Глава 8. Ещё раз о подполье Керчи.

Из всех сложных проблем истории Керчи во время войны была и остаётся тема подполья. Если говорить конкретно, то это патриотическая деятельность жителей города в период немецкой оккупации, действия советской разведки, связь подземного гарнизона с жителями города. При этом, я должен сказать, что Керчи ещё повезло, ибо эта проблема в историческом плане не только очерчена, но и наполнена кое-каким содержанием. А во многих других городах и местечках на оккупированной территории в 1941-1944 гг. о подпольной деятельности вообще ничего не известно, а если и известно, то многое умалчивается или намеренно искажается по идеологическим мотивам. В советское время власти в СССР признавали и изучали только одно — коммунистическое подполье, созданное и руководимое советскими органами. Но часто подполье носило стихийный и плохо управляемый характер, оно шло не столько от ума, сколько от чувств, ненависти к врагу. Часто оно носило и националистический (национальный) характер.

В этих случаях оно являлось как бы «третьей силой», которая была, но была очень разрозненной и противоречивой. К этой силе можно отнести и так называемых предателей. На мой взгляд, их лучше называть коллаборационистами. Этот термин западный, давно там применяется и означает пособников врага во всех войнах. Термин уже входит в нашу историческую литературу. Такое подполье получило развитие во второй половине 1943 г. и в течение 1944 г., пока война шла на советской территории. С этого времени (с осени 1943 г.) массово стало развиваться и партизанское движение. К осени 1943 г. всем стало понятно, что СССР не только выстоял в войне, но и способен сокрушить врага на его территории. Колеблющиеся элементы на оккупированной территории постепенно стали занимать советскую сторону. Зашевелились и коллоборационалисты, они лихорадочно стали искать для себя выход из положения, в которое они попали из-за своей слабости или глупости. А ведь часто среди них были люди физически крепкие, ловкие (в том числе и склонные к авантюрам), грамотные, прошедшие «школу выучки», как советскую, так и немецкую. Вот о таком подполье в г. Кингисеппе Ленинградской области в конце 1943 г., состоявшей из полицейских и чиновников местного оккупационного руководства, я написал главу в своей книжке «Нарвский рубеж в годы войны и мира», вышедшей в 2009 году в издательстве «Альянс Архео» в Санкт-Петербурге (с. 333-390). Всё это написано на основе архивных документов и воспоминаний участников и свидетелей. Похожее подполье было и в Керчи в 1942-1943 гг. О нём я написал довольно много в главе «Гражданским долгом мобилизованные» в своей книге о керченской катастрофе (с. 224-253). Тема керченского подполья связана и даже вписывается в тему Аджимушкая. Во-первых, как я уже писал в своей книге, была связь городского подполья с гарнизоном Центральных каменоломен. Bo-вторых, ряд защитников каменоломен после выхода из них приняли участие в подпольной работе. В книге я писал о советской радистке-разведчице в Керчи Е. Дудник, о группе П. Толстых и о других. Очень мало, буквально фрагментарно, говорится об организации А.Г. Стрижевского, дело которого хранилось в Крымском партийном архиве, а ныне в Государственном архиве Республики Крым.330

Следует сказать, что подполье в Керчи уже имело опыт при краткой оккупации города в конце 1941 г. Возглавлял его И.А Козлов, написавший сразу же после войны книгу «В крымском подполье». Эта книга была популярной и я, будучи школьником, читал её. Но тогда она меня очень разочаровала, ибо там ничего не было о диверсиях подпольщиков, разведывательных операциях и вообще о боевой работе. По своей наивности я тогда не знал, что как раз эта «громкая деятельность» для подполья и не нужна. Козлов в книге признается, что сделал ошибку, когда с уходом немцев из Керчи 30 декабря 1941 г. он по своей инициативе вышел из подполья и стал руководить партийно-хозяйственной работой города и района.

Это привело к нарушению конспирации: И.А. Козлова нельзя было уже второй раз использовать для подполья в городе. Вот так получилось, что во вторую оккупацию Керчи с мая 1942 г. не удалось заранее организовать городское подполье.331

