Августа 1907 года, вечер, Стамбул

Дворец султана Долмабахче

 

Ответ участников Балканского союза на предложение нового турецкого правительства о переговорах был обескураживающе грубым и бескомпромиссным. Послание русской царицы с личными дополнениями болгарского царя и сербской королевы больше всего было похоже на ультиматум, неисполнение которого влечет потерю всяческих возможностей для дальнейших переговоров. Сдавайтесь или умрите. Мол, война у нас не с бывшим султаном Абдул-Гамидом, пусть даже он злодей и мерзавец, а с турецким государством, допускающим избиения безоружных как способ разрешения внутри- и внешнеполитических конфликтов. На протяжении пятисот лет грабежи, насилия и убийства составляли главную суть существования Османской империи – и теперь русские и болгарские армии пришли к Стамбулу, чтобы навсегда положить этому конец. Единственная возможная уступка, при условии немедленной безоговорочной капитуляции – оставить частичную турецкую автономию в рамках существования вассального Российской империи Ангорского эмирата с сохранением в нем нынешней династии. В случае если турецкие власти отвергнут это предложение, то территории бывшей Османской империи, скорее всего, напрямую войдут в состав российской державы.

И тут же – приписка от имени болгарского монарха, что Болгарское Царство требует выдачи для суда и последующего наказания бывшего султана Абдул-Гамида, а также великого визиря Мехмеда Ферида-пашу и сераскира Мехмеда Реза-пашу, являющихся прямыми и непосредственными виновниками гибели множества невинных людей. При этом молодая сербская королева присоединилась к этому требованию, добавив, что к ответственности необходимо привлечь не только главарей, отдававших преступные приказы, но и тех, кто непосредственно принимал участие в бесчинствах, грабил, насиловал и убивал.

– Это невозможно… – тряся щеками от возмущения, в растерянности пробормотал султан Мехмед Пятый, когда ему зачитали телеграмму-ультиматум, – мы не можем выдать на расправу неверным своего единокровного брата, как бы мы к нему ни относились! И уж тем более для нас немыслимо отказаться от титулов турецкого султана и халифа, повелителя правоверных, превратившись в простого эмира, подвластного царице неверных урусов.

– Тогда, ваше султанское величество, мы все будем вынуждены умереть, – с мрачным видом произнес военный министр Хуссейн Назым-паша, – ибо перед нами стоит сила неодолимой мощи. Если еще утром в укреплениях Чаталжинской линии находились только подразделения русской кавалерии, и ими еще можно было овладеть решительной контратакой, то сейчас туда стали подходить большие массы вражеской пехоты. До решительного штурма Города остались считанные часы – возможно, те самые сутки, что даны нам на размышление. Подобное послание Топал-паша перед штурмом Измаила послал великому сераскиру Айдослу Мехмед-паше – и в результате урусы взяли Измаил штурмом, а из его гарнизона не выжил ни один турок.

– Царица Ольга еще страшнее правившей в те годы русской императрицы Екатерины, – скрипучим старческим голосом сказал великий визирь Мехмед Камиль-паша. – Молодая русская царица счастлива в браке, собрана, целеустремлена и не обуреваема страстями. Ей чужды обычные для особ такого рода женские слабости и капризы. Если она пишет в своем ультиматуме, что наше государство должно быть уничтожено, то так оно и будет. А еще у царицы урусов есть два тяжелых кулака: брат и муж. И если удар Великого князя Михаила, провозгласившего себя болгарским царем, разом отбросил нас к древним стенам Стамбула, то русский князь-консорт со своим десантным корпусом вобьет Османскую империю в прах. Именно для этого тот, кого в Британии зовут Воином Пришельцев, и появился в нашем мире.

– Сказать честно, чтобы государство Осман погибло, хватило бы и той армии, что уже стоит под стенами Стамбула, – проворчал Хуссейн Назым-паша. – Всего один натиск, несколько дней боев – и все будет кончено. Очевидно, всю эту операцию с десантным корпусом русская императрица затеяла только для того, чтобы сделать победителем державы осман не своего брата, а супруга…

– Но Мы еще не хотим умирать! – воскликнул султан, – тем более через несколько дней… Мы, в конце концов, только что женились, и хотим еще не один раз всходить на ложе молодой жены…

– В таком случае, ваше султанское величество, – вкрадчиво произнес великий визирь Мехмед Камиль-паша, – вы должны согласиться принять ультиматум царицы урусов и тогда никто не тронет ни вас, ни ваших жен. Иначе русские не остановятся и пройдут этот путь до конца, а вам перед смертью еще придется пережить унижение, склонив свою голову перед урусом из будущего, человеком с железными глазами, который пришел в наш мир по велению Всевышнего, чтобы сделать его совсем другим.

