Номинация – «Историческая пьеса»

Девиз – «СЕПТУАГИНТА»

Номинация – «Историческая пьеса»

Франциск. Прыпавесць.

Послесловие XXI века в двух действиях.

 

«Понеже от прирожения звери, ходящия в пустыни, знають ямы своя, птици, летающие по возъдуху, ведають гнезда своя; рибы, плывающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы и тым подобная боронять ульев своих, — тако ж и люди, и где зродилися и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають».

Франциск Скорина.

Действующие лица

(в порядке появления на сцене):

Франциск Скорина.

Каштелян Познаньский, граф Гурка.

Мать Франциска Скорины.

Лука Скорина, отец Франциска.

Иван Скорина, брат Франциска.

Студент-земляк, впоследствии Мартин Онков.

Лиценциат медицины, поляк.

Бакалавр из Киева.

Корчмарь краковской корчмы.

Малгожата, возлюбленная Франциска.

Прохожий, в последствии Ян Северин, чешский печатник.

Девка из Краковской корчмы.

Доктор Фаддей Муссати, вице-приор святой коллегии Падуанских докторов.

Секретарь святой коллегии Падуанских докторов.

Епископ Аргелисский Пауло Забарелло, фигура без слов.

Доктора Падуанского университета, фигуры с множеством неразборчивых слов на латыни.

Магистр Варфоломей Баризон, доктор искусств и медицины из Падуи.

Еська, слуга в доме Богдана Онкова в Вильно.

Богдан Онков, отец Мартина, меценат Франциска.

Якуб Бабич, найстарший бурмистр Вильно.

Юрий Одверник, Виленский купец, друг Франциска.

Печатник Пётр.

Исаак, иудей.

Франтиска, возлюбленная Франциска.

Маргарита.

Ян, Виленский католический епископ.

Охранник познаньской тюрьмы.

Симеон Скорина, сын Франциска.

Паоло, каменотес.

Павел Северин, сын Яна Северина.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ.

Познань. Тюрьма. (Весна 1532-го года от рождества Христова).

 

КАШТЕЛЯН (просматривает бумаги, лежащие перед ним на столе). Матка Боска, Ченстоховска… Уховай Божэ… Почему, ну почему я должен заниматься всякой ерундой… Двести шесть коп грошей… Двести шесть коп грошей… Двести шесть... на шестьдесят… Сколько это в сумме, купец?

СКОРИНА. Я не купец.

КАШТЕЛЯН. Как это не купец, если наплодил столько долгов?

СКОРИНА. Я доктор медицины.

КАШТЕЛЯН. Не купец он…

СКОРИНА. И доктор вольных искусств.

КАШТЕЛЯН (почти не слушая, продолжает изучать бумаги). Буг ми сьвядкем: вся беда от этих ваших искусств, слишком вольных… Еще с какими-то жидами связался… (Читает. Пауза.)

СКОРИНА. Осмелюсь поинтересоваться причиной заключения под стражу. Также прошу довести до моего сведения, согласно какого указа и за чьей подписью сие противоправное, как мне представляется, деяние произведено. Надеюсь на скорейшее выяснение всех обстоятельств случившегося недоразумения и возвращение мне законной свободы.

КАШТЕЛЯН (после паузы, в которой долго смотрит на Скорину). А попроще нельзя? Ты не на университетской кафедре, купец.

СКОРИНА. Вы меня не поняли?

КАШТЕЛЯН. Да понял я тебя, купец, понял, тоже кое-где учились. Только не строю из себя доктора всех наук. Риторика-диалектика-математика! Искусства, тьфу! Ты вот заготовь дров и провизии на всю зиму для Познаньского замка – вот это, тебе скажу, искусство! Ты при посполитом рушении попробуй собрать на войну нашу шляхту! Это тебе не риторика какая-нибудь с диалектикой!.. Так сколько будет двести шесть на шестьдесят, математик?

СКОРИНА. Двенадцать тысяч триста шестьдесят грошей.

КАШТЕЛЯН (после паузы). Ну, это каждый купец сможет. Деньги считать – вы мастера. И обсчитывать нашего брата, каштеляна, умельцы.

СКОРИНА. Могу я ознакомиться с указом?

КАШТЕЛЯН. Дойдет дело и до указа.

СКОРИНА. В противном случае я имею право подать жалобу.

КАШТЕЛЯН. Кому, купец?

СКОРИНА. Бурмистру, воеводе. Даже самому королю Польскому.

КАШТЕЛЯН. Королю, говоришь… (Подумав, протягивает Скорине бумагу.) Надеюсь, умеешь не только считать, но и читать, купец Франтишек Скориныч?

СКОРИНА (читает вслух). «Сигизмунд, божьей милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий и прочее, господарь и дедич»… (Далее пробегает указ глазами, опускает бумагу.)

КАШТЕЛЯН. Кому пойдешь жаловаться, Папе Римскому? Господу Богу? О, Езус Христус похвалёны, вырви мой грешный язык!