Архивное дело А.Г. Стрижевского возникло так. Житель Волгограда Гринёв Тимофей Платонович обратился в Крымский обком партии с письмом признать его организатором и руководителем керченского подполья 1942-1943 гг., назвав этот документ как «Отчёт о подпольной работе». Разобраться с этим заявлением было поручено сотруднику аппарата КГБ Крымской области старшему лейтенанту Копайгора. Он провёл довольно большую работу, беседуя с оставшимися в живых участниками и свидетелями, привлекал он и некоторые архивные документы. Он сделал вывод, что Т.П. Гринёв был активным участником подпольной организации, но главным руководителем её был сын врача Стрижевский Алексей Григорьевич. Работая в Партийном архиве Крыма, я надеялся в этом деле найти сведения о связи подземного гарнизона с керченским подпольем и поэтому запросил дело для изучения. Заведующий архивом И. П. Кондранов мне сказал: «Об этой связи в деле ничего нет, да и вообще это дело... (здесь он сделал паузу). Понимаете, после написания своего «подпольного отчёта» Гринёв приехал в Керчь и стал ходить по квартирам оставшихся в живых подпольщиков и просить, а иногда и требовать, чтобы они при опросах называли его главным руководителем керченского подполья 1942-1943 гг. Похоже, что в голове у него что-то не в порядке. Впрочем, читайте дело и сами поймёте». Я бегло прочитал это дело и действительно не нашёл сведений о связи подполья с каменоломнями. Уже позже, через несколько лет, когда я стал заниматься керченским подпольем вплотную, я это дело изучил глубоко и сделал из него подробные выписки.

Узнав в архиве домашний адрес Т.П. Гринёва на другой год (апрель 1965 г.) я выехал в Волгоград. Жил Гринёв в своём деревянном доме в посёлке на окраине города. У него была жена (она работала), сын-школьник и ещё кто-то из детей (я забыл). Тимофей Платонович меня встретил радостно и сказал: «Наконец-то ко мне приехали из Керчи». Видимо, он принял меня за сотрудника КГБ, ибо я был в форме капитана. Что касается членов его семьи, то они встретили меня хорошо, хотя и настороженно. Мы остались вдвоём. Гринёв мне рассказал интересные факты, но как-то нервно и суетливо. Видя, что он устал, я поехал в гостиницу и на свежую память записал его воспоминания. Во время разговора я делал пометки с датами, фамилиями, адресами и пр. На другой день я снова поехал к Гринёву, около его дома встретил его сына, идущего в школу. Он увидел меня и хотел что-то сказать, но не сказал. Позже я жалел, что не опросил его специально. Т.П. Гринёв, увидев меня, обрадовался и сказал: «А я думал, что Вы ко мне больше уже и не придёте. Да и в показаниях мне надо кое-что изменить». Последнее меня насторожило, значит, Гринёв был не уверен в истинности своих воспоминаний. Но что это было, он так мне и не сказал, подписывая свои воспоминания. Вообще, Т.П. Гринёв произвёл на меня впечатление больного человека, но ведь и больной способен говорить правду. Но, к сожалению, человек может и фантазировать. А в нашем случае у Гринёва был большой соблазн, что его признают главным руководителем подполья Керчи. Далее я воспроизведу в сокращении его воспоминания, и по ходу изложения напишу комментарии к ним.

Гринёв Тимофей Платонович родился 21. 12. 1915 г. в Смоленске. Настоящее его имя было «Григорий», но он после войны почему-то изменил имя, об этом он мне сам говорил. А теперь дадим ему слово: «После госпиталя я прибыл на Крымский фронт и был назначен инструктором по кадрам политического отдела 51-й армии, но фактически в этой должности поработать не смог, я выполнял отдельные поручения. Был на совещании в пос. Ленинское, которое проводил Мехлис. Дело в том, что на фронте была попытка перехода на сторону немцев группы солдат из состава нацменьшинств. Мехлис в связи с этим фактом сделал разнос и сказал, что всех неустойчивых нацменом он удалит с Крымского фронта. Не знаю, кто Мехлису дал такое право. На этом совещании я познакомился с комиссаром Парахиным и полковником Никифоровым Павлом, примерно 1908 г. рождения. Последний был начальником по оперативной части или разведке». Действительно, такой переход наших солдат (от отделения до взвода) в конце апреля 1942 г. на Крымском фронте был. В этой группе были не только нацмены, но и русские, их было даже больше. Это произошло в боевом охранении (это впереди переднего края) в 63-й горнострелковой дивизии 44-й армии. За это преступление военный трибунал расстрелял командира и политрука подразделения, из которого были эти предатели. Я не верю, что на этом совещании Гринёв познакомился с Парахиным. На совещаниях люди особенно не знакомятся, это же не клуб или застольное мероприятие. Да и разница в должностях и званиях у них была большая. Позже, как говорил Гринёв, они снова встретились с Парахиным во время боёв на рубеже пос. Войкова — Аджимушкай, и затем общались в каменоломнях. Никифорова Павла Гринёв мог просто выдумать. Совершенно невероятно, чтобы полковник, да ещё оперативник или специалист по разведке был на этом совещании политработников. Да он и не стал бы разговаривать с Гринёвым или представляться. Далее, как мы увидим, этого Никифорова Гринёв упоминает как аджимушкайца.332 Не исключено, что Гринёв с Никифоровым что-то сильно напутал или исказил. Дело в том, что в Центральных каменоломнях был младший лейтенант госбезопасности Никифоров Михаил Никифорович. На фронте таких людей называли «особистами». Они имели обычно небольшое воинское звание, но значение на фронте их было громадное. Их боялись и перед ними заискивали не только старшие офицеры, но и генералы. В Ленинграде мне удалось найти вдову М.Н. Никифорова Вовденко Елену Владимировну. Она сообщила, что Михаил Никифорович родился 21. 01. 1913 г. в д. Вяльзино Тихвинского района Ленинградской обл. На Крымском фронте он был старшим уполномоченным особого отдела НКВД 276-й стрелковой дивизии. По официальным данным известно, что он 14. 05. 1942 г. попал в окружение под Багерово и далее его судьба неизвестна. А мы его встречаем уже среди участников обороны Аджимушкая в должности старшего уполномоченного особого отдела НКВД 2-го батальона. 1. 08. 1942 г. он был ещё в каменоломнях, позже его видели в тюрьме Симферополя в конце 1942 г. Конечно, это могли быть однофамильцы, но и отрицать тождество этих людей, мне кажется, не стоит. «Особиста» М.Н. Никифорова командование подземного гарнизона вполне могло использовать для связи с Керчью и даже для организации там подполья.

