Глава 5. По одежке протягивай шерстку

 

У тебя ноги волосатые?

Так и запишем: валенки на зиму не выдавать!

Народное творчество

 

Один мой подписчик в Facebook очень удивился, узнав, сколько напридумывали гипотез, пытаясь обосновать нашу безволосость. Зачем это все, когда есть прекрасное объяснение! Шерсть исчезла за ненадобностью, потому что появилась ОДЕЖДА!

Да, в начале XX века такая версия устраивала многих. Казалось очевидным, что наши предки сформировались в суровых условиях ледникового периода. Чтобы защититься от лютой стужи, люди каменного века стали заворачиваться в шкуры убитых животных и тем самым сделали первый шаг к полной потере волос. И раз с некоторых пор человек стал постоянно носить «плотные, теплые, хорошо подогнанные шапки и кепки, то полное исчезновение волос на голове – лишь вопрос времени», – писал некий A. P. Knight в 1904 году^{1}.

В 1966 году об «одежной» гипотезе вспомнил американский генетик Бентли Гласс, посвятивший этой теме заметку в Science ^{2}. По мысли автора, наши предки очень рано начали использовать простейшую одежду, а затем и огонь для защиты от холода. Необходимость в собственной шерсти отпала – значит, этот признак уже не подвергался действию естественного отбора, и мутации постепенно привели к его редукции подобно тому, как исчезают глаза у подземных животных или крылья у нелетающих насекомых. Только на голове у нас сохранилась шапка волос для защиты от «солнца, ветра и дождя». Но и этому человеческому украшению может прийти конец: среди цивилизованных людей распространяется облысение – «пока что у зрелых мужчин», поскольку хорошая шевелюра уже не столь важна для выживания.

 

 

В следующем же номере Science на Гласса обрушился вал критики^{3}. Учел ли автор, что среди современных людей наиболее волосаты представители именно тех народов, которые традиционно и давно носят много слоев одежды? И напротив, народы, тысячелетиями бегающие под солнцем практически голыми, порой почти полностью лишены волос на теле! Если люди в незапамятные времена догадались закрыть тело одеждой, то почему не придумали и головных уборов хотя бы из листьев, тем самым сделав ненужными и волосы на голове? Почему густая шерсть не растет у нас на ушах или на пальцах, ведь эти части тела мы отмораживаем чаще всего? Почему, напротив, сохранились волосы в подмышках и на лобке – в областях, согревать которые дополнительно нет никакой нужды? И как изменится картина, если выяснится, что человек формировался не в покрытой льдами Евразии, а в экваториальной Африке? Так ли необходима одежда обитателю жаркой саванны? Ведь в таком климате главной проблемой становится палящее солнце и полуденный зной, а не риск замерзнуть.

У современных аборигенных народов, населяющих низкие широты, костюм действительно стремится к минимуму, порой состоя из набедренной повязки и украшений^{4}.

Удивительно, что одежда порой очень скудна и у традиционных племен, которые живут в условиях заметных колебаний температуры. Так, судя по этнографическим свидетельствам, почти ничем не прикрывали себя аборигены Тасмании, несмотря на довольно холодный ветер, который гулял на просторах этого удаленного от экватора (42° ю. ш.) острова^{5}. Путешествуя по Новой Гвинее, мой друг Константин Анисимов с удивлением увидел, что горные папуасы, проживая в местности, где русский турист чувствует себя неуютно без куртки, не обременяют свое тело ничем, кроме узенькой набедренной повязки. Есть исследования биологических адаптаций к холоду у бушменов в Калахари (где зимними ночами, бывает, замерзает вода^{6}) и у аборигенов южных областей Австралии^{7}.

И все же способность человека адаптироваться к холоду очень ограничена. Показательно, что, по данным археологов, на Тасмании орудия для изготовления одежды из шкур – например, костяные проколки – распространились во время последнего ледникового максимума, около 28 000 лет назад, и почти полностью исчезли с окончанием ледникового периода^{8}.

