IV. Проблема и неверные пути ее решения

 

Формулировка проблемы

 

Как только мы подходим к проблеме, почему и как возникли цивилизованные общества, то осознаем, что наш список из двадцати одного общества данного вида распадается в связи с этим на две группы. Пятнадцать из наших обществ являются аффилированными по отношению к предшественникам того же вида. Из них несколько состоят в столь тесных сыновне-отеческих отношениях, что можно сомневаться в их отдельном бытии, в то время как те несколько, что находятся с противоположной стороны шкалы, связаны [со своими отеческими обществами] настолько свободно, что метафора, предполагаемая понятием аффилиации, как может показаться, уведет нас слишком далеко. Но не будем об этом говорить. Эти пятнадцать в большей или меньшей степени аффилированных обществ составляют группу, отличную от тех шести, которые, как мы можем видеть, возникли прямо из примитивной жизни. Возникновению именно этих шести мы и уделим сейчас свое внимание. Это египетское, шумерское, минойское, древнекитайское, майянское и андское общества.

В чем существенное различие между примитивными и высшими обществами? Оно состоит не в наличии или отсутствии институтов, ведь институты — это проводники безличных отношений между индивидами, существующие во всех обществах, ибо даже самые небольшие общества построены на основании более широком, чем узкий круг непосредственных личных связей индивидов. Институты являются атрибутом рода «обществ» в целом и, следовательно, свойством, общим для обоих его видов. В примитивных обществах есть свои институты: религия годового земледельческого цикла; тотемизм и экзогамия; табу, инициации и возрастные группы; разделение полов в определенные периоды жизни на отдельные общины — некоторые из этих институтов, несомненно, так же тщательно разработаны и, возможно, утонченны, как и институты, характерные для цивилизаций.

[С другой стороны], цивилизации отличаются от примитивных обществ не по наличию разделения труда, ибо мы можем видеть, по крайней мере, зачатки разделения труда и в жизни примитивных обществ. Короли, волшебники, кузнецы и менестрели — все являются «специалистами», хотя тот факт, что Гефест, легендарный эллинский кузнец, был хром, а Гомер, легендарный эллинский поэт, слеп, наводит на мысль, что в примитивных обществах специализация — явление ненормальное и, вероятно, ограниченное теми, у кого недостает возможности быть «разносторонними людьми», или «на все руки мастерами».

Существенным различием между цивилизациями и примитивными обществами, как мы их знаем (весьма значительное, как окажется, предостережение), является направление, заданное мимесисом, или подражанием. Мимесис — характерная черта всякой социальной жизни. Его действие можно наблюдать и в примитивных обществах, и в цивилизациях, в каждом человеческом действии — начиная с подражания стилю кинозвезд их более скромными сестрами. Однако в двух видах обществ мимесис действует в различных направлениях. В примитивных обществах, как мы их знаем, мимесис направлен на старшее поколение и на умерших предков, которые стоят — невидимо, но не бесчувственно — за спинами живых старейшин, усиливая их престиж. В обществе, где мимесис обращен назад, на прошлое, правит обычай, и это общество остается статичным. С другой стороны, в обществах, находящихся в процессе цивилизации, мимесис направлен на творческие личности, которые господствуют над последователями, поскольку являются первооткрывателями. В подобных обществах «кристалл обычая», как назвал его Уолтер Беджгот[143]в своей книге «Физика и политика», разбит и общество приходит в динамическое движение в сторону изменения и роста.

Но если мы спросим себя, является ли это различие между примитивными и высшими обществами постоянным и фундаментальным, то должны будем ответить отрицательно. Если нам известны примитивные общества лишь в статичном состоянии, то это только потому, что мы знаем их из непосредственного наблюдения на последних фазах их истории. Однако если непосредственного наблюдения нам недостает, то ход наших рассуждений подсказывает, что должны быть и более ранние фазы в истории примитивных обществ, на которых они развиваются динамичнее, чем развивалось любое известное «цивилизованное» общество. Мы сказали, что примитивные общества так же стары, как род человеческий, но правильнее было бы сказать, что они еще древнее. Некоего рода социальную и институциональную жизнь можно обнаружить и среди высших млекопитающих, отличных от человека, и ясно, что человек никогда не стал бы человеком вне социальной среды. Эта мутация дочеловека в человека, совершавшаяся при обстоятельствах, о которых нам ничего не сообщают письменные источники, под эгидой примитивных обществ, была более глубоким изменением, более великим шагом в развитии, чем любой прогресс, которого достиг человек под эгидой цивилизации.