В своём письме (1961 г.) в Крымскую администрацию Т.П. Гринёв сообщает некоторые детали своей биографии. В 1933 г. он работал уполномоченным в Джанкое по радиовещанию, затем ответственным секретарём и зам. редактора газеты «За высокий урожай». В июне 1940 г. он был направлен в общевойсковое училище г. Николаева, где его и застала война. Воевал он в должности военкома эскадрона 175-й кавалерийской дивизии под Ростовом-на-Дону, затем лечился в госпитале г. Орджоникидзе. В Керчи находился в резерве фронта, откуда и был направлен в 51-ю армию. Далее Гринёв Т. П. рассказывал о боевой обстановке и событиях северо-восточнее Керчи, чувствовалось, что он в них участвовал и объективно воспринимал. Но вот в связи с обороной каменоломен в его воспоминаниях я заметил ряд нестыковок и даже противоречий, что, конечно, можно объяснить его болезненным состоянием. Но он там был, по крайней мере, в июне, ибо сообщает факт, который не попадал в печать. Во время одной из крупных вылазок из каменоломен было захвачено две машины с продовольствием, но начпрод Пирогов не проявил достаточной инициативы по переносу продуктов питания под землю, за что его Ягунов сильно ругал. При быстром отходе эти машины пришлось сжечь. Далее Гринёв мне сообщал: «В каменоломнях меня, как знающего хорошо Керчь (я здесь работал на заводе Войкова в начале 30-х гг.), решили готовить к подполью. У меня в городе были и хорошие знакомые. Это решение приняло командование по рекомендации Парахина и Левицкого, последний тоже меня знал до немецкого наступления. Другие участники об этом, конечно, ничего не знали. Группу возглавлял полковник Никифоров Павел, который вышел из каменоломен в первых числах июля. Для этого был использован паспорт одного гражданского, который умер в каменоломнях. Год рождения Никифорова по паспорту совпадал, а фотографию просто замазали грязью. Он благополучно осел в Керчи, устроился работать извозчиком. Меня к подполью тоже готовили, из продуктов давали лучшее, что было. А здоровье у меня в то время было неважное. 15-20 июля я вышел из каменоломен... Меня задержал патруль недалеко от Катерлеза и отправил в лагерь для военнопленных на территории больницы. В лагере много умирало пленных, хорошего учёта не было. Для моего спасения много сделал доктор Стрижевский Григорий Симонович и старшая сестра Бугаенко. С их помощью мне удалось выбраться из лагеря и поселиться на квартире по ул. Ленина, 22. Хозяйка квартиры была Паркина Мария Ивановна, там она проживает и сейчас. Теперь я стал Петренко Григорием Васильевичем. Документы мне сделала Черникова Людмила Антоновна, которая работала на бирже труда. Она много помогала подпольщикам, гуляла с немецкими офицерами, имела влияние даже на коменданта города. Это была интересная девушка и при этом очень смелая и боевая. Позже она была арестована по делу Стрижевского, и о её судьбе я ничего не знаю. У доктора Стрижевского был сын Алексей, которого я приобщил к подпольной работе. Позже в историю керченского подполья Алексей вошёл как его организатор и руководитель, а в действительности эту роль выполнял я. Керченские партийные работники это сделали, исходя из своих местно-патриотических интересов и соображений. Мы принимали по приёмнику сводки информбюро, писали листовки, заминировали клуб лётчиков во время его ремонта: положили в печь гранаты, всё это взорвалось. Были мы причастны и к уничтожению эшелона на ст. Керчь II. Собрал для нас приёмник Комаров Николай и его брат Юрий, они и сейчас проживают по 2-му Куйбышевскому пер., д. 20. Связала с ними меня Бутрикова Мария (ул. Эксплонадная, 45) [правильно: Эспланадная. — В.А.]. Собирали мы сведения о немецких укреплениях по побережью от Феодосии до Керчи, о войсках и т. д. Все эти сведения были нанесены на кальку и отправлены с нашим с капитаном медицинской службы Андреевой через Керченский пролив. Не знаю, дошла ли она до наших, но позже наши самолёты бомбили указанные нами объекты и довольно удачно. Ко времени моей легализации в Керчи подпольная организация Никифоровым была уже создана. Правда, работать мне с ним пришлось немного, его арестовали. В нашу организацию входил лейтенант Кузнецов Михаил, закончивший в Краснодаре военное училище, он был моим связным, Чиж Софья (примерно, 20 лет), Манераки Елена (23-24 года), Касьянов Александр, Шклярук Василий Фёдорович, Клоконос Тамара, Воловик Иван (30 лет), Ерёменко Михаил (был зав. складом в строительной конторе), Гончаренко, оказавшийся потом предателем. Я отвечал за группу, работавшую в порту и в Камыш-Буруне. Там хорошо работал Касьянов. При составлении листовок на немецком языке нам помогал доктор Стрижевскнй Г.