Портреты Доры, натюрморты, скульптура

 

С тех пор как во время пребывания в Мужене в 1936 году Пикассо начал писать портреты Доры Маар, ее лицо все чаще становится основным образом, появлявшимся на создаваемых им картинах. Из работ раннего периода сохранилось много портретов, зарисовок, на которых воплощены ее тонкие черты. Изображая ее лицо с большой любовью, он часто давал при этом волю своей творческой фантазии. Нередко Дора представлена в виде морской нимфы. В другой раз она изображена похожей на фантастическое создание, правильный овал лица которого увенчивают рога. Иногда она появляется в испанском наряде в окружении цветов, обрамляющих ее лицо.

Как-то в холодный зимний день в январе 1943 года Пикассо навестил Дору в ее квартире, расположенной недалеко от его собственной. Он принес с собой «Естественную историю» Бюффона, которую Фабиани удалось выпустить, несмотря на военное время. В ней содержалась 31 иллюстрация, нарисованная Пикассо за несколько лет до этого. Перелистывая страницу за страницей, он добавил на полях чернилами и кисточкой бородатые головы героев классических произведений, лошадок, осликов, кошек, быков, орлов и голубей. На нескольких чистых листах нашли отражение мрачные мысли, порожденные событиями, происходящими в реальной жизни. На одной из страниц вокруг черепа с переплетенными змеями он нарисовал две головы кричащих горгон, на другой — скелет птицы с распластанными крыльями. К концу дня он создал около сорока рисунков, в которых выплеснул свою мрачную фантазию, шутовство и в то же время тонкое понимание животного мира.

Гнетущая атмосфера войны и лишений дает о себе знать и во многих натюрмортах, написанных им в тот период. Точно так же, как музыка, передаваемая на полотне при изображении гитаристов, явилась темой многих его картин кубистского предвоенного периода, так и пища в ее более чем скромном виде — сосисок, лука — одновременно с черепами животных, тусклым отблеском свечей и приглушенным светом неизменно присутствует в картинах Пикассо периода войны. Даже кухонная утварь — острые сверкающие ножи, вилки, которые трудно было найти в то время, — неизбежный теперь элемент в его работах. В апреле 1942 года он создает один за другим два внушающих ужас полотна, где изображены черепа быков, лежащие на столе перед закрытым окном. На одном сырое мясо свешивается с костей и силуэт рогов матово отсвечивает на стекле грубо сделанного окна. На другом — белый череп с провалившейся беззубой пастью под образующими полукруг рогами, выделяющимися на фоне темной ночи. Эти внушающие ужас создания — отражение состояния художника, узнавшего в тот день о смерти одного из своих друзей. До него часто доходили сообщения о том, что его друзья только за то, что они евреи, отправлялись в концлагеря, где проходили через все ужасы ада.

В условиях мрачной неопределенности, вызванной военной оккупацией, Пикассо удалось тем не менее сохранить свое живое, несколько окрашенное пессимизмом чувство юмора. Такие полотна, как «Ребенок и голуби», «Сидящая женщина с кошкой», «Женщина с букетом цветов», «Женщина в кресле-качалке», «Мальчик с речным раком» и «Первые шаги» — в последнем заботливая мама обучает сына ступать по земле, — свидетельствуют о его мимолетном, но тем не менее внимательном интересе к давно знакомым сторонам человеческой жизни.

Горечь и гнев, находившие отражение в его картинах, уравновешивались новым бурным всплеском в скульптуре. Большое пространство студии, расположенной на двух этажах по улице Гран-Опостен, как нельзя лучше подходило для этой работы.

После продуктивного периода в Буажелу он создавал лишь мелкие скульптуры, темы которых ему часто были подсказаны счастливыми находками в виде костей животных и камней. Он выгравировывал на них пластичные профили и головы рогатых богов и минотавров. В Руайане он изготовлял поражавшие своей изобретательностью маленькие раскрашенные барельефы из картона. Но лишь в 1941 году скульптура стала одним из его главных занятий. В первых работах этого периода ощущается смешение самых различных форм: это маленькие женские головки и фигурки из глины, большая голова Доры Маар из гипса; птица, сооруженная из деталей сломанного детского самоката; удивительно мастерски посаженная на маленький металлический пьедестал композиция так поразительно напоминает застывшую в гордой позе пернатую, что не может не вызывать восторга.

