IV. Его зависимость от мужчин

Зависимость Фрейда от Матери не ограничива>лась его зависимостью от собственной жены или матери. Она переносилась и на мужчин: на тех, кто был старше него, таких, как Брейер, современников, как Флюс, учеников, как Юнг. Однако Фрейд был наделен неистовым чувством гордости за свою независимость и сильнейшим отвращением к положению протеже. Эта гордость заставля>ла его вытеснять сознание своей зависимости, полностью отрицать ее, рвать дружбу, как только друг более не соответствовал предназначенной ему роли <матери>. Так, все его наиболее заметные дружеские связи подчинялись одному и томуже ритму интенсивная дружба на протяжении не скольких лет, затем полный разрыв, часто - вплоть до ненависти. Такой была судьба его дружеских отношений с Брейером, Флиссом, Юнгам, Адлером, Ранкам и даже с Ференчи, лояльным учеником, который никогда и не помышлял об обособлении от Фрейда и его движения.

Брейер, старший и преуспевающий коллега, дал Фрейду росток той идеи, из которого развился психоанализ. Брейер лечил пациентку, Анну О., и обнаружил, что всякий раз, как он погружает ее в гипноз и заставляет выговорить все, что ее тревожит, она освобождается от своих депрессивных

симптомов. Брейер понял, что симптомы были вызваны эмоциональным переворотом, испытанным ею, когда она ухаживала за своим больным отцом. Более того, он понял, что в иррациональных симптомах можно найти смысл - стоит только понять их исток. Так Брейер дал Фрейду важнейшую подсказку, превосходящую по значимости все остальные, когда либо им полученные на протяжении всей жизни. Это предположение образует базис, центральную идею психоанализа. Кроме того, Брейер относился к Фрейду по-отечески, как старший друг (это включало и немалую материаль>ную помощь). Чем кончилась эта дружба? Верно, были и углубляющиеся теоретические разногласия, так как Брейер не последовал за Фрейдом в разработке всех его теорий сексуальности. Но такие теоретические разногласия обычно не ведут к личному разрыву, не говоря уж о той ненависти, которую Фрейд питал к своему бывшему другу и благодетелю. Говоря словами Джойса, <одних научных расхождении недостаточно для той ожесточенности, с которой Фрейд пишет Флиссу о Брей-ере в 90-е годы. Если вспомнить, что значил для него Брейер в 80-е годы, щедрость последнего по>отношению к Фрейду, его понимание и симпатию, сочетание жизнерадостности и интеллектуальной поддержки, им излучаемое, то позднейшие перемены кажутся странными> *.

Замечания Фрейда о Брейере приводятся Джойсом из неопубликованных писем Флиссу*. 6 февраля 1896 г. Фрейд пишет, что <продол- ' Janes Е. Op-clt. Vol.l. P.254-255.

Упоминаемое здесь письмо не было опубликовано в книге <The Origins of Psychoanalysis>.

жать дела с Брейером более невозможно>. Год спустя (29 марта 1897 г.) - что <самый вид его (Брейера. - Э.Ф.) мог бы склонить меня к эмиграции>. Джоне комментирует: <Это крепкие выражения, а есть слова и покрепче, которые нет нужды воспроизводить>*. Сколь мало отвечал Брейер Фрейду в том же духе, видно уже по тому, что, когда Фрейд решил вернуть ему свои долги, он предложил не выплачивать ту сумму, которую Фрейд должен был получить от родственника Брейера за лечение.

Как объяснить перемену от любви к ненависти в отношениях с Брейером? Согласно самому Фрейду (а Джоне тут следует за ним, применяя характерный для ортодоксального психоанализа способ интерпретации), эта амбивалентность была продолжением и повторением его отношений в детские годы с племянником, который был чуть старше Фрейдэ. Но как это часто случается, когда интерпретации Фрейда нацелены на то, чтобы истолковать позднейшее развитие как простое повторение инфантильных образцов, подлинное значение этой амбивалентности здесь игнорируется. Как было кратко сказано в начале этой главы, Фрейд был зависим от людей и в то же самое время стыдился этого и ненавидел свою зависимость. Приняв от другого помощь и сочувствие, он отрицал зависимость, порывая с этим лицом всякие отношения, выбрасывая его из своей жизни, ненавидя его. Яростное стремление Фрейда к неависимости видел и подчеркивал Джоне, но, частью из идолопоклонства, а частью из-за недостатков ортодоксальных психоаналитических

Janes Е.. Ор-сК. Vol.l. Р.255.

конструкций, он проглядел и зависимость как черту характера Фрейда, и конфликт между горделивым стремлением к независимости и рецептивной зависимостью.

