Попытка на мысль #30: Художник

Сегодня я открою большую тайну — публикуя Попытки на мысль я делаю не своё дело. Попытки связных размышлений это не то, чем мне следовало бы заниматься. Моё дело — сочинять истории. Именно этот приятный труд более всего привлекает меня, серьёзнее чего-либо увлекает меня и сильнее чем что-либо радует (удовлетворяет) меня своим результатом.

И вот я подумал, что хотя бы один раз в десять публикаций должен заниматься своей работой, а не чужой. Поэтому в очередной, юбилейной, тридцатой попытке предлагаю к знакомству небольшую историю.

Приятного знакомства!

Художник

I

В нескольких ступенях от двери Мэри остановилась. Вдруг вспомнив, что существует время, она посмотрела на часы и со странной усмешкой спустилась назад, на небольшой островок, разделяющий лестничные пролёты, который со своим створчатым окошком и широким подоконником напоминал крохотную комнатку. «Что бы я ответила ему, если бы он спросил, в чём причина этой усмешки?» – подумала про себя Мэри. В последнее время у неё часто возникали мысли, начинающиеся с «А что если бы он..?». Должно быть, так бывает с теми, кто впервые по-настоящему влюблён. «Я ответила бы ему, - удобно устроившись и сложив в ожидании руки начала Мэри, - что довольна собой, потому что не помню, как здесь оказалась». Проговорив про себя ответ, который сперва показался достаточным, девушка несогласно прищурилась. С тех пор, как он научил её слушать себя, Мэри стала замечать, что её мысли, не только не такие красивые, какими их видит поверхностный взгляд, но зачастую и бессвязные и незаконченные. «Я бы ответила ему, - вернулась она к началу, - что радостные мысли о нашей скорой встрече сделали всё в мире до такой степени неважным, что я потеряла связь не только с городом, но и со временем». Вторая попытка показалась девушке чуть более удачной, но далеко не удовлетворительной – она, хоть и не смогла бы дословно повторить свою мысль, знала, что в той было больше слов, чем смысла. Мэри встала и повернулась к окну: ей быстро наскучивали внутренние монологи, ей хотелось видеть, чувствовать, воспринимать – жить, а не подобно «старому деду корпеть» над умственными изысканиями. В минуты раздражения девушка так и говорила ему: «Ты и вправду хочешь, чтобы я села и как старый дед корпела над всем этим?», в ответ на что он обязательно разливался каким-то мальчишеским хохотом, который сперва ещё больше злил Мэри – он ещё и смеётся надо мной? – а затем, заражая и гипнотизируя, побеждал её и вынуждал смеяться вместе.

В ожидании стоя у окна, девушка не видела ни осиротевших осенних деревьев, ни сжавшихся от мокрого холода прохожих, ни вязкой слякоти, ни всегда спешащих и всегда опаздывающих фар металлических машин, ни мёртвых бетонных глыб-муравейников, в окошках которых жильцы едят и ругаются, - глядя в серое крохотное небо, нависшее над огромным городом, девушка видела лето, а точнее тот летний вечер, когда она познакомилась с гением.

II

Выйдя с работы и не увидев рядом с крыльцом белую, низкую, гладкую, похожую на молочный леденец и, наверное, очень дорогую машину, домой Мэри отправилась пешком, через парк – Теодор, её муж, по пятницам допоздна оставался на работе. На самом деле его звали не Теодор, а Фёдор; и девушку звали не Мэри, а Мария; и водитель её мужа мог бы встречать её и по пятницам; и у неё, стоило только попросить, мог быть собственный водитель и собственный молочный либо клубничный леденец, только всё это было не важно, а вернее не нужно. Она устала от жизни и поэтому оставляла всё как есть. Отстранившись, она проживала будто бы не свою жизнь, а чужую. У неё не было ни сил, ни желания менять что-либо. «Разве возможно что-то изменить?» - к этому вопросу её не раз приводило смутное чувство тоски, безысходности, душевной пустоты. В традиционном понимании у неё было всё. Регулярно ей приходилось слышать восторженно-завистливые «Мэри, у тебя есть всё, о чём можно мечтать!». Под «всем» имелась в виду красота молодости, обеспеченная жизнь, красивый и успешный муж, большой дом, интересная работа, сотни, а может и тысячи, всевозможных красивых вещей – у неё было всё, но при этом она нередко, и чем дальше, тем чаще, чувствовала, что у неё нет чего-то самого важного, но чего именно не знала. Из этого мучительного положения Мэри нашла выход: не задумываться, не искать, не жить. И тем не менее в череде ежедневных удовольствий и приятных забот изредка мелькало странное, по-настоящему счастливое, легкое чувство «возможности освобождения». Что означают слова «возможность освобождения» она не могла себе объяснить.