Примитивные общества, как мы их знаем из непосредственного наблюдения, можно уподобить людям, лежащим в состоянии спячки на горном уступе между верхним и нижним обрывами. Цивилизации можно уподобить попутчикам этих спящих, которые уже поднялись и начали карабкаться по скале вверх. Самих же себя мы можем сравнить с наблюдателями, поле зрения которых ограничено уступом и нижними склонами верхнего обрыва и которые вышли на сцену в тот момент, когда различные члены группы оказались в своих соответствующих позициях и состояниях. На первый взгляд, мы можем склониться к проведению абсолютного различия между двумя группами, приветствуя альпинистов как атлетов и отмахиваясь от лежащих фигур как от паралитиков. Однако по размышлении мы обнаружим, что более благоразумным будет воздержаться от решения.

В конце концов, лежащие фигуры не могут быть паралитиками на самом деле, поскольку они не могли родиться на уступе и никакая человеческая сила, кроме их собственной, не могла поднять их на это место остановки над нижним обрывом. С другой стороны, их попутчики, которые карабкаются вверх, в данный момент только что оставили тот же самый уступ и начали карабкаться на верхний обрыв. А поскольку следующий обрыв находится вне поля зрения, мы не знаем, насколько высоким или насколько крутым может оказаться следующий склон. Мы лишь знаем, что невозможно остановиться и отдохнуть до того, как будет достигнут следующий выступ, где бы он ни находился. Таким образом, даже если бы мы и смогли оценить силу, мастерство и мужество каждого альпиниста, то не смогли бы составить себе мнение, имеет ли кто-либо из них перспективу достичь верхнего уступа, являющегося целью их нынешних попыток. Однако мы можем быть уверены, что некоторые из них уже никогда не достигнут его. И мы можем наблюдать, что на каждого напряженно карабкающегося теперь вверх приходится вдвое большее число упавших назад, на уступ, побежденными (наши угасшие цивилизации).

Нам не удалось обнаружить непосредственный объект нашего исследования — постоянный и фундаментальный момент различия между примитивными и цивилизованными обществами, но случайно мы пролили некоторый свет на конечную цель нашего нынешнего исследования: природу возникновения цивилизаций. Начав с мутации примитивных обществ в цивилизации, мы обнаружили, что она состоит в переходе от статического состояния к динамической деятельности. Мы обнаружим, что эта же формула остается в силе и относительно появления цивилизаций через отделение внутреннего пролетариата от правящего меньшинства предшествующих цивилизаций, утративших свою творческую силу. Подобное правящее меньшинство статично по определению, ибо сказать, что творческое меньшинство растущей цивилизации выродилось или атрофировалось в правящее меньшинство цивилизации распадающейся, означает сказать, что общество, о котором идет речь, из состояния динамической активности впало в состояние статики. По отношению к этому статическому состоянию отделение пролетариата является динамической реакцией. В свете этого мы можем увидеть, что в процессе отделения пролетариата от правящего меньшинства новая цивилизация рождается через переход общества от статического состояния к динамической активности точно так же, как и в мутации, которая порождает цивилизацию из примитивного общества. Возникновение всех цивилизаций — как родственного, так и не родственного класса — можно описать словами генерала Смэтса[144]: «Человечество снова встает на ноги».

Этот чередующийся ритм статики и динамики, движения, покоя и движения рассматривался многими наблюдателями в различные эпохи как нечто существенное для самой природы Вселенной. С присущей им богатой образностью мудрецы древнекитайского общества описали эти чередования в понятиях Инь и Ян[145]— статического Инь и динамического Ян. Ядро древнекитайского характера, символизируемого Инь, по-видимому, представляет собой темные, свернутые спиралью облака, которые затмевают Солнце, тогда как ядро характера, символизируемого Ян, по-видимому, представляет собой безоблачный солнечный диск, испускающий лучи. В китайской формуле Инь всегда упоминается первым, и в пределах нашего поля зрения мы можем видеть, что наше племя, достигнув «уступа» примитивной человеческой природы 300 тыс. лет назад, пролежало там, прежде чем войти в состояние Ян-активности цивилизации, 98 процентов этого периода. Теперь мы должны найти какой бы то ни было позитивный фактор, который своим импульсом привел человеческую жизнь в движение. И сначала исследуем два пути, которые приведут нас в тупик.