Нечто весьма сходное случилось и в отношениях Фрейда с Флиссом. Самым поразительным в этой дружбе, начавшейся в 1887 г., была опять-таки зависимость Фрейда от Флисса. Когда их отношения достигли пика, Фрейд изливал на Флисса свои размышления, надежды и печали, всегда ожидая найти в нем заботливого и заинтересованного слушателя.

Вот несколько характерных примеров этой зависимости Фрейда от Флисса. Фрейд пишет 3 января 1899 г.: <Я жил во тьме и мраке, пока неявился ты и я не излил все мое дурное настроение на тебя, пока я не зажег свою мерцающую свечу от твоего ровного пламени и не почувствовал себя вновь в порядке>*. В письме от 30 июня 1896 г. говорится:

<Я в довольно мрачном состоянии, и все, что я способен сказать, сводится к тому, что я жду нашего следующего конгресса (Фрейд так называл их встречи. - Э.Ф.1, как ждут утоления голода и жажды. Я не привезу с собой ничего, кроме пары открытых ушей и разинутого рта. Но для моих собственных' целей я ожидаю многого - такой уж я эгоист. Я набрел на ряд сомнений по поводу моей теории вытеснения, которые могла бы разрешить твоя подсказка, вроде той, о мужской и женской менструации у одного и того же индивида. Тревога, химические факторы и т.д. - быть может, ты мог бы дать мне твердую почву, стоя The Origins of Psychoanalysis. P.272.

на которой я смог бы оставить психологическое объяснение и найти прочное основание в физиологии>*.

Письмо особенно интересно в данном контексте из-за языка Фрейда. Флисс должен <утолить голод и жажду> - это характерное выражение бессознательной орально-рецептивной зависимости. Еще интереснее, что Фрейд надеется на то, что основой понимания неврозов станет физиология, а не психология. Эта надежда в известной мере является выражением его старой любви к физиологии, но слишком всерьез ее принимать не следует. Что касается новых идей, Фрейд не был в большой зависимости от Флисса, хотя старался подчеркнуть ее в письмах. Творчески он был настолько одарен, что высказанное в этом письме говорит об удовлетворении чисто эмоциональной зависимости. Фрейд нуждался в ком-нибудь, кто мог бы его поддержать, ободрить, поощрить, прислушаться к нему и даже питать его, - долгие годы у Флюса была именно эта функция.

Пока речь идет о заинтересованности в другом, это дает картину явно одностороннего отношения. Трудно не заметить, что Фрейд на протяжении долгих лет переписки писал почти исключительно о самом себе и своих идеях, почти ни слова не было сказано о Флиссе. Встречаются вежливые проявления интереса к личной жизни Флисса, но они почти полностью поверхностны. Фрейд замечает это сам в письме от 12 февраля 1900 г.: <Мне даже немного стыдно, что я пишу тебе только о себе>*. Кажется, и Флисс жаловался на не-

aid. Р.169. lbid. P.309.

достаток внимания со стороны Фрейда. По крайней мере, в письме Фрейда от 3 октября 1897 г. мы читаем: <Не жди от меня ответа на все, а многие мои отклики, я надеюсь, заслуживают скидки на мою ограниченность в интересующих тебя предметах, которые лежат за пределами моей профессиональной сферы>*.

Как и в случае с Брейером, разрыв наступил после долгих лет самой тесной дружбы, и причины его целиком вписываются в картину орально- рецептивной амбивалентности. Как пишет Джоне, <в точности мы не знаем>, как это произошло. <Опубликованная позже версия Флисса, будто Фрейд неожиданно и яростно напал на него, звучит очень неправдоподобно>. (Если иметь в виду амбивалентность Фрейда в его дружеских отношениях, которую признавал сам Фрейд и признает даже Джоне, то тут нет ничего неправдоподобного.) Но каким бы ни было это <нападение>, по переписке прослеживаются две совершенно очевидные причины столкновения. Одна из них заключается в критике Флиссом фрейдовского метода - мол, Фрейд вычитывает у пациентов свои собственные мысли. Фрейд никогда не терпел критики, и уж менее всего от своего друга, чьей главной функцией было поддерживать, воодушевлять и восхищаться.

Другая причина разрыва лежит в реакции Фрейда, которая опять показывает нам его рецептивные стремления. Основным открытием Флисса была универсальная бисексуальность, обнаруживаемая и у мужчин и у женщин.

* lbid. Р.278. ' Janes Е. Op-clt. Vol. I. Р.3 I 4.

<На последней встрече в Ахензее, летом 1900 г., Фрейд провозгласил ее (идею бисексуальной конституции всех людей. - Э.Ф.) перед своим другом как нечто совершенно новое, на что изумленный Флисс отвечал: <Но я же говорил тебе то же самое во время наших вечерних прогулок в Бреслау (1897 г. - Э.Ф.), и тогда ты отказался принять эту идею>. Фрейд полностью забыл тогдашний разговор и отрицал самое его наличие: лишь неделей позже к нему вернулась память>*.

