Немоногамная физиология и прочие следы промискуитета человека

 

 

Как было сказано, антропологи XX века подчёркивали, будто "мы не обнаруживаем никаких следов промискуитета у человека в прошлом", но при этом было неясно, какие именно "следы" они ожидали увидеть. Что конкретно могло быть объявлено "следами промискуитета"? Антропологи прошлого и сами этого не знали. Но сейчас нам известно гораздо больше, а потому и "следы промискуитета" у древнего человека мы назвать можем. Часть из них зафиксирована в анатомии и физиологии человека и немного - в культурных феноменах. Начнём по порядку.

 

ПОЛОВОЙ ДИМОРФИЗМ

В современной литературе очень популярна концепция связи полового диморфизма обезьян (разницы в размерах самцов и самок) с системами их спаривания. Считается, что самцы существенно крупнее самок (гориллы, павианы) при гаремной системе спаривания, - якобы такие виды эволюционировали в условиях постоянных битв между самцами за право владеть "гаремом", что в итоге и привело к отбору наиболее крупных самцов. В то же время при моногамной системе спаривания разница в размерах самца и самки отсутствует (гиббоны), - якобы потому что самец исторически ни с кем не был вынужден драться за обладание самкой, так как виду свойственно образование пар. Промежуточное положение между этими крайностями (но всё же ближе к моногамным) занимают виды с промискуитетом (шимпанзе, макаки) - раз все самцы спариваются со всеми самками, то и драться тоже ни за что не нужно, а потому самцы лишь немного крупнее самок (как и у человека, кстати). В таком виде эта концепция и кочует из книги в книгу, не вызывая нареканий учёных. Но в действительности с ней всё не так просто. К ней есть вопросы.

Да, моногамные виды "образуют пару", но почему это должно уберегать самцов от драк за самку? Почему самцы горилл якобы бьются за свой гарем, а самцы гиббонов за своих самок нет? Франс де Вааль справедливо замечает: "ничто не свидетельствует о том, что моногамия способствует миролюбию. Единственные моногамные приматы среди наших ближайших родичей - гиббоны - обладают внушительными клыками" (де Вааль, 2014, с. 94). Тезис о том, что моногамия снижает конфликтность в обществе - всего лишь популярный ничем не подтверждённый спекулятивный ход.

Другой вопрос к гипотезе полового диморфизма, это почему гориллы не ограничиваются только одной самкой, а им непременно нужен целый гарем? Почему гиббоны ограничиваются только одной самкой, а не претендуют ещё и на компот? Нюанс в том, что никакой прямой связи между половым диморфизмом и системами спаривания может и не быть. Возможно, это лишь корреляционная, а не причинно-следственная связь.

Вспомним всё, что было написано выше о реальных конфликтах самцов из-за самок у разных видов обезьян: ни гиббоны, ни гориллы, ни павианы, ни шимпанзе из-за самок не бьются. Наблюдения этого попросту не подтверждают. Франс де Вааль, долгие годы изучающий шимпанзе, подчёркивает, что конфликты между самками бывают даже кровопролитнее, чем между самцами, которые свои отношения чаще выясняют позами устрашения и до прямых столкновений доводят редко (де Вааль, 2019). Даже если альфа-самец, предотвращая спаривание какой-либо самки с низкоранговым самцом, решается на атаку, то его жертвой чаще всего оказывается именно самка, а не самец-конкурент - так он "предупреждает её, что она должна избегать половых контактов с другими самцами" (Гудолл, 1992, с. 465; Smuts, 1995, p. 6).

К тому же, как говорилось выше, в целом для всех обезьян характерен промискуитет, который лишь оказывается в разной степени ограниченным в зависимости от социальной организации конкретной группы. Социальная организация же имеет тенденцию меняться даже у одного и того же вида в зависимости от условий существования (доступность корма и наличие хищников).

Тогда с чем может быть связан тот или иной тип полового диморфизма, если не с межсамцовой агрессией? Может, с межгрупповой агрессией? Возможно. Стычки разных групп обезьян действительно происходят. Но есть и ещё вариант: защита от хищников (Файнберг, 1980, с. 30).