С.» Всё, сказанное Гринёвым, проверяется по документам и воспоминаниям керчан. Бугаенко Варвара Лаврентьевна (или Леонтьевна), 1899 г. рождения, работала сестрой-хозяйкой в городской больнице. Её дочь Людмила Григорьевна (позже Лисковская), 1920 г. рождения, в больнице работала кладовщиком и входила в организацию Стрижевского Алексея, похоже, что у них был даже роман. Я встречался с ней и переписывался. В деле Стрижевского есть и объяснительная записка Паркиной Марии Вавиловны (родилась в г. Бердянске в 1909 г.), хозяйки квартиры Т.П. Гринёва Это, казалось бы, рядовое показание, является настоящей сенсацией. Вот, что она сообщает: «В августе 1942 г. мне принесли записку Сизас Татьяны Кириловиы. Дело в том, что к нам, ещё до оккупации Керчи (1942 г.) к ней приходил её муж Сизас Эдуард с Гринёвым. До войны Сизас работал начальником НКВД в г. Джанкое, и был знаком с Гринёвым. Я взяла Гринёва к себе лечить с помощью доктора Стрижевского. Затем к Гринёву стал ходить сын доктора — Алексей. Несмотря на разницу в возрасте они дружили. Я Гринёву купила плотницкий инструмент, и он ушёл к своей родственнице Стати Раисе. Там жил немного, а затем стал жить в пос. Войкова. В 1944 г. после освобождения г. Керчи приезжал Сизас Эдуард. Он мне рассказал, что был в партизанском отряде в Старокрымских лесах. Там же был и бывший прокурор Керчи Верещагин. Немцы его поймали в Феодосии, и он им рассказал о своей семье и жене Сизас. Затем жену Верещагина освободили, а Татьяну Кирилловну Сизас арестовали и расстреляли в Симферополе. Во время оккупации Керчи Татьяна никуда не ходила, она очень боялась немцев». Мне удалось установить, что Сизас Эдуард Янович родился в 1898 г. в имении Старо-Розен Выруского района Эстонии. Перед войной он работал следователем прокуратуры в Керчи и Джанкое. Так что с Т.П. Гринёвым перед войной они могли быть знакомы очень близко. Затем он с 1. 11. 1941 г. был начальником штаба партизанского отряда в Крымских лесах, а затем стал уполномоченным особого отдела партизанского отряда в районе Феодосия – Старый Крым. В ноябре 1943 г. он заболел и был отправлен на Большую землю. В своей книжке я уже писал, что у Э.Я. Сизас была обширная агентура по всему Восточному Крыму, от которой шли сведения разведывательного характера. 3а свою деятельность в Крыму среди партизан в 1941-1943 гг. он был награждён один из первых орденами Красного Знамени, Красной звезды и медалью «За отвагу», Знаком Почётного работника НКВД. В 1944 г. Сизас был отправлен в Эстонию, где был убит националистами. Его биографией много занимался полковник запаса, журналист из Таллина М.А. Корсунский, с которым я был знаком и переписывался. Он мне сообщил, что Э.Я. Сизас был убит в 1945 г. «лесными братьями» во время посещения родственников на одном из хуторов в Эстонии. Для Советской Эстонии он был как бы национальным героем. Корсунский много о нём писал газетных статей, даже, кажется, издал небольшую книжку. Но в этих публикациях ничего нет о керченском подполье. Т.П. Гринёв о Сизас мне ничего не писал и не говорил. Возможно, Сизас работал с ним «в темную» и он просто не знал об истинной его роли. Это было правильно, ибо отвечало правилам жёсткой конспирации. Сизас Гринёву прямо задания мог и не давать, делал он, возможно, это через других лиц. Но вот о Стати Раисе Георгиевне, которую он знал по Джанкою Гринёв в «своём подпольном отчёте» упоминает. Как видите, опять Джанкой и на этом фоне тень Э.Я. Сизас Вот бы посмотреть личное дело Сизас в архиве госбезопасности Крыма! Вряд ли его дадут исследователям, ибо это уже оперативная деятельность. А вот простую справку для музея могут дать. Главный вопрос: была ли связь Э.Я. Сизас непосредственно с Керчью, и кто в ней был представителем Сизаса? О Э.Я. Сизас как о крымском партизане, организаторе разведки и подполья в восточной части Крыма в наше время становится известно всю больше. В Интернете опубликованы воспоминания от 18. 4. 2010 г. Н.Н. Богданова, 1929 г. рождения, сына подпольщиков г. Феодосии. В их квартире примерно в феврале 1943 г. Э.Я. Сизас проводил организационное совещание подпольщиков. Это были представители интеллигенции города, многие из них были врачами. Руководила подпольной группой Н. М. Листвиничья. Автор воспоминаний вместе со своим братом Александром, девушкой Лилей Журавлёвой следили за подступами к квартире, где шло совещание. Их задача была при первой же опасности подать сигнал. Были определены пути отхода участников сбора. Характерно, что в этой группе был и помощник Э.Я. Сизас подросток Витя Коробков, местный житель, который вместе с отцом был в партизанском отряде. Позже во время рейда в Феодосию он вместе с отцом был арестован и расстрелян гитлеровцами. После войны Витя был посмертно награждён и ему в Феодосии поставлен памятник.