В 1980 году «одежную» гипотезу модернизирует зоолог Джеймс Кушлан^{9}, ^{10}. Автор согласен с тем, что первые люди боролись за жизнь в жарком климате, где шансы перегреться гораздо выше, чем опасность простыть. Сбросить бы им шерсть, чтобы не париться в полуденный зной, – но как тогда поддерживать тепло холодными ночами, когда нужно спать и тело остывает? Это противоречие люди разрешили благодаря интеллекту: изобрели теплоизоляцию, которую можно снять, – одежду, а также огонь и жилища, где можно укрыться от ветра. Так что исчезновение шерсти стало возможным только благодаря людской смекалке и происходило параллельно с инновациями, позволяющими поддерживать вокруг своего тела нужную температуру. Именно поэтому шерсти не лишились прочие обезьяны – придумать одежду у них не хватило мозгов. В дополнение люди обзавелись слоем подкожного жира, который в некотором роде лучше, чем шерсть: с одной стороны, удерживает тепло, а с другой – не мешает испарению пота и охлаждению крови благодаря подкожным капиллярам. Волосы остались на голове для защиты от солнечных лучей, в подмышках и в паху – для концентрации запаха, привлекающего половых партнеров.

Звучит гладко. Открытым остается лишь вопрос хронологии событий: действительно ли у древнего человека сначала появилась одежда, а уже потом исчезла шерсть?

Если уж речь зашла о том, как давно наши предки изобрели брюки и пальто, то стоит задуматься: зачем вообще древним людям понадобилось прикрывать свое тело. Ученые предложили разные варианты ответа на этот вопрос^{11}:

– декоративная гипотеза: одежда возникла как проявление стремления человека украшать себя, выделяться или подчеркивать свой социальный статус;

– гипотеза «стыда»: как Адам и Ева в райском саду, люди ощутили потребность прикрыть голое тело, дабы лучше контролировать последствия своей сексуальности;

– наконец, уже озвученная тепловая гипотеза: человеку как теплолюбивому примату нужно защищаться от холода, для чего наши предки стали заворачиваться в шкуры животных.

 

Многие ученые придерживаются последнего варианта, который, как видим, подтверждается данными этнографии. Нетрудно догадаться, что с археологическими находками тут проблемы: одежда, как и волосы, – недолговечный продукт. Хотя доисторических людей традиционно изображают в накидках из шкур, подобных изделий древнекаменного века никто не находил. На мумии «ледяного человека» Этци из тирольских Альп сохранился целый костюм, включая медвежью шапку и мокасины^{12}, но знаменитому тирольцу всего лишь 5300 лет. Обычно археологам приходится догадываться о том, что обитатели древних стоянок изготавливали одежду, по набору косвенных улик. Это могут быть специальные орудия для скобления, резки и прокалывания шкур; изделия, которые могли нашиваться на одежду – бусы или пуговицы; наконец, редчайшая удача – изображения людей в одежде (понятно, что в последнем случае речь идет уже о поздних этапах палеолита, когда появляется искусство). Но легко ли определить по форме орудия, как его использовали 50 000 или 500 000 лет назад? Например, скреблом можно не только скоблить шкуру, но и очищать дерево от коры или отделять остатки мяса от костей. На помощь приходит трасология – наука о следах. Орудия изучают под микроскопом, выискивают характерные затертости и крошечные царапины.

О многом могут рассказать найденные на стоянке останки животных. Например, если хозяева пещеры любили поохотиться на лис и волков, а на костях конечностей этих зверей – характерные отметины, которые остаются, когда со зверушки снимают шкуру, то выводы напрашиваются вполне определенные.

Кстати, оказывается, на европейских кроманьонских памятниках гораздо чаще, чем на неандертальских, встречались кости зайцев, псовых и куньих, таких как росомаха. Значит, кроманьонцы были бóльшими любителями меха, чем неандертальцы^{13}.

Сами понимаете, речь здесь идет о позднейших стадиях эволюции человека. В том, что кроманьонцы – древние Homo sapiens – уже давно избавились от шерсти на теле, вряд ли сомневается кто‑то из ученых. А когда, по данным археологов, могла появиться первая одежда? Увы, на стоянках древнейших представителей рода Homo никаких признаков, указывавших на обработку шкур, найти не удалось. Судя по находкам, и африканские Homo ergaster, и азиатские Homo erectus, презрев стыд и веяния моды, ходили девственно нагими. Самая ранняя находка скребков, возможно, использовавшихся для обработки шкур, сделана в пещере Гран Долина в Северной Испании. Эти орудия изготовлены более 900 000 лет назад, правда, судя по следам, шкуру предположительно (!) скоблили только одним из найденных скребков^{14}, ^{15}. Спустя сотни тысяч лет гейдельбергские люди, мигрировавшие в умеренные широты, стали активно использовать скрёбла для изготовления накидок из шкур – об этом говорит, например, трасологический анализ орудий английского памятника Хоксне (400 000 лет) или Бьяш‑Сен‑Ва во Франции (180 000 лет)^{16}. Аналогичные находки сделаны в Южной Африке и на Ближнем Востоке, но во всех случаях речь идет о последних 200 000 лет.