Чем больше группа, тем лучше она защищена, чем группа меньше - тем хуже она защищена (Бутовская, 1998). Поэтому в маленьких группах принципиально важным становится размер самцов. Шимпанзе живут группами 20-50 особей, а порой фигурируют и более значительные цифры - 80 и выше (Файнберг, Бутовская, с. 140), и их половой диморфизм выражен слабо, а вот гориллы живут группами 15-20 особей, и их половой диморфизм выражен сильно. Иначе говоря, чем группа меньше, тем крупнее самцы, и чем группа больше, тем самцы меньше. Самки как ценный репродуктивный ресурс всегда оказываются меньшими в размерах, чтобы быть менее заметными, а самцы же выступают на охранной периферии - они могут отпугивать потенциальных хищников, а потому, с эволюционной точки зрения, должны быть больше, внушительнее. Ровно та же ситуация у львов: большой самец с пышной гривой - он виден издалека и таким образом отпугивает гиен от детёнышей прайда, но поэтому же он и реже охотится, а охотятся в основном самки (они не такие крупные, и у них нет заметной гривы). К слову сказать, несколько павианов, которые значительно крупнее самок и обладают внушительной, почти львиной гривой, в своей охранной функции способны основательно потрепать леопарда и порой даже льва (можно погуглить соответствующие видео в Сети). Так как основная опасность для обезьян исходит от леопардов, то размер самцов и мог эволюционировать в ориентации именно на этот фактор.

Поэтому, возможно, половой диморфизм - это показатель не формы сексуальной организации, а именно социальной, как средство защиты от хищников. К примеру, у тех же гиббонов разница в размерах самца и самки потому фактически отсутствует, потому что они живут в основном на деревьях, и хищники им не угрожают, - поэтому они не только могут существовать очень малыми группами (парами), но и обходиться без каких-либо половых различий в размерах. Макаки же одинакового размера не в силу их промискуитета, а просто потому, что настолько малы, что никакого смысла вступать в противостояние с хищниками нет, и они спасаются бегством врассыпную.

Как видно, половой диморфизм - весьма неоднозначная характеристика, чтобы чётко связывать её с какими-то "системами спаривания". Не связан он и с каким-либо типом доминирования: приматологи отмечают, что есть виды приматов с доминированием самок, несмотря на то, что самцы у них как раз крупнее (кошачьи лемуры, зелёные мартышки) (Бутовская, 1990, с. 71).

Если вернуться к популярной связи различий в размерах самцов и самок с их "системами спаривания", то там тоже всё не так просто, как обычно пишут. Нюанс в том, что многие исследователи сравнивают человека именно с "моногамными" гиббонами, потому что различия в размерах мужчин и женщин не очень значительны, что и выдаётся за якобы свидетельства "древней моногамии" человека. Но при этом авторы такого толка почему-то сравнивают человека только с "моногамными" гиббонами или с "полигамными" гориллами и отчего-то напрочь игнорируют промискуитетных шимпанзе. Как хорошо показали Райан и Жета, пропорции мужчин и женщин больше соответствуют именно промискуитетным шимпанзе и бонобо, которые, как и "моногамные" гиббоны, никаких межсамцовых стычек из-за самок не имеют. Поэтому низкий половой диморфизм человека может быть равно отнесён как к "моногамии", так и к промискуитету, а особенно к последнему (Райан, Жета, с. 297). Это очень справедливое замечание, которое почему-то очевидно не всем.

 

РАЗМЕРЫ ЯИЧЕК

 

Другим возможным анатомическим свидетельством "системы спаривания" могут быть размеры мужских семенников. У разных видов обезьян яички самцов действительно сильно отличаются размерами - у гиббонов и у горилл они просто крошечные, а у шимпанзе же просто гигантские. Человеческие яички по размерам - нечто среднее между гориллами и шимпанзе.

Предположительно, гигантские семенники характерны для промискуитетных обезьян, где самцы регулярно спариваются с разными самками, а потому и спермы им требуется больше. Важную роль в этом играет присутствие других самцов в группе: так как с одной самкой спариваются сразу несколько самцов, то эволюционно сложилось так, что их противостояние за оплодотворение происходит на спермовом уровне - выброс большего объёма спермы, чем у конкурентов, мог быть залогом успеха в этом деле (Райан, Жета, с. 304; Смолл, с. 160). Это было названо "спермовойнами" или "спермовыми соревнованиями" (см. Бэйкер, 2013).

Из гипотезы следует, что маленькие яички свойственны моногамным и полигамным приматам - гиббонам и гориллам, лишённым острой необходимости противостоять другим самцам на спермовом уровне. Основываясь на этой картине, часть антропологов полагает, что размеры яичек мужчины, промежуточные между промискуитетными и "моногамными" обезьянами, говорят о том, что когда-то предок человека действительно был промискуитетным, но потом же стал эволюционировать в сторону моногамии. И, возможно, плоды такой трансформации были характерны уже для первых прямоходящих приматов, живших 4,4 млн. лет назад (Lovejoy, 2009).

У такого предположения есть много слабых мест. Выше уже была упомянута часть из них (с чего бы вдруг промискуитетные обезьяны стали переходить к моногамии, продолжая жить в группах? - адекватного ответа нет). Но есть и другие.