 

Раса

 

Кажется очевидным, что позитивный фактор, который в течение последних 6000 лет вывел часть человечества из Инь-состояния примитивных обществ «на уступе» в Ян-состояние цивилизаций «на отвесной скале», следует искать или в некотором особом качестве человеческих существ, совершивших переход, или в некоторой особенности окружающей среды, в которой произошел данный переход, или же во взаимодействии двух этих [факторов]. Сначала мы предположим, что первый или второй из этих факторов, взятый сам по себе, даст нам то, что мы ищем. Можем ли мы приписать возникновение цивилизаций достоинствам какой-либо отдельной расы или рас?

Раса — это понятие, используемое для обозначения некоторого отличительного, передаваемого по наследству качества отдельных групп человеческих существ. Предполагаемые атрибуты расы, которые нас здесь интересуют, — это отличительные психические или духовные качества, предположительно являющиеся врожденными в определенных обществах. Однако психология (и в частности — социальная психология) — наука, пребывающая еще во младенчестве, и все нынешние дискуссии о расе, в которых раса выдвигается в качестве фактора, породившего цивилизацию, зависят от допущения, что существует взаимосвязь между ценными психическими качествами и определенным образом проявленными физическими характеристиками.

Физической характеристикой, чаще всего подчеркиваемой западными сторонниками расовых теорий, является цвет кожи. Конечно же, вполне возможно, что духовное и умственное превосходство как-то связано и, следовательно, положительным образом соотносится с относительным отсутствием пигментации кожи, хотя с биологической точки зрения кажется невероятным. Тем не менее, наиболее популярной из расовых теорий цивилизаций является та, что водружает на пьедестал ксантохроидную, глаукопическую, долихокефальную разновидность homo leucodermaticus [146], называемую некоторыми «нордическим человеком», а Ницше — «белокурой бестией». Несмотря на сомнительность рекомендаций этого идола тевтонского рынка, данная теория заслуживает особого внимания.

Нордический человек впервые был поставлен на пьедестал французским аристократом графом де Гобино[147]в начале XIX столетия, и это обоготворение «белокурой бестии» было эпизодом в спорах, вызванных Французской революцией. Когда французских дворян лишали поместий, изгоняли и гильотинировали, педанты от революционной партии, всегда не довольные, пока им не удавалось выразить современные им события в «классической» манере, заявили, что галлы после четырнадцати веков зависимости ныне изгоняют своих франкских завоевателей во внешнюю тьму по ту сторону Рейна, откуда они пришли во время Völkerwanderung [переселения народов], и забирают обратно во владение галльскую землю, которая, несмотря на длительную варварскую узурпацию, никогда не переставала быть их собственной.

На эту нелепость Гобино отвечал еще более впечатляющей собственной нелепостью. «Я принимаю вашу идентификацию, — отвечал он. — Давайте условимся, что простой французский народ происходит от галлов, а аристократия — от франков, что обе расы имеют чистую кровь и что существует определенная и постоянная взаимосвязь между их физическими и психическими характеристиками. Вы в самом деле воображаете, что галлы поддерживают цивилизацию, а франки — варварство? Откуда же пришла та цивилизация, которой достигли галлы? Из Рима. А что сделало Рим великим? Да, конечно же, первобытное вливание нордической крови, которая течет в моих франкских венах. Первые римляне — так же, как и первые греки, гомеровские ахейцы, — были светловолосыми завоевателями, спустившимися с бодрящего севера и установившими свое владычество над более слабыми местными жителями расслабленного Средиземноморья. Однако в конце концов их кровь была разбавлена, и раса ослабла. Их власть кончилась, и слава закатилась. Пришло время для другого спасательного отряда светловолосых завоевателей спуститься с севера и заставить пульс цивилизации снова забиться, и среди них были франки».

