Мисс Аделаида Эдисон — Джулиет

1 марта 1946 года

 

Дорогая мисс Эштон!

Простите мои дурные манеры — решилась обратиться к Вам, не будучи представлена, однако это мой долг. Я узнала от Доуси Адамса, что Вам поручено написать статью для литературного приложения «Таймс» о значимости чтения и что в ней Вы намерены упомянуть гернсийский клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков.

Нелепая затея.

Возможно, Вы измените решение, узнав, что основательница клуба Элизабет Маккенна не является коренной жительницей острова, и все ее потуги на утонченность — лишь пыль в глаза. Она обыкновенная выскочка, служанка из лондонского дома сэра Эмброуза Айверса, члена К.А. (Королевской академии). Вы наверняка о нем слышали, довольно известный портретист. Я, правда, никогда не понимала, в чём его заслуги. Портрет графини Ламбет в образе Боадицеи, стегающей коней, по-моему. непростительная вольность. Но, так или иначе, Элизабет Маккенна, с позволения сказать, дочь его экономки.

Пока мать вытирала пыль, сэр Эмброуз разрешал Элизабет болтаться без дела по мастерской, а в школе продержал много дольше, чем положено ребёнку её положения. Экономка умерла, когда девочке было четырнадцать. И как думаете, её отослали в соответствующее заведение, чтобы обучить подходящей профессии? Ничего подобного. Сэр Эмброуз оставил сироту в своем доме в Челси и к тому же внёс в список кандидатов на стипендию школы изящных искусств «Слейд».

Заметьте: сэр Эмброуз не являлся отцом девочки — его наклонности слишком хорошо известны, чтобы безусловно отмести это предположение, — но он обожал ее так, что невольно поощрял Элизабет в главном грехе, гордыне. Упадок нравственности — бич нашего времени, и Элизабет Маккенна — его воплощение.

Сэр Эмброуз владел домом на Гернси, на вершине утёса около Ля Буви. Он и экономка с девочкой проводили там каждое лето. Элизабет, дикарка, даже по воскресеньям носилась по острову растрёпанная. Никаких домашних обязанностей, перчаток, ботинок, чулок. Ходила в море рыбачить с простыми мужчинами. Шпионила за порядочными людьми в телескоп. Стыд и позор.

Когда сэр Эмброуз понял, что войны не миновать, то отправил Элизабет закрывать гернсийский дом. Что же, она поплатилась за его неорганизованность: пока заколачивала ставни, немцы высадились к ней на порог. Тем не менее она решила остаться на острове, но дальнейшие события (недостойные, с моей точки зрения, упоминания) показали, что она отнюдь не та самоотверженная героиня, какой ее числят.

Так называемый литературный клуб — и вовсе скандал. На Гернси есть люди достойного воспитания и культуры, однако они никогда не стали бы участвовать в этом балагане (даже по приглашению). В клубе лишь два приличных человека — Эбен Рамси и Амелия Моджери. Но прочие! Старьевщик, психиатр (неудачник и пьяница), свиновод-заика, лакей, представляющийся лордом, плюс Изола Прибби, колдунья (она сама призналась, что изготавливает и продаёт зелья). И еще пара-тройка личностей подобного сорта. Можете вообразить их «книжные вечера».

Вам не следует писать об этих людях. Бог знает, каковы их литературные пристрастия!

С уважением и глубокой христианской озабоченностью,

Аделаида Эдисон (мисс)

 

Марк — Джулиет

Март, 2-е, 1946

 

Дорогая Джулиет!

Только что отобрал у музыкального критика билеты в оперу. «Ковент-Гарден». в восемь. Пойдёшь?

Твой Марк.

 

Джулиет — Марку

 

Дорогой Марк!

Сегодня?

Джулиет

 

Марк — Джулиет

 

Да!

М.

 

Джулиет — Марку

 

Отлично! Жаль, конечно, критика. Эти билеты редки, как куриные зубы.

Джулиет

 

Марк — Джулиет

 

Критик обойдется стоячими местами. Напишет, как опера вдохновляет бедняков и т. д. и т. п.

Заеду за тобой в семь.

М.

 

Джулиет — Эбену

3 марта 1946 года

 

М-ру Эбену Рамси

Лепомье

Кале-лейн

Сент-Мартинс. Гернси

 

Дорогой мистер Рамси!