Именно такое чувство возникло у неё и тогда, когда у входа не оказалось машины и ей предстояла длинная прогулка через парк.

Парк являлся частью мемориального комплекса и представлял собой море из старых сосен, расположенных вокруг развалин памятника давно минувшей войны – могучей крепости, от которой остались лишь красные обломки. Удивительно, но здесь, в месте, где природа наконец-то освобождается от давящего сталью, бетоном и стеклом города, практически не встречалось людей, а те, которые встречались, были туристами с восточными лицами и мелодичной, развлекающей слух речью.

В тот вечер, гуляя по узким тропинкам между деревьев, у неё никак не получалось отпустить городские заботы и начать видеть, ощущать природу. Весь последний месяц Теодор говорил о какой-то сделке, благоприятный исход которой позволит им переехать в ещё больший дом в ещё большем городе. Несмотря на то, что и теперешний город и дом были для неё слишком большими, Мэри прониклась азартной страстью мужа, увлеклась его стремлением стать ещё влиятельнее и теперь переживала о результате переговоров так, словно от них зависела её жизнь. С досадой она смотрела и на деревья, и на тропинку, и на каких-то больших птиц, неуклюже перелетающих с ветку на ветку. «В этом чёртовом лесу даже связи нет!» - раз за разом безотчётно повторяла она про себя. Всего, чего ей хотелось, это поскорее «словить сеть», чтобы связаться с Теодором и узнать, как всё прошло. На самом деле, досадовала девушка не на отсутствие связи, а на себя, за то, что увлеклась тем, что её не интересует и волнуется из-за того, до чего ей, в принципе-то, нет и не может быть дела.

Бесконечный круг из «в этом чёртовом лесу даже связи нет!» был прерван звонким, каким-то мальчишеским смехом. Мэри обернулась и недалеко от себя, в лесу посреди деревьев, увидела юношу, сидящего с ногами на скамейке и держащего в руках что-то белое. «Вот же бред какой, ставить лавку посреди леса!» - раздражаясь выводящим из равновесия смехом подумала девушка, и уже было хотела вернуться к «в этом чёртовом лесу..», как новая волна смеха прокатилась по лесу. На этот раз она услышала смех и, услышав, не могла просто уйти. Вдруг как никогда ранее ярко в ней ожило чувство «возможного освобождения». С особенной силой Мэри почувствовала, насколько бессмысленно, безжизненно, не важно то, что её заботило ещё минуту назад. С третьим приливом смеха незнакомца девушка невольно представила себе своего мужа, специальной щёточкой расчёсывающей свой ус, и сама, не удержавшись, расхохоталась.

Вдоволь насмеявшись, она увидела, что незнакомец замер и с любопытством смотрит на неё, и без раздумий, со следами смеха на лице, направилась к нему.

- Вы очень хорошо смеётесь, молодой человек, - обратилась она к своему новому знакомому.

Рассмотрев его ближе, Мэри поняла, что это не мальчик, как ей сперва показалось, а юноша примерно её возраста. Это неожиданное открытие побудило девушку ещё раз про себя повторить своё обращение и проверить, не было ли оно слишком фамильярным. Несмотря на то, что даже в изменившихся условиях оно звучало приемлемо, Мэри испытала некоторую неловкость. Глядя на то, что юноша пристально смотрит на неё и, кажется, не собирается ничего отвечать, девушка хотела извиниться и уйти, но не успела.

- Вы тоже очень хорошо смеётесь, молодой человек, - улыбнувшись ответил он.

На самом деле незнакомец, повстречавшийся Мэри, очень редко говорил с людьми и очень не любил, когда кто-то нарушает его покой. Именно поэтому он каким-то невообразимым образом перенёс сюда, подальше от людей, скамейку. Он всё-таки заговорил с ней – и тем самым принял её – потому что его очаровало это мимолётное смущение, которое девушка испытала, ошибившись с возвратом.

Мэри не зразу поняла, почему незнакомец повторил её фразу, более всего её смутило обращение «молодой человек», но затем, оценив, что и она с полным правом может называться молодым человеком – не старым же в самом деле! – улыбнулась и села рядом с юношей.

Белой вещью в его руках оказался самодельный бумажный кораблик, который, учитывая, что они сидели на скамейке посреди леса, не казался таким уж странным.

- Вижу, у вас тут своя компания? – спросила девушка, указывая едва приподнятой белой ручкой в сторону бумажной поделки.