Хуссейн Назым-паша немного невпопад сказал:

– Совсем недавно мы получили известие о том, что наша Западная армия в сражении при Ферзовике (Урошеваце) была разбита и почти полностью уничтожена объединенным сербо-болгарским войском. После этого прискорбного события против власти осман восстала Албания, а в южной части Западной Румелии, которую греки и болгары называют Македонией, фактическая власть перешла в руки вооруженных людей проболгарской и прогреческой ориентации. В этом бушующем море неповиновения пока держатся только гарнизоны Салоник, Битолы и Монастира. Но и это ненадолго, потому что туда уже вторглись части регулярной болгарской армии…

– Нет, нет и еще раз нет! – вскричал султан. – Мы не покоримся неверным и не останемся здесь на верную смерть! Это исключено. Здесь, в Стамбуле, за главного останется Хуссейн Назым-паша – ему мы отдаем высшую власть в Городе и его окрестностях, сами же мы, вместе с семьей и правительством, отправимся вглубь Анатолии – туда, куда не дойдут армии пришельцев из далеких северных лесов – и уже оттуда призовем турецкий народ к сопротивлению полчищам неверных.

– Не думаю, что у вас это получится, – покачал головой упомянутый Хуссейн Назым-паша. – Сейчас мой корпус – единственная опора вашей власти. Если вы потеряете его доверие или удалитесь от наших штыков на некоторое расстояние, то тут же перестанете быть султаном. И, более того, сами вы окажетесь убитым, богатства ваши будут разграблены, а молодая жена даже против своей воли возляжет с кем-нибудь из ваших убийц, а может даже, со всеми ими по очереди.

– После этого эмиром Ангоры русская царица назначит кого-нибудь по своему произволу, – добавил великий визирь Мехмед Камиль-паша, – но это уже не будет ни потомок султана Османа, ни повелитель правоверных. Единственное, чего не будет на территории Турции, так это республики, ибо молодая русская царица не переносит народоправства, считая его питательной почвой для политических жуликов и прохвостов…

Султан взвился как укушенный.

– Так вы что же, преклоняетесь перед этой уруской девкой, которую случай и штыки аскеров ее мужа подсадили на трон ее предков?! – воскликнул он.

Великий визирь ответил:

– Если бы у империи осман был султан, скромный в личных желаниях, строгий к своим приближенным, видящий в народе не стадо баранов, которых следует стричь и резать на мясо, а любимых детей, то я с радостью служил бы такому властителю до конца своих дней. Но Всевышний разгневался на турок, а потому посылает им владык один другого хуже, служить которым – не радость, а тяжкое наказание. Я готов делать все возможное для спасения державы осман, но ваш брат довел дела до такого состояния, что ныне перед нами стоит выбор между военным поражением и позором капитуляции.

– Аскеры моего корпуса не хотят идти на верную смерть, – глухим голосом произнес Хуссейн Назым-паша. – Если их оставят в покое, они разойдутся по домам, и никакой страх наказания не заставит их оборонять Стамбул. Ведь это на самом деле не война за веру, и вторгшиеся к нам урусы не взрывают мечети, не убивают мулл и не запрещают правоверным читать намаз. Более того, во владениях русской царицы с мусульман не взымают никакого дополнительного налога, а закон строго следит за соблюдением их права исповедовать религию предков.

После таких возмутительных речей у султана от обиды задрожали губы. Что ж поделать, если не он назначил этих двоих великим визирем и военным министром, а, наоборот, они вознесли его на султанский трон. Большая часть Турции пока даже не ведает о случившемся перевороте, и за пределами этого дворца он никто.

– Тогда я отрекаюсь от престола своих предков и объявляю себя частным лицом, – сказал он. – Теперь ищите себе нового султана где хотите, а меня оставьте в покое. И не благодарите. Я уже жалею о том, что вчера сгоряча согласился на ваше предложение. Надо мне было мне сперва хорошенько подумать и отказаться. Но теперь я прозрел. Вы, господа либералы, сделали меня султаном только для того, чтобы свалить на мою голову позор безоговорочной капитуляции и выдачи моего брата на судилище к неверным… но тому не бывать. Я ухожу от вас, и будьте вы прокляты!

Хуссейн Назым-паша и Мехмед Камиль-паша переглянулись, кивнули, после чего великий визирь хлопнул в ладоши и скрипучим голосом сказал:

– Эй, слуги, войдите сюда и помогите встать своему бывшему султану! Он больше не хочет быть Повелителем Правоверных и находиться в нашей компании. Отведите этого человека к его женам и не спускайте с него глаз.