Очень благодарна, что Вы поделились со мной воспоминаниями о немецкой оккупации. В конце войны я тоже обещала себе, что больше никогда не буду о ней говорить. Я жила ею шесть лет и мечтала занять мысли чем-то — чем угодно — другим. Но это все равно что мечтать превратиться в другого человека. Война — часть нашей жизни, никуда не денешься.

Я рада, что Ваш внук Илай вернулся. Он живет с Вами или с родителями? Вы совсем ничего о нем не знали во время оккупации? И еще: все ли гернсийские дети вернулись одновременно? Какое счастье, если да!

Не хочется одолевать Вас вопросами, но если не трудно, ответьте на несколько. Мне известно, что Вы — участник ужина с жареной свиньей, который послужил причиной создания клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Но откуда у миссис Моджери вообще взялась свинья? Как можно спрятать такое большое животное?

И до чего храбро перед лицом опасности повела себя Элизабет Маккенна! Потрясающая находчивость, переполняющая меня беспомощным восхищением. Вы все, должно быть, очень беспокоитесь: прошли месяцы, а от нее ни слова. И не теряйте надежду! Я знаю от друзей, что Европа сейчас — большой разворошенный улей, тысячи и тысячи людей не могут добраться до дома. Один мой старый и добрый друг, которого в 1943 году сбили в Бирме, в прошлом месяце неожиданно объявился в Австралии — не в лучшем виде, но живой, а главное, рассчитывающий таким остаться.

Еще раз спасибо за письмо.

Искренне Ваша Джулиет Эштон

 

Кловис Фосси — Джулиет

4 марта 1946 года

 

Дорогая мисс!

Вначале я не хотел ходить на книжные заседания. У меня на ферме полно работы, так зачем тратить время на истории о придуманных людях — как они обделывают свои придуманные дела.

Но в 1942 году я начал ухаживать за вдовой Хьюбер. Мы ходили гулять, и она всегда шла на пару шагов впереди и даже не разрешала взять ее за руку. А Ральфу Марчу разрешала, и я понимал, что мои ухаживания ей неинтересны.

Ральф жуткое трепло, когда выпьет, и он на всю таверну заявил: «Женщины любят стихи. Шепни им на ушко изящное словечко, и они тают — растекаются лужицей по траве». Некрасиво так говорить о дамах. Я сразу понял, что в отличие от меня, вдова Хьюбер ему нужна не сама по себе, а ради коровьего пастбища. И подумал — она хочет рифм? Она их получит.

Пошел в книжный к мистеру Фоксу, попросил любовных стихов. У него тогда книжек мало осталось: народ покупал на растопку. Когда он узнал, то закрыл магазин навсегда. Короче, выдал он мне какого-то Катулла. Был такой римлянин. Он знаете что писал в своих сочинениях? Я бы в жизни такого не сказал приличной женщине.

Он желал одну даму, Лесбию, а та согласилась было разделить с ним ложе, а потом отвергла. Не удивляюсь — не понравилось ему, видите ли, что она гладила своего коричневого воробушка. Приревновал к птахе. Побрел домой и ну писать, как ему тоскливо на это глядеть. Ужасно разобиделся, а после вообще разлюбил женщин и писал про них стихами всякие гадости.

К тому же он был жадюга. Одна падшая женщина попросила у него денег за услуги, так он ее, бедную, припечатал:

 

В уме ли жалкая шлюха, что просит

Тысячу моих сестерций?

Девица с ужасным носом?

О вы, кому девка не безразлична,

Зовите друзей и врачей;

Уродка сошла с ума.

Думает, что красива.

 

Это называется про любовь? Я так и сказал другу Эбену: с рождения столько злобы не видал. А он говорит: ты не тех поэтов читаешь. Отвел к себе в коттедж и дал книжку, стихи Уилфреда Оуэна [13]. Тот был офицером в Первую мировую, знал, что к чему, и вещи называл своими именами. Я тоже воевал под Пасченделом и видел все то же самое, но никогда не сумел бы сам так написать.

После всего этого я решил: в поэзии что-то есть. Начал ходить на заседания и очень рад, не то так и не прочел бы Уильяма Вордсворта. Многие его стихи я выучил наизусть.

И я добился руки вдовы Хьюбер — моей Нэнси. Однажды вечером повел ее гулять на утес и говорю: «Глянь-ка, Нэнси, блестящий свод небес уж волны озарил! Всевышний восстает». Она разрешила себя поцеловать. Теперь она моя жена.