СКОРИНА (в недоумении). Указ Сигизмунда первого…

КАШТЕЛЯН. Обрадовались, что тюрьма прямо с Познаньском замке! Нашли крайнего – каштеляна! У меня с этим замком и без того забот – полный рот: то там заваливается, то тут осыпается. Так еще этот на мою голову навязался… Нечем мне больше заняться, как выбивать… (Заглядывает в бумагу.) двести шесть коп грошей из какого-то бродяги-русина! Я – второе лицо в Познаньском воеводстве, между прочим. Что за должность! Никакого порядка в стране, никто не хочет ничего делать. Только воруют, воруют, воруют… А каштеляну расхлёбывай за всех… (После паузы, Скорине.) Отдавать жидам эти… Вот, проклятая память… (Заглядывает в бумагу.) Двести шесть коп грошей сразу будешь, или немного посидишь-подумаешь?

СКОРИНА (весь в своих мыслях). Указа самого короля…

КАШТЕЛЯН. Короля, короля… А то бы возился я тут с тобой, купчишка!

СКОРИНА. Я – доктор медицины и доктор вольных искусств.

КАШТЕЛЯН. Ясно. Значит, будем сидеть.

 

Полоцк. Дом купца Луки Скорины. (Начало 16 века).

 

МАТЬ. Выслушай, выслушай его, Лука!

ЛУКА. Мать, перестань защищать этого лоботряса! Я много лет шел у тебя на поводу, но сегодня слушать будешь ты, а решать буду я!

СКОРИНА. Отец, передо мной откроются большие возможности.

ЛУКА. Перед тобой, перед тобой, перед тобой! Ты думаешь только о себе. И мать тебе потакает.

МАТЬ. Выслушай его, Лука!

ЛУКА (Матери). Без тебя разберемся! (Скорине.) Перед тобой-то, может, и откроются, а передо мной – словно пустыня разверзлась!

СКОРИНА. Отец…

ЛУКА. Не перебивай. И слушай внимательно. Красноречием я не обладаю, болтать языком – не моя профессия, я всего лишь купец. Это ты в свои юные годы научился всяким заумным словам и позволяешь посмеиваться над старым отцом.

МАТЬ. Да когда это он…

ИВАН. Отец, клянусь, он даже в мыслях…

ЛУКА. Я сказал: не перебивайте. Пусть слушает и запоминает. (Скорине.) Мне нечего стыдится, я всю жизнь трудился, тяжко трудился: вот этими мозолистыми руками таскал-перетаскивал юфтевые, чимшевые и рысьи шкуры, ливонские ткани и русскую пеньку. Всю жизнь я надеялся, что ты со старшим братом – слышишь меня, Иван? – продолжишь наше фамильное дело. Оно не с неба свалилось: твой дед оставил его мне, а деду завещал твой прадед. Чтобы сегодня через мои руки текли все эти проклятые гроши, шиллинги, марки, талеры и флорины, твои предки положили свои жизни! А теперь их потомок заявляет, что ему плевать на семью, на отцовское дело, на родной дом, на землю, где родился!

МАТЬ. Лука, ну когда он такое говорил?

ЛУКА. А как понимать его «уеду-уеду»? Для кого я построил этот огромный дом? Кто в нем будет жить после моей смерти? Я мечтал, чтобы здесь бегали мои внуки, чтобы мой сад был наполнен детскими голосами, чтобы яблоки с посаженных мною яблонь собирали мои потомки. Чтобы на мою могилу хоть иногда наведывались мои сыновья, чёрт бы тебя побрал!

СКОРИНА. Брат Иван остаётся с вами в Полоцке.

ЛУКА. Иван-то остаётся… Хоть один нормальный уродился. А ты в кого?

МАТЬ. В кого – в кого? В тебя, в кого же! Такой же твердолобый. Разъякался тут!

ЛУКА (растерялся). Почему это я – твердолобый?

МАТЬ. Конечно. Заладил одно и тоже! Ну что ты ему про семейное дело? У него – свой путь. Разве ты не мечтал по молодости уехать в Вильню? Сколько меня уговаривал после свадьбы!

ЛУКА. Вильня – литовская столица! И я хотел не просто уехать, а развернуть там отцовское дело.

МАТЬ. А ему неинтересно твоё дело.

ЛУКА. А что ему интересно?

СКОРИНА. Изучить искусства, стать доктором.

ЛУКА. Мы – потомственные купцы! Какие еще искусства?

ИВАН. Вольные.

СКОРИНА. Septem artes liberales.

ЛУКА. Выучил, на свою голову, умника! И что это за искусства такие, позвольте поинтересоваться старику?

ИВАН. Грамматика, диалектика, риторика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия.

Длительное молчание.

ЛУКА. Он будет там канты распевать, бренчать на лирах-цимбалах и звезды считать, а мы с Иваном – шкуры дубить. Мать, что ты сейчас хочешь сказать?

СКОРИНА. Отец, перед ученым человеком нынче открываются большие возможности…

ЛУКА (перебивает). Трепать языком и пялиться на звезды.

СКОРИНА. Отец, вы не понимаете…

ЛУКА. Конечно, куда уж темному, забитому старику понять не по годам умудрённого сына! Отцовский удел – ковыряться в бычьих шкурах, а великий потомок будет считать звезды! (Матери.) Я знал, что твои бернардинцы не доведут до добра. Принеси вина!