 

 

Неожиданно помощь в вопросе о появлении одежды оказали генетики, изучавшие родословную человеческой вши^{17}. На людях живет несколько разновидностей вшей – головная, платяная и лобковая. С лобковой вошью мы встретимся позже, а пока – о платяной и головной. Эти подвиды Pediculus humanus отличаются, как следует из названия, местом «прописки»: головная P. humanus capitis предпочитает селиться в человеческой шевелюре, платяная же P. humanus corporis живет и размножается в складках одежды, а когда проголодается, перебирается на кожу. Ближайшим диким родственником обеих оказалась вошь шимпанзе Pediculus schaeffi – следовательно, линии человечьих и обезьяньих паразитов разделились не раньше 6–7 млн лет назад, когда разошлись эволюционные пути их хозяев. А когда жил общий «головно‑платяной» предок? Прояснить этот вопрос решили генетики во главе с Марком Стоункингом. Для этого ученые сравнили фрагменты ядерной и митохондриальной ДНК 26 головных и 14 платяных вшей со всего мира, а в качестве «внешней группы» добавили геном вши шимпанзе. Во‑первых, исследователи установили, что африканские паразиты наиболее разнообразны, из чего следовало, что наша вошь, как и мы сами, происходит из Африки. Во‑вторых, датирование методом молекулярных часов показало, что последний общий пращур головной и платяной вшей жил примерно 72 000 лет назад! Годом позже авторы чуть удревнили дату – до 107 000 лет^{18}. Понимаете, что получается? Чтобы возник и обособился специфический «одежный» паразит, необходимо, чтобы к этому моменту люди уже некоторое время постоянно использовали одежду.

 

 

На этом, впрочем, генетические исследования вшей не закончились. Новые результаты усложнили картину: уже в 2004 году среди головных вшей выделили две популяции, разделившиеся более 1 млн лет назад, причем представители одной из них присутствуют только в Новом Свете^{19}. Авторы предположили, что так могло получиться, если предки американских вшей перебежали на предков коренных американцев, тогда еще живших в Азии, от каких‑нибудь архаичных гоминид типа эректусов. Еще четыре года спустя ученые подтвердили, что платяная вошь, видимо, произошла от головной, а кроме того, обнаружили, что между «головой» и «одеждой» все‑таки иногда происходят миграции и генетический обмен^{20}.

Наконец, в 2010 году группа американских генетиков еще раз промоделировала молекулярную эволюцию головной и платяной вшей с учетом новых данных и установила, что разделение этих подвидов произошло, возможно, около 170 000 лет назад. Если такая оценка верна, это значит, что уже тогда у людей была постоянная одежда.

Получается, 900 000 лет – по орудиям, 170 000 лет по вшам. Вторая дата исчезновения шерсти запредельно поздняя, первая со скрипом может подойти, если мы пофантазируем, что Homo erectus, уже заселяя Евразию, сохраняли волосяной покров по всему своему массивному телу. Проблема в том, что обитатели испанской Гран Долины – первые гипотетические изготовители накидок из шкур – скорее всего, предки европейских неандертальцев. А наши прямые пращуры в это время (и сотни тысяч лет спустя, если не изобретать миграций в Европу и обратно) жили‑поживали в жаркой Африке и одеждой себя, скорее всего, не обременяли. Тогда, согласно «одежной» гипотезе, шерсти должны были лишиться в первую очередь замотанные в шкуры неандертальцы. Каково же им, гладеньким и красивым, было увидеть обезьяноподобных косматых кроманьонцев, когда те вторглись в Европу 50 000 лет назад! Хороший получается сюжет для фантастического фильма.

Пошутили и хватит. Напомню, что в гипотезе Кушлана речь идет не только об одежде, но и о других способах защиты от холода – о сооружении укрытий и об огне. Что скажут археологи? По идее, в отличие от одежды, жилища должны оставлять более солидные следы^{21}. Как бы не так! Древнейшие строения были, очевидно, недолговечными. Оседлая жизнь – не для древних охотников. Если верна аналогия с современными охотничьими группами, их убежища представляли собой не более чем загородки из веток и, возможно, шкур, в лучшем случае придавленных камнями. Через несколько дней люди снимались с места и бросали остатки жилищ, которые разваливались, гнили и, скорее всего, бесследно исчезали. Оставался лишь набросанный людьми мусор – объедки, кости, сломанные орудия; возможно, углубления на местах, где в землю были вкопаны опоры. Если в результате счастливой случайности все это быстро погребалось под толщей осадков – получался некий отпечаток жилища, контуры которого в принципе можно выявить по распределению культурных остатков. Однако такой отпечаток еще нужно суметь прочитать. Изыскания в этом направлении стали возможны только после появления достаточно совершенной методики раскопок.

