «надула»,

старуха Старость,

           что прильнула

к стеклу в моём ночном окне?!

 

 

МАНЧЖУРСКИЕ

Маньчжурские мотивы – 1

                          Н.М-ву

         «И от тайги до британских морей

          Красная армия всех сильней»

 

Угрюма Уссурийская тайга.

Туман в ложбину низом потянулся.

Последний из отрядов Колчака

С рассветом серым нехотя проснулся.

 

Пофыркивали лошади,дрожа.

О корневища сосен спотыкались

Солдаты,под уздцы коней держа,

Быть обнаруженными опасались.

 

Они спускались тайною тропой,

Тайга была сторожкая такая…

Россия оставалась за спиной,

А впереди – Маньчжурия чужая.

 

Здесь оставались смута и вражда,

Кровавой распри дымные пожары.

В воспоминаньях будут жить всегда

Войны братоубийственной кошмары.

 

А на границе, бросив карабин,

Поручик снял измятые погоны.

Их путь лежал в неведомый Харбин,

И были лишней тяжестью патроны.

 

Шуми-шуми, маньчжурский гаолян,

Прими России пасынков в объятья,

Не выдай!Их народ от крови пьян,

Укрой, оборони их от проклятья.

 

Они ещё не знают, что их ждёт,

Что сыновья, родившись на чужбине,

Пойдут в ГУЛАГ, когда их срок придёт,

За слово, за одно – «харбинец».

 

Маньчжурские мотивы - 2

 

Ин. М-ву

        «И на Тихом океане

       Свой закончили поход»

 

– Извозчик! Эй! Сюда! Уснул ты, что ли?

Поручик вздрогнул: это же меня!

И,подавляя гордость силой воли,

Подводит тонконогого коня.

 

Бежит бесшумно лёгкая пролётка,

По переулкам шинами шурша,

И ни нагайка не нужна,ни плётка,

Ни опустевшая его душа.

 

Бежит,бежит дорога под колёса.

И только слышно в цоканье копыт,

Как жизнь его срывается с откоса

И в пропасть эмигрантскую летит.

Ждут дома сыновья,жена больная

В квартирке тесной,нанятой в кредит.

А в жилах кровь, такая голубая,

Незажитые раны бередит.

 

В харчевне для извозчиков хмелея,

Он у китайца требует вина

И, как безумный,сам себя жалея,

Он проклинает воздух Харбина́.

 

Потом в бреду горячечного тифа

Перед кончиной скажет сыну он:

«Не верь,сынок,историям и мифам –

Россия – это только сон...»

 

Маньчжурские мотивы – 3

                        Ин.М-ву

        «Пускай заманит и обманет –

         Не пропадёшь, не сгинешь ты...»

А. Блок

«Спит гаолян...»

«Маньчжурские сопки»

 

Отец был прав. Он вспоминал

Слова его до самой смерти

И,как заклятье,повторял:

Не верьте ничему,не верьте!

 

А сам в России жить мечтал:

Она поймёт и не обманет.

А между тем его уж ждал

Далёкий прииск в Сусумане.

 

Колючей проволоки ряд,

Солдат на вышке неизменный.

На нарах слышен русский мат,

А рядом спит японец пленный.

 

Японцу снится белый сад,

Любимой сакуры цветенье…

А он уж много лет подряд

Искал ответа на сомненья.

 

И средь мучительных ночей

Которых ничего нет хуже,

Он понимал,что он ничей,

И никому он здесь не нужен.

 

А сердце родиной своей

Считает росы и туманы

Китайских рисовых полей

И тихий шорох гаоляна.

 

Сосны даурской кружева

И улочек харбинских тайны,

И безыскусные слова:

Во ай ни,милая,во айни.

 

И потому уже ты враг,

И подлежишь уничтоженью,

И потому уже никак

Не заслужил ты снисхожденья.

 

Отец был прав: России нет,

Она «заманит и обманет»,

И подведёт под пистолет,

И призраком навеки станет...

 

На нарах хрип стоит и стон,

Барак скукожился от ветра.

И погрузилась в страшный сон

Тайга на сотни километров.

 

Маньчжурские мотивы – 4

памяти И.М.

в годовщину смерти

 1.

 

Видишь,над жёлтой рекой

Лёгкий клубится туман,

Джонка плывёт под луной,

Глухо стучит барабан.

 

Слышишь,как плачет в ночи

Там одинокий фазан,

Филин тревожно кричит,

Тонко звенит гаолян.