Н.Н. Богданов подробно описал Э.Я. Сизас, отметил, что он при встрече имел чёткую военную выправку, строгие, но живые глаза, вид строгий. Но после совещания немного подобрел. Прощаясь с ребятами за руку, он бросил интересную фразу: «Хорошо, что все здесь беспартийные. Это обеспечивает лучшую конспирацию. Одновременно, это свидетельствует о единстве партии и нашего народа». Это высказывание может показаться странным. В связи с этим хочу дать небольшой комментарий. Я довольно глубоко занимался организацией подполья на территории Ленинградской области и должен сказать, что оно было очень неудачным. К зиме 1941 г. оно фактически перестало существовать, ибо оставленные подпольщики органами ВКП (б) и НКВД быстро были преданы или от подпольной работы устранились. Были случаи и прямого перехода таких подпольщиков на сторону врага. Так было и в Крыму. Оставленный руководить подпольем первый секретарь горкома ВЛКСМ Симферополя с приходом немцев добровольно пришёл к оккупантам и сдался. Об этом мне ещё говорил Ильясов, который его знал. Позже предатель работал в управе города, его презирало население, да и сами немцы. Сизас знал о недостатках по формированию подполья и просто не доверял таким «партийным».

Но вернёмся к воспоминаниям Т.П. Гринёва. Легализировавшись в Керчи, он устроился в строительную контору, где привлёк ряд работников к подпольной детальности. Манераки Елена здесь работала секретарём, в ночь с 21 на 22. 9. 1943 г. она была арестована и в 1944 г. расстреляна. В этой же конторе работал прорабом В.Ф. Шклярук, родившийся в 1904 г. в Днепропетровске. Его жена после войны сообщала, что он встречался с подпольщицей, у которой была рация (это, очевидно, была Е. Дудник), он также был арестован в эту ночь и зимой 1944 г. расстрелян. Фамилия Валовик была искажена Гринёвым. В действительности это был Валовиков Иван Алексеевич, он тоже работал в этой конторе и разделил судьбу подпольщиков. Клаконос Тамара Андреевна, 1925 г. рождения, при немцах сначала работала в столовой, а затем уборщицей в немецкой части на горе Митридат (там у них был штаб ПВО). Что касается Черниковой Людмилы Анатольевны, то о ней сведений имеется много. Она училась в 1941 г. на стоматолога в медицинском институте Симферополя. В августе 1942 г. стала работать на бирже труда Керчи. Ее арестовали 16. 09. 1943 г. и увезли в Симферополь. Судьба её не ясна. Позже, вроде, её видели в Севастополе, затем якобы в Румынии и в Вене (Австрия). Возможно, она осталась живой и в СССР не возвратилась.

О Касьянове у меня документальных данных нет. В связи с этим напоминаю об интересных сведениях, которые сообщают аджимушкайцы А. Степаненко и И.И. Федосеенко Они были ответственными за секретный вход в каменоломни и через него впускали двух мужчин из Камыш-Буруна и мальчика. Возможно, один из этих мужчин и был Касьянов.