Джоне комментирует это в примечании: <Тяжкий случай амнезии! Лишь годом раньше он писал: <Ты, конечно, прав по поводу бисексуальности. Я тоже начинаю смотреть на сексуальный акт как на взаимодействие четырех индивидов> (1 августа 1 899 г.). А годом ранее он с энтузиазмом писал: <Я подчеркиваю значимость понятия <бисексуальность> и считаю твою идею самой важной - со времен идеи <защиты> - для моей работы> (4 января 1898 г.).

Джоне и не пытается объяснить эту <амнезию> психоаналитически. А ответ тут прозрачен. У Фрейда была склонность принимать и проглатывать, а потому, особенно в отношениях с ближайшими друзьями, он считал своей всякую идею, которая, как это было ему прекрасно известно, принадлежала им. Этот механизм становится еще яснее, когда мы читаем письмо Фрейда Флиссу через год после злополучной встречи в Ахензее. В письме от 7 августа 1901 г. он утверждает: <Нескрыть того факта, что мы несколько отдалились друг от друга... Тут ты дошел до предела, ты нападаешь на меня и говоришь, что <читатель чужих

lbid. Р.3 I 4-3 1 5.

мыслей на самом деле просто вкладывает свои идеи в головы других>, а это лишает мою работу всякого значения>. Излив свое негодование по поводу критического замечания Флисса, Фрейд делает удивительное заявление:

<А теперь к самому важному. Моя следующая книга, как мне думается, будет называться <Биексуальность человека>. В ней проблема будет схвачена вплоть до самых корней, будет произнесено последнее слово - насколько мне это только доступно по данному предмету - слово последнее и глубочайшее... Идея сама по себе твоя. Ты помнишь, как годы тому назад, когда ты был еще хирургом и отоларингологом, я сказал тебе, что решение проблемы лежит в сексуальности. Через несколько лет ты поправил меня и сказал: в бисексуальности, и теперь я вижу, что ты был прав. Возможно, я позаимствую у тебя еще кое- что и даже, быть может, буду принужден честно попросить тебя внести свою лепту в мою книгу. Речь идет о расширении ее анатоме-биологической части, которая в одних лишь моих руках окажется слишком тощей. Я бы сосредоточился на ментальной стороне бисексуальности и изложении невротического аспекта. Таков следующий проект, в котором, как я надеюсь, мы могли бывновь с удовольствием соединиться в делах научных> * ".

Это письмо заслуживает детального анализа. Почему Фрейд делает заявку на книгу с таким титулом, которая явно выползет из контекста его исследований неврозов, но является как раз центральным пунктом теории Флисса? Почему

The Origins of Psychoanalysis. P.334-335.

Фрейд, всегда скромный, хвастается новой книгой как <последним и глубочайшим словом>? Очевидно, ответ тут тот же самый, что и на вопросы, почему в 1896 г. он хотел найти <твердое физиологическое основание> и почему в 1990 г. забыл, что Флисс был первооткрывателем бисексуальности. Бессознательно он хотел обладать открытием своего друга, и не потому, что Фрейд в нем такуж нуждался, но потому, что в нем глубоко сидело рецептивное желание - быть питаемым другим. Конечно, при написании этого письма Флиссу он осознавал свой конфликт с ним по поводу авторства. Но он рационализирует свои притязания довольно тонко: признав, что <сама по себе идея твоя>, он напоминает Флиссу, что в те времена, когда тот был <еще> отоларингологом и хирургом, он, Фрейд, уже открыл, что <решение проблемы лежит в сексуальности>, а тем самым открытие Флисса было лишь какой-то <коррекцией>. Но даже такая рационализация не убеждает самого Фрейд>, и он пишет о принуждении <честно просить> Флисса о прибавке к тому, что делает сам Фрейд. И в заключение говорится не в вопросительной, а в утвердительной форме: <Таков следующий проект, в котором, как я надеюсь, мы могли бы вновь соединиться с удовольствием в делах научных>. Конечно, Фрейд никогда бы не написал этой книги, она целиком лежала за пределами основного направления его мыслей. Идея книги была последней попыткой вернуть Флисса на роль <кормящей матери>, а равно и подготовкой полного разрыва, если Флисс откажется принять такую роль.