 

Чувствуешь,веет тоской

С рисовых влажных полей.

Так захотелось домой

В сумеречь жёлтых ночей.

 

Да если б и сбылся тот сон,

Ты же,как прежде, один

Будешь опять обращён

Думой в далёкий Харбин.

 

Будет над жёлтой рекой

В бубен стучать шаман,

Сказки о жизни другой

Будет шептать гаолян...

 

2.

 

Далёкая чужая Хуанхэ

Мне в Самарканде виделась не раз,

Когда с твоей судьбой накоротке

Я вынесла всю горечь твоих глаз,

 

В которых накопилось столько слёз,

Что мог бы твой обрадоваться враг.

Да только всех давным-давно унёс,

Унёс незабываемый ГУЛАГ.

 

Теперь,когда минуло столько лет,

И внучка выросла...

           Её не знает дед,

А в комнате её - картинка на стене:

Плывёт на джонке кто-то при луне!

 

Маньчжурские мотивы -5

Кричат павлины. Плещется фонтан.

Поёт зурна. И горлинки рыдают.

О,Азия,удушливый аркан

Я до сих пор на горле ощущаю.

 

Тебе везде мерещился Харбин,

За Сунгари– печальный крик фазана,

И надо всем тревожный звук один –

Томящий душу шорох гаоляна.

 

А мне весь этот яркий странный мир,

Навязчивые ритмы барабана,

Был как чужой, ненужный пир,

Из правды сотканный и из обмана.

 

Гортанный говор и чужой язык.

Двор,обнесённый глиняным дувалом,

Журчащий под окном арык

И небо,дышащее жаром.

 

Стояла самаркандская жара,

Горячий воздух в мареве слоился.

И душными ночами до утра

О чём ты думал и кому молился?

 

А мне всё снился тихий шум дождя.

Гляделись в окна северные ели,

Спасительную влагу принося,

Родные ветры надо мною пели.

 

Мы в разные смотрели стороны с тобой.

Но ты… хоть ТАМ, обрёл ли ты покой? 

 

СТЕПНЫЕ СОНЕТЫ

 

    Польский поэт Адам Мицкевич был выслан

    из Литвы, которая с Польшей состояла в

    одном государстве. Друг А. Пушкина.

    Четыре замечательных поэта пытались

    передать русскому читателю тоску

    сосланного собрата по перу:

               Илличевский А. Д. – 1827.

               Козлов И. И. – 1828.

               Фет А. А. – 1854.

               Майков А. Н. – 1869.

       Я, жалкая, сделала тоже попытку, хотя

    у меня нет даже построчного перевода –

    только НАСТРОЕНИЕ...Я самовольно (прошу

    прощения у Мицкевича) отказалась от трёх

     предметов: облако,заря и сокол.

 

Воронежские степи

Куда ни кину взгляд –повсюду ширь полей,

Лишь изредка возникнет зелень редколесья

И жаворонка песня льётся в поднебесье,

И неоглядна даль воронежских степей.

 

Я слышу скрип колёс – воображенья пытка –

Реальности такой не постигает ум:

В пыли и в духоте, в изодранной кибитке

Здесь Пушкин проезжал! – влекомый в Арзерум.

 

У горизонта край степного окоёма.

Где вольно и тепло и травам, и цветам,

Уныло дни влачил опальный Мандельштам...

Как мне это теперь понятно и знакомо!

 

Зачем мне ширь степей, когда мне сиротливо,

И все мои мечты у Финского залива!

 

 Сонет № 1

Аккерманские степи

(из Мицкевича – «Крымские сонеты»)

 

В безбрежном мареве степного океана

Дорожный мой возок,как утлая ладья,

Среди цветов, и трав,и жухлого бурьяна

Куда плывёт? Куда несёт меня?

 

Смеркает. Впереди ни тропки,ни кургана.

Лишь звёзды надо мной в бездонной вышине.

Но что там вспыхнуло,иль показалось мне?

О,это Днестр! Маяк у Аккермана!

 

Как тихо. Постоим. Далёко,слышу я,

При лунном свете клёкот журавлиный,

И лёгкий мотылёк колышет куст полынный,

А там,блеснув,в траве шуршит змея.

 

Но кто я здесь? В Литву мой жадный слух несётся...

Напрасно. Едем же. Никто не отзовётся!

 

 

Сонет № 2

Воронежские степи

Куда ни кину взгляд –повсюду ширь полей,

Лишь изредка возникнет зелень редколесья

И жаворонка песня льётся в поднебесье,

И неоглядна даль воронежских степей.