Такова забавная оценка Гобино ряда тех фактов, которые мы уже трактовали в совершенно иной манере в наших беглых очерках происхождения сначала эллинской, а затем западной цивилизации. Его политическая jeu d'esprit [148] приобрела правдоподобие благодаря современному открытию, которым Гобино поспешил воспользоваться. Было обнаружено, что почти все живые языки Европы, равно как греческий и латынь, и все живые языки Персии и Северной Индии, равно как классический иранский и санскрит, относятся друг к другу как члены одной обширной языковой семьи. Был сделан правильный вывод о том, что должен был существовать первоначальный, первобытный «арийский», или «индоевропейский», язык, от которого ведут свое происхождение все известные члены этой семьи. Был сделан ложный вывод о том, что народы, среди которых были распространены эти родственные языки, состоят друг с другом в физическом родстве в той же степени, что и языки, и происходят от первобытной «арийской», или «индоевропейской», расы, распространившейся в результате завоеваний на восток и запад, север и юг со своей первоначальной родины, расы, которая породила религиозный гений Заратуштры и Будды, художественный гений Греции, политический гений Рима и — подходящая кульминация! — наши собственные благородные персоны. Да, эта раса была ответственна практически за все достижения человеческой цивилизации!

Зайца, которого поднял живой француз, погнали неповоротливые немецкие филологи, исправившие слово «индоевропейский» на «индогерманскии» и расположившие первоначальную родину этой воображаемой расы во владениях прусского короля. Незадолго до вспышки войны 1914-1918 гг. Хьюстон Стюарт Чемберлен[149], англичанин, влюбленный в Германию, написал книгу под названием «Основы девятнадцатого века», в которой к списку индогерманцев прибавил Данте и Иисуса Христа.

Американцы также использовали «нордического человека» по-своему. Встревоженные несметной иммиграцией южных европейцев в четверть столетия, предшествовавшую 1914 г., такие писатели, как Мэдисон Грант и Лотроп Стоддард[150]требовали ограничения иммиграции как единственного способа сохранить не американские социальные нормы, но чистоту американской ветви нордической расы.

Доктрина «британских израильтян» — теория того же рода, использующая иную терминологию и подпирающая мнимую историю оригинальной теологией.

Любопытно заметить, что если пропагандисты расизма из нашей цивилизации настаивают на светлой коже как на признаке духовного превосходства, возвышая европейцев над другими расами, а представителей нордической расы — над другими европейцами, то японцы пользуются иным физическим критерием. Случилось так, что тела японцев удивительно безволосы, а их соседями на северном острове оказались представители примитивной общины совершенно иного физического типа, не столь далекого от среднего европейца, которых называют «волосатыми айнами»[151]. Отсюда вполне естественно, что у японцев отсутствие волос ассоциируется с духовным превосходством, и хотя их претензия, может быть, столь же безосновательна, как и наши доводы в пользу превосходства светлой кожи, однако на поверхностный взгляд оно кажется более правдоподобным, поскольку чем менее человек волосат, тем, несомненно, дальше он удален от своего родственника — обезьяны.

Этнологи, классифицируя белых людей в соответствии с их физическими типами, длинной или круглой головой, светлой или смуглой кожей и со всем прочим, выделили три главные белые «расы», которые называют нордической, альпийской и средиземноморской. Для того чтобы оценить эти расы, подсчитаем то количество цивилизаций, в которые каждая из них внесла свой позитивный вклад. Нордическая раса внесла вклад в четыре, может быть, в пять цивилизаций: индскую, эллинскую, западную, русскую православно-христианскую и, возможно, в хеттскую. Альпийская раса — в семь, а возможно, и в девять: шумерскую, хеттскую, эллинскую, западную, русскую боковую ветвь и в основной ствол православно-христианской, иранскую и, может быть, в египетскую и минойскую. Средиземноморская раса внесла вклад в десять: египетскую, шумерскую, минойскую, сирийскую, эллинскую, западную, в основной ствол православно-христианской, иранскую, арабскую и вавилонскую. Из других частей рода человеческого коричневая раса (имеются в виду дравидские народы Индии и малайцы Индонезии) внесла вклад в две цивилизации: индскую и индусскую. Желтая раса внесла вклад в три: древнекитайскую и в обе дальневосточные, а именно, в основной ствол в Китае и в японскую боковую ветвь. Красная раса Америки, конечно же, единственная, внесла вклад в четыре американские цивилизации. Одни черные расы не внесли позитивного вклада в какую-либо цивилизацию — пока еще. Белые расы удерживают первенство, но следует помнить, что есть множество белых народов, которые так же, как и черные, не внесли никакого вклада ни в одну из цивилизаций. Если из данной классификации и выясняется что-либо позитивное, так это то, что половина наших цивилизаций основана на вкладе более чем одной расы. Западная и эллинская цивилизации имеют по три вкладчика каждая, и если желтую, коричневую и красную расы разложить на «субрасы», подобно нордической, альпийской и средиземноморской ветвям белой расы, то, вероятно, мы сможем представить множество вкладчиков во все наши цивилизации. Какой ценностью могут обладать подобные подразделения и представляют ли они во все времена обособленные в историческом и социальном отношении народы — другое дело. В целом предмет чрезвычайно темен.