Искренне Ваш Кловис Фосси

Р.S. На прошлой неделе миссис Моджери дала мне книгу «Оксфордский выпуск современной поэзии, 1892–1935 годы». Подбирал стихи некто Йетс [14]. Лучше б его до этого не допускали. Кто он вообще такой — и что понимает в поэзии. Я перерыл всю книжку, а Уилфреда Оуэна и Зигфрида Сэссуна не нашел. И знаете почему? Потому что мистер Йетс заявил: «Я специально не включил в сборник стихи о Первой мировой войне. У меня они вызывают отторжение: пассивное страдание — не тема для поэзии».

Пассивное? У меня чуть удар не случился. Он что, больной? Лейтенант Оуэн писал: «По тем, умирает как скотина, — лишь пушек похоронный перезвон». Что тут пассивного, я вас спрашиваю? Именно так мы и умирали. Своими глазами видел. Поэтому говорю: к черту вас, мистер Йетс.

Искренне Ваш Кловис

 

Эбен — Джулиет

10 марта 1946 года

 

Дорогая мисс Эштон!

Спасибо за письмо и за то, что интересуетесь моим внуком Илаем. Он — сын моей дочери Джейн. Она вместе со своим новорожденным ребенком умерла в больнице в день, когда нас бомбили немцы, 28 июня 1940 года. Отца Илая убили в Северной Африке в 1942 году, и сейчас мальчик живет со мной.

Илая увезли с Гернси 20 июня вместе с тысячами малышей и школьников, их эвакуировали в Англию. Мы знали, что немцы на подходе, и Джейн очень за него беспокоилась. Доктор не пустил Джейн с ним, ей пора было родить.

О детях мы ничего не знали целых полгода. Затем я получил открытку из Красного Креста с известием, что Илай жив-здоров, но ни слова про то, где он находится. Мы понятия не имели, куда отправили деток, но молились, чтобы в большие города. Не скоро сумел я послать весточку в ответ, но мне, признаться, и не хотелось. Как сказать мальчику, что его мать с малышом умерли? Страшно было представить, каково будет Илаю читать эти холодные слова на обороте открытки. Но куда деваться, пришлось. И потом еще раз — об отце.

Илай вернулся только после войны — всех детей прислали одновременно. Вот у нас был праздник! Лучше дня, когда британские войска освободили Гернси. Илай первый сошел по трапу — такие ножищи отрастил за пять лет, — и я его так к себе прижал, думал, в жизни не отпущу, но Изола меня легонечко оттолкнула, чтобы самой обнять.

Я благодарен Господу за то, что мой внук жил в фермерской семье в Йоркшире. С ним там очень хорошо обращались. Илай привез письмо — там рассказано, как он рос, обо всем, что прошло мимо меня. Как учился, как помогал по хозяйству, как мужественно прочитывал мои открытки.

Он вместе со мной ловит рыбу, ухаживает за коровой и садом, но больше всего любит резать по дереву — мы с Доуси его учим. На прошлой неделе Илай сделал красивую змею из куска перил (правда, по-моему, это балка из амбара Доуси). Когда я спросил, Доуси лишь улыбнулся, но ведь у нас на острове не сыщешь и обломка ненужной веточки. Мы перерубили на дрова практически все деревья — и лестницы, и мебель тоже — когда уголь с парафином кончились. Мы с Илаем скоро посадим деревья на моем участке, но они пока еще вырастут. А мы уже сейчас скучаем по листве и тени.

Теперь расскажу про жареную свинью. С домашними животными при немцах приходилось сложно. Свиньи, коровы были на строгом счету. Гернси вменили в обязанность кормить немецкие войска, расквартированные у нас и во Франции. А мы могли рассчитывать лишь на то, что останется, — если останется.

Немчура обожала бухгалтерию! Учитывали каждый надоенный галлон молока, каждый мешок муки, взвешивали сливки. Курами сначала не интересовались, но когда еды стало мало, то приказали забивать старых кур и кормить ими молодых несушек, чтобы те продолжали нести яйца.

Мы, рыбаки, отдавали им большую часть улова. Они поджидали лодки в порту и отбирали свое, положенное.

В самом начале оккупации многие бежали с острова в Англию на рыбацких лодках. Одни тогда утонули, другие добрались. Так вот. немцы ввели новое правило: тех, у кого есть родственники в Англии, к рыбной ловле не допускать — как бы не удрали. А Илай был в Англии, вот мне пришлось сдавать лодку внаем. Сам же я работал в теплице у мистера Прайвота и мало-помалу научился ухаживать за растениями. Господи, как же я скучал по лодке и морю!