За этим последовало лишь несколько писем. Флисс критикует Фрейда за план написания <Бисексуальности человека>. Фрейд отвечает

(19 сентября 1901 г.): <Я не понимаю твоего ответа относительно бисексуальности. Очевидно, нам трудно понимать друг друга... У меня и в мыслях не было иного, чем привнести в теорию бисексуальности тезис о подавлении и неврозе, и тем самым показать, что независимость бессознательного предполагает бисексуальность>*'. Заявка на книгу <Бисексуальность человека> оставляет совсем иное впечатление, чем трактовка, предложенная в данном письме.

Затем было несколько довольно безликих писем, в которых речь шла по большей части о пациентах, которых Флисс посылал к Фрейду. В последних двух письмах подробно описывается процедура избрания Фрейда профессором Венского университета. Это сообщение кладет конец вось>милетней и самой близкой дружбе.

Третья дружба, пусть значительно менее интимная и личностная, чем с Брейером и Флиссом, - дружба с Юнгам. Тут мы обнаруживаем то же развитие: великие надежды, огромный энтузиазм и разрыв. Следует отметить, что в отношениях Фрейда с Брейером, Флиссом и Юнгам были существенные различия: Брейер был ментором Фрейда, он дал ему новую идею, имеющуюрешающее значение; Флисс был с ним на равных; Юнг был учеником. При поверхностном рассмотрении эти различия могут показаться чем-то противоположным предположению, что во всех трех случаях взаимоотношений у Фрейда обнаруживается зависимость. Если это предположение легко принять в случае Брейера и даже Флисса, то о какой зависимости от учеников может идти речь?

lbid. Р.377.

Но если посмотреть динамически, то реального противоречия тут нет. Существует очевидная и осознаваемая зависимость, где личность зависит от отцовской фигуры, от <магического помощника>, от старшего и т.д. Но существует и бессознательная зависимость, где доминирующая личность зависит от тех, кто от нее зависим. В такого рода симбиотических отношениях оба человека зависимы друг от друга, с тем единственным отли чием, что у одного зависимость осознаваемая, тогда как у другого бессознательная.

Такую зависимость можно увидеть, если бросить взгляд на начало взаимоотношений Фрейда с Юнгам. Фрейд был чрезвычайно польщен тем, что группа швейцарских психиатров, в том числе Блейлер, директор клиники Бургхельци, и его ассистент К.Г.Юнг активно заинтересовалась психоанализом. <Со своей стороны, - сообщает Джоне, - Фрейд был не только благодарен за пришедшую из такого далека поддержку. Его сильно притягивала и личность Юнга. Вскоре он решил, что Юнг должен стать его преемником, и порой называл его <своим сыном и наследником>. Он говорил, что Юнг и Гросс были единственными оригинальными умами из всех его последователей. Юнг был уподоблен Иисусу Навину, призванному войти в те земли психиатрии, которые Фрейду, как Моисею, было дано видеть лишь издалека>*. Но существовал еще один важный аспект в отношении Фрейда к Юнгу. До того времени большинство сторонников Фрейда были венцами и евреями. Фрейд чувствовал, что для окончательной победы психоанализа в мире необходимо ли-

Janes Е. Op-cit. Vol.2. P.32-34.

дерство <арийцев>. Эта идея недвусмысленно вы сказывается им в письме Карлу Абрахаму в 1908 г. Он упрекает Абрахама за ненужные склоки с Юнгам и заканчивает письмо словами: <В конечном счете наши собратья-арийцы нам совер>шенно необходимы, иначе психоанализ падетжертвой антисемитизма>**.

Это мнение укреплялось у Фрейда на протяжении двух последующих лет. Во время психоаналитического конгресса в Нюрнберге в 1910 г. (эта сцена уже нами упоминалась) Фрейд <понял все преимущества создания психоанализу более широкого базиса, чем то, что могло ему дать венское еврейство, а также необходимость убедить в этом своих венских коллег. Услышав, что некоторые из них собрались для выражения протеста в номере Штекеля, он отправился к ним и бесстрастно при звал их к подчинению. Он сделал акцент на той патологической враждебности, которая его окружает, и на необходимости внешней поддержки, дабы противостоять ей. Затем, драматическим жестом сбросив пальто с плеч, Фрейд заявил: <Мои враги хотели бы видеть меня умирающим с голоду, они готовы снять с меня последнюю рубашку> ' *.

Ход мысли Фрейда совершенно очевиден. Боялся он не столько умереть с голоду - <голодная смерть> грозила его психоаналитическому <движению>, и это побуждало видеть в Юнге спасителя от бед.

Фрейд хотел полностью завладеть Юнгам, сделать его своим наследником и лидером движения.

Цит.по Джойсу, см.: Janes Е. Op.cit. Vol.2. Р.51.

aid. P.69-70.