Летом 1942 года Пикассо создает несколько эскизов, послуживших основой для одной из его самых крупных скульптур. Для ее завершения ему потребовалось более года. По замыслу скульптора, она должна была представлять бородатого пастуха, держащего на руках испуганную и старающуюся вырваться из рук овцу.

На следующее лето Пикассо попросил одного из друзей-испанцев достать ему глину, которую в то время было не так-то легко заполучить, чтобы он мог приступить к воплощению своей идеи. Друг-испанец, желая услужить знаменитому земляку, привез гору глины, которой хватило бы на десяток задуманных художником фигур. Избавившись от ненужной части доставленного ему материала, Пикассо принялся за дело. Оно шло поразительно быстро, потому что он четко представлял себе замысел. По мере продвижения работы скульптура становилась все более тяжелой для скреплявшей ее арматуры и чуть было не рухнула. Пришлось закрепить ее с помощью веревок. Позднее овца выпала из рук пастуха; потребовалась проволока, чтобы удержать ее в прежнем положении. Видя, что все эти временные приспособления не спасут скульптуру, он пригласил друга-скульптора, который снял слепок из гипса с глиняной фигуры. Когда гипс застыл, Пикассо внес несколько изменений, и в таком виде скульптура, возвышаясь над всеми остальными, простояла в студии вплоть до конца войны, когда она была отлита в бронзе.

Вскоре после освобождения Парижа в 1944 году Поль Элюар в письме одному из друзей писал о Пикассо: «Он оказался одним из немногих среди художников, которые держались и продолжают держаться стойко». Он намекал на то, что ряд художников позволили немцам с помощью подачек привлечь их на свою сторону. Пикассо же, когда к нему обращались с просьбой, никогда не отказывался укрыть у себя участников движения Сопротивления, даже когда он абсолютно не знал их.

 

Смерть Макса Жакоба

 

Хотя Пикассо ни разу публично не заявлял о своих взглядах, он, не колеблясь, появился весной 1944 года на похоронах Макса Жакоба. Поэт, долгие годы проживший в аббатстве Сен-Бенуа на положении не посвященного в монахи беглеца, был арестован только за то, что он еврей. Его бросили в концлагерь в Дранси, где он вскоре скончался. Пикассо уже в течение долгого времени не поддерживал с ним отношений. Общими между ними остались лишь воспоминания давнишних лет и уважение, которое Пикассо питал к когда-то близкому другу и которое выражалось в редких визитах художника к этому затворнику в его обитель. Но смерть друга, особенно в таких нечеловеческих условиях, потрясла Пикассо. С Жакобом оборвалась нить, связывавшая его с прошлым и еще раз напоминавшая ему о его собственном бренном существовании на этой земле.

По мере того, как четыре года лишений подходили к концу, студия, где работал Пикассо, заполнялась полотнами, которыми были заставлены все стены. Из-за наваленных на полу скульптур негде было ступить и шагу. Значительную часть образовавшейся богатой коллекции составляли виды Парижа. Основными объектами на полотнах стали здания, мимо которых он проходил каждый день вдоль берега реки, омывавшей Иль-де-ля-Сите. Его любимыми композициями стали виды Нотр-Дам со стороны набережной, окаймленной аркой одного из каменных мостов, и статуя Генриха IV, спрятавшаяся среди деревьев в конце острова. Он перенес на полотна крыши расположенных ближе к дому зданий, которые были видны из окна его студии. Иногда на переднем плане он помещал растения — томаты со столь желанными в тот период плодами. В этих знакомых видах особо выделялись серые камни и углы стен и крыш, что делало очертания города похожими на грани бриллианта.

Расположенный неподалеку от студии Пикассо на улице Гран-Огюстен маленький ресторанчик «Ле Каталан», названный так в честь художника, служил местом ежедневных встреч художников, поэтов, друзей. «В течение многих месяцев, — вспоминал впоследствии Пикассо, — я обедал в „Ле Каталан“, и в течение всех этих месяцев смотрел на стоявший там буфет не более как на элемент мебели. Однажды я решил сделать из него картину, и сделал ее. После этого на его месте зияла пустота. Очевидно, я унес его с собой во время создания картины». Этот забавный рассказ иллюстрирует связь между творением его рук и реальностью. Главное доя Пикассо в минуты созидания — это «овладеть объектом», не временно, как вор или покупатель, а на всю жизнь, как творец.