Но сказанного достаточно, чтобы объяснить, почему мы отклоняем данную теорию, согласно которой высшая раса явилась причиной и виновницей перехода от Инь к Ян, от статики к динамике во всех частях света приблизительно на протяжении последних 6000 лет.

 

Окружающая среда

 

Современные западные умы склонны подчеркивать (и даже чрезмерно) значение расового фактора в истории вследствие мировой экспансии западного общества на протяжении последних четырех веков. Эта экспансия установила связь (и часто связь далеко не дружественную) между народами Запада и народами, отличавшимися от них не только в культурном, но и в физическом отношении. Идея же о высших и низших биологических типах явилась как раз тем результатом, который следовало ожидать от подобных связей, особенно в XIX столетии, когда западные умы стали биологически сознательными благодаря произведениям Чарльза Дарвина и других естествоиспытателей.

Древние греки также расширяли мир вокруг себя путем торговли и колонизации, однако их мир был гораздо меньше. Он вмещал в себя огромное множество культур, но не физических типов. По своему образу жизни египтянин и скиф были весьма далеки друг от друга и от наблюдавшего за ними грека (например, Геродота), однако физически они не отличались от него так разительно, как негр из Западной Африки или краснокожий из Америки отличались от европейца. Отсюда было вполне естественно, что греки для объяснения тех культурных различий, которые они наблюдали вокруг себя, должны были найти некий фактор, отличный от биологического наследования физических характеристик, то есть от расы. Они нашли объяснение в различиях географической среды, почвы и климата[152].

Существует трактат, озаглавленный «О воздухах, водах и местностях», датируемый V в. до н. э. и сохранившийся среди собрания произведений гиппократовской школы медицины, который иллюстрирует греческие воззрения на этот предмет. Здесь мы, например, читаем, что «есть некоторые натуры, похожие на места гористые, лесистые и водянистые, а другие — на места голые и безводные; некоторые носят натуру лугов и озер, а некоторые подходят к природе равнины и мест обнаженных и сухих… Те, которые населяют страну горную, неровную, высокую и снабженную водой, где времена года весьма различаются и формы людей, естественно, становятся большими от природы, бывают рождены как для труда, так и для храбрости… Те же, которые населяют долины, обильные травою и удушливые, и которые обвеваются более ветрами теплыми, чем холодными, и употребляют теплые воды, эти не могут быть, конечно, высокими и пропорционально сложенными; они от природы протягиваются в ширину, отличаются телом мясистым и черными волосами, цветом более черным, чем белым, и менее слизисты, чем желчны. Но храбрость и выносливость в трудах не одинаково даны их душе от природы; это довершает вмешательство закона… Те, которые населяют страну высокую, ровную, обвеваемую ветрами и обильную водами, те отличаются огромным внешним видом тела, похожи между собою, с духом немужественным и кротким… [Итак, вот важнейшие причины природных изменений, а кроме них, также сама страна, в которой кто-либо воспитывается, и воды], ибо ты найдешь, что большей частью формы людей и нравы отражают природу страны»[153].

Но любимой эллинской иллюстрацией «теории среды» служил контраст между воздействием жизни в нижней долине Нила на телосложение, характер и институты египтян и воздействием жизни в Евразийской степи на телосложение, характер и институты скифов.