Особо много суеты было вокруг мяса, немцы не хотели, чтобы оно попадало на черный рынок вместо тарелок их солдат. Когда свинья поросилась, немецкий сельхозофицер приходил на ферму, пересчитывал поросят, делал пометку в книге и выдавал на каждого свидетельство о рождении. Про свиней, издохших по естественным причинам, тоже полагалось сообщать. Опять же приходил офицер, осматривал тушу, выдавал свидетельство о смерти.

Они могли нагрянуть без предупреждения, и горе, если число живых свиней на вашей ферме не соответствовало их записям. На одну свинку меньше — штраф. А в следующий раз вообще могли арестовать и посадить в тюрьму в Сент-Питер-Порте. Если не хватало нескольких свиней, это означало, что ты торгуешь на черном рынке, и тебя отправляли на принудительные работы в Германию. С немцами никогда не знаешь, с какой стороны ждать удара, очень вздорные люди.

Поначалу, впрочем, обмануть сельхозофицера, придержать свинку для себя, было довольно просто. Послушайте, как это сделала Амелия.

Сдохла больная свинья Уилла Тисби. Сельхозофицер выдал справку о смерти и удалился Уилл не закопал свинью, а помчался через лес с тушей и отдал ее Амелии Моджери. Та спрятала собственную здоровую свинью и вызвала сельхозофицера: «Приходите, у меня умерла свинья».

Офицер мигом явился. Видит — свинья вверх копытами. Разумеется, он не узнал ее, занес в реестр и ушел.

Амелия переправила тушу еще кое-кому; следующий день тот проделал такой же трюк. И тому подобное, пока туша не подпортилась. Наконец немцы сообразили, что их обманывают, и начали при рождении ставить клейма на поросят и телят. Передавать друг другу туши стало невозможно.

Но ту живую, жирную, здоровую свинью, которую припрятала Амелия, оставалось только тихо пустить на убой. Тихо — потому что недалеко от фермы Амелии стояла немецкая батарея, солдаты непременно сбежались бы на визг. Нам нужен был Доуси.

Свиньи всегда тянулись к нему. Он какзайдёт в свинарник, так они сразу сбегаются, подставляют спинки: почеши. А с любым другим поднимают гвалт — визжат, хрюкают, толкаются. Доуси умеет их успокаивать и знает место на шее, куда надо быстро ткнуть ножом. Свинья даже пискнуть не успевает, заваливается на расстеленную по земле тряпку — и все.

Я как-то сказал Доуси, они, дескать, только глаза на тебя поднимают удивленно, а он ответил: нет, свиньи умные и прекрасно чувствуют предательство. Не приукрашивай, мол, действительность.

Из свиньи получилось чудесное жаркое с луком и картошкой. Мы по тем временам и забыли, каково это, туго набить брюхо, и тут же поплатились за удовольствие. Шторы у Амелии были задёрнуты, чтоб не видеть немецкой батареи, и к тому же еда, друзья за столом — казалось, в жизни нет ничего плохого.

Вы правы: Элизабет очень храбрая. Всегда была. Она появилась на Гернси маленькой девочкой: приехала из Лондона с матерью и сэром Эмброузом Айверсом. В первое же лето познакомилась с моей Джейн — обеим было по десять, — и с тех пор они стали не разлей вода.

Весной 1940-го Элизабет приехала закрывать дом сэра Эмброуза и задержалась на острове из-из Джейн. Та прихварывала с тех пор, как Джон в декабре 1939-го ушел в армию, и мы боялись, что она не сумеет вьгносить ребенка. Доктор Мартин велел лежать в постели, а Элизабет осталась смотреть за ней и за Илаем. Тот обожал играть с Элизабет.

Они, конечно, запросто могли разломать мебель, но как же веселились! Я как-то пришел звать их на ужин, а они валяются на груде подушек под лестницей и хохочут во все горло! Отполировали до блеска прекрасные дубовые перила и скатывались по ним целых три этажа.

Именно Элизабет сделала все необходимое, чтобы Илая взяли на эвакуационный корабль. После прихода кораблей на сборы дали одни сутки. Элизабет крутилась как юла, стирала, зашивала одежду Илая, втолковывала ему, почему нельзя взять с собой любимого кролика. Когда мы повели его к школе, Джейн отвернулась, чтобы он не увидел ее слез, но Элизабет взяла за руку и бодро объявила: «Сегодня отличный день для морского путешествия».