 

Освобождение

 

Рано утром 24 августа 1944 года Париж был разбужен огнем снайперов с крыш домов и уханьем выстрелов отступавших немецких танков. В городе царила атмосфера всеобщей приподнятости: парижане поняли, что наконец-то настал день освобождения, который каждый стремился как-то приблизить. Отрезанный от префектуры лишь Сеной и несколькими домами, Пикассо оказался в центре разразившейся перестрелки. Друзья пробирались к его студии, чтобы сообщить о ходе боев, в то время как в самой студии оконные стекла разлетались на куски от случайных пуль и взрывов. Даже в эти напряженные минуты Пикассо, пренебрегая опасностью, продолжал трудиться. Он возвращается к методу, который применял еще в конце первой мировой войны: достав фотографии и наброски позировавших ему когда-то натурщиц, он использовал этот оказавшийся под рукой материал в более свободной, чем обычно, манере. Работая, он пел во весь голос, стремясь заглушить грохот, доносившийся с улицы.

Стоило умолкнуть стрекоту автоматов, как в студии стали появляться друзья, служившие в войсках союзников. Сообщения, которые получал внешний мир о Пикассо во время войны, были скупы и ненадежны. Даже те, кому было известно лишь его имя, стремились узнать о его судьбе. Всех опередила забравшаяся по узкой винтовой лестнице Ли Миллер, работавшая военным корреспондентом журнала «Boyr». Пикассо прослезился, увидев ее, и был несказанно удивлен тем, что первым увидевшим его «солдатом» была женщина. Каждый день приходили все новые и новые друзья. И хотя порой в студии бывало тесновато, все живо обменивались новостями о тех, кого не было в Париже, или вспоминали о тех, кто был убит. Каждое утро ведущая в студию длинная узкая комната на нижнем этаже превращалась в прихожую, где собиралось несколько десятков человек, ожидавших появления художника. Он приглашал их группами в студию на том же этаже. Иногда он вел их на этаж выше, где хранились собранные им картины. Ему пришлось буквально каждый день откликаться на эти неожиданные проявления внимания к нему со стороны поклонников, одетых в форму разных армий, которые порой не могли объясниться ни на французском, ни на испанском языках. Его твердая походка, неизменная сигарета в зубах, небольшая сбитая фигура, излучающие неиссякаемую энергию черные глаза, голос, жесты, выражающая любопытство улыбка — все это производило глубокое впечатление на сотни людей, посетивших его в первые месяцы после освобождения города. Даже люди, не до конца понимавшие смысл его исканий, были потрясены полотнами, скульптурами и атмосферой в студии этого чародея кисти и резца.

В первые месяцы освобождения новизна от обрушившегося шквала поклонников после четырех лет одиночества воодушевляла его. Он принимал порой организованные группы по сорок-пятьдесят человек одетых в военную форму мужчин и женщин, засыпавших его вопросами и делавших сотни снимков студии и его самого. Но даже при таком стечении народа ему удавалось организовать свой день так, что он мог побыть наедине со своими мыслями и встретиться с друзьями. Радость встреч, подарки в виде продуктов и других предметов первой необходимости, в которых тогда ощущался острый недостаток, дополнялись теперь долгими беседами о более важных проблемах. В конце концов освобождение Франции не привело к освобождению его родины. Находившиеся в Испании друзья все еще оставались пленниками Франко. Впечатляющие победы союзников не заслонили от него царящие в мире несправедливость и безрассудство.

 

Обретение новой родины

 

Большинство друзей художника, которые вместе с ним разделяли годы тревог и опасений и проявляли героизм в движении Сопротивления, являлись членами коммунистической партии. К этому времени компартия окрепла. Даже ее политические противники не могли не отдать должного ее членам за их беззаветную преданность родине. Среди ее новых сторонников, вступивших в нее, твердо веря в то, что коммунизм представляет собой единственный путь, который избавит мир от потрясений, был Поль Элюар. Он стал членом партии в 1942 году, когда для этого требовалась особая смелость. Теперь престиж компартии был необыкновенно высок. В ее рядах находились многие выдающиеся личности — представители интеллигенции, художники.