Это желание хорошо характеризует небольшой эпизод того времени, когдд Фрейд вместе с Юнгом и Ференчи отправлялся в Соединенные Штаты. Они обедали втроем, и Ференчи с Фрейдом убеждали Юнга отказаться от принципа <сухого закона>, выпить с ними стакан вина. Принцип этот был символом связи Юнга с его учителем Блейлером и другими швейцарскими коллегами. Стаканвина означал отказ от верности Блейлеру и перенос ее на Фрейда. Действительно, такое действие имело серьезные последствия для отношений Юнга с Блейлером. Насколько сильно сам Фрейд ощущал символическое значение этого питейного ритуала, говорит уже тот факт, что сразу после него он упал в обморок**. Всякие сомнения поповоду психических причин этого обморока раз веиваются из-за того, что в весьма похожих обстоятельствах Фрейд опять поддет в обморок'. На протяжении 1912 г. отношения между Фрейдом и Юнгам ухудшились. Дошли вести о лекциях Юнга в Нью-Йорке, показавшие антагонистическое отношение Юнга и к теориям Фрейда, и к нему самому. 'Более того. Юнг уже успел высказать Фрейду, что инцестуальные влечения следует толковать не буквально, но как символы других тенденций. Они встретились в Мюнхене в ноябре1912 г. Фрейд упрекал Юнга за нелояльность, Юнг <покаялся>, принял всю критику и обещал исправиться. За следующим завтраком Фрейд <начал упрекать двух швейцарцев. Юнга и Риклина, за то, что они пишут статьи о психоанализе для

aid. Р.55.

Ср. с нижесаедующим описание Джойса: Janes Е. Op.cit. Vol.2. Р.143 Н.

швейцарских изданий, не упоминая его имени. Юнг отвечал, что они не видели в том нужды, поскольку это и так прекрасно известно>. Фрейд настаивал, и, пишет Джоне, <я помню, что он воспринимал все это очень личностно. Неожиданно для нас он упал на пол в смертельном обмороке. Могучий Юнг быстро перенес его на кушетку, где тот скоро пришел в себя>*. Фрейд сам дал анализ этой реакции-обморока, он высказал мнение, что историю всех подобных приступов можно проследить вплоть до воздействия на него смерти младшего брата, когда Фрейду было год и семь месяцев. Джоне добавляет к этому* <Из сего следует, что Фрейд - в мягкой форме - представлял собой тип личности, который он сам описывалкак <того, кто терпит крах из-за успеха>, в данном случае - от поражения оппонента. Наиболее ранним примером было исполнение желания - смерть его младшего брата Юлиуса>* *. Эта интерпретация, быть может, и верна, однако следовало бы принять во внимание, что эти обмороки можно истолковать и как символ детской беспомощности и зависимости от Матери. В пользу такой интерпретации говорит то, что мноими годами раньше, когда Фрейд вместе со своим другом Флиссом был в том же самом отеле того же города, он также падал в обморок. Фрейд описывает этот случай в письме Джоне)?* <Тут есть что-то от не покоренного гомосексуального чувства>'. Куда более правдоподобна версия, что причина обмороков в историях с Юнгам и Флиссом одна и та

" aid. Vol-l. P.317. " aid. Vol.2. P.146. ** aid. Vol-l. P.317.

же - глубокая бессознательная зависимость, получившая сильное психосоматическое проявление.

Следует добавить, что Фрейд сознавал свою тенденцию к зависимости, называя ее нищенскими (ЗсЬпоггег) фантазиями. Однажды он упоминает, что в Париже Ришетти, хорошо к нему относившийся и не имевший детей, вызвал у него фантазию о наследовании им части его богатства. О другой фантазии такого рода он упоминает многими годами позже. В этой фантазии он останавливает несущуюся, закусив удила, лошадь, из коляски выходит очень значительное лицо со словами: <Вы мой спаситель, вам я обязан своей жизнью! Что я могу для вас сделать?> Характерна реакция Фрейд* на эту его фантазию: <Он тут же вытеснил эти мысли, но много лет спустя вернулся к ним кружным путем, обнаружив, что приписывает их по ошибке какому-то рассказу Альфонса Доле. Это было досадное воспоминание, поскольку в нем отразилась его ранняя нужда в попечительстве, а ее он яростно отвергал. <Но самое провоцирующее во всем этом, - писал Фрейд, - это тот факт, что нет, пожалуй, ничего другого, по отношению к чему бы я был настроен так враждебно, как мысль о том, что я могу быть чьим-нибудь протеже. В этой стране примеров тому немало, и их достаточно для того, чтобы отбить всякое желание чего-нибудь подобного; да и мой характер мало пригоден для роли опекаемого ребенка. Во мне всегда жило сильное стремление самому быть сильным человеком>*".

lbid. Vol.l. P.188-189 (курсив мой. - Э.Ф.).