Но даже после этого Элизабет не уехала, остальные только и мечтали убраться с острова. «Нет, — сказала она. — Вот Джейн родит, поправится, тогда мы втроем поедем в Лондон. Найдём Илая, заберем к себе…»

При всех достоинствах Элизабет страшно упряма. Бывало, вздернет подбородок, и ясно: спорить бесполезно. Вот и с отъездом так же. В Шербуре французы жгли танкеры с топливом, чтоб те не достались немцам, и даже от нас было видно дым, — и все равно она отказалась ехать без Джейн и младенца. Думаю, сэр Эмброз обещал прийти за ними в Сент-Питер-Порт с кем-нибудь из друзей, у кого есть яхта, и забрать до прихода немцев. По правде говоря, я рад, что она не уехала. Она была со мной в больнице, когда моя дочка с ребеночком умирали. Сидела и крепко держала Джейн за руку.

После смерти Джейн мы с Элизабет стояли коридоре онемевшие и смотрели в окно. Тогда и увидели низко в воздухе семь немецких самолётов на подлете к гавани. Думали, это очередная разведывательная вылазка, а они начали сбрасывать бомбы — те валились с неба как брёвна. Мы молчали, но я знал, что у нас обоих в голове. Илай в безопасности.

Элизабет была со мной и Джейн в трудное время, и потом тоже. Я ей помочь не смог, но от души благодарю Господа, что ее дочка, Кит, сейчас с нами и с нею все хорошо. Постоянно молюсь, чтоб Элизабет скорее вернулась домой.

Приятно узнать о Вашем друге, который нашёлся в Австралии. Надеюсь, Вы еще напишете нам с Доуси. Он радуется Вашим письмам не меньше моего.

Искренне Ваш Эбен Рамси

 

Доуси — Джулиет

12 марта 1946 года

 

Дорогая мисс Эштон!

Рад, что вам понравились белые лилии.

Что до мыла: к середине оккупации его стало очень мало, на семью выдавали брусок в месяц, и то из какой-то французской глины. Мыло тонуло в ванне, как дохлая мышь, и не пенилось — непонятно было, моет оно или нет.

Соблюдать чистоту получалось плохо, все привыкли ходить грязными, в грязной одежде. Нам выдавали мыльный порошок для посуды и одежды, совсем по чуть-чуть, смешное количество. Порошок тоже не пенился. Некоторые дамы, в том числе миссис Дилвин, очень от этого страдали. До войны она одевалась в Париже, а деликатные ткани приходят в негодность быстрее обыкновенных.

Однажды у мистера Скоупа пала от мастита свинья. Съесть ее они не решились, и мистер Скоуп предложил мне тушу. Я вспомнил, мать варила из свиного жира мыло, и решил попробовать. Получилось нечто вроде замороженной воды от мытья посуды, а по запаху того хуже. Я растопил варево обратно и начал сначала. Букер, который пришел помочь, предложил добавить для цвета паприку, а для запаха — корицу. Амелия дала понемножку того и другого.

Когда мыло застыло, мы нарезали его кружочками с помощью бисквитных формочек Амелии. Я упаковал кусочки в вафельную ткань, а Элизабет перевязала бантиками из красной пряжи. На следующем заседании клуба мы раздали мыло в подарок дамам. И сами неделю-другую выглядели прилично.

Я сейчас по нескольку дней в неделю работаю на каменоломне, а еще в порту. Изола объявила, что у меня усталый вид, и дала бальзам от боли в мышцах, называется «Пальчики ангела» У неё есть сироп от кашля «Льдышки дьявола», так я молюсь, чтобы он мне никогда не понадобился.

Вчера Амелия и Кит пришли ко мне ужинать, а потом мы взяли одеяло и отправились на пляж встречать луну. Кит это очень любит, но всегда засыпает раньше, чем та полностью взойдет, и я уношу ее домой к Амелии. Но Кит уверена, что, как только ей исполнится пять, она сможет не спать всю ночь.

Вы знаете что-нибудь о детях? Я — нет. Учусь, но, кажется, безуспешно. Пока Кит не умела говорить, было проще, хотя и вполовину не так весело. Я стараюсь отвечать на все ее вопросы, но страшно запаздываю, отвечу на один, а она уже задала следующий. Кроме того, мне не хватает образования. Как, например, выглядят мангусты?

Мне нравится получать от Вас письма, но у меня мало интересных новостей, поэтому я только рад риторическим вопросам.

Ваш

Доуси Адамс

 

Аделаида Эдисон — Джулиет

12 марта 1946 года

 

Дорогая мисс Эштон!