Юноша опять-таки ответил не сразу. Взгляд его замер на руке, будто бы это не человеческая рука, а бог весть что такое. Мэри хотела повторить свой вопрос, но незнакомец и тут её опередил:

– Ты прости меня, пожалуйста, что я не сразу тебе отвечаю. Я редко общаюсь с людьми, поэтому не умею делать это хорошо. Но это не означает, что я чего-то не вижу либо чего-то не слышу. Я умею отвечать, – отчётливо, будто бы заученный урок, проговорил юноша, а затем, немножко помолчав, добавил, – и не только на заданные вопросы.

Своё оправдание он проговорил глядя на кораблик, а затем, посмотрев Мэри в глаза, с видом, будто бы открывает большую тайну, ответил:

- Это Бигль.

Мэри представилась маленькая охотничья собачка, с белой кисточкой на торчащем под прямым углом вверх хвосте. С шутливой строгостью нахмурив брови, она продолжила молча смотреть на своего странного собеседника. Нужно заметить, что с первых слов, а вернее с первого взгляда, между ними установилась какая-то особенная, объединяющая их между собой и отъединяющая их от мира обычных людей, связь. Мэри не позволяла себе перед кем-либо с шутливой строгостью хмурить брови, даже перед, тем более перед, Теодором, потому что находила в этом что-то слишком естественное, слишком детское, слишком наивное, слишком игривое, слишком личное - слишком настоящее для окружающего её искусственного мира. Теперь же, впервые за долгое время сделав это, она не только не почувствовала неловкость, но наоборот почувствовала, что именно эта реакция и никакая другая подходит здесь лучшего всего.

- Корабль Его Величества «Бигль», названный так в честь породы собак! – торжественно заявил молодой человек, после чего, дважды подавив рвущийся наружу смешок, с почтением, будто бы в знак доказательства того, что он королевский, поднял его на раскрытой ладони, подержал несколько секунд на уровне их лиц, а затем бережно положил его на колени и добавил: Никто иной как сам Чарльз Дарвин совершил на нём кругосветное путешествие!

Девушка не могла определить, говорил ли он правду либо шутил. По крайней мере, выглядел он весьма серьёзным, когда говорил это. Более того, ей казалось, что она и раньше что-то слышала про кругосветное путешествие Дарвина. Но не это заботило её в тот момент. Как говорил её муж Теодор, существует два круга бытия, высший и низший, и, следовательно, существует два типа людей, высшие и низшие. Низшие, плебеи, это большая часть, это средние люди, жизнь которых ценна лишь постольку, поскольку они обеспечивают существование высшим, избранным, передовым людям. Проблемы первого круга бытия – мораль, справедливость, нравственность, честность, религия и пр. – касаются лишь низших людей; высшие же люди, принадлежащие второму кругу, свободны от плебейских установок их предназначение – управлять, направлять, властвовать. Поэтому Теодора никогда не волновало и в принципе не могло волновать, за счёт чего изо дня в день растёт его состояние, и если бы ему сказали, что цена его серебряного сервиза это несчастье, а может быть и гибель, десятка человеческих существ, он бы пожал плечами и даже не понимая, что от него требуется, ответил бы: «Померли и померли, что ж теперь, кофе не пить?!». Несмотря на то, что Мэри подобное мировоззрение было до отвращения чуждо, идею с кругами бытия она нашла любопытной и с пониманием сути ею пользовалась. Так и тогда её, сидящую рядом со странным юношей, не заботил первый круг – ей было не важно, о чём они говорят. Волновал её второй круг – как они говорят. Не форма, не правдивость формы была ей важна, а содержание, являющееся внутренней сутью формы. Мэри странным образом влекло к незнакомцу и ей хотелось показать, что она не просто обыкновенная непримечательная девушка. Поэтому она спросила:

– Ты смеялся из-за того, что корабль назван в честь собаки?

Юноша не отвечал, и она поняла, что предположение слишком банально. Что это ответ первого круга, тогда как настоящий ответ, второго, более глубокого, круга, нужно искать не на поверхности. Стоит заметить, что Мэри отличалась тонкой проницательностью и острым умом, в обществе обыкновенных, стандартных, мыслящих нормированными блоками людей ей всегда было скучно и тяжело. Вскоре она поспешила исправиться:

– Забудь то, что я только что сказала. Тебя рассмешили слова «Его Величество»? Ведь это и вправду очень смешно, когда один муравей даёт другому муравью такое нелепое название, после чего тот другой, потеряв связь с действительностью, его принимает, а впоследствии, того и гляди, начинает и вправду считать себя «Своим Величеством».