По какой-то причине в ходе эволюции у человека развился необычайно большой для всех обезьян пенис - он беспрецедентно длинный и ещё более беспрецедентно толстый. К тому же только человеческий пенис имеет расширяющуюся на конце головку - это эксклюзив в анатомии обезьян, ведь у тех же шимпанзе головка выражена слабо (Кузнецова, Сыренский, Гусакова, с. 104). Как замечают антропологи, "Homo sapiens: большая человекообразная обезьяна с большим членом!" (Райан, Жета, с. 320). Но зачем в ходе эволюции человека развился столь уникальный для приматов член?

Возможный ответ был получен в серии экспериментов, где учёные изучали специфику взаимодействия пениса с вагиной (Gallup et al., 2003; Gallup, Burch, 2004). В тесте использовали искусственную вагину, наполненную веществом по консистенции максимально близким к сперме, и три фаллоимитатора: два с чётко выраженной головкой и один - без неё, просто сужающийся к концу. Так вот введение и извлечение из вагины всех трёх фаллоимитаторов показало, что головка члена способна исполнять роль, аналогичную поршню шприца: при выведении она создаёт за собой зону пониженного давления, в результате чего "сперма" вытягивается из вагины вслед за членом.

Натуралистичные фаллоимитаторы с расширяющейся головкой всего за одно движение извлекали из вагины аж 91% искусственной "спермы", тогда как образец без головки извлекал лишь 35% (см. Райан, Жета, с. 320; Роуч, с. 141). Но возникает логичный вопрос: для чего головке члена извлекать из вагины сперму? Авторы исследования пришли к выводу, что толстый пенис человека с его уникальной головкой эволюционно развился для удаления из женского репродуктивного тракта спермы предыдущего мужчины. Вот так вот. "Древняя моногамия"?

Дело в том, что прямо перед эякуляцией головка члена разбухает максимально, а сразу же после - мгновенно спадает. Таким образом, фрикции способны удалить сперму конкурентов подальше от матки, но как только будет произведён выброс собственной спермы, головка члена сразу прекращает выполнять функцию шприцевого поршня и свою сперму не оттягивает обратно. В итоге сперма мужчины оказывается ближе к матке, чем сперма предшествующих конкурентов.

Не гениальная ли задумка природы?

Такая интерпретация данных позволяет взглянуть на функцию уникального среди всех приматов человеческого пениса по-новому. Кстати, похоже, это единственное убедительное на данный момент объяснение этой уникальности. Если эта концепция верна, то уменьшившиеся по сравнению с шимпанзе мужские яички совсем не свидетельствуют о переходе от промискуитета к моногамии, а лишь говорят о смещении роли яичек в "спермовойнах" на сам пенис. Увеличение пениса человека, таким образом, оказалось компенсацией уменьшения яичек. А промискуитетные "спермовойны" продолжались.

Но как это могло случиться? Почему вдруг уменьшились яички и в компенсацию им увеличился член? Антропологи Райан и Жета выдвигают сложную (и излишнюю) версию с ускоренными генными мутациями именно в яичках, намекая, что их уменьшение случилось буквально в последние 10 тысяч лет. Но на самом деле всё может быть куда проще: просто не надо забывать о человеческом прямохождении, которого нет у шимпанзе. Если представить, что обладатель таких больших семенников, как шимпанзе, вдруг стал бы исключительно прямоходящим, то такое его "богатство" могло бы оказаться помехой для активной ходьбы и тем более для бега. Поэтому, вероятно, уменьшение яичек древнего предка человека происходило вместе с его переходом к прямохождению. Одновременно в качестве удачной компенсации развивался и толстый пенис с выраженной головкой, перенявший на себя роль участника в "спермовойнах".

Вдобавок к этому возможной причиной уменьшения мужских яичек при переходе к прямохождению оказался риск развития бесплодия из-за варикоцеле - усложнения оттока крови от яичек, в результате чего происходит их перегрев и нарушение производства пригодных для оплодотворения сперматозоидов. Варикоцеле - явление уникальное для прямоходящего человека (Goren, Gat, 2018). Если бы яички были ещё крупнее (как у шимпанзе), то и их обеспечение кровью было бы ещё активнее, а значит, риск развития варикоцеле (и бесплодия) оказался бы ещё выше. Иначе говоря, для прямоходящего человека большие семенники стали не только неудобны, но и мало результативны для размножения, а потому они и оказались уменьшенными в ходе эволюции. Это была вынужденная мера именно в силу перехода к прямохождению, а не к "моногамии". Увеличившийся же пенис является свидетельством никогда не прекращавшегося промискуитета.