И тут же вошли давешние солдаты – без особых церемоний и нежностей они вздернули его бывшее султанское величество (сам отрекся) на ноги, после чего вывели прочь. Следом собирался было выйти и Хуссейн Назым-паша, но Мехмед Камиль-паша остановил его решительным жестом руки.

– А нам с вами еще придется остаться, – сказал великий визирь, – и подумать над тем, что нам делать теперь, когда турецкое государство лишилось головы, оказавшись в нескольких часах от края гибели. Если Всевышнему так угодно, то нам придется пройти по этому пути до конца.

– Вы имеете в виду, что по причине отсутствия на троне султана мы должны установить республику, хотя бы временно? – спросил военный министр. – Ведь, как ни крути, при отсутствии на троне султана мы с вами не более чем частные лица, и наше согласие на условия капитуляции не будет значить ровным счетом ничего…

– Э нет, – сказал великий визирь, – никакой республики в Стамбуле быть не должно. Русская императрица ее не признает ни в коем случае, а мы с вами после такого станем для нее мятежниками хуже французских монтаньяров… С монтаньярами она вести дела может, а вот с нами просто не будет. Чтобы спасти ситуацию, надо возвести на трон такого представителя династии Османов, который априори будет согласен на все условия повелительницы урусов. И одновременно мы должны попросить у нее отсрочки, потому что у нас получилась неувязка с султанами.

Хуссейн Назым-паша веско произнес:

– Ни один кандидат, включая самых молодых и глупых, не согласится выдавать султана Абдул-Гамида на суд русской императрицы и болгарского царя. Это исключено. Я думаю, такой пункт был вставлен специально, чтобы при видимой возможности мирного решения полностью исключить возможность достижения договоренности. Русским генералам нужен кровавый штурм нашей столицы, чтобы в преддверии грядущих сражений в Европе до бритвенной остроты отточить возможности своей армии.

Мехмед Камиль-паша в ответ покачал головой и тихо сказал:

– Чтобы не допустить позорной выдачи на суд неверных бывшего султана Абдул-Гамида, необходимо сделать так, чтобы этот мерзкий шакал попросту не дожил до завтрашнего дня. Пусть он вскроет себе вены или повесится на ремешке от шаровар. Неужели в его карауле не найдутся люди, имеющие к этому бабуину кровный счет? Ну, вы меня понимаете… Нет преступника – и нет суда над ним.

 

* * *

 

Августа 1907 года

Стамбул и его окрестности

 

Константинопольская операция началась минута в минуту в назначенное время, несмотря на турецкие стенания по поводу того, что у них и собаки не кормлены, то бишь султан еще не назначен. Бывший султан Абдул-Гамид как-то неожиданно вскрыл себе вены, его брат наотрез отказывался снова лезть на трон, а следующий по старшинству Османид Мехмед Вехеддин куда-то пропал; и вообще, желающих на эту собачью должность находилось маловато, поэтому обстановка в Стамбуле была несколько невнятной. Для полного соответствия происходящего национальному колориту не хватало только бузящих на улицах янычар. А все оттого, что после добровольной отставки Мехмеда Пятого, который султанствовал чуть больше суток, правительство либералов превратилось в обыкновенную хунту, власть которой держится исключительно на штыках.

И в то же время в городе начали поднимать голову их оппоненты из числа младотурков, гораздо более активные и многочисленные, только слегка ошарашенные внезапностью переворота. По причине отсутствия в шаговой доступности крупных воинских соединений, за исключением 2-го временно корпуса, контролируемого либералами, эпицентром младотурецкого влияния стал османский флот – точнее, его главная база, расположенная в бухте Золотой Рог. Нельзя сказать, что турецкие морские офицеры не поддержали свержение султана Абдул-Гамида – наоборот, они проводили его радостным улюлюканьем и злорадными криками, потому что прежняя власть считала флот откровенным баловством, отчего даже исправные корабли по большей части ржавели у причалов.