Её странный знакомый, по-прежнему ничего не отвечая, улыбнулся особенной улыбкой и поднёс кораблик к глазам. Этой особенной улыбкой юноша будто бы говорил: «Я замечаю, пониманию и принимаю твоё старание приобщиться, стать не отдельным, а частью целого. Прошу тебя успокоиться и не стараться. Ты стала моим другом уже тогда, когда засмеялась и подошла ко мне. Но теперь, даже при всём желании ты не сможешь понять, что меня рассмешило». Он около минуты разглядывал кораблик, а затем ответил:

– Я опрашивал экипаж, вернувшийся с австралийского поселения, которое находится в бухте залива Короля Георга, и вот один из исследователей доложил, что ему удалось поприсутствовать на обряде инициации, во время которого, – глаза юноши загорелись так, будто бы сейчас он озвучит первоклассную шутку, – во время которого они использовали чуринги – священные палочки с рисунками, которые весь год хранятся в тайнике и достаются лишь по особенному случаю!

Тогда Мэри поняла, что этому странному юноше доступен какой-то другой, сверхъестественный, недоступный другим, третий круг бытия.

 

III

Отчаянные автомобильные гудки вырвали девушку из приятных воспоминаний и вернули в куда менее приятную реальность. Посреди узкой дороги, лежащей у самого дома, одна напротив другой стояли две машины и поочерёдно сигналили. Они не могли разминуться и спорили о том, кто должен уступить. Мэри запросто представила себе повздоривших водителей – раскрасневшиеся, с глазами, налитыми кровью и ртами, искривлёнными злостью, они что есть мочи давят кулаками в центр руля и скорее готовы расшибиться, чем уступить, и ведь им по-настоящему есть куда стремиться – в серые, затхлые клетки, где они будут не обращать внимания на нелюбимых жён и стараться спрятаться от нежеланных детей. «Головами, бейтесь об руль головами, придурки», - презрительно прошептала Мэри.

Часы показали, что прошло только пятнадцать минут и остаётся ещё десять. Сколько раз она уже была здесь, у него? Пять, десять, тридцать? Сперва они встречались лишь там, на скамейке посреди леса. Потом он спросил: «Хочешь, я покажу тебе третий круг?». К тому времени Мэри уже объяснила юноше свою теорию трёх кругов. Где третий – истинный, единственно значимый, тот, который нельзя увидеть глазами. Она ответила: «Пожалуйста». Новый друг объяснил ей, что это может быть опасно и что для этого потребуется её полное доверие. Девушка согласилась спокойно, без осторожности, потому что знала, вернее даже не знала, а чувствовала, что этот добрый человек не способен причинить ей зло.

Юноша рассказал ей, что детство провёл со своим дядей и что совсем не помнит родителей. В возрасте девятнадцати лет его забрали, потому что он был другой, а в двадцать три он вернулся. К этому времени дядя уже умер и оставил в наследство свою крохотную квартирку под самой крышей и небольшой капитал. С утра до вечера либо с вечера до утра, а ещё лучше – от пробуждения до засыпания, юноша занимался тем, что гулял и читал книги. Раз в месяц ему необходимо было являться на консультацию за новой порцией лекарств, новой отметкой в карточке и новым засвидетельствованием заметного прогресса. Несмотря на то, что юноша не выпил ни одной из оранжевых таблеток, которые регулярно выдавал врач, ему каждый раз удавалось показывать хорошие результаты. «Это совсем не сложно, - объяснял он Мэри, - нужно лишь делать вид, что не видишь ничего дальше видимого глазу и не слышишь ничего глубже слышимого уху. Нужно делать вид, что живёшь в первом круге и лишь иногда, по большому недоразумению, оступаешься во второй круг, но тут же из него, испуганный, выбираешься. Даже приветствуется, если ты вдруг замечаешь неявное, а потом сразу же исправляешься и заставляешь себя видеть только явное, наблюдателю это даёт понять, что всё в порядке – что он имеет дело с добросовестным, сознательным, нормальным дураком».

Витиеватыми химически-логическими путями юноша объяснил Мэри, что лекарства, которые у особенного человека заглушают способность видеть третий круг бытия, нормальному человеку открывают эту способность. Увидев по глазам, что девушка почти ничего не поняла, он описал схематично: «Больного человека они делают здоровым, а здорового наоборот больным, а так как здоровье названо болезнью – они твой проводник на третий круг». Когда юноша понял, что и это объяснение оказалось безуспешным, он рассердился, как сердится маленький ребёнок, сухо сказал: «Мои таблетки помогут тебе».

Они и вправду помогли. Эта крохотная комнатка, затерявшаяся на последнем этаже просевшего и покосившегося дома, оказалась порталом в новый, неизвестный и неизведанный мир. Мэри не раз спрашивала себя: «Что бы сказал на это Теодор, если бы узнал?». И делала это не для того, чтобы не поступить в глазах Теодора дурно, а для того, чтобы с откровенным презрением и отвращением выслушать череду оскорблений, обвинений, уличений, предостережений.