Как расовая теория, так и теория среды стараются объяснить наблюдающееся разнообразие в психическом (интеллектуальном и духовном) поведении и действиях различных групп человечества, полагая, что это психическое разнообразие тесно и постоянно связано (отношением действия к причине) с некими элементами наблюдающегося разнообразия из не психической сферы природы. Расовая теория причину различия находит в разнообразии физических данных людей, теория среды — в разных климатических и географических условиях, в которых живут различные общества. Суть обеих теорий — в связи между двумя наборами переменных: в одном случае — между характером и телосложением, в другом — между характером и окружающей средой, и эта связь должна оказаться прочной и постоянной, чтобы теории, основанные на ней, могли считаться доказанными. Мы уже видели, что расовая теория при подобном испытании потерпела неудачу. Теперь мы увидим, что теории среды, хотя и менее нелепой, придется не лучше. Мы должны проверить эллинскую теорию на двух примерах — Евразийской степи и долине Нила. Нам надо найти две области на поверхности Земли, в географическом и климатическом отношении подобные двум этим регионам. Если все они смогут продемонстрировать, что их население похоже по своему характеру и институтам в одном случае на скифов, а в другом — на египтян, то теория среды будет доказана. Если нет, то она будет опровергнута.

Давайте рассмотрим сначала Евразийскую степь, эту огромную зону, лишь юго-западный угол которой был известен грекам. Мы можем сопоставить с ней Афразийскую степь, простирающуюся от Аравии через всю Северную Африку. Соответствует ли этому подобию между Евразийской и Афразийской степями какое-либо подобие между человеческими обществами, возникшими в двух этих зонах? Ответ утвердительный. Обе зоны породили кочевнический тип общества, кочевой образ жизни, демонстрирующий как раз те самые черты сходства и различия — например, в одомашненных животных, — которые мы ожидали бы найти ввиду сходства и различия между двумя зонами. Но при дальнейшей проверке это соответствие прекращается, поскольку мы обнаруживаем, что другие части света, где существуют условия для возникновения кочевнического общества — североамериканские прерии, венесуэльские льяносы, аргентинская пампа и австралийские пастбища, — не породили собственных кочевнических обществ. Их потенциальные возможности не подвергаются сомнению, ибо они были осуществлены благодаря предприимчивости западного общества в Новое время. Прокладывавшие пути западные скотоводы — североамериканские ковбои, южноамериканские гаучо и австралийские пастухи, завоевавшие и удерживавшие эти незанятые области на протяжении нескольких поколений, опережая появление плуга и фабрики, завладели воображением человечества так же победоносно, как скифы, татары и арабы. Потенциальные возможности американских и австралийских степей стали бы действительно мощными, если бы первопроходцы общества, не имевшего кочевнических традиций и жившего сельским хозяйством и промышленностью со времени своего возникновения, хотя бы на одно поколение смогли превратиться в кочевников. Замечательнее всего, что народы, которых здесь встретили первые западные исследователи, их окружение никогда не побуждало к кочевому образу жизни. Они не нашли лучшего применения этим райским садам кочевников, как использовать их под охотничьи угодья.

Если мы подвергнем эту теорию дальнейшей проверке, исследовав зоны, сходные с долиной Нила, наш опыт окажется аналогичным.

Нижняя долина Нила является, так сказать, «курьезом» в пейзаже Афразийской степи. В Египте такой же сухой климат, как и в окружающей его огромной зоне, но у него есть исключительно ценное качество — неисчерпаемые запасы воды и ила, обеспечиваемые великой рекой, берущей начало далеко за пределами степи в зоне, обильной дождями. Творцы египетской цивилизации использовали это преимущество для создания общества, резко контрастирующего с кочевым образом жизни по обе стороны от него. Но является ли в таком случае особое окружение, сложившееся в Египте благодаря Нилу, позитивным фактором, которому египетская цивилизация обязана своим происхождением? Для доказательства этого тезиса мы должны продемонстрировать, что во всякой другой отдельно взятой зоне, где существует окружающая среда нильского типа, независимо возникнет подобная же цивилизация.