МАТЬ (не трогается с места). Когда они научили его латыни – ты был счастлив.

ЛУКА. Был, был счастлив, потому что думал, старый дурак, что знание латыни поможет в наших торговых делах.

МАТЬ. В «твоих» торговых делах.

ЛУКА. Ах, вот так, значит! Моих?.. А чей хлеб едите, поспольство доброе? Чья каша на столе? Кто одел и обул вас, неблагодарные? Кто в жару и мороз тащится с товаром за тридевять земель, рискуя жизнью, через татей и мытни, чтобы привести в Полоцк несколько коп грошей? Будь она проклята, эта жизнь! Господи, святые угодники, почему я дожил до сего дня! Мать, принеси вина!

Братья переглядываются.

СКОРИНА. Краковский университет… Завтра нужно ехать, берут попутчиком…

ЛУКА (перебивает). Сколько?

СКОРИНА. Много.

ЛУКА (после раздумья). А ближе к дому не мог найти какую-нибудь бурсу, попроще?

ИВАН. В польской столице учится цвет Великого княжества Литовского.

ЛУКА. Вот именно, что – «цвет». А мы какой «цвет»? (Скорине.) Мы – не Сапеги, не Гольшанские, не Гедройцы, мы – вообще не шляхта. Я – Лука Скорина, не самый богатый купец из Полоцка.

ИВАН. Ягайло построил в Кракове дом для бедных студентов из Литвы и Руси…

ЛУКА. Не нужно читать мне лекцию, я знаю, что происходило век тому назад. Ягайло покойный ему поможет!.. На Ягайло одна надежда, не на отца же родного… Полоцк ему мал, он хочет в столицу! Мы здесь живём, потому что тут родился и умер мой отец. И мой дед, и мой прадед…

Чокаются, пьют, едят.

ИВАН (Скорине). Трудно тебе там будет, брат: чужая страна, чужой язык, чужие нравы.

ЛУКА. Ничего, обвыкнется. Денег много не дам, но голодать не будешь. Говоришь, дом для русинских студентов есть? И много там наших?

ИВАН. Говорят, около семидесяти земляков.

ЛУКА. Это славно… Славно… Значит, будет с кем по-нашему поговорить. Не всё же время – на латыни. Я пробовал – чуть язык не сломал: Faber est suae quisque fortunae! (Смеётся.)

МАТЬ. И что это значит?

ЛУКА. Не помню точно, что-то про жизнь.

СКОРИНА. «Каждый сам кузнец своей судьбы».

ЛУКА. Нет, латынь – не для нашего брата, русина. Удивляюсь тебе, сын, какое терпение!

МАТЬ. Спасибо братьям бернардинцам.

ЛУКА. Тьфу на них с тобой вместе!

ЛУКА. Опять же, будет с кем молитву православную прочесть. Наливай, мать!

МАТЬ. Не много будет? Расхрабрился, как молодой.

ЛУКА. Так не каждый день сын покидает дом родной. За славный город Полоцк! За древнюю землю славянскую! За веру православную!

СКОРИНА (негромко). За Франциска Скорину.

Отец и Скорина выпивают.

Молчание.

СКОРИНА (Ивану, тихо). Иван, решение принято. И лучше сейчас, лучше – по-честному. Не могу я обманывать отца.

ЛУКА (расслышал кое-что, посмеиваясь). Да-да, чти отца своего, как написано в священном писании.

ИВАН. Ты знаешь, что будет.

СКОРИНА. Знаю, но иначе – обман. (Отцу, громко.) Я сказал: за Франциска Скорину!

Молчание.

СКОРИНА. Так знай же, новоявленный Франциск Скорина, что денег ты от меня не получишь.

МАТЬ. Лука, побойся Бога!

ЛУКА (Матери). Сегодня решаю я! (Скорине.) Я тоже всё обдумал. (Помолчав.) Единственным наследником признаю Ивана. Всё движимое и недвижимое… Ну, и так далее, сами знаете, если такие ученые… (Садиться.)

МАТЬ. Господи, Лука, что ты творишь, он же сын, твой младший сын! И больше я тебе не рожу сыновей!

ЛУКА. Ничего не говори, просто налей вина.

СКОРИНА. Прости, отец.

Франциск быстро уходит.

МАТЬ. Лука, ты же – отец.

ЛУКА. Молчи. Я помню, что отец. А будет ли он помнить, что его отец – Лука Скорина, купец из славного города Полоцка, крещенный в православии?

МАТЬ Ты всегда желал ему лучшей доли, баловал больше Ивана…

ЛУКА (перебивает). Он выбрал свой путь, пусть уходит, куда глаза глядят.

МАТЬ. Лука!

ЛУКА. Я так решил, мать. Налей вина.

МАТЬ. Сам нальёшь. (Уходит.)

Молчание.

ЛУКА (Ивану). Помнишь, где я прячу от матери?

ИВАН. Я ей ничего не говорил, клянусь.

ЛУКА. Я не про то… Возьми оттуда… Не знаю сколько… Реши сам… Дай брату на дорогу… Только не говори, что от меня. От себя дай. (Иван уходит. Лука наливает себе вина.) Господи, хоть бы дожить… (Крестится. Пьёт.)