«Как же так, Мэри? – опешит он. – Ты что, стала…, – невообразимый рок слова, следующего дальше, оборвёт речь, Теодору потребуется время, чтобы собраться с духом... он, наконец, соберётся и повторит ещё раз. – Ты что, стала наркоманкой? Я не могу в это поверить! - здесь он начнёт театрально тянуться к её руке, как бы желая поднести ту к глазам и увидеть на сгибе многочисленные следы от игл. – И что, к этому тебя склонил какой-то сумасшедший тип из леса? – на этом месте он подастся к окну, из которого виден лес, будто бы желая прочесать все леса и выловить из них всех сумасшедших. – Может быть, он тебя ещё и трахает? – он обязательно так и скажет трахает, да ещё с надрывом, чтобы Мэри стало совестно и тягостно – как это такое поганое словцо да из-под таких аристократических причёсанных надушенных успешных усов выходит, одним словом, чтобы вина за опороченную брачную честь усов на неё непосильным грузом легла». И так далее и далее, и не будет конца этим лицемерным тартюфским речам: по первому кругу – обличающих неверную жену и терзающихся о её благополучии, по второму кругу – говорящих «как ты могла так поступить с таким безупречным мной», а по третьему, истинному кругу, превращающихся в череду пошлых «я, я, я, я».

С неудержимой, восторженной, торжествующей о восстановлении справедливости радостью Мэри представляла, как после этих слов звучно плюнула бы в лицо Теодора и навсегда ушла от него. Скорее всего, она бы именно так и поступила. Во всяком случае, определённо не стала бы говорить о том, что между ней и юношей не было, нет, не будет и не может быть подобной связи; как и не стала бы объяснять, что мир, который открывается ей там, на последнем этаже под крышей, это то единственное, ради чего стоит жить.

IV

– Здравствуй, Мария, - рядом с приоткрытой дверью стоял юноша и улыбался ей, - прошу составить мне компанию, - добавил он, приветливо указывая на своё убежище.

Девушка ответила не сразу. Звук его голоса оживил в ней давно забытое детское воспоминание: рождественский цирк, приехавший в город и выстроивший огромный шатёр, множество маленьких лавочек внутри, в каждой из которых обязательно продаётся что-нибудь волшебное, отец, ведущий её за руку вдоль ярморочных магазинчиков, разноцветная тележка-шатёр, со звоном колокольчиков проезжающая мимо, большие шарики тёмно-синего мороженого и шелестящий сказочный голос мороженщика: «Маленькая Мария, ты будешь светить ярко-ярко». У юноши был точь-в-точь такой же голос. «Ведь это не мог быть он? – мелькнула едва различимая мысль, а за ней не менее нелепое предположение – Если только он никогда не стареет». Благодаря знакомству с юношей у Мэри всё чаще получалось видеть дальше первого круга, поэтому со стороны она всё чаще казалась рассеянной, «витающей в облацах», как сказал бы Теодор, от большого самодовольства коверкающий слова.

- Здравствуй, - после продолжительной паузы ответила она и, помолчав, добавила, - гений.

Она не знала, как зовут юношу, поэтому называла его гением, художником, творцом. В первый день их знакомства он ответил ей: «Мой создатель никак не назвал меня, поэтому у меня нет имени».

Тоненькая фигура художника скрылась в темноте прихожей, Мэри последовала за ним, а за окном к визгу гудков присоединился вой сирены дорожной службы.

V

Квартирка юноши, казалось, состояла из трёх чуланчиков: двух поменьше – прихожей и кухни и одного побольше – зала, который был и гостиной, и кабинетом, и спальней. Редкий гость, выходя из этой квартиры, из всей обстановки мог вспомнить разве что два крючка в прихожей, крохотный кухонный столик, стену из книжных полок и обветшалый диванчик. Может быть, в ней больше ничего и не было.

На один из гвоздиков повесив пальто и спрятав под ним обувь – девушке нравилось прятать туфли в полах низко висящего пальто – она прошла в зал, села на свой уголок дивана, взяла с крохотного столика две оранжевые пуговки, бросила в рот и стала разжёвывать их, глядя на юношу.

Ещё тогда, во время встреч в лесу, они договорились о порядке действий Мэри во время путешествий. Юноша даже составил специальную инструкцию, увидев которую, девушка громко рассмеялась. Инструкция состояла из нескольких пунктов: не разговаривать до путешествия – позже Мэри и сама убедилась, что подготовка отнимает у юноши все силы и ему с трудом удаётся произнести даже несколько слов; не запивать таблетки – на этот счёт юноша подготовил целую специальную лекцию про то, как действующее вещество уже сквозь зубную ткань проникает в организм, посреди которой, заметив, что большую часть Мэри не понимает, остановился и сухо закончил «не запивать таблетки»; и последнее третье правило – сохранять контроль, «не паниковать» - приписано на полях, потому что неконтролируемое путешествие представляет серьёзную опасность.