Это одно из тех до странности наивных утверждений Фрейда, где хорошо видны признаки сопротивления и где он тем не менее говорит все это всерьез. Таков был его конфликт: он хотел независимости, он ненавидел роль протеже - и в то же самое время желал опеки, заботы, восхищения других, и этот конфликт навсегда остался неразрешенным.

Дружба с Юнгом прошла тот же путь, что отношения с Брейером и Флиссом. Несмотря на повторные заверения Юнга в лояльности, как личные отношения, так и научные взгляды становились все более отчужденными, пока в 1914 г. не произошел окончательный и непоправимый разрыв. Это был тяжелый удар для Фрейда, который и в этом случае находился в зависимости от другого, от того, кому он открыл свое сердце, с кем делился заботами и надежддми, с кем связывал гарантию будущности своего движения, - и снова был вынужден прервать с ним отношения. Однако разрыв с Юнгам отличается от разрывов с Брейером, Флиссом, Адлером, Штекелем, Ранкам и Ференчи хотя бы потому, что научные расхождения с Юнгам были куда весомее, чем с другими. Фрейд был рационалистом, его интерес к бессознательному подчинялся стремлению рационально его контролировать. Юнг же принадлежал к романтической, антирационалистической традиции. Он не доверял разуму, интеллекту, а бессознательное воплощало для него нерациональное как глубочайший источник мудрости. Аналитическая терапия должна была помочь пациенту соприкоснуться с этим первоистоком нерациональной муд рости и воспользоваться плодами такого соприкосновения. Интерес Юнга к бессознательному был интересом восхищенного романтика, тогда

как Фрейду был свойствен критический интерес рационалиста. Они могли встретиться на пути, но шли они в разные стороны, разрыв был неизбежен.

Взаимоотношения Фрейда с некоторыми Слугами близкими ему людьми, в особенности с Адлером, Ранкам и Ференчи, развивались по тому же образцу* пылкая дружба, доверие, зависимость, превращающиеся затем в подозрительность и в ненависть. О некоторых из этих отношений речь пойдет ниже.

V. ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ОТЦУ

Отношение Фрейда к своему отцу было прямой противоположностью его отношения к матери. Она восхищалась им и баловала его, позволяла царствовать среди братьев и сестер - отец же был более беспристрастным, хотя совсем не агрессивным. Отличие видно уже потому, что, когда в возрасте двух лет он все еще мочился в кроватку, замечания ему делал отец, а не мать. Что отвечал на замечания маленький мальчик? <Не беспокойся, папа, я куплю тебе в Нойтитшайне прекрасную новую красную кровать>*. Здесь уже видны те черты, которые будут характерны для Фрейда на протяжении всей его жизни: неприятие критики, вера в себя, бунт против отца или, скажем так, отцовского авторитета. В возрасте двух лет попреки отца уже не производят на него впечатления, он уже примеряет отцовские башмаки и обещает тому кровать в подарок (ср. с ранее приводившимся сновидением с турецким пальто).

Еще выразительнее проступает его бунт против отца, когда в возрасте семи-восьми лет он нарочно помочился в спальне родителей. Это символический акт - завладение спальней родителей с явно проступающей агрессивном тенденцией, нанят, по Джонсу, см.: Janes Е. Op.cit. Vol.l. Р.7.

правленной против отца. Понятное дело, отец разгневался и заявил: <Из этого парня никогда ничего путного не выйдет>. Комментируя этот инцидент, Фрейд писал: <Это был, должно быть, сильнейший удар по моим амбициям, поскольку намеки на эту сцену вновь и вновь встречаются в моих сновидениях, часто перемежаясь с перечислением моих достижений и успехов, словно я хочу этим сказать: <Вот видишь, из меня кое-что вышло>*.

Данное Фрейдом объяснение, согласно которому замечание отца было причиной его амбиций, - это ошибка, обычная для ортодоксальных психоаналитических интерпретаций. Конечно, верно то, что опыт раннего детства является од>ной из важнейших причин позднейшего развития, но приобретенные или унаследованные склонности ребенка могут провоцировапа, реакцию родителя, а она часто и ошибочно принимается за причину развития самой этой склонностии в дэльнейшей жизни ребенка.

В данном случае очевидно, что маленький Фрейд в возрасте двух лет уже чувствовал свою значимость, свое верховенство по отношению к отцу. Имеем ли мы тут дело с конституцией или с тем, что мать была сильнее в семье, провоцирующее действие в возрасте семи лет было лишь еще одним проявлением самоуверенности мальчика. Она сохранялась у него всю жизнь, тогдэ как замечание отца было мягкой реакцией совсем не агрессивного человека, который, как замечает Джоне, обычно очень гордился своим сыном и не имел привычки им помыкать. Такое замечание, да

' feud 5. The Interpretation of Dreams. P.216.