Разумеется, древнейшие жилища – самые спорные. В 1962 году антрополог Мэри Лики нашла на одном из участков в Олдувае (Танзания) камни, расположенные в форме круга. Как писала Мэри Лики, эта кольцевая выкладка, сооруженная 1,8 млн лет назад, – «древнейшая структура, сделанная человеком». Камни, по ее мнению, служили для укрепления жердей или веток, воткнутых в землю и образующих нечто вроде ветрового заслона или простейшего шалаша. Подобные структуры нашли на другом участке Олдувая, а позже – в Кооби‑Фора в Кении, на участке FXJj50, где, судя по скоплению орудий и костей, 1,6–1,5 млн лет назад находилось некое жилое сооружение.

Увы, не все специалисты согласились с такой интерпретацией. Выводы Мэри Лики стали мишенью для жесткой критики. Точно ли скопление костей – дело рук человека? Среди них, например, много останков крокодилов, куча их зубов. Крокодилы – это что, объект промысла человека? Скорее уж наоборот! Но главное, заявили скептики, кругообразная каменная «структура» состоит из кусков породы, находящихся ниже слоя с костями и орудиями. Круг из каменных блоков, вероятнее всего, получился случайно, в результате выветривания и смещения камней корнями деревьев. Никакого шалаша тут не было!^{22}

Даже гораздо более поздние кандидаты на звание древнейшего жилища остаются предметом споров. Например, стоянка Терра‑Амата во Франции, раскопки которой в 60‑е годы прошлого века вел Анри де Люмле. 350 000–450 000 лет назад здесь обитали гейдельбергские люди. Археологи расчистили древние рабочие площадки: углубления, небольшие очаги, каменные блоки и скопления находок. Все это Люмле счел остатками древних хижин: углубления остались от опор, а камни подпирали стены. По мнению Люмле, древние охотники приходили на стоянку в течение многих весенних сезонов, от которых остались «жилые поверхности»^{23}. Разумеется, и выводы Люмле специалисты оспорили. Археолог Паола Вилья показала, что несколько отщепов, размещенных на разных «жилых поверхностях» Терра‑Амата, было сколото с одной и той же заготовки^{24}. Таким образом, интерпретация Люмле, вероятно, ошибочна. Сомнению подверглись и датировки, и происхождение «конструкций». Критика, конечно, не отменяет наличия углублений, очагов и известняковых блоков, возможно, использовавшихся в качестве ветровых заслонов.

Еще один памятник такой же древности и, увы, столь же спорный – Бильцингслебен в Восточной Германии, останки трех овальных «хижин» возрастом около 350 000 лет. Тот же набор: «ветровые заслоны» – каменные блоки и кости животных; круговое сооружение из камней, вдавленных в отложения, 9 м в диаметре; есть очаги. И тем не менее у некоторых специалистов есть сомнения в рукотворности кругового сооружения. Гоминиды жили здесь – факт. Но строили ли?^{25}

Только в неандертальскую эпоху появляются внятные свидетельства организации жилищ. Оно и понятно! Неандертальцы возникли в Европе в суровое время, когда жизнь была невозможной без теплых убежищ. Разумеется, люди активно обживали пещеры, но пещер и гротов на всех не напасешься – приходилось селиться «на улице», делать капитальные очаги и активно утепляться.

Впервые жилище неандертальцев нашел советский археолог А. П. Черныш при раскопках памятника Молодова 1 (на правом берегу Днестра) в 1959 году. Находка представляла собой овальную выкладку крупных костей и бивней мамонтов. Внутри 9‑метровой окружности находился древний «мусор», а также кострища, разводившиеся 44 000 лет назад^{26}.

Жилище, по мысли авторов открытия, напоминало шалаш с каркасом из крупных жердей, покрывавшихся шкурами животных. Снизу шкуры придавливались костями[3]. Подобные сооружения найдены и на некоторых других неандертальских стоянках. Но лишь в верхнем палеолите, когда в Европе воцарились Homo sapiens, жилищ стало много, и они уже более‑менее бесспорны.

Итак, жилища: 1,5–1,8 млн лет назад – крайне сомнительны; 400 000 лет назад – сомнительны; 44 000 лет назад – почти бесспорны.