 

Познань. Тюрьма. (Весна 1532-го года от рождества Христова).

 

КАШТЕЛЯН. Матка Боска, Ченстоховска… Буг ми сьвядкем, как обрыдло вшистко… Начнем сначала… Указ короля Польши от 5 февраля 1532 года от рождества Христова. Совсем плохо стал видеть. (Подвигает поближе свечу, читает указ). «Когда мы недавно были в городе нашем Вильно, пожаловались нам Лазарь, сын, и Моисей, зять старого Моисея, иудея нашего варшавского, что славный умерший Иван Скорина, наш виленский гражданин, остался должен ему двести шесть коп грошей, а также заявили и привели доказательства, что доктор Франциск, его брат, взял себе всё добро, которое осталось после смерти Ивана».

СКОРИНА. Это навет. Имущество было поделено между…

КАШТЕЛЯН (перебивает). Ну что за манера прерывать должностное лицо при исполнении служебных обязанностей? Еще доктором искусств прикидывается! Чёрным по белому написано: «И привели доказательства». (Продолжает читать.) «Приказываем этому доктору Франциску заплатить им сумму в двести шесть коп грошей». (Скорине.) Значит, платить отказываемся?

СКОРИНА. Я ничего не должен этим иудеям.

КАШТЕЛЯН. Мне вшистко едно… Но если не должен, тогда эти жиды очень смелые господа, когда осмеливаются обращаться с фальшивой жалобой к самому королю! Вряд ли Сигизмунд простит, когда узнает, что его водят за нос какие-то варшавские иудеи.

СКОРИНА. К тому же, у меня совсем нет денег.

КАШТЕЛЯН. А вот это – не оспариваю. Именно так и утверждают эти Лазарь и… проклятая память… (Заглядывает в указ.) Вот, нашел – «Моисей, зять старого Моисея». Редкое имя, наверное потому и вылетает из головы. (Смеется.)

СКОРИНА. И что они утверждают?

КАШТЕЛЯН. Что они тут утверждают?.. (Ищет в указе.) Что они утверждают… Утверждают, что… (Читает.) «Доктор Франциск бежал из Вильно, переезжает из одного места в другое, бродяжничает и выплатить им названную сумму не хочет».

СКОРИНА. Я не бродяжничаю, я – путешествую.

КАШТЕЛЯН. Буг ми сьвядкем: все бродяги, которые мне попадались, именно так и говорят. Развелось путешественников! Никто не хочет работать, все только путешествуют!

СКОРИНА. Меня знают во многих королевских дворах Европы…

КАШТЕЛЯН (перебивает, заканчивает фразу). А также кабаках, трактирах и ночлежках.

СКОРИНА. Вельможный пан всё шутит. Я утверждаю: я – доктор медицины.

КАШТЕЛЯН. Да, да… Доктор, конечно доктор… Тут так и написано… (Читает.) «Всем и каждому из воевод, каштелянов, сановников, урядников и старост»… Это я уже читал, кажется… Вот нашел… «Приказываем вам, чтобы вы отыскали неотложное правосудие и использовали его по отношению к доктору Франциску Скорине, как к человеку беглому и имущему. И чтобы не освобождали его до тех пор, пока не удовлетворит их на сумму в двести шесть коп грошей». (Скорине.) Отдавать жидам долги будем?

СКОРИНА. Я ничего не должен.

КАШТЕЛЯН (сворачивает указ). Ну, сиди-сиди… Королевский указ придется выполнять. (Почти по-отечески.) Как кормят?

СКОРИНА. Как будто вы не знаете! – Плохо.

КАШТЕЛЯН. Все сейчас недоедают. Думаешь, если я – каштелян Познаньский, так у меня на столе каждый день на столе каплун с финиками? Как бы не так! Знаешь, как выросли цены? (Задумчиво, про себя.) Может, всё через этих моисеев и лазарей?.. Или война скоро?.. (Скорине.) Литвины твои не собираются часом с московитами воевать?

СКОРИНА. Побойтесь Бога, война закончилась десять лет назад.

КАШТЕЛЯН. Много ты понимаешь в военных делах! Это тебе не логика с риторикой, это война, доктор вольных искусств!

СКОРИНА. Свободных.

КАШТЕЛЯН. Да плевать. Война никогда не заканчивается. На время может затихнуть, но закончиться – никогда. Пока сильный сосед окончательно не сожрёт слабого. Через год-два снова попрёте на Москву, знаю я ваш нрав. Упрямый народец. Как и мы, Буг ми сьвядкем …

ГОЛОС. Пан Каштелян, куда дрова разгружать?

КАШТЕЛЯН. Матка Боска, Ченстоховска… Зима кончилась, тут и дрова подоспели! Очень вовремя! Всё сам, всё сам! (Кричит.) Куда-куда? – Прямо в приемную залу пана воеводы! Прямо под ноги пану воеводе и валите. А что не поместиться – за кресло ему свалите… За кровать… На голову мне, олухи царя небесного!

ГОЛОС. Ясно, пане каштеляне.