И потом у младотурок и либералов начались расхождения в методах. В первую очередь, потому, что либералы, как люди спокойные и разумные, были склонны принять ультиматум императрицы Ольги и встроиться в предложенную ею схему, означающую ликвидацию османского государства и поэтапное растворение турок в плавильном котле Российской империи; а вот младотурки, помешанные на национальном возрождении, такой идее сопротивлялись всеми четырьмя конечностями. Их цель – мононациональное и монорелигиозное турецкое государство в границах Османской империи периода ее расцвета. Их инструмент – завоевательные войны и геноцид иноверцев и инородцев (в чем они полностью сходились с Абдул-Гамидом, проделывавшим такое неоднократно). Не моргнув глазом, они повторят и даже превзойдут кровавые «подвиги» своих предшественников (вроде Хиосской резни), даже не подозревая, что именно перспектива такого развития событий и навлекла на любимую ими Османскую империю войну на полное политическое уничтожение.

Но пока в Сталбуле все бурлило и пахло, рано утром, на рассвете, 18-го числа, русские войска, накопившиеся в фортах брошенной чаталжинской линии, без артподготовки и прочих спецэффектов атаковали редкую цепь турецких сторожевых постов. С легкостью прорвав эту тоненькую линию, русские солдаты устремились вперед, к горлу Босфора и Константинополю. При этом удар на Константинополь был отвлекающим, чтобы Хуссейну Назым-паше было веселее и интереснее жить и он не разбрасывал своих аскеров на второстепенные направления, а наоборот, стянул в кулак все, что возможно, для обороны столицы. Воевать его аскеры все равно не хотят, а в тесном и по-азиатски хаотично застроенном городе скрыться с глаз офицера и выйти из боя намного проще, чем на открытой местности.

Основной удар русское командование наносило на северном фланге – там к горлу Босфора в авангарде Таврической армии продвигался 16-й армейский корпус под командование генерал-лейтенанта Топорнина. Это был еще один старый конь-артиллерист, не портящий борозды, храбрый, сообразительный, но не хватающий звезд с неба, а потому всю службу мотавшийся по дальним гарнизонам. Вот и сейчас он вел своих солдат по пыльной узкой дороге, чтобы ударом с суши захватить турецкие батареи перекрывающие вход в Босфор со стороны европейского берега. Эта задача была поставлена всем трем корпусам. Зоной ответственности 16-го корпуса были турецкие батареи европейского берега Черного моря: Килия, Узуньяр, Фенераки, после зачистки которых от турецких гарнизонов следовало привести орудия в негодность и продвигаться на юг в район селения Сары-Таш, чтобы там соединиться с 17-м и 13-м корпусами, зачищающими европейский берег пролива Босфор от батарей Каридже до Румели Кавак, и ожидать последующих приказов.

Одновременно с началом наступления с чаталжинского рубежа, русский Черноморский флот, выставил в заслоне напротив Босфора устаревшие барбетные броненосцы «Синоп» [382] и «Двенадцать апостолов» (на турецких «старичков» этого было больше чем достаточно), а свои главные силы сосредоточил напротив батарей, прикрывавших Черноморское побережье с азиатской стороны пролива. Ударный отряд включал в себя старые барбетные броненосцы «Чесма» и «Георгий Победоносец», башенные броненосцы «Ростислав», «Три Святителя» и «Князь Потемкин-Таврический», имевшие в залпе шестнадцать двенадцатидюймовых и четыре десятидюймовых орудия.

Первым делом шквал огня и металла обрушился на самую дальнюю турецкую батарею на мысу Рива, прикрывавшую удобные для высадки десанта пляжи западнее устья речки Чаягазы. Так как погода была хорошей – ветер слабый, а видимость «миллион на миллион» – русские корабли подняли в небо аэростаты воздушного наблюдения и, не спеша, с корректировкой, приступили к бомбардировке фугасными снарядами вражеских укреплений, имея задачу «срыть до основания». Возразить туркам было нечего. Батарея включала в себя всего три шестидюймовых орудия с длиной ствола в двадцать шесть калибров и проигрывала русским корабельным пушкам и по дальности стрельбы, и по весу «аргументов». И как только от разбитой батареи перестали лететь каменные обломки, к песчаным пляжам у основания скалистого мыса на полной скорости подскочили четыре номерных миноносца, выбросивших на берег роту морской пехоты, которая всего через четверть часа подняла над развалинами турецкой батареи Андреевский флаг.

А корабли тем временем, даже не меняя позиции, перенесли огонь на следующие батареи: «Юм-Буруну» (два орудия калибра 240/35) и «Эльмас» (четыре противоминных 75-мм пушки), расположенную чуть дальше. Но это, собственно, уже отвлекающий маневр, поскольку для Юм-Буруну, развернутой основным направлением огня к горлу пролива, пляж, предназначенный для десантирования, находится на тыловой директрисе за пределами сектора ведения огня, а с батареи Эльмас он и вовсе не просматривается, ибо тому мешает мыс, где расположена батарея Юм-Буруну.