Чиж Софья работала в Керченской типографии, и у неё был муж Александр (сообщает Т.С. Кузьменко). О Ерёменко и Гончаренко документальных данных у меня нет. То же надо сказать и о Михаиле Кузнецове, известно только, что он воевал в каменоломнях и знал И.П. Парахина. В группе Гринёва он занимал как бы должность начальника штаба.

Занималось ли керченское подполье диверсионными актами? Я уже писал, что эта деятельность для подполья не характерна, даже вредна. Любой диверсионный акт — это дело специальной воинской группы или, в крайнем случае, партизан. Диверсия грубо нарушает всякую конспирацию и, таким образом, приводит к гибели подполья. Но в печати любят прославлять подпольщиков, когда они наносят прямой ущерб врагу. О своих диверсиях Т.П. Гринёв говорил как-то в общих чертах, без всяких подробностей. А я настаивал на подробностях. Вот, что я буквально записал с его слов: «Мы взорвали эшелон, в нём были боеприпасы и продовольствие. У нас были толовые шашки. Охрана эшелона была слабая. Мы подожгли шнуры и взорвали вагона 4, за ними сгорели ещё 18 вагонов. В операции принимали участие я, Чиж С. и её брат Николай (15 лет), Манераки Е., Воловик». В другой раз я снова спросил о диверсиях и Гринёв мне сказал несколько по-другому: «На станции Керчь II (депо) мы уничтожили 2 паровоза и 1 эшелон в порту Большого мола. В первых числах августа ночью в Керчи произошёл переполох, говорили, что подошла подводная лодка и несколько раз выстрелила по городу. Поднялась паника, все кричали “десант”. Мы с лейтенантом Кузнецовым схватили автоматы и положили довольно много немцев». Вы верите, читатель, в этот рассказ? Я нет. Неужели наши враги были такими глупыми, что не стали на другой день расследовать этот бой. Я разговаривал с Л.Г. Лисковской, которая была членом подпольной организации. Она мне рассказывала, что лично участвовала в подрыве этого эшелона. Я начал её спрашивать о деталях, но она отделалась только этим пресловутым поджогом шнура, о чем знает каждый, даже мальчишка.

Операция с подрывом очень серьёзная и участник её много бы рассказал при этом разных подробностей. О диверсиях подпольщиков (правда, через чужие уста) говорило ещё ряд свидетелей. Мать Черниковой Люды — Парасковья Петровна, родившаяся в 1895 г. в г. Чигирине сообщает, что ей дочь якобы говорила, что «сильный взрыв на Широком молу дело рук моих товарищей». Савчук Евгений Варфоломеевич, 1904 г. рождения, шофер по профессии, рассказал: «В одно утро на станции Керчь II в районе военного городка я увидел, что под насыпью валяются разбитые машины, вагоны и трупы немецких солдат. Один железнодорожник мне объяснил, что произошло крушение. Кто-то ночью в районе пос. Микояна отцепил несколько вагонов и пустил их с пригорка, от этого и получилось крушение. Подпольщица Гвоздева Наталья Леонтьевна, которая мне давала задания, мне сказала, что “это наша работа”». О взрыве боеприпасов в августе 1943 г. говорят многие керчане, в том числе и В.Ф. Янюк Как мы видим, об организации диверсий данных много, но они разные и в них много противоречий. Я согласен с выводами сотрудника УКГБ Копайгора, что «об актах диверсий (склад боеприпасов на Широком молу, крушение поезда на ст. Керчь II) совершенных якобы подпольщиками, можно судить только по косвенным показаниям». Как видим, в истории Керчи это «белое пятно» и его надо изучать.

Следует сказать, что, несмотря на свою болезнь, Т.П. Гринёв память имел отличную. Дополнительно к рассказу, который я записал, он передал мне рукописный список подпольщиков, который можно найти в папке №78 моего рабочего архива. В этом списке дополнительно числятся следующие жители Керчи: Н.Г. Полтораченко (старик), Н.Н. Полтораченко, Чечерова Юлия, Александра Бауэр (Плотникова), Тихватулина, Матисова, Гончаренко, Михаил Ерёменко, Анна Гомолина, И.С. Бутрикова, А.С. Лукичева, Борщевская, Сидоренко, Георгий Чуприна, Ф.В. Солопенко, Гетман, Колбаса. В этом списке особый интерес представляет Бауэр-Плотникова Александра Петровна, 1918 г. рождения, сибирячка, фельдшер по образованию с 1940 г. Она была в подземном госпитале Центральных каменоломен, её фамилия проходит по ряду документов и воспоминаний. Н.П. Майорова в 1974 г. сообщила, что А.П. Плотникова вышла из каменоломен примерно в июне по заданию полковника Ф.А. Верушкина, который раньше жил на квартире Майоровых. Немцы Плотникову признали за немку-колонистку и устроили работать в городской больнице, затем она стала работать фельдшером в селе Мариенталь (ныне Горностаевка), где имела связь с Марфовской подпольной организацией. Она доставляла туда ценную информацию разведывательного характера. В конце 1943 г. немцами была арестована и расстреляна.