Юноша стоял спиной к окошку и, одной рукой придерживая мольберт, заканчивал свой рисунок. Мэри с нетерпением ждала, когда он окончит и покажет сегодняшний сюжет. Если бы у девушки спросили, как именно происходят их путешествия, она не многое смогла бы ответить, потому что и сама далеко не всё понимала. Она приходила, садилась, принимала лекарство, гений заканчивал своей рисунок, показывал его, после небольшого ожидания рисунок оживал, и она оказывалась в нём. Мэри с нежностью смотрела на длинные пальцы юноши – едва выглядывавшие из-под рукава они уверенно сжимали смешной рог мольберта; чувствовала, как во рту щекочет пенящийся порошок – с мандариновым, давно забытым любимым вкусом, который в тёмной мастерской гения снова входит в моду; в волнении ждала начала путешествия. В углу из-за книжных полок выглядывали скрученные в трубочки старые рисунки, которые были не просто бумагой и красками, а настоящими живыми мирами: компания молодых людей, пьющих ночью чай из маленьких чашечек; девушка с длинными волосами, сидящая под кованой розой; шествие красивых, нарядных, весёлых людей, ведущих на суд сгорбленного желчного старичка с кудахтающей тросточкой…

Гений завершил свою картину и смотрел на неё. «Всё готово. Можно начинать?» – спрашивал его взгляд. С внутренним восторгом девушка кивнула «Всё готово. Можно начинать.»

VI

Юноша развернул к ней рисунок, сел рядом и взял её за запястье – пока что Мэри не умела путешествовать самостоятельно.

Девушка растерялась, когда увидела, что лист, на котором должен быть рисунок, чист. «Так и должно быть?» – не понимала Мэри. «Да, так и должно быть, – раздался в ней чей-то голос, – на картину нанесён защитный слой, который скоро высохнет, станет прозрачным и откроет рисунок». Несколько месяцев назад, когда этот новый голос появился впервые, девушка испугалась и ещё долго не могла успокоиться, сегодня же его появление лишь укрепило её. «Значит будем ждать» с готовностью заключила Мэри.

Почему мне так хорошо здесь…, – подхватил и понёс девушку вольный поток мыслей, - здесь, в этой крохотной квартирке, рядом с этим странным человеком я чувствую себя необыкновенно хорошо, будто бы только здесь я по-настоящему живу, будто бы я когда-то уже умерла, а теперь какая-то чудесная, всемогущая сила воскресила меня и позволила снова существовать и это дополнительное, сверхъестественное существование теперь уже не воспринимается той данностью, неотъемлемостью, которой воспринималась обычная жизнь, совсем нет, – оно воспринимается бесценным даром, каждая секунда этого нового, просветлённого случившейся смертью существования, есть величайшая, единственно истинная, ценность. Мои ли это мысли? Либо это мысли того вещества, которое, проникнув в меня, меня изменило и заставило видеть то, чего нет. Неужели всё это ложь? Наркотический дурман? Почему же тогда всё это столь реально. Почему же тогда я, как никогда ясно осознающая всё происходящее, готова отказаться от всего в мире лишь бы навсегда остаться здесь, лишь навсегда остаться такой – благодарной за каждое мгновение существования. Ведь, на самом деле, я всё вижу и всё понимаю. Понимаю, что человек, сидящий рядом и держащий меня за руку, это человек ненормальный. Понимаю, что наши встречи не могут долго продолжаться. Понимаю, что он – дрожь, передающаяся ей через руку гения, было прервала поток мыслей, но он скоро возобновился – что он тяжело болен, это понятно с первого взгляда на его истощённую фигуру, тёмные круги под глазами, мертвенно бледную кожу. Сколько ему осталось? Год или два? Если умственная болезнь не заберёт его скорее. У нас не может быть будущего. Как никто другой я понимаю всё это, но всё равно хочу остаться здесь. Навсегда остаться здесь. Это мои мысли или во мне говорит препарат? Поток отпустил Мэри, она вернулась в реальный мир, взглянула на картину и замерла.