Остался огонь. Когда ты жил, древний Прометей? А ситуация примерно такая же, как с жилищами. Крайне спорные находки в Южной (Сварткранс) и Восточной Африке (Чесованья, Кооби‑Фора) возрастом 1,5–1,6 млн лет. Обожженные кости, вроде бы потемневшие от нагрева камни и грунт, – но то ли человек тут костер разводил, то ли возник лесной пожар. Обугленные кости могли попасть в пещеру с водным потоком. Мало ли что случилось за сотни тысяч лет!

Чуть надежнее следы огня в южноафриканской пещере Вондерверк возрастом 1 млн лет. Еще более убедительное свидетельство: Гешер Бенот Яаков в Израиле, 780 000 лет. Здесь найдена обугленная древесина и много маленьких фрагментов орудий с явными следами нагрева. Такие осколки обычно остаются, если орудия изготавливали вблизи огня. Археологи считают, что подобные находки – хороший довод в пользу наличия древнего очага^{27}.

Но даже там, где бывало, мягко говоря, не жарко, еще многие сотни тысяч лет огонь не был постоянным спутником человека. Поразительно, но явным признакам использования огня в Европе не более 300–400 000 лет. Такие датировки получены для памятников Бичес Пит в Англии, Шёнингена и Бильцингслебена в Германии, Араго во Франции^{28}. А ведь люди появились на юге Европы более 1 млн лет назад.

Итак, огонь: 1,5 млн лет – сомнительно; 400 000 лет – надежно.

Давайте все полученные цифры нанесем на общую шкалу (см. схему ниже).

 

 

Если брать только надежные свидетельства (мы же хотим твердых доказательств, верно?), то все искусственные способы защиты от холода, изобретенные людьми, заметно моложе 1 млн лет. В это время разные популяции, а точнее, разные виды людей уже осваивали просторы Евразии и, чтобы не сгинуть от холода, придумывали одежду, жилища, очаги. Допустим, волосяной покров на теле исчез в результате всех этих инноваций. Из этого следует, что:

– наши предки в Африке,

– предки неандертальцев в Европе,

– синантропы/денисовцы в Азии теряли шерсть независимо друг от друга. Или кто‑то из них так и не потерял? В предлагаемой модели – зачем гладкая кожа жителям умеренных широт? Им ведь, в отличие от тропических гоминид, дневной перегрев не грозил? А тропическим жителям ни к чему и одежда…

 

А может быть, все было совсем по‑другому?

 

 

Глава 6. А паразиты – никогда [4]

 

На нее навалились вши. Они плодились, кишели в густой шерсти, съедали человека заживо, безнаказанно справляя кровавый пир.

Виктор Астафьев. Прокляты и убиты

 

Заговорив об одежде, мы вспомнили вшей. Наши шестиногие «меньшие братья» маршируют вместе с человеком по эволюционной дороге гораздо дольше, чем любое другое одомашненное животное. Конечно, не только вши достойны внесения в список верных спутников людей. Не меньшего почитания заслуживают блохи – два фрагментарных экземпляра этого великолепного насекомого найдены даже в одежде «ледяного человека» Этци, пролежавшего в альпийских льдах 5300 лет^{1}. А постельные клопы, воспетые Аристотелем и Плинием? Наверное, в незапамятные времена их правильнее было называть пещерными клопами?

Но едва ли стоит радоваться трогательной дружбе между человеком и насекомым, ибо за нее человечеству пришлось расплачиваться не только потерей сна и хорошего настроения, но и эпидемиями, число жертв от которых превышало потери в хорошей войне. Блохи «подарили» нам бубонную чуму, вши – сыпной тиф. Разве что клоп в этом списке не отметился – его способность переносить инфекционные заболевания, например ВИЧ или гепатит C, достоверно не доказана. Как говорится, не пойман – не вор!

 

 

Но разве список эктопаразитов[5] на этом закончился? А как же клещи, комары, муха цеце и менее именитые кровососущие мухи, а также их родственницы, скромно откладывающие яйца под кожу хозяина?

Для современного горожанина это неочевидно, но в течение хорошего куска нашей эволюции паразиты были мощным фактором отбора – от их действий люди болели и умирали. Для множества животных реальность такова и сейчас. Приходится выкручиваться: появляются длинные хвосты, чтобы отмахиваться от мух, клюв приобретает особую форму для чистки перьев от вшей; в конце концов, за неимением лучшего можно как следует вываляться в грязи.