Об организаторе и руководителе керченского подполья Алексее Григорьевиче Стрижевском сохранилось достаточно много сведений. В 1940 г. он закончил вместе с Черниковой Людой 10 классов школы им. Желябова. Затем он служил в армии в г. Черткове, переписывался с Людой. В первые дни войны появился в Керчи, но был быстро мобилизован и служил в Моздоке. В боях под Ростовом попал в плен, примерно в августе 1942 г. снова появился в Керчи (сообщает П.П. Черникова, мать Людмилы). А может быть Алексея Стрижевского заранее готовили к разведывательной работе, а пленение под Ростовом это просто легенда? По этому поводу есть кое-какие данные. В показаниях Стрельниковой Валентины Яковлевны, 1922 г. рождения, есть сообщение, что после изгнания фашистов из Керчи в конце 1941 г. Стрижеский Алексей находился в специальном лагере НКВД на Колонке. При каких обстоятельствах он снова появился на оккупированной территории в 1942 г. неизвестно. В этом плане представляет интерес копия немецкого трофейного документа. Это телефонограмма из Симферополя в Берлин от 20. 6. 1942. В ней идёт речь о каком-то «шпионском центре большевиков» в Керчи (похоже, что это северо-восточная часть Керчи, где посёлок Колонка). Правда, в документе идёт речь о девушках, некоторые из которых уже раньше учились в «шпионской школе» Краснодара. В документе говорится, что «шпионок» этих уже арестовывают.333 В советских документах никаких сведении об этом «центре» нет. Понятно, это могло быть совершенно секретная организация. Вполне вероятно, что Стрижевский имел какое-то отношение к этому центру, и он мог называться «лагерем НКВД».

Отец Алексея — Григорий Симонович в Керчи был хорошо известен как врач-хирург и гинеколог. Его начальником, главным врачом больницы, был Лисицын Павел Фёдорович, 1890 г. рождения, рентгенолог, проживавший на ул. Айвазовского, 17/2. Г.С. Стрижевский в августе 1942 г. обратился к нему с просьбой об устройстве на работу сына Алексея, и он был назначен санитаром в психоизолятор больницы. Отец и сын были патриотически настроены. Они постоянно доводили до сотрудников события на фронте, говорили о зверствах фашистов, выражали уверенность, что враг будет разбит и победа будет за нами. Почти все свидетели сообщают, что Алексей распространял советские листовки и вовлекал в свою организацию новых членов. По неполным данным в организацию было вовлечено до 60 человек. Григорий Симонович часто ругал сына за нарушение конспирации, но и сам при этом её нарушал. Чижов Николай Иванович, работавший в больнице кладовщиком, рассказывал: «Помню, читает Стрижевский Г. С. немецкую газету, переводит её и комментирует, нелестно говорит о гитлеровцах. Я советую ему говорить осторожно, а он мне отвечает: “Николай Иванович, песня наших врагов спета, об этом они почти прямо пишут”. Главврачом нашей амбулатории был Асеев Иван Васильевич. Он тоже был горячим патриотом. Однажды к нам пришёл начальник биржи труда с переводчицей. В руках у него был хлыст, а рядом овчарка. Он предложил Асееву выгодную должность врача, но Асеев заявил: “Я русский офицер и не хочу у немцев быть доверенным врачом. Я патриот Родины и служить немцам не буду”. К нашему удивлению немец через переводчицу ответил, что он не принуждает, на его месте он поступил бы также».334 В этой книге я уже писал, что военврач I ранга И.В. Асеев был начальником 170 полевого подвижного госпиталя и с ним попал в каменоломни, где он развернулся и стал обслуживать раненых под землёй. До войны Асеев работал начальником Сакского военного санатория. И.В. Асеев родился в 1893 г. в Курске, в плен попал во время газовой атаки. Его личное дело я изучал в архиве Министерства обороны, в 1957 г. он жил в г. Виноградове в Закарпатье.

Я писал в своей книге о группе подпольщиков во главе с Павлом Толстых, о её связи с партизанами Старокрымских лесов. В деле Стрижевского эти данные тоже проходят. Об этом сообщает П.П. Черникова, правда, со слов дочери Людмилы. Она сообщает: «При Люде Стрижевский рассказывал, что он часто ездит в Симферополь (под видом санитара психизолятора), где у него имеется связь с партизанами, и он многих людей переправил к партизанам». А перед этим Тамару Клаконос Алексей посылал в Старый Крым для установления связи с партизанами под видом меняльщицы. Но вот как раз в это время с 1942 по конец 1943 г. в этих лесах и работал Э.Я. Сизас. Это говорит, что А. Стрижевский с ним (возможно, через кого-то) и поддерживал связь.