VII

На ней по-прежнему ничего не было, но теперь она излучала жёлтый, тёплый свет. Поток тепла мягко прикасался к лицу, будто бы рядом горел большой костёр. «Картина оживает!» Вот проявляется стена из больших камней песочного цвета. Проём в стене, сверху скруглённый аркой, за ним оживлённая площадь. «Это город! Это вход в восточный город!» Люди в разноцветных, свободных, касающихся земли одеждах, а дальше за ними, строение с огромным блестящим куполом. «Это дворец! В нём великодушный правитель и коварный визирь, мечтающий о царстве! И подземелья с сокровищами, с невиданными сокровищами, рядом с блеском которых меркнет свет солнца. Вперёд во дворец!». Но картина противится, не впускает девушку. Ранее волевого усилия, наподобие «Вперёд во дворец!», всегда оказывалось достаточно для того, чтобы стать частью сказочного мира, теперь же ничего не происходит. «Может быть, я что-то делаю неправильно?». Тотчас за этой мыслью на картине, посреди входа в город возник человек, стоящий на коленях и простирающий руки к небу. «Это он мешал мне пройти! Он встречает меня? Но ведь собой, дурачок, он полностью закрывает проход! И почему же вход в большой город должен быть таким узким?!». Девушке хочется скорее оказаться в волшебном мире, скорее отправиться во дворец, но мир не открывается ей. С внутренним усилием Мэри успокаивается, эхо её восторженных криков стихает, и она начинает различать тот другой, новый внутренний голос: «Будь внимательнее». И она старается удержать волнение, не торопиться, быть внимательной. Снова смотрит на старика, стоящего на коленях. «Ведь не просто же так он здесь!». Смуглая грубая кожа, старая пыльная одежда, иссохшие губы, светлая полоса на глазах. «Светлая полоса на глазах!». Мэри чувствует, что наконец на верном пути. «Полоса. Полоса. Незагоревшая кожа. На глазах была повязка!». Рядом с ним на песке она различает повязку. «Разве она всегда здесь и была?». В голове у неё проносится фраза «Путь создаёт идущий» Чьи это слова? «Не важно! Вперёд!» «У него долгое время на глазах находилась повязка, потому что он был слеп. Значит рядом должна быть трость!». У другого колена оказалась и трость. «Теперь он прозрел и сбросил повязку, и трость ему не нужна». Девушка чувствует, что вот-вот разгадает секрет картины и ей откроется главное. «Кто-то излечил его и теперь старик стоит на коленях, этим жестом выражая благодарность!». Вслед за этой мыслью окружение меняется – картина гаснет, и девушка оказывается в темноте. «Почему темно! Я что-то сделала неправильно?». Мэри чувствует, как в горле бьётся сердце. «Успокоиться. Успокоиться и слушать внутренний голос». Молчание. Тишина. Темнота. «Открой глаза» - раздаётся шелестящий голос. «Темно, потому что глаза закрыты! Точно!». Мэри открывает глаза и вновь видит картину – желтая стена, проём с аркой, вдалеке люди в разноцветных нарядах, а перед ней на коленях стоит старик. «Я в картине!». Девушка пробует осмотреться, но у неё не получается вывести взгляд за нарисованный контур, что-то удерживает её. «Переход не до конца завершён. Загадка не до конца решена». Мэри наклоняется, чтобы поближе рассмотреть прозревшего и лицо его увеличивается. «Скажи мне, старичок, в чём же твоей секрет?..» «Прозревший. На коленях. Благодарит…» «Кого благодарит?!» Мэри пытается повернуться, чтобы посмотреть, кого он благодарит, но стальная хватка удерживает её голову. «Кого ты благодаришь, милый дедушка?» Её наполняет победное чувство, поэтому и слова её наполняются задором, игривостью. «Открой мне свой секрет» - шепчет Мэри и пристально вглядывается в лицо. В отражении слезящихся признательностью глаз старика она видит небо, песок пустыни и удаляющуюся белую фигуру. «Вот он!». Не отдавая себе отчёта в том, что и как она делает, интуитивно Мэри ныряет в отражение глаз и теперь уже окончательно оказывается в новом мире. Её путешествие начинается.

VIII

Перед ней бескрайняя пустыня, от сухого горячего воздуха которого в носу что-то стягивается. На её правой руке широкий нефритовый плотно сжимающий запястье браслет. Вдалеке странник, уходящий в пустыню. Мэри знает, что истинный путь – следовать за ним. В нетерпении, ради удовлетворения лёгкого любопытства, она оборачивается и видит своего давнего знакомого. Старичок стоит на коленях, потрясывает вознесёнными к небу руками и шепчет «Осанна! Осанна! Воистину!», а за ним площадь. Вдалеке раздаётся звон колокола, и лавочники начинают суетливо складывать свой товар, а покупатели скорым шагом направляются в сторону звона – начинается служба. Мэри на прощание окидывает взглядом уже ставшую родной картину, разворачивается и отправляется в свой путь.