А как боролись с паразитами люди? Очень может быть, кто‑то из читателей вспомнит проверенный способ победы над вшами, которых – уверен – не вы лично, а какой‑то ваш непутевый родственник принес однажды в своей копне из детсада или из школы. Железной рукой волосы на голове сбривались наголо. Нет шевелюры – нет вшей. Догадываетесь, куда я клоню? Помните, что паразитарную гипотезу обсуждал еще Дарвин? Но начинается эта история не с Дарвина, а с британского геолога и натуралиста Томаса Бельта, которого в 1868 году судьба забросила руководить шахтами в Никарагуа. Позже свои наблюдения, накопившиеся за четыре года жизни в экзотической стране, Бельт изложил в ставшей знаменитой книге «Натуралист в Никарагуа»^{2}. Именно Бельт, наблюдая за муравьями‑листорезами, первым установил, что эти удивительные существа не едят листья, а готовят из них «сусло» для выращивания специальных грибов, т. е. фактически ведут муравьиное сельское хозяйство. Но сейчас речь о другой идее, высказанной в книге Бельта. У никарагуанских индейцев натуралист заметил необычную бесшерстную породу собак (он называет ее ацтекским словом ксолоитцкуинтли – под этим именем гладкокожие псы известны в Мексике. Кстати, «мексиканские голые собаки» существуют до сих пор и считаются одной из древнейших собачьих пород в мире). Такие собаки встречались еще испанским конкистадорам и дожили до второй половины XIX века, почти не изменившись, наряду с более привычными псами, покрытыми шерстью. По утверждению Бельта, порода эта не смешивалась с «волосатыми» собаками, из чего ученый сделал вывод: ксолоитцкуинтли возникла не в результате селекции, а естественным путем, под давлением отбора[6]. Никто специально не выводил безволосых собак, просто отсутствие шерсти оказалось полезным для их выживания, и Бельт нашел причину. Пожив в тропических странах, он знал на собственном опыте, какие мучения доставляют путешественнику местные виды паразитов. Бельт с содроганием вспоминает, как во время первой поездки по северу Бразилии его ноги воспалились и покрылись язвами от лодыжек до колен – и все из‑за укусов крошечного красного клеща. Паразит так мал, что обнаружить его можно только при тщательном осмотре. «А если бы кожу покрывала шерсть, клещей вообще невозможно было бы увидеть», – полагает Бельт и рисует ужасную картину тотального засилья клещей, которых видел на игуанах, змеях и птицах, и особенно много – на больных животных, слишком ослабленных, чтобы сбрасывать атакующих их кровососов. А ведь есть другие кожные паразиты, шерсть для которых жизненно важна, – это вши, приспособленные жить и размножаться на волосах.

Каким же благом было бы для животного избавиться от шерсти, тем самым отделавшись и от паразитов, с которыми приходится вести постоянную войну. Особенно для одомашненной собаки, которая разделяет убежище со своим хозяином, не тратит время на добычу пищи, ограждена от холода и нападений хищников. В хижинах «дикарей» собаку наверняка заедали насекомые, ведь человек – единственный примат, живущий на одном месте, в отличие от обезьян, каждый день выбирающих для ночлега новое дерево. В жилище индейца, покрытом шкурами животных и с земляным полом, – раздолье для паразитов. Удивляться надо не появлению голой породы, а тому, что наряду с ней продолжают существовать собаки, шерсти не утратившие. Бельт сам проговаривает слабое место своей гипотезы, но тут же придумывает объяснение: дело в людях, которые поддерживали шерстистые породы «из‑за их красоты».

 

 

Заметьте: автор гипотезы практически ничего не пишет о человеке, а свои умозаключения строит на примере домашнего животного. Дарвин в новой редакции «Происхождения человека» возражает Бельту: насколько ему известно, ни одно из четвероногих, обитающих в тропиках, не выработало каких‑то специальных средств защиты от паразитов[7]^{4}. Надо сказать, великий ученый проигнорировал то, на чем Бельт специально сделал акцент: речь шла о домашнем животном. А сам человек – чем не одомашненный зверь? Те же доводы, которые Бельт использовал, рассуждая о собаках индейцев, вполне применимы и к нашим предкам. Кстати, в поисках аналогий человеческой гладкой кожи обычно рассматривают представителей дикой природы. Может, стоит присмотреться к редковолосым спутникам человека, типа свиней?

