Полупопытка на мысль без номера #2: Дочитывая по рисунку

Он сказал:- Ну... вот и все...Помедлил еще минуту и встал. И сделал один только шаг. А я не мог шевельнуться. Точно желтая молния мелькнула у его ног. Мгновенье он оставался недвижим. Не вскрикнул. Потом упал - медленно, как падает дерево. Медленно и нес

Маленький Принц напрасно опасался мучений — укус оказался безболезненным, а яд очень хорошим. Молниеносный бросок, стягивающая хватка, пронизывающее касание смертоносных игл-клыков и холод, космический необратимый холод, подымающийся по хрупкому детскому тельцу. Вдруг, жутко испугавшись, он вскинул голову к небу, и взгляд его отчаянно заметался по звёздам. Маленькому Принцу показалось, что он навсегда умрёт, если не успеет сейчас же отыскать свою родную планету. Но мерцающих золотых крупинок оказалось безнадёжно много. Он крепко зажмурился, прижал ладони к лицу, внутренне сжался и приготовился вот-вот исчезнуть. Чужеродная сущность, леденящим ручейком влившаяся с укусом змеи, превратилась в мрачный бушующий океан, готовый в любую секунду поглотить Маленького Принца. С каждым мгновением его мир становится всё меньше и меньше — с горошинку, крупинку, пылинку.. Последнее усилие удержаться. Нет. Невозможно. Бесполезно сопротивляться. Её не победить. «Конец, — отпускает Маленький Принц, — ты можешь забрать меня». Как вдруг, вместо тьмы, мир взрывается тёплым всепроникающим светом. С закрытыми глазами, сквозь руки, среди миллионов чужих звёзд, через мириады световых лет он видит Её, он слышит Её, он чувствует Её — он становится Ей. Преодолев смерть, он становится свободным. Фигура мальчика, медленно и бесшумно опускающаяся на землю, теперь лишь силуэт того, кто, освободившись от земных оков, отправился к себе, в свой вечный, лучший, вновь обретённый дом.

Полупопытка на мысль без номера: Стишьишко

Где же вы милые, славные, храбрые
Где же вы чуткие, мудрые, правые
Где же вы чистые, кроткие, малые
Ответьте. Без вас сердца наши в трауре.
Ответьте уверенно, гордо, стремительно
Ответьте небрежно, лениво, язвительно
Ответьте отчаянно, жарко, пронзительно
Проснитесь. Без вас всё живое замерло.
Проснитесь нежданно, бурно, воительно
Проснитесь лукаво, намёком, таинственно
Проснитесь развязно, хохоча, без принципа
Явитесь. Без вас мы падаем замертво.
Явитесь блистая, сражая, властительно
Явитесь вполголоса, в масках, сомнительно
Явитесь со злостью, бешено, мстительно
И правьте. Без вас мир к пропасти катится.
Правьте умело, честно, решительно
Правьте разумно, способно, предвидяще
Правьте свирепо, фатально, неистово
Исправьте. Без вас мы дрянными выросли.
Исправьте, так дальше немыслимо
Исправьте, пролейте свет истины
Исправьте, пока дыхание слышится
Исправьте, пусть тьма станет
только
лишь
вымыслом.

Где же вы?

Merci

«Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Мне пора. Прощай. Маргарита.»

Merciv 2.0

«Гений тонет, — вы думаете, утонул? И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и в этой льдинке отразилась Германия или, лучше сказать, небо Германии, и радужною игрой своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „Нет преступления!“. „Да, — сказал я сквозь слезы, — но коли так, то ведь нет и праведников“. Мы зарыдали и расстались навеки». — Она куда-то на берег моря, он в какие-то пещеры; и вот он спускается, спускается, три года спускается в Москве под Сухаревою башней, и вдруг в самых недрах земли, в пещере находит лампадку, а пред лампадкой схимника. Схимник молится. Гений приникает к крошечному решетчатому оконцу и вдруг слышит вздох. Вы думаете, это схимник вздохнул? Очень ему надо вашего схимника! Нет-с, просто-запросто этот вздох «напомнил ему ее первый вздох, тридцать семь лет назад», когда, «помнишь, в Германии, мы сидели под агатовым деревом, и ты сказала мне: „К чему любить? Смотри, кругом растет вохра, и я люблю, но перестанет расти вохра, и я разлюблю“». Тут опять заклубился туман, явился Гофман, просвистала из Шопена русалка, и вдруг из тумана, в лавровом венке, над кровлями Рима появился АнкМарций. «Озноб восторга охватил наши спины, и мы расстались навеки» и т. д., и т. д. Одним словом, я, может, и не так передаю и передать не умею, но смысл болтовни был именно в этом роде. И наконец, что за позорная страсть у наших великих умов к каламбурам в высшем смысле! Великий европейский философ, великий ученый, изобретатель, труженик, мученик — все эти труждающиеся и обремененные для нашего русского великого гения решительно вроде поваров у него на кухне. Он барин, а они являются к нему с колпаками в руках и ждут приказаний. Правда, он надменно усмехается и над Россией, и ничего нет приятнее ему, как объявить банкротство России во всех отношениях пред великими умами Европы, но что касается его самого, — нет-с, он уже над этими великими умами Европы возвысился; все они лишь материал для его каламбуров. Он берет чужую идею, приплетает к ней ее антитез, и каламбур готов. Есть преступление, нет преступления; правды нет, праведников нет; атеизм, дарвинизм, московские колокола… Но увы, он уже не верит в московские колокола; Рим, лавры… но он даже не верит в лавры… Тут казенный припадок байроновской тоски, гримаса из Гейне, что-нибудь из Печорина, — и пошла, и пошла, засвистала машина… «А впрочем, похвалите, похвалите, я ведь это ужасно люблю; я ведь это только так говорю, что кладу перо; подождите, я еще вам триста раз надоем, читать устанете…»