Образ удаляющегося странника излучает силу. Мэри знает, что он это лучший человек из когда-либо живших. Девушка чувствует, что он один способен избавить весь мир ото зла. Вдруг к горлу подкатывает комок, а к глазам волна слёз и Мэри, закрыв лицо руками, начинает рыдать. Слезы её от счастья, от счастья вызванного ощущением долгожданного освобождения. Глядя на фигуру человека в белом, она наконец осознала, что теперь исчезла неопределённость, что теперь нет и не может быть тревог, что теперь нет ни боли, ни страха, ни смерти. Есть лишь вечное умиротворение, вечный приятный путь, вечное приобщение к идеальной красоте – вечная жизнь.

IX

Смахнув слезы, Мэри улыбнулась и побежала за Богом. Она почему-то решила, что это существо обязательно должно быть Богом, раз оно обладает подобной силой. Песок оказался горячим и глубоким. Вступив на него, девушка не смогла удержать возмущённого «ох!», потому что обжигающий жар песка причинял её нежным ступням боль, но девушка не испугалась боли, ведь боли больше не существовало и та, будто бы обиженная столь пренебрежительным отношением, вскоре утихла. Мэри не смогла бежать долго, потому что скоро выбилась из сил, от бега она перешла на быстрый шаг и практически сумела догнать странника. Но как она ни пыталась приблизиться, поравняться с ним, у неё ничего не получалось – она ускоряла шаг и он ускорял шаг, она начинала бежать и он, будто бы вдруг вспомнив о чём-то, начинал бежать. Вскоре Мэри оставила тщетные попытки и покорно шла вслед за ним. Девушка могла бы окрикнуть его, и он бы обязательно остановился. Но ей это и в голову не приходило, ведь следовать за ним, за Богом, уже составляло для неё высшее счастье.

Так шла она очень долго, а, может быть, очень коротко, ведь где есть счастье, там нет времени. За всё время пути она не вспомнила ни о свой прежней жизни в реальном мире, ни о своей физическом теле, находящимся сейчас на истёртом диване в крохотной комнатке, ни о своём странном друге, только лишь широкий нефритовый браслет сжимал её запястье. При желании, через это ощущение чего-то сжимающего руку, она могла бы целиком вернуться в реальный мир, но такого желания, разумеется, не было и возникнуть не могло.

X

Вдруг её догнала и преградила путь группа бедуинов на верблюдах. Она не могла услышать, как они приближаются, ведь песок прячет все звуки. Плотной стеной они выстроились перед Мэри, и она потеряла из виду своего Бога. Раздражённой, как бывает раздражён человек, принудительно выведенный из гармоничного состояния, она попробовала пройти между всадниками, но стали ещё плотнее, а один из них даже чем-то замахнулся на девушку.

– Братья мои! – начал один из всадников. – Да я ведь знаю эту женщину! Это Мария из Магдал-Эль! Ты самая, которая осрамила своего великодушного супруга Теоса, оставив его и дом свой, и хозяйство своё!

Мэри вдруг стало не по себе, ведь она узнала этот голос, голос Теодора. Она хотела ответить, объяснить, что хоть и зовут её Мария, но она не знает ни Теоса ни города с таким названием, но слова её утонули в песке. Она хотела вырваться, убежать, закричать, только вот, как это бывает во сне, вместо этого недвижимая замерла на месте. Всё более усиливающейся болью вернулся жар пустыни, девушка почувствовала, как в голове пульсирует горячая кровь, готовая вот-вот закипеть. Ей стало плохо и показалось, что сейчас она потеряет сознание.

Один из всадников спрыгнул с верблюда и достал из кармана свиток. Мэри поразил огромный рост этого человека и испугала невероятная масса его чёрных доспехов. О массе доспехов девушка подумала глядя то, как глубоко ноги всадника вошли в песок, на мгновение ей даже показалось, что от столкновения с ним затряслась земля.

Развернув свиток, он стал читать. Мэри не могла понять, что он читает. Потому что каждое слово непереносимой болью вонзалось ей в голову. Металлическая, отрывистая, будто бы захлёбывающаяся речь его причиняла девушке физическое страдание. И всё-таки некоторые слова она расслышала: «Эдикт... Великие Тетрархи... Уклонение... Обязанности... Супругом... Виновна... Обязанности.. Хозяйством... Виновна Господом... Осуждена... Господом... Отлучена... Смерти... Сожжение». Мэри с ужасом глядела на монотонно двигающуюся грубую челюсть всадника, на его ослепительно белые и неестественно ровные зубы, на неподвижную даже при чтении бронзовую маску лица, на поражающий своей толщиной кожух доспехов и вдруг поняла, что перед ней не человек. Её стало так страшно, как не было никогда. Девушка закрыла глаза и стала часто и неглубоко дышать, уверенная, что вот-вот умрёт. С закрытыми глазами она видела, <