КАШТЕЛЯН. Уховай Божэ от этих болванов!.. (Молчание.) О чём мы говорили?

СКОРИНА. Про упрямый народ.

КАШТЕЛЯН. Про что?

СКОРИНА. Про литвинов.

КАШТЕЛЯН. А, ну да… Все упрямые… Как ты… Значит, доктор, говоришь? И где учился, Скоринич?

 

Краков. Корчма. (14 декабря 1506-го года от рождества Христова).

 

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Русины!

ХОР ГОЛОСОВ. Было!

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Литвины!

ХОР ГОЛОСОВ. Знаем!

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Земляки!

ХОР ГОЛОСОВ. Не забудем!!!

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Други!

ХОР ГОЛОСОВ. Мы, мы, мы!!!

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Выпьем за князя литовского, за короля польского, за Ягайло, за нашего великого…

ХОР ГОЛОСОВ. Земляка!!!

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Который даже на польском троне не забыл о прекрасной родине, земле литвинской, позаботился о студентах-земляках на сто лет вперед!

ХОР ГОЛОСОВ. За наш литвинский дом! За литвинское братство!

Пьют.

ЛИЦЕНЦИАТ МЕДИЦИНЫ (Корчмарю, тихо). Ох уж, эти литвины! Как они любят выдавать желаемое за действительное! Ну не был, не был Ягелло королем польским. Перешел в католичество, обвенчался с нашей тринадцатилетней королевой Ядвигой, так и король сразу?

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Что там бурчишь?

ЛИЦЕНЦИАТ МЕДИЦИНЫ. Говорю, дольше бы прожил ваш Ягелло, если бы не страсть слушать соловьев на сквозняках.

БАКАЛАВР (перебивает). За нашего друга и земляка, новоиспечённого бакалавра свободных искусств Франциска из славного города Полоцка!!!

СКОРИНА. Да что вы, в самом деле…

Чокаются, обнимаются, пьют.

КОРЧМАРЬ (недовольно бурчит, убирая грязную посуду). Понаехало тут… Праздники наши не соблюдают…

БАКАЛАВР (Скорине). Принимаю тебя, брат, в нищенский орден Краковских бакалавров!

Молчание.

ПРОХОЖИЙ (неизвестно как и когда оказавшийся рядом). Тогда – лечи!

СКОРИНА. Что?

ПРОХОЖИЙ. Учись. Стань врачом. Лечи людей.

СКОРИНА. Не могу.

ПРОХОЖИЙ. Почему?

СКОРИНА. Потому что нет денег… Потому что больше нет денег…

Молчание.

БАКАЛАВР (поднимается.) Выпьем за Луку Скорину, отца нашего друга Франциска, совсем немного не дожившего до этого светлого дня. Пусть светлая память о нем…

СКОРИНА (резко обрывает). Хватит слов. За отца!

Все встают. Пьют. Молчание.

КОРЧМАРЬ. Фляки нести, панове?

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Как же без фляков, корчмарь!

ДЕВКА (давно присоединившаяся к компании, но молчавшая до сих пор). Какой забавный язык. Отдельные слова понимаю, а про что речь – не пойму.

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК Они говорят на литвинском.

ДЕВКА. Как?

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. По-литвински.

БАКАЛАВР. По-русински.

ДЕВКА. Какие вы смешные. Сами не знаете, на каком языке говорите.

СКОРИНА. По-русски.

ДЕВКА. Красивый язык. Поговорите еще по-своему.

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Франциск, как тебе эта девка?

СКОРИНА. Пошел ты!

ДЕВКА. Что он сказал?

СКОРИНА. Он сказал, что ты ему нравишься.

ДЕВКА (улыбаясь Студенту). Скажи ему, что он мне – нет. Слишком молодой и глупый. А еще – наглый. Сразу видно, что семья с деньгами, а он – без мозгов. Зачем ему ваш университет?..

СКОРИНА. Знаешь, кто его дед, отец? Назвать фамилию? Обомлеешь.

ДЕВКА. Плевать на фамилию, если человек – пустой… Человек меряется не фамилией и не именем… Особенно в моём деле…

СТУДЕНТ-ЗЕМЛЯК. Вот, курва, кто ты такая, чтобы судить меня?

ДЕВКА (Скорине). Почитай мне молитву на своём языке.

СКОРИНА. Зачем тебе молитва?

ДЕВКА. Молитвы красиво звучат.

СКОРИНА. В корчме не место для молитвы.

ДЕВКА. Молитве – везде место. Разве Христос выбирал место для молитвы?

СКОРИНА. Ты права…

Долгое молчание.

ДЕВКА. Забыл?

Скорина уходит.

СЕКРЕТАРЬ. Старик Овидий, я, как и ты «Cum moriar, medium solvar et inter opus» – хочу, чтобы смерть застигла меня посреди трудов… На чём я остановился?.. Имена присутствовавших докторов… (Пишет, проговаривая вслух.) Достопочтейнейший – а какой же у нас еще может быть! – Варфоломей де Санкто Вито… Магистр Иероним Марипетро… Антоний де Сонтино… Христофор а Лигоранте… Езус Мария, сколько у нас докторов! А люди мрут, как мухи… (Отбрасывает перо.) Двух дукатов пожалел, жлоб русинский… (Перечитывает запись.) Чей он, сказал, секретарь?.. Забыл… Езус Мария, заморочили голову своей латынь, забыл… А-а-а, всё равно никто перечитывать не станет, напишу: секретарь короля… Дации, например. Найдут – пусть голову ломают, где это и кто это. Двух дукатов пожалел! А мне вот чернил не жалко… (Окунает перо в чернила.)