А вот и десант – спешит, коптя небо черным дымом четырех десятков паровых шхун так называемого «азовского типа». Больше суток они шли к своей цели – и вот дошли. Именно из-за них, вышедших в море на рассвете семнадцатого числа, операцию нельзя было ни отменить, ни застопорить. Перед войной эти лайбы строились как торговые суда, с возможностью их мобилизации в десантные транспорты. Водоизмещение – от тысячи до тысячи пятисот тонн, скорость – десять узлов, однако имеется возможность выйти носом на берег, быстро выбросить десант или произвести разгрузочно-погрузочные операции, а потом, включив реверс, упятиться обратно в море. Очень востребованное свойство в прибрежной торговле, когда плавучий коробейник может пристать к каждой прибрежной деревне – не зависимо того, есть в ней оборудованный причал или нет. Но главным достоинством таких шхун была государственная дотация, выплачиваемая судовладельцу за то, что тот содержал пригодный к мобилизации корабль. Всего к началу войны было построено шестьдесят таких шхун, и в первой волне десанта из них участвовали сорок две.

Но первыми к пляжу опять же подошли миноносцы – они стремительно выбросили авангард и тут же отошли от берега. Сопротивление высадившимся бойцам никто не оказал – да это и неудивительно, ведь населяли прибрежную полосу преимущественно греки, рыбаки и контрабандисты, не питавшие особых симпатий к османским властям, а регулярных турецких частей тут быть не могло, поскольку прежде в эту сторону русские и не глядели. А ведь, казалось бы, условия для высадки десанта почти идеальные – удобные пляжи, слабая оборона и лояльное местное население, которое будет только радо, если русские единоверцы освободят их от бессмысленно жестокой власти турецких поработителей. Впрочем, высадкой десанта на этом участке операция не заканчивалась, а только начиналась. После того как завершится первый этап, под ударом с тыла окажутся батареи, расположенные на азиатском берегу пролива, и произойдет это примерно тогда же, когда части 17-го и 13-го армейских корпусов проделают то же самое с европейской стороны Босфора.

На Константинопольском направлении в авангарде наступающих войск продвигался 8-й армейский корпус. Русские солдаты, потуже затянув ремешки новомодных касок, по утреннему холодку бодрым шагом продвигались по старой, еще римско-византийской дороге, в те далекие времена соединявшей Андрианополь с одноименными воротами Константинополя. Командовал корпусом ветеран еще прошлой русско-турецкой войны генерал-лейтенант Аркадий Платонович Скугаревский. Этот боевой дед был нелюбим при прошлом царствовании за то, что он прямо говорил в глаза зажравшимся высокопоставленным павлинам, что система отрицательного отбора в русской армии – когда повышают удобных да послушных, не обращая внимания на отсутствие у них тактических и стратегических талантов – способна довести ее до погибели. Сказать такое Куропаткину, который сам был отличным хозяйственником, но никаким боевым генералом – это нажить себе врага на всю жизнь.

Но вот сменился цвет времени; царь Николай пост сдал, царица Ольга пост приняла – и вдруг удобных да послушных стали задвигать в дальние тыловые гарнизоны, да на интендантские должности. А на их место откуда-то из недр офицерского корпуса из батальонных и даже ротных командиров стала подниматься новая железная поросль, молодая и злая, пригодная, скорее, для условий, схожих со второй половиной XVIII века, когда Россия не успевала выйти из одной победоносной войны, как уже ввязывалась в следующую. И в первых рядах этой новой когорты широко шагают князь-консорт господин Новиков и его лучший друг Великий князь Михаил. Ни с тем, ни с другим генерал Скугаревский знаком не был, но уважал обоих за сокрушительную победу под Тюренченом. И теперь, стоя на пригорке и глядя, как мимо ровными рядами проходят батальонные колонны солдат в новой форме оливково-песочного цвета, генерал думал, что прошло всего три года, а нынешняя война уже совсем не та, что была против японца.

Свое назначение в наступление на Константинополь этот генерал воспринимал как законную награду за долгие годы беспорочной службы, за то, что корпус у него в порядке, солдаты исправны, обмундированы, накормлены и напоены и обучены чему следует, исходя из устава. А еще тридцать лет назад во время прошлой турецкой войны, будучи подполковником, он в этих краях командовал батальоном в 33-м Елецком полку и прошел ту кампанию от начала до конца. И отныне – вперед и только вперед. В ту войну подполковник Скугаревский Константинополь не взял, а в эту обязательно возьмет. Не может не взять.

 

* * *

 

Августа 1907 года, вечер