Через месяц после освобождения Парижа Элюар сообщил мне: «Еще неделя, и будет объявлено о том, что Пикассо вступил в коммунистическую партию». Сразу же после его вступления начались догадки о последствиях такого шага. Всех интересовало, сохранит ли Пикассо право создавать такие полотна, какие ему хочется, или ему придется изменить свой стиль и начать исповедовать принципы социалистического реализма.

Игнорируя опасения некоторых друзей в отношении будущего своего творчества, Пикассо с готовностью принял приглашение вступить в компартию. Оно совпало с его самыми глубокими гуманными надеждами. Он шел по стопам самых близких друзей, еще раз бросая вызов давнишним своим врагам — Франко и Гитлеру. Желая честно изложить мотивы своего решения широкой общественности, он сделал заявление Полю Гайля, которое было опубликовано почти одновременно в Париже и Нью-Йорке в конце октября 1944 года:

«Мое вступление в коммунистическую партию является логическим продолжением всей моей жизни. Я никогда не рассматривал живопись как развлечение или как доставляющее только наслаждение занятие. Я всегда стремился посредством моего оружия — карандаша и красок — глубоко постичь мир и жизнь людей, чтобы это понимание с каждым днем раздвигало горизонты свободы. Эти годы ужасного угнетения показали, что я должен бороться не только силой своего искусства, но и всем своим существом».

Далее он говорит о друзьях, которым были известны его убеждения и вместе с которыми он имел счастье доказать преданность общему делу. «Мне так хотелось, — продолжал он, — обрести снова родину. Я всегда был изгнанником. Теперь я не являюсь таковым. Поскольку Испания не может принять меня, французская коммунистическая партия открыла для меня свои объятья. Я нашел в ней тех, к кому я питаю самое глубокое уважение, — крупнейших ученых, замечательных поэтов, выдающихся парижан, которых я видел с оружием в руках в дни августа. Я снова среди своих друзей».

 

Дань признательности

 

Спустя полтора месяца после освобождения Парижа «Осенний салон», как и в прошлом, открыл свои двери. На этот раз экспозиция являлась крупнейшим показом французского искусства после четырех лет немецкой оккупации. По традиции в «Салоне» выставлялись картины какого-нибудь одного крупного французского художника. Однако на этот раз такая честь впервые была оказана иностранцу, Пабло Пикассо. На выставке было показано семьдесят пять его полотен и пять скульптур. Большую часть из них он вынужден был создавать за закрытыми дверями студии из-за враждебного отношения к его искусству со стороны нацистских властей и сторонников правительства Виши.

Выставка вызвала яростные протесты как со стороны тех, кто считал, что в этот исторический для страны момент честь должна быть оказана французскому художнику, так и со стороны тех, кто не одобрял ни искусства Пикассо, ни его вступления в коммунистическую партию. За два дня до открытия выставки, 8 октября, группа хулиганов собралась у «Салона» и с криками: «Вышвырнуть его картины!», «Пусть нам вернут деньги за билеты!» — угрожала уничтожить выставленные полотна. Было неясно, руководствовались ли эти люди политическими соображениями или ненавистью к Пикассо как художнику. Присутствовавший во время этой выходки Андре Лот утверждал, что за провокацией стояли роялисты. Но вполне возможно, что ее участниками являлись студенты Школы изящных искусств, которые, как и их учителя, не принимали искусства Пикассо. Однако у художника оказалось много сторонников, с большой похвалой отзывавшихся о его творчестве.

Следующей весной выставлявшиеся в «Осеннем салоне» полотна были показаны в Музее Виктории и Альберта в Лондоне. Вместе с ними были выставлены ретроспективные работы Матисса. За исключением «Рыбной ловли в Антибе», которая вместе с некоторыми другими крупными картинами хранилась во время оккупации в квартире у Зевроса в Париже, все остальные работы были написаны после 1940 года. Атмосфера насилия и тревоги, сквозившая в полотнах Пикассо, резко контрастировала с работами Матисса, излучавшими спокойствие, удовлетворенность и чувственность.