 

Познань. Тюрьма. (Весна 1532-го года от рождества Христова).

КАШТЕЛЯН. Давненько я тобой не занимался, Франтишек Скоринич. Дела, дела, понимаешь: за одним проследить, другого наградить, третьего выпороть. За всем нужен глаз да глаз. Народец-то ленивый пошёл. Холопы норовят улизнуть от работы, а шляхта – каштеляном прикрыться…

СКОРИНА. Я достаточно наслушался о ваших заботах.

КАШТЕЛЯН. Чего такой злой?

СКОРИНА. Май на дворе, я сижу здесь третий месяц. И дело никуда не сдвинулось за это время.

КАШТЕЛЯН. Значит, серьезное дело, раз никуда не двигается. (Вдруг сменив тон на серьезный). Может, не в грошах дело-то, а?

СКОРИНА. На что вы намекаете?

КАШТЕЛЯН. Может, и жиды эти – только прикрытие?.. Может, и нет никакого Моисея с Лазарем на белом свете?.. Никто не отменял полувековой давности декрет варшавского герцога Болеслава Мазовецкого, запретивший всем некатоликам селиться и заниматься торговой деятельностью в Варшаве? А пять лет назад запрет распространен и на предместья Варшавы! Тебе не кажется всё это странным, сиделец Франтишек?.. Или Францискус?.. Или Франциск?

СКОРИНА. Вам что-то стало известно, господин каштелян? У вас есть новости.

КАШТЕЛЯН. Допустим, есть.

СКОРИНА. Плохие?

КАШТЕЛЯН. Есть плохие, есть хорошие. С каких начать?

СКОРИНА. Говорите же скорей, перестаньте играть со мной.

КАШТЕЛЯН. Это я с тобой играю? У меня иное ощущение складывается. Что-то всё больше хлопот мне с этим делом, всё больше странной возни вокруг твоей персоны, то ли купец, то ли…

СКОРИНА. Доктор! Доктор!

КАШТЕЛЯН. Да в этом я уже убедился, не горячись.

СКОРИНА. Вы запросили подтверждающие грамоты?

КАШТЕЛЯН. Они сами к тебе прибыли.

СКОРИНА. Не понимаю.

КАШТЕЛЯН. Ладно… Начнём с хорошей новости. Три дня тому в Познань прибыл Роман Скорина, сын и наследник умершего Ивана Скорины. Пришел лично в нашу резиденцию, в присутствии радцев и войта заступался за тебя. Племянник твой хоть и молодой, но весьма деятельный.

СКОРИНА. Роман привез грамоты?

КАШТЕЛЯН. И много прочих документов. Утверждает, что требования варшавских иудеев не обоснованы и не подтверждены долговыми расписками. Поскольку жалеет невиновного дядю и сочувствует судьбе несчастного, прибыл сюда в Познань из Гданьска, чтобы быть твоим посредником. Утверждает, что достаточно имущий, чтобы ответить на все долговые претензии. Хочет вступить в судебное дело против иудеев.

СКОРИНА. Роман, Господи, Роман… Я свободен?

КАШТЕЛЯН (выдержав паузу). А теперь – плохая новость. (Разворачивает указ, читает.)

Почтенным бурмистру и радцам города нашего Познани. Мы одобряем старание, которое вы проявили при исполнении нашего указа. Поручаем вам, чтобы вы осуществили надлежащее и неотложное правосудие и не освобождали до тех пор этого доктора Франциска, пока над ним там же на месте не свершится правосудие, и иначе не делайте. Сигизмунд, божьей милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий и прочее, прочее, прочее… 2 мая 1532 года. (Сворачивает указ.) Вчера. Очень быстро доставили указ из Кракова, удивительно быстро… Чего с тобой так носятся? Хочешь выпить? (Достаёт флягу.)

СКОРИНА. Я бы предпочёл поесть.

КАШТЕЛЯН. Поесть нечего, я тебе говорил – времена трудные. Ну, нех жие нам! (Отхлёбывает что-то крепкое из фляги.) Хороша! Не будешь? – Ну, как знаешь… (Делает большой глоток.) Очень хороша… Моё дело маленькое: приказали – выполнять! Чего мне рассуждать, я человек служивый. Но твоё дело мне сразу не понравилось. Да выпей ты, не отравлено.

Молчание.

МАРТИН (Еське). Понял, Еська!

ЕСЬКА. Красиво пан говорит. Но ничего не понятно. Как у попа в церкви.

Иван и Мартин смеются.

МАРТИН (переглянувшись с Иваном). Говорят, ты начал переводить Псалтырь на наш язык?

СКОРИНА. (Ивану с укором). Ты?

ИВАН. Брат, Мартин – твой верный друг. Чего ты опасаешься?