Серьёзными акциями подпольщиков были случаи освобождения советских пленных из лагеря или из больницы, снабжение их документами, гражданской одеждой и переправа их в леса к партизанам или к «своим» через Керченский пролив. Об этом тоже сообщает П.П. Черникова. А Рымарь Варвара Михайловна называет даже их количество — 48 человек. Об этом сообщала также В.Я. Стрельникова и В.В. Буднистревич (о нём я напишу ниже). Ткач Александр Яковлевич, житель Жуковки на берегу Керченского пролива, сообщает: «Летом Людмила Черникова попросила меня переправить через пролив 2-х человек по документам, которые она подготовила. Ко мне в Жуковку пришли 2 человека, которых я и переправил. Один из них сказал, что он был лётчиком, а другой — моряком. Раньше они были ранены и лечились в городской больнице. А лётчик был сбит немцами, взят в плен, а затем лечился в больнице. Об этом лётчике сообщает Савчук Евгения Варфоломеевна и Сапсай Екатерина Мартыновна, 1900 г. рождения. Дочь последней Секанова Валентина Григорьевна за помощь в побеге лётчика из больницы 15. 5. 1943 г. была немцами расстреляна». Читатель может сказать: «Подозрительно, что всё это у подпольщиков так легко получалось. Ведь у немцев работала служба безопасности и среди населения у них была масса информаторов и шпионов». Факт большой осведомленности немцев в значительной мере придуманный миф. С 1943 г. они с каждым месяцем теряли контроль на оккупированной территории. Осведомители уже боялись им помогать, боясь мести партизан и подпольщиков, да и понимали, что им придётся отвечать в будущем перед органами советской власти. Кроме того, у оккупантов полностью отсутствовал опыт контроля в форме ревизий гражданских органов, предприятий и организаций. Моя тётя М.Н. Фёдорова в годы оккупации была заведующей городской аптекой на станции Дно Псковской области. Её тогда никто не контролировал, у немцев это было просто не принято. Она в 1943-1944 гг. много медикаментов и перевязочного материала переправляла в лес к партизанам. По бумагам всё это она просто списывала, как реализованное.

Судя по многим свидетельствам, организации Стрижевского большую помощь оказывал офицер-моряк Кудряшов Николай Васильевич, его даже называли «военным специалистом». По сообщению Буринского Василия Павловича (жил и после войны на Госпитальной, 30), Н.В. Кудряшов в составе группы офицеров- моряков в середине мая 1942 г. держал оборону у села Булганак, их было 40-45 человек. Кудряшов был ранен, лежал на земле, его увидел немецкий офицер и из пистолета выстрелил ему в голову, но пуля попала в щёку и задела шею. Офицер, считая его убитым, ушёл. Буринский был тогда подростком, он со своей матерью Марией Иосифовной и сестрой Аней нашли Кудряшова у дороги на Аджимушкай (они жили тогда на Володарского, 8) и отвезли его в городскую больницу. Одна из медсестёр больницы назвала Н.В. Кудряшова своим братом, его как инвалида удалось выписать, и он стал ходить на костылях, а затем с палочкой. В работе подполья он был заметной фигурой, арестован он был, как и все подпольщики, в сентябре 1943 г. Хорошо бы сведения на Кудряшова поискать по документам Керченской военно-морской базы, они ведь хорошо сохранились в гатчинском архиве. В своё время это сделать я не догадался.

О провале подпольной организации А.Г. Стрижевского сохранилось довольно много сведений. Сначала обратимся к воспоминаниям Т.П. Гринёва. Он сообщал, что это произошло по доносу предателя Чурилина. «Алексей Стрижевский и его отец были немцами арестованы и погибли в тюрьме. Тогда арестовано было много людей. Ещё до этого в Керчи я встретил жену моего знакомого Евнюка Василия Фёдоровича. Она сказала мне, что её муж служит старостой в селе Аранда [очевидно, это нынешнее с. Пчельники Советского района. — В.А.]. Евнюка я знал, как активного коммуниста и хорошего человека. Понимая, что в Керчи оставаться мне нельзя, я с разрешения старших товарищей по подполью пошёл в с. Арандо [интересно, кто это были «старшие товарищи», ибо Тимофей Платонович всё время говорил, что подполье в Керчи возглавлял он?— В.А.]. В с. Аранда я прибыл с документами Гринберг Владимира Александровича, бывшего немецкого колониста. А Евнюк работал в селе под фамилией Чендырев Фёдор Васильевич. Местные жители о нём отзывались хорошо. Евнюк принял меня плохо, он прислал ко мне своего помощника, агронома, у которого “были злые глаза”. После разговора Евнюк поселил меня у себя. Однажды к дому подъехала машина с немецким офицером, я спрятался под диван, на который уселся немец, он стал спрашивать Евнюка о Петренко-Гриберге, т. е. обо мне. Мне было страшн<