 

Я слышу скрип колёс – воображенья пытка –

Реальности такой не постигает ум:

В пыли и в духоте, в изодранной кибитке

Здесь Пушкин проезжал! – влекомый в Арзерум.

 

У горизонта край степного окоёма.

Где вольно и тепло и травам, и цветам,

Уныло дни влачил опальный Мандельштам...

Как мне это теперь понятно и знакомо!

 

Зачем мне ширь степей, когда мне сиротливо,

И все мои мечты у Финского залива!

 

 

Сонет № 3

Казахские степи

 

Я вспоминаю степи Казахстана,

Тюльпанную весну и летний суховей,

И табуны несчитанных коней,

И бешбармак из жирного барана.

 

Когда же,разрывая целину,

Гул тракторов взревел над сизой далью,

Нарушив вековую тишину, –

Степь покорилась с болью и печалью.

 

И по дождями вымытой лазури

Тяжёлые поплыли облака,

Проснулись горы спавшего песка

И налетели смерчи пыльной бури!

 

Степь отомстила дуракам сполна:

Сгноила под снегами хлеб она!

 

(не суйтесь,куда не просят!)

 

Сонет № 4

 Оренбургские степи

 

Вот говорят,что степь – свободы символ:

И ширь,и даль,и ветра свист в ушах,

И на кобылкехо́леной,красиво

Емелька проскакал,весь в краденых мехах!

 

Стонала степь от виселиц дворянских –

То дух свободы реял над землёй!

И «Пётр Третий» в клетке арестантской

Уже свободы наглотался той.

 

Степные травы кровью обагряя,

Здесь бился малограмотный Чапай,

Мужицкую свободу защищая

И утверждая большевистский рай.

 

Так степь – свобода? Кто это сказал?

Тот,кто свободы никогда не знал.

 

2001

 

 

                   О ЖИЗНИ

Бессонница. Гостья

 

Она приходит гостьею незваной,

Приходит каждый денькак на работу.

Её повадки так хитры и странны,

Она ведёт за мной свою охоту.

Весь день сидит тихонечко в прихожей

И ждёт самой назначенного часа.

Средь бела дня она влиять не может,

Зато ночами – бойся пуще сглаза.

 

У изголовья встанет лёгкой тенью

И мыслью незаметно завладеет,

И вот уже душа моя в смятенье,

И любит,и тоскует, и жалеет.

 

А мысли боль из прошлого доносят,

Трясут меня до зябкого озноба,

То милая сестра о чём-то просит,

То брат мой,поднятый войной из гроба.

 

То задыхаюсь я в горящей церкви

Морозами простуженной Кобоны,

Летит-летит над Ладогою реквием

И каркают голодные вороны...

 

Вылавливают жалобы и стоны

Неумолимой памяти радары.

На стыках рельс качаются вагоны

И подо мною вздрагивают нары...

 

И вот вхожу в расцвеченную осень,

Где небо, словно вечный купол храма.

Там в тишине под сенью старых сосен

Осталась мной покинутая мама.

 

Шумит в висках раскаяния ветер,

И на могилу хвою осыпает.

И нету горше ничего на свете,

Чем знать: любовь земная остывает...

 

А гостья всё ведёт меня по жизни,

По жизни,мною прожитой напрасно,

Без пользы и вреда для мачехи-отчизны –

И ничего уж изменить не властна.

 

Из ночи в ночь она меня изводит,

Над старостью моею зло смеётся.

То дама пик из карточной колоды,

В миру она Бессонницей зовётся.

 

Любовь

 

Была любовь. Я это знаю.

Она была. Она была.

В то изумительное лето,

Когда в садах сирень цвела.

 

Неслась волшебная карета

На крыльях розовых любви.

И белой ночью до рассвета

Соревновались соловьи.

 

Она была,хвала Природе.

Рука в руке. Глаза в глаза.

Но кто сказал,что всё проходит?

О,это кто-то злой сказал.

 

Другая перешла дорогу.

То был какой-то страшный сон.

К чужому устремясь порогу,

Тебя в беде оставил он.

 

Я много лет всё бьюсь над этим:

Как мог он клятвам изменить,

Как мог он жить потом на свете,

Как смог тебя переступить!

 

А ты всю жизнь в душе хранила

Слова любви – его слова,

Ему предательство простила,

Его лишь одного любила

И с этим в мир иной ушла.