Во времена Дарвина можно было сомневаться в том, что паразиты – существенный фактор естественного отбора. Исследования, проведенные в течение XX века, показали, что паразиты не только распространяют инфекции. Даже относительно «безобидные» нахлебники приводят к увеличению энергетических затрат, ослабляют и изматывают хозяина, таким образом снижая его жизнеспособность^{5}, ^{6}. О том, сколько паразитов кормится на небольшой обезьянке, отлично рассказывает Джеральд Даррелл в книге «Гончие Бафута»^{7}. В одном из эпизодов он показывает некой любительнице животных, насколько весела и беззаботна свободная жизнь обезьян «на верхушках деревьев». Детеныша белоносой мартышки как раз нужно очистить от паразитов. Ошарашенной даме сначала демонстрируется помет, кишащий острицами. Потом с помощью стерильной иглы Даррелл извлекает из пальчиков мартышки внедрившихся под кожу песчаных блох. Затем выуживает из хвоста обезьянки двух здоровенных личинок какой‑то лесной мухи. «Не успел я вытащить эту сморщенную, белую мерзость из ее окровавленного укрытия, как моя помощница внезапно и стремительно покинула меня», – иронически заканчивает Даррелл свою историю.

Никому не пожелаешь носить такие подарочки в своем хвосте, поэтому обезьяны ежедневно тщательно обыскивают друг друга, уделяя этому занятию до 28 % своего времени (такая цифра получена для самок павианов^{8}. Хотя груминг, как говорилось выше, играет важную социальную роль, гигиеническую функцию никто не отменял). Человек же по числу видов паразитов – вероятный рекордсмен среди обезьян: наше тело в качестве временного или постоянного дома использует более 400 простейших, гельминтов и членистоногих^{9}. Любопытно, что состав человеческих паразитов сближает нас с павианами, а не с гориллами или шимпанзе^{10}, – правда, это сходство касается прежде всего существ, живущих в кишечнике. Вероятно, причина – в образе жизни и рационе предков человека: австралопитеки бегали по саваннам и добывали пищу подобно павианам, а не древесным человекообразным из африканских джунглей.

В 1999 году к «паразитарной гипотезе» обратился финский биолог Маркус Рантала. Он полагал, что, когда наши предки перешли к охоте на крупных животных, начался настоящий паразитарный кризис: гоминиды теперь меньше скитались, у них появились постоянные стоянки, которые облюбовали и многочисленные паразиты. Человекообразным обезьянам не нужно печься о чистоте жилища. Иное дело – люди. «Человек стал единственным из 193 видов обезьян, у которого есть блохи», – пишет финский исследователь. А почему? Дело в том, что блохи плодятся не на теле хозяина, а в грязи его жилища. Так что блохам нужно, чтобы их хозяин занимал постоянное логово.

 

 

Тут Рантала ссылается на Десмонда Морриса, который в «Голой обезьяне» действительно утверждает, что «у плотоядных водятся блохи, а у приматов их нет». Как следует из приведенной выше цитаты Даррелла[8], Моррис и Рантала заблуждаются. Блохи встречаются у приматов, и далеко не всем видам блох нужно слезать с хозяина для размножения, некоторые прекрасно откладывают яйца прямо в кожу. Кроме того, исследователи склоняются к мысли, что родина человеческой блохи – Америка, и в Евразию этот паразит проник довольно поздно – как минимум после того, как люди попали в Новый Свет^{12}. Предполагалось даже, что в X–XI веках блох европейцам доставили викинги, добравшиеся в Гренландию, а затем в Северную Америку и там получившие этот подарочек от местного населения. Однако находка останков человеческой блохи в одежде Этци (5300 лет назад) ставит под вопрос эту версию.

 

 

Итак, древний человек стал охотником. Женщины и детеныши в охоте не участвовали и были вынуждены ждать мужчин на стойбище, поэтому им доставалось больше всего. Возросли численность групп и их скученность. Рай для паразитов! Что оставалось гоминидам? Избавляться от шерсти. «Животное с короткой шерстью или безволосое меньше страдает от эктопаразитов, чем покрытое длинными волосами», – утверждает Рантала и в качестве примера приводит разные виды летучих мышей.

 

 

С летучими мышами вышла незадача. Автор ссылается на статью под названием «Шерсть увеличивает паразитное сопротивление у летучих мышей»^{13}. Только вот паразитное сопротивление (parasite drag) – термин из аэродинамики: «Паразитное сопротивление включает в себя все силы, которые замедляют движение летательного аппарата»^{14}. Похоже, дальше заголовка Рантала эту статью не читал. Ученый продолжает ссылаться на нее спустя восемь лет в статье в солидном Journal of Zoology, где повторяет этот довод вместе с остальными своими аргументами^{15}.