Молчание.

СКОРИНА. Я не так смел, как Ян Гус.

МАРТИН. Здесь тебя никто не потащит на костер.

СКОРИНА. Друзья, я для себя еще многого не решил. Думаю, не стоит говорить об этом.

МАРТИН. А может быть – самое время?

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ.

Вильно. Сад Онковых. (Осень 1514-го года от рождества Христова).

 

Молчание.

ЮРИЙ ОДВЕРНИК. Иван больше похож на отца.

Молчание.

ЯКУБ БАБИЧ. Господа, приступайте к делу.

СКОРИНА. Кто вы?

МАРТИН. Франциск, позволь представить тебе моего отца – Богдан Онков.

БОГДАН ОНКОВ. По лицу читаю: доктор Франциск ожидал чего-то другого. Святой инквизиции? Она не добралась до Вильно, слава Богу. Садитесь, господа. Стол большой, в моём доме всегда рады гостям. Простите, что накрыли в саду, а из прислуги оставлен только этот недалекий малый. (Кивает на Еську.) Сегодня нам не нужны лишние уши. Еська, неси, что там бабы наготовили.

Долгое молчание.

ЮРИЙ ОДВЕРНИК. Удивлены? Кажется, наши цели совпадают.

МАРТИН. Франциск, разве не ты столько раз с болью говорил о судьбе нашего языка и веры?

ЯКУБ БАБИЧ. Мы – государственные люди, мы обязаны думать о судьбе нашей страны. У нас кровавая история и туманное будущее. Уния с Польшей, это, конечно, хорошо на первых порах… Это ограждает нас от нападок с Востока. Но не защитит впоследствии от претензий польской короны. Даже тысячелетняя Византия пала, куда уж нам! Приходится держать ухо востро с нашими заботливыми соседями, чтобы сохранить свою веру и язык. Ляхи никогда не оставят свои попытки окатоличить весь мир. Польский костел очень агрессивен на наших землях…

БОГДАН ОНКОВ. Скоро уж два года, как идет война с Московией. В сентябре московские войска взяли Смоленск. Это тяжелейшее поражение. И думаете, Василий III на этом остановится? Гетман Константин Острожский одержал победу под Оршей и двинул наши войска под Смоленск, но никто не знает, чем закончится этот поход и сколько продлиться война.

ЯКУБ БАБИЧ. Москва после падения Византии объявила себя третьим Римом, огнём и мечом присоединяет земли Киевской Руси. Нашу родину рвут на части. Идет очередной раздел славянских земель… Хотя зачем я читаю лекцию дважды доктору?.. Вы всё понимаете, Франциск Скорина. Ведь вы не забывали в Европе о делах родины.

СКОРИНА. Я старался следить за ходом войны. Но падение Смоленска для меня – худая новость.

ИВАН. Прости, сам только сейчас узнал об этом.

БОГДАН ОНКОВ. И попрошу не распространяться на этот счет. Мы не торопимся извещать об этом из политических соображений. Возможно, Острожский сможет отбить Смоленск.

ЯКУБ БАБИЧ. К сожалению, у него нет артиллерии, а штурмовать крепостные стены без пушек… Дай ему Бог везения!

БОГДАН ОНКОВ. Доктор Франциск, мы слышали ваши страстные слова. Они вдохновляют нас. Мы – в одной лодке. Нужно плыть дальше.

ЯКУБ БАБИЧ. Нам нужен Статус Великого княжества Литовского. Верю, что скоро он будет составлен, работа уже началась. Но в первую очередь – нужна наша Библия. Чехи уже сделали великое дело, оно читают слово Божие на родном языке. Мы пойдем их путем. Мы обязаны дать слово божье литвинам! Мы чтим великих Кирилла и Мефодия, давших славянам кириллицу и переводы священных текстов, но – повторяю – нам нужна своя Библия. Вы понимаете нас, доктор Франциск?..

ИВАН. Брат, ты же знаешь, что православных – большинство на литовских землях.

СКОРИНА. Православный митрополит поддерживает ваш замысел?

ЯКУБ БАБИЧ. Мы занимаемся политикой, а он пусть занимается делами духовными. Кроме того, рано или поздно уния между католиками и православными будет заключена.

Тяжелое молчание.

БОГДАН ОНКОВ. Мы верно расслышали: вы начали работу над переводом Псалтыри?

СКОРИНА (немного помолчав). Более того… Закончил… Сейчас перевожу книги Моисеевы.

Все напряглись и затихли.

БОГДАН ОНКОВ. Условие? Вы будете обеспечены всем, какое может быть условие?

СКОРИНА. Печатать русскую Библию нужно в Европе.

БОГДАН ОНКОВ. Почему? Мы создадим в Вильно все условия. Мой дом – в вашем распоряжении.

МАРТИН. Соглашайся, это прекрасный вариант.

БОГДАН ОНКОВ. Уверен, что господин Якуб Бабич также будет не прочь отвести часть особняка под типографию.

СКОРИНА. Я польщен вашим гостеприимством, но в Европе все задуманное будет намного проще воплотить в жизнь. Там есть мастера-гравёры, там есть более чем полувековой опыт книгопечатания, там есть – простите, господа, за прямолинейность – куда большая свобода.