еще само по себе, никак не могло быть причиной амбициозности Фрейда.

Фрейд относился к своему отцу свысока, наверное, и под влиянием рассказа, которым отец поделился с мальчиком, когда тому было двенадцать лет. Когда его отец был молодым человеком, какой-то прохожий-нееврей сбил шапку у него с головы с криком: <Жид, прочь с тротуара!> Когда возмущенный маленький мальчик спросил: <И что же ты сделал?> - его отец отвечал: <Я сошел на дорогу и подобрал шапку>. Передав этот рассказ, Фрейд продолжаете <Меня поразило такое неге-ройское поведение со стороны большого и сильного мужчины, который вел за руку маленького мальчика. Я сопоставил эту сцену по контрасту с иной, более подходившей моим тогдашним чувствам: со сценой, где отец Ганнибала, Гамилькар Барка, заставил своего сына поклясться на семейном алтаре отомстить римлянам. С тех пор Ганнибал занял прочное место в моих фантазиях>*. История с далеко не геройской реакцией его отца не произвела бы такого чувства обиды, если бы Фрейд уже с самого детства не отождествлял себя с Ганнибалом; он хотел иметь отца, достойного себя. Не следует забывать, что амбициозность Фрейда была (как это вообще часто бывает с амбициозностью) неотъемлемой частью его выдающихся дарований - его неукротимого мужества и гордости. Это мужество даже в то время, когда он был мальчиком, формировало у Фрейда качества - и идеал - героя, а герой не мог не стыдиться своего лишенного геройства отца. Фрейд сам намекает на эту обиду из-за того,

aid. Р.197.

что его отец не был великим человеком, интерпретируя собственное сновидение:

<Тот факт, что в данной сцене моего сна отец заслонял Мейнерта (профессор психиатрии Венского университета. - Э.Ф.1, объясняется не только обнаруженной аналогией между двумя лицами, но и тем, что тут имело место краткое, но совершенно адекватное выражение условного предложения сновидческой мысли, которая, если ее представить полностью, звучала бы так: <Конечно, принадлежи я ко второму поколению, будь я сыном профессора или тайного советника, то и рос бы я быстрее>. В моем сновидении я сделал своего отца профессором и тайным советником>*.

Амбивалентное отношение Фрейда к отцу отразилось и на его теоретических трудах. В реконструкции первоначального периода человеческой истории в <Тотеме и табу> праотца убивают возревновавшие сыновья; в последней работе <Моисей и монотеизм> он отрицает принадлежность Моисея к евреям, делает его сыном египетского аристократа, бессознательно как бы говоря: <Так же как Моисей не был рожден скромными евреями, так и я не еврей, а человек королевской крови>*. Конечно, самое значимое выражение амбивалентного отношения к отцу можно увидеть в одном из центральных элементов его системы, в учении о Эдиповом комплексе, согласно которому сын ненавидит отца как своего соперника в любви к Матери. Но здесь, как и в случае привязанности к Матери, сексуальная трактовка этого соперни-* lbid. Р.438.

Эту же мысль развивает Э.У.Пьюнер, см.: Putter H.W. Op.cit. Р.180.

честна затемняет реальные и фундзментааьные его причины. Желание беспредельной любви и восхищения, сочетающееся со стремлением быть героем-победителем, ведет к притязанию на главенство как над отцом, так и над братьями *сестрами (это сочетание яснее всего представлено в библейской истории об Иосифе и его братьях. Возникает даже искушение назвать этот комплекс <Иосифовым комплексом>). Такой установке часто способствует преклонение матери перед сыном при амбивалентной, принижающей установке по отношению к мужу.

Что же мы обнаружили? Фрейд был глубоко привязан к матери, убежден в ее любви, восхищении, чувствовал себя высшей, уникальной, достойной преклонения персоной, королем средидругих сыновей и дочерей. Он оставался зависимым от материнской помощи и ее восхищения и чувствовал беспокойство, тревогу, подавленность, когда их не обнаруживалось. Мать оставалась для него центральной фигурой на протяжении всей его жизни, вплоть до ее смерти в возрасте более девяноста лет, и если его жена должна была исполнять функцию матери, взяв на себя заботу о его материальных нуждах, то свою потребность в восхищении, протекции он обратил теперь на новые объекты, и ими были скорее мужчины, чем женщины. Такие люди, как Брейер, Флисс, Юнг, затем его верные ученики - они давали ему то восхищение и поддержку, в которых Фрейд нуждался, чтобы чувствовать себя в безопасности. Как это часто бывает с сильно привязанными к матери мужчинами, отец был для него соперником: од, сын, сам желал стать отцом, стать героем. Будь его отец великим человеком, Фрейд мог бы подчиниться ему или меньше бунтовать. Но, отож-

дестаив себя с героем, Фрейд должен был восстать против отца, который для заурядного сына был бы просто хорошим отцом.