Данная теория выдерживает испытание в соседней зоне, где требуемые условия выполняются, а именно в нижней долине Евфрата и Тигра. Здесь мы находим и аналогичные природные условия, и аналогичное общество — шумерское. Но теория терпит неудачу в гораздо менее протяженной, но более схожей долине Иордана, где никогда не было цивилизации[154]. Возможно, она не выдерживает испытания и в долине Инда — в том случае, если мы правы, высказывая догадку, что индская культура была занесена туда в готовом виде шумерскими колонистами. Нижнюю долину Ганга можно исключить из проверки как чрезмерно влажную и тропическую, а нижние долины Янцзы и Миссисипи — как чрезмерно влажные и умеренные. Однако даже самый придирчивый критик не может отрицать, что условия, которые предлагает окружающая среда в Египте и Месопотамии, предлагают и долины рек Рио-Гранде и Колорадо в Соединенных Штатах. Под руками современного европейского поселенца, снабженного средствами, которые он принес с собой с той стороны Атлантики, эти американские реки совершили чудеса, какие Нил и Евфрат совершали благодаря египетским и шумерским инженерам. Но этому волшебству Колорадо и Рио-Гранде никогда не научили народ, несведущий в том, чему уже давно научились в других частях земного шара.

Этих примеров будет достаточно, чтобы показать, что фактор окружающей среды не может быть позитивным, являющимся причиной существования «речных» цивилизаций. Мы убедимся в этом выводе, если взглянем на несколько иное окружение, породившее цивилизации в той, а не в другой зоне.

Андская цивилизация возникла на высоком плоскогорье, и ее достижения резко контрастировали с той первобытной дикостью, что скрывалась ниже в амазонских лесах. Не явилось ли, в таком случае, плоскогорье причиной того, что андское общество обогнало своих первобытных соседей? Прежде чем согласиться с этой идеей, мы должны взглянуть на ту же самую экваториальную широту в Африке, где Восточно-Африканские горы возвышаются над лесами бассейна реки Конго. Мы обнаружим, что для создания «цивилизованного» общества плоскогорье в Африке было продуктивно не в большей степени, чем тропические леса великой речной долины.

Подобным же образом мы замечаем, что минойская цивилизация возникла среди группы островов, расположенных во внутреннем море с благословенным средиземноморским климатом, но схожее окружение не вызвало возникновения другой цивилизации архипелагового типа вокруг Японского моря. Япония никогда не давала рождение самостоятельной цивилизации, но была занята боковой ветвью континентальной цивилизации, возникшей во внутренних районах Китая.

Древнекитайскую цивилизацию порой представляют порождением Хуанхэ, поскольку ей случилось возникнуть в долине Хуанхэ, но долина Дуная, имеющая во многом сходный характер по климату и почве, равнинам и горам, подобной цивилизации не породила.

Цивилизация майя возникла в зоне тропических ливней, среди тропической растительности Гватемалы и Британского Гондураса, но подобная цивилизация никогда не возникала из первобытной дикости в похожих условиях на Амазонке и Конго. Правда, бассейны двух этих рек располагаются на экваторе, тогда как родина майя на пятнадцать градусов севернее. Если мы проследуем вдоль пятнадцатого градуса широты на другую сторону света, то натолкнемся на потрясающие руины Ангкор-Вата[155]в зоне тропических ливней и растительности Камбоджи. Разве не сравнимы они с разрушенными маиянскими городами Копаном и Ишкуном? Но археологические данные показывают, что цивилизация, представленная Ангкор-Ватом, была не туземной камбоджийской, но ответвлением индусской цивилизации, возникшей в Индии.

Мы могли бы заниматься этим предметом и далее, но сказанного, по-моему, достаточно, чтобы убедить читателя в том, что ни раса, ни окружающая среда, взятые сами по себе, не могут быть тем позитивным фактором, который на протяжении последних 6000 лет вытолкнул человечество из состояния статичного спокойствия на уровень примитивного общества и помог отправиться на опасные поиски цивилизации. В любом случае, ни раса, ни окружающая среда, как они рассматривались до сих пор, не дали (а видимо, и не могут дать) какой-либо ключ для объяснения того, почему же этот великий переход в человеческой истории произошел не только в особых местах, но и в особое время.