 

 

 

Итак, по мысли автора, чтобы отделаться от паразитов, человеческая кожа стала гладкой. А чтобы не мерзнуть ночью, люди изобрели одежду, жилища и стали греться у огня (привет предыдущей главе). Конечно, в одежде тоже заводятся вши, но ее можно постирать или, в конце концов, выкинуть. Женщины издревле больше сидели дома, где их заедали блохи. Вот почему у них волос на теле меньше, чем у мужчин. Поэтому и не нравятся мужчинам волосатые дамы – мы ждем, что у такой подруги и у ее лохматых детей будет больше паразитов.

В остальном рассуждения Ранталы практически копируют доводы адептов «одежной гипотезы». Волосы на голове – для защиты от солнца, на лобке и в подмышках – для аккумуляции привлекательных запахов, брови – для выражения эмоций, борода у мужчин делает подбородок более массивным – все эти рассуждения хорошо встраиваются в почти любую теорию о потере шерсти.

Другие сторонники паразитарной гипотезы, британские биологи Марк Пэйгл и Уолтер Бодмер^{16} почти полностью воспроизводят аргументацию Ранталы (без ссылок на него), но соединяют эти идеи с концепцией полового отбора. В какой‑то момент редковолосые индивиды стали объектом вожделения для противоположного пола. Редкая и короткая шерсть партнера как бы говорила: «У меня мало паразитов, выбери меня». Кстати, то, что паразиты могут играть важную роль в половом отборе, подтверждается исследованиями птиц и некоторых других животных. Чем эффектнее брачный танец, чем ярче перья или шерсть, тем устойчивее самец к паразитам^{17}, ^{18}, ^{19}. Для объяснения этого феномена даже предлагалось две гипотезы: «избегания паразитов», когда самка выбирает партнера, от которого меньше шансов заразиться, и «заботы о потомстве»: самец, у которого меньше паразитов, будет больше времени уделять своим отпрыскам, а не ловле вшей.

Пэйгл и Бодмер применяют гипотезу «избегания паразитов» к предкам человека. Почему у женщин меньше волос на теле? Потому, что у людей традиционно чаще мужчина выбирает себе партнершу, а не наоборот. Отбор продолжает работать и сейчас: популярность разных способов эпиляции – тому порука.

 

 

Тут есть что возразить. По статистике, у многих млекопитающих самцы сильнее страдают от паразитов, чем самки, причем речь идет прежде всего об атаках членистоногих^{20}. Почему? Возможно, в силу гормональных различий: высокий уровень мужских половых гормонов может негативно сказаться на работе иммунитета. Если это справедливо для людей, тогда, согласно «паразитарной» гипотезе, мужчины должны быть менее волосаты, чем женщины!

 

 

Пэйгл и Бодмер предлагают проверку своей идеи: если она верна, то волосатость должна снизиться у популяций, чья эволюция проходила в областях, изобилующих паразитами. Что же помешало британским биологам проверить, так ли это? Пэйгл и Бодмер лишь предлагают, но бездействуют. Кстати, надо отдать авторам должное, они приводят серьезный довод против «паразитарной» гипотезы: шерсть – не только дом для паразитов, но и вполне может играть роль барьера, хотя бы частичного, перед кровососущими насекомыми – комарами, слепнями и пр. И опять же, почему бы Пэйглу и Бодмеру не попытаться прояснить этот вопрос?

Может ли «паразитарная» гипотеза быть доказана или опровергнута с помощью статистики? Например, если «избегание паразитов» играет роль при выборе половых партнеров, то женщины должны предпочитать гладких мужчин волосатым. Исследования этого вопроса, представьте себе, проводились, и дали противоречивую картину: в Китае, Финляндии, Новой Зеландии и Калифорнии женщины симпатизировали мужчинам без растительности на груди; однако в Англии, Шри‑Ланке и Камеруне, напротив, выбирали парней с волосатым торсом^{21}. Уже знакомый нам финский ученый Маркус Рантала предположил, что дело в распространенности паразитов в популяциях, предковых для жителей разных стран^{22}: там, где не так давно свирепствовали вши и блохи, сильнее и тяга к «неопасным» партнерам. Гипотезу попробовали проверить в 2012 году, протестировав на этот раз женщин Турции и Словакии: по данным медиков, в первой стране малярия и другие опасные паразитарные заболевания распространены больше, чем во второй^{23}. Представительницам обеих стран показывали вперемешку фото волосатых и «проэпилированных» мужчин. Оказалось, что женщины любой страны происхождения одинаково предпочитали бритых кавалеров. Разницы между странами и, следовательно, связи с избеганием паразитов исследователям пока что обнаружить не удалось. Возможно, дело и не в паразитах, а в моде?

Я решил подойти к