Бунт Фрейда против отца затрагивает одну из важных сторон его личности, по крайней мере пока речь идет о его творчестве. Фрейда обычно считают бунтарем. Он бросал вызов общественному мнению и медицинским авторитетам, и не будь у него этой способности, он никогда не провозглашал бы идей о бессознательном, детской сексу альности и т.п. И все же Фрейд был бунтарем, а не революционером. Бунтарь сражается с существующими авторитетами, но сам желает стать им, чтобы ему подчинялись другие; он не уничтожает зависимость и почитание власти как таковые. Бунтарство направлено в основном против тех властителей, которые его не признают. Отношение же к тем, которых Фрейд выбирает сам, в особенности если он становится одним из них, вполне дружественное. Этот тип <бунтаря> в психологическом смысле обнаруживается среди тех политиковрадикалов, которые бунтуют до тех пор, пока не пришли к власти: стоит им ее получить - и они превращаются в консерваторов. <Революционером> в психологическом смысле является тот, кто преодолевает свою амбивалентность по отношению к власти, поскольку освобождается от привязанности к ней, от желания господствовать над людьми. Он достигает истинной независимости и преодолевает стремление повелевать другими. В этом психологическом смысле Фрейд был бунтарем, а не революционером. Бросая вызов авторитетам и наслажддясь этим, он в то же время испытывал сильное влияние существующего социального порядка и власть предержащих. Присвоение ему звания профессора, признание со сторо-

ны официальных авторитетов - все это чрезвычайно волновало его, хоть он это и отрицал, достранности не отадвая себе отчета в своих желаниях*.

Во время первой мировой войны он стал ярым патриотом, гордившимся сначала австрийской, а затем германской агрессивностью - и на протяжении почти четырех лет был далек от критичности по отношению к воинственной идеологии и целям центральных держав.

См.: Fkud S. The Interpretation of Dreams. P.192.

VI. АВТОРИТАРНОСТЬ ФРЕЙДА

Проблема авторитарности Фрейда была предметом немалых споров. Часто говорилось о жестком авторитаризме. Трудно игнорировать свидетельства, подтверждающие такой взгляд. Фрейд никогда не принимал сколько-нибудь серьезных предложений о внесении изменений в его теорию. Ее либо следовало принимать целиком, а это означало принимать и его - в противном случае человек становился его противником. Даже Закс в своей откровенно идолопоклоннической биографии Фрейда признает это: <Я знал, что для него всегда было необычайно трудно усвоить мнение других, стоило ему долгим и трудным путем выработать собственное>*. По поводу своих отклонений от теории Фрейда Закс пишет: <Если мои воззрения вступали в противоречие с его взглядами, я откровенно говорил об этом. Он всегда давал мне полную возможность развить мои взгляды, охотно слушая мои аргументы, но они его вряд ли когда затратвали>*.

Самым поразительным примером фрейдовской нетерпимости и авторитарности является его от-

Sachs Н. Freud, Master and Friend. Cambridge, 1946. P. I 4.

lbid. Р.13 (курсив мой. - Э.Ф.).

ношение к Ференчи, который долгие годы был самым преданным другом и учеником, не имевшим собственных притязаний, и лишь к концу жизни предположил, что пациентам нужна любовь, талюбовь, в которой они нуждались, но не получали в детстве. Это привело к определенным изменениям в технике, переходе от совершенно безличного, от фрейдовского <зеркального> положения аналитика к более человечному и любовному отношению к пациенту. (Нет нужды уточнять, что под <любовным отношением> Ференчи имел в виду материнскую или отцовско-материнскую любовь, а не эротическую, не сексуальную.)

<Когда я посетил профессора, - так сообщил Ференчи в беседе со своим другом и учеником, которому доверял, - я рассказал ему о моих последних технических идеях. Они основаны на эм пирических данных, полученных при моей работе с пациентами. В рассказанных ими историях, ассоциацях, в их поведении (беспристрастно прослеженном в деталях, особенно по отношению ко мне), во фрустрациях, вызывавших у них гнев или депрессию, в содержании - как сознательном, так и бессознательном - их желаний и стремлений я пытался обнаружить страдание, порожденное тем, что они были отвергнуты матерью, родителями или теми, кто их заменял. А равно я попытался с помощью эмпатии вообразить, в какого рода любовной заботе, вплоть до мельчайших поведенческих детален, действительно нуждался пациент в том раннем возрасте, - каковы те любовная забота и воспитание, которые способствовали бы его уверенности в себе, радостному принятию самого себя, целостному развитию. Каждо