ИВАН. Франциск!..

БОГДАН ОНКОВ (помолчав). Дерзко, конечно, с вашей стороны, доктор… Пропустим мимо ушей, ведь наша общая цель – именно свобода, пусть её и не хватает сегодня, как вам кажется, нашей родине… (Помолчав.) Что скажет «золотой мешок»?

ЮРИЙ ОДВЕРНИК. Конечно, это удорожит дело, но ведь замысел не только политический, но и коммерческий… Я готов рискнуть.

ИВАН. Я тоже готов вложиться в дело. Хотя не с моим кошельком тягаться с господами…

БОГДАН ОНКОВ. Дело дорогостоящее, любая копейка не будет лишней. (Скорине.) Европа большая. Куда?

МАРТИН. Сейчас лучшие мастера – в Венеции. Не зря чешская Библия напечатана именно там.

СКОРИНА. Нужно ехать в столицу Богемии, Прагу.

БОГДАН ОНКОВ. Вот, тянет вас к еретикам-гусистам. (Помолчав.) Ладно, Бог вам судья… Отправляйтесь в свою Прагу. Надеюсь, в вопросе книгопечатания мы обгоним московитов.

ИВАН. Брат, мы станем богаты, ты станешь богат. Ты ведь этого хотел, ты ведь ради этого уехал из отцовского дома!

СКОРИНА. Уже не помню, Иван…

 

Прага. Типография. (6 августа 1517-го года от рождества Христова).

 

ЮРИЙ ОДВЕРНИК (держит в руках свежеотпечатанную книгу). Никогда не думал, что мне будет нравиться запах свежей краски.

ПЕЧАТНИК. Мы привыкшие, нам не пахнет.

СКОРИНА. Как я рад, что вы приехали.

ЮРИЙ ОДВЕРНИК (читает предисловие). «Людем простым посполитым к пожитку и ко розмножению добрых обычаев». Дай-то Бог, дай-то Бог…

ИВАН. Позвольте. (Берет книгу у Одверника). Тяжелая.

СКОРИНА. И далась тяжело. Всё-таки, первый опыт.

ИВАН. Сколько листов?

ПЕЧАТНИК. Сто сорок два.

ЮРИЙ ОДВЕРНИК. Большое дело сдвинули.

СКОРИНА. Только сдвинули. Сколько трудов впереди!

ПЕЧАТНИК. Печать пока одноцветная, двуцветную не осилили.

СКОРИНА. Заставки, виньетки, инициалы – всё наше. И особая гордость – две гравюры.

МАРТИН. Царя Давида на титульном листе вижу. Где еще?...

СКОРИНА. Ищи «Песни Моисеевы».

МАРТИН. Нашел… Древо рода Христова, насколько вижу.

ПЕЧАТНИК. В других типографиях, правда, станки получше и граверы помастеровитей. Техника наших гравюр несколько грубовата.

СКОРИНА. Зато самый лучший переплетчик в Европе – ты, Петр.

ПЕЧАТНИК. Стараюсь, доктор, стараюсь.

СКОРИНА. Ничего, Бог даст, хороших граверов пригласим.

ЮРИЙ ОДВЕРНИК. Главное – начало. Будет наша Библия с лучшими гравюрами.

ИВАН (читает последнюю страницу). «Скончалася Псалътырь сия з божиею помощью повелением и працею избранного мужа в лекарских науках доктора Франциска, Скоринина сына с Полоцка, у старом месте Празском лета по божьем нарожению тысещного пятьсотого и семогонадесеть, месеца августа, дъня шестаго». (Одвернику.) Первый тираж мы завтра же увезем в Литву. Эта книга принесет целое состояние. (Скорине). Если бы отец восстал из гроба, он бы обнял тебя.

СКОРИНА. Я – в неоплатном долгу перед ним, многим, очень многим обязан ему. Пусть он услышит меня на небесах.

ИВАН (обнимает брата). Он слышит тебя, Франциск. И гордится тобой.

ФРАНТИСКА. Разреши мне поцеловать тебя, Франциск. (Целует.)

ИСААК (бурчит в углу, глядя на поцелуй). Что твориться на свете, что твориться! Совсем стыд люди потеряли.

ИВАН (отводит Скорину в сторону). Где ты нашел этого иудея?

СКОРИНА. Как-то сам прибился. Иудеям несладко живется в этом городе.

ПЕЧАТНИК. Выгоняет их магистрат то из Нового места, то из Старого.

СКОРИНА. Всё выселить норовят из Праги. Метки еврейские заставляют носить.

ИВАН. А что он у тебя делает?

СКОРИНА. Исаак? Помогает с переводом. Он грамотный. Без него бы я никогда не разобрался в еврейских буквах. Их всего 22-е, а столько мороки! Без знания Торы сложно докопаться до истины. Всё-таки, переводы семидесяти толковников септуагинты грешат неточностями.

ЮРИЙ ОДВЕРНИК. Господа первопечатники, я всегда вожу с собой бочонок литовского питного мёда. Сегодня он очень к сроку!

СКОРИНА. Мы здесь совсем отвыкли от родны