Лондонская публика настороженно отнеслась к выставке. Ежедневно в залах толпились посетители, мнения которых разделились между теми, кто всей душой принял работы Пикассо, и теми, кто чувствовал себя глубоко оскорбленным этим яростным выражением, как им показалось, неэстетических взглядов. Многие из них, кто еще не снял военную форму и не забыл царившего еще совсем недавно насилия, увидели мир, который их поразил. Они ожидали от искусства успокаивающего воздействия и не могли поверить, что картины могут наносить раны. Независимо от того, нравился ли им окружавший их мир, Пикассо побуждал их принимать его таким, какой он есть.

Летом 1945 года Пикассо приступил к картине, чем-то напоминавшей «Гернику», — «Склеп». Картина была выставлена в «Осеннем салоне» следующей осенью. Она создавалась в тот момент, когда мир узнал об ужасах нацистских концлагерей. К сожалению, она не была закончена ко времени организации лондонской выставки. Успей он сделать это, она помогла бы публике лучше понять, что искажения фигур и предметов на полотнах художника — отражение его внутреннего состояния, а не капризное желание шокировать публику.

В отличие от «Герники» это полотно не содержит символов, помогающих заглянуть в будущее, это скорее эпилог недавней трагедии. На нем — куча изломанных, искалеченных и расчлененных тел, лежащих под столом с пустой посудой. Оно — выражение трагической безнадежности. В нем нет ни одного символа надежды, присутствующего в полной насилия «Гернике». Это — одна из самых мрачных работ художника. И вновь, чтобы избежать рассеивания внимания зрителя цветом красок, он ограничивается несколькими промежуточными тонами между белым и черным.

Полотно, созданное в час победы, в драматической форме передает сущность нашего жестокого и несущего в себе семена разрушения века. «Это полотно, — писал. Барр, — плач, плач без скорби, похороны без плакальщиков, реквием без торжественных нот». И далее цитировал слова самого Пикассо: «Картины пишутся не для того, чтобы украшать апартаменты. Они — орудие борьбы против жестокости и невежества». Дважды в течение последнего столетия Пикассо блестяще оправдал эти слова своими работами.

Дремавший в Пикассо гений вел его неизведанными путями, которые, будучи непонятными даже сейчас, позволили искусству столь полно и достоверно отобразить трагедию своего времени.

 

 

АНТИБ И ВАЛЛОРИС (1945–1954)

 

 

Возвращение к морю

 

Прошло не так много месяцев, и возбуждение, вызванное освобождением, стало постепенно ослабевать. Теперь уже можно было трезво оценить понесенные утраты и плоды победы. Последствия войны и нацистского террора оказались неимоверными, а причиненные страдания неисчислимыми. Безвозвратно исчезло так много жертв, что неожиданное появление любого старого друга вызывало огромную радость. Но здоровье многих, кто выжил, оказалось подорванным лишениями и муками. В последние месяцы перед освобождением Парижа Дора Маар перенесла серьезную болезнь. Нуш Элюар, которая никогда не отличалась крепким здоровьем, неожиданно скончалась осенью 1946 года. Победа и будущее были омыты кровью.

В августе 1945 года Пикассо удалось наконец на короткое время вырваться из Парижа. Он вернулся к берегам Средиземного моря после шестилетнего перерыва. У залива Жюан он нашел выходящий окнами на порт маленький, вполне устраивающий его отель. Он мог вновь наслаждаться солнцем и купанием. Отсюда он совершил поездку в лежащую неподалеку на севере деревушку Манерб, чтобы осмотреть старинный дом, который приглянулся ему. Незадолго до этого один из его друзей в Париже показал ему фотографию этого дома, построенного прямо на крепостном валу. Дом возвышался над террасами виноградников и оливковой рощей, спускающихся к долине Дюранс. Чтобы обменять один из его натюрмортов на это строение, не понадобилось много времени, и, как только сделка состоялась, он преподнес дом в качестве подарка Доре Маар. Дора была счастлива, оказавшись в этом живописном месте. Оно вдохновит ее на создание многих полотен и станет местом, где в будущем она обретет вечный покой.