 

V. Вызов-и-ответ

 

Мифологический ключ

 

В нашем поиске позитивного фактора в процессе возникновения цивилизации мы до сих пор применяли тактику классической школы современной физики. Мы мыслили в абстрактных понятиях и экспериментировали с игрой неодушевленных сил — расой и окружающей средой. Теперь, когда эти маневры ничем не закончились, мы можем остановиться и подумать, не вызваны ли наши неудачи ошибками в методе. Возможно, под коварным влиянием духа уходящего века мы пали жертвами того, что назовем «апатичной ошибкой». Рёскин предостерегал своих читателей от «патетической ошибки» образного наделения бездушных предметов жизнью. Однако нам одинаково необходимо быть начеку и по отношению к противоположной ошибке, чтобы не применять к исторической мысли, являющейся исследованием живых созданий, метода естественных наук, изобретенного для исследования неодушевленной природы. Предпринимая нашу последнюю попытку разгадать загадку, последуем руководству Платона и попробуем альтернативный ход. Давайте на момент закроем глаза на научные формулы, чтобы открыть уши для языка мифологии.

Понятно, что если возникновение цивилизаций не является результатом биологических факторов или окружающей среды, действующих отдельно друг от друга, то оно должно быть результатом некоего рода взаимодействия между ними. Другими словами, фактор, который мы стремимся определить, не есть нечто простое, но состоит из частей, является не сущностью, но отношением. У нас есть выбор представлять себе это отношение либо как взаимодействие двух нечеловеческих сил, либо как столкновение двух сверхчеловеческих личностей. Давайте согласимся со второй из двух этих концепций. Возможно, она выведет нас к свету.

Столкновение двух сверхчеловеческих личностей — сюжет одной из величайших драм, которую когда-либо задумывало человеческое воображение. Столкновение между Яхве и Змием является сюжетом истории грехопадения человека в Книге Бытия. Второе столкновение между теми же самыми антагонистами, преобразившимися благодаря постепенному просвещению сирийских душ, является сюжетом Нового Завета, излагающего историю Искупления. Столкновение между Господом и Сатаной является сюжетом Книги Иова. Столкновение между Господом и Мефистофелем — сюжет гётевского «Фауста». Столкновение между богами и демонами — сюжет скандинавского «Прорицания вёльвы»[156]. Столкновение между Артемидой и Афродитой — сюжет еврипидовского «Ипполита».

Мы находим иную версию того же сюжета в повсеместно распространенном и вечно возвращающемся мифе («изначальном образе», если он когда-либо существовал) о столкновении между Девой и Отцом ее Ребенка. Действующие лица этого мифа играли распределенные между собой роли на тысяче различных сцен под бесконечным множеством имен: Даная и Золотой Дождь; Европа и Бык; Семела-Пораженная Земля и Зевс-Небо, мечущий молнии; Креуса и Аполлон в еврипидовском «Ионе»; Психея и Купидон; Гретхен и Фауст[157]. В преображенном виде эта тема вновь возникает в Благовещении. В наше время на Западе этот протеический миф[158]нашел свое новое выражение в качестве последнего слова наших астрономов по поводу возникновения планетарной системы, чему свидетельство следующее credo [159]:

«Мы верим… что примерно две тысячи миллионов лет тому назад… вторая звезда, слепо блуждая в космическом пространстве, случайно подошла на близкое расстояние от Солнца. Так же как Солнце и Луна являются причиной приливов и отливов на Земле, эта вторая звезда должна была послужить причиной приливов и отливов на поверхности Солнца. Но они должны были весьма отличаться от тех слабых приливов и отливов, которые маленькая масса Луны вызывает в наших океанах. Огромная волна прилива должна была пройти по всей поверхности Солнца, в конце концов образовав гору удивительной высоты, которая бы становилась все выше и выше по мере того, как причина волнения приближалась. И прежде чем вторая звезда начала удаляться, ее приливный удар сделался настолько мощным, что эта гора разорвалась на части и извергла вовне свои небольшие осколки, подобно тому, как гребень волны разбрасывает брызги. Эти небольшие осколки циркулировали с тех пор вокруг своего родителя Солнца. Они стали планетами, большими и малыми, одной из которых является наша Земля»28.

Таким образом, с уст астронома-математика, после того как уже произведены все его сложнейшие вычисления, снова сходит миф о столкновении между Богиней Солнца и ее похитителем, рассказ, столь привычный для нас в устах неискушенных де