Вижу, Вы не вняли моему совету. Сегодня на рынке я наткнулась на Изолу Прибби: та, сидя за своим прилавком, строчила письмо — отвечала на Ваше! Я с трудом подавила возмущение и занялась своими делами, но тут же увидела Доуси Адамса, который отправлял письмо — Вам! Что дальше, кто следующий? Это никуда не годится! Я просто. вынуждена взяться за перо и остановить Вас.

В прошлый раз я не была откровенна до конца и по соображениям деликатности покрыла флером таинственности истинную природу книжного клуба и его основательницы Элизабет Маккенны. Однако теперь ясно: я обязана рассказать все.

Члены клуба находятся в тайном сговоре и воспитывают ребенка Элизабет, незаконно рожденного от немца. Она состояла в связи с доктором Кристианом Хеллманом. С капитаном вражеской армии, да-да! Потрясены? Естественно!

Не поймите превратно. Я всегда справедлива и не говорю, что Элизабет была, по выражению представителей низкого сословия, немецкой подстилкой — из тех девиц, что развлекались с каждым немцем подряд за дрянные подачки. Я ни разу не видела Элизабет в шелковых платьях, чулках (она всю жизнь одевалась из рук вон плохо), от нее не пахло французскими духами, она не жевала шоколад, не хлестала вино и НЕ КУРИЛА СИГАРЕТЫ, как прочие девки на острове.

Но это ее нисколько не оправдывает.

Вот прискорбные факты. В апреле 1941 года НЕ СОСТОЯЩАЯ В БРАКЕ Элизабет Маккенна родила в своем коттедже девочку. При рождении присутствовали Изола Прибби и Эбен Рамси; последний держал новоиспеченную мать за руку, а Изола следила за огнем в очаге. Роды ещё до прибытия доктора Мартина фактически приняли Амелия Моджери и Доуси Адамс (неженатый мужчина! Позор!). Предполагаемый отец отсутствовал! Он покинул остров незадолго до «счастливого» события. ФОРМУЛИРОВКА: «Командирован на континент». Абсолютно ясно: сообразив, что свидетельства незаконной связи налицо, капитан Хеллман бросил любовницу на произвол судьбы, как она того и заслуживала. Что ж, поделом.

Скандальный, но предсказуемый исход. Я несколько раз видела Элизабет с любовником — они гуляли, оживленно беседуя, собирали хворост или крапиву на суп. А однажды просто стояли друг против друга, и он — своими глазами видела! — дотронулся рукой до ее лица и провел по скуле сверху вниз большим пальцем.

Я не рассчитывала, что меня услышат, но все же сочла своим долгом предостеречь Элизабет, объяснить, какая судьба ее ожидает — путь в приличное общество будет ей навсегда заказан! Она не вняла мне. А если откровенно, расхохоталась. Я стерпела. Но она велела мне убираться из ее дома.

Я не горжусь тем, что мои пророчества сбылись. Это было бы не по-христиански.

Вернёмся к ребенку. Девочку назвали Кристина, сокращенно Кит. Не прошло и года, как Элизабет совершила очередной, по обыкновению безответственный, поступок, жестоко каравшийся по закону германского оккупационного командования. Она помогала укрывать и кормить сбежавшего военнопленного. Ее арестовали и отправили в тюрьму на континент.

Миссис Моджери забрала ее дочь к себе. Что теперь? Клуб любителей книги растит ребенка как своего, перебрасывая по очереди из дома в дом. Основные обязанности по воспитанию взяла на скбя Амелия Моджери, а остальные берут девочку как библиотечную книгу — на несколько недель.

Они её страшно избаловали. Сейчас она научилась ходить и повсюду разгуливает с кем-то из них, либо держась за руку, либо сидя на шее. Таковы их представления о приличиях! И этих людей Вы хотите прославить в «Таймс»!

Я больше не стану Вас беспокоить — сделала что могла. Отныне как знаете.

Аделаида

 

Сидни — Джулиет

Телеграмма

20 марта 1946 года

ДОРОГАЯ ДЖУЛИЕТ, ПОЕЗДКА ОТКЛАДЫВАЕТСЯ. УПАЛ С ЛОШАДИ, СЛОМАЛ НОГУ. ПЬЕРС УХАЖИВАЕТ. ЛЮБЛЮ, СИДНИ

 

Джулиет — Сидни

Телеграмма

21 марта 1946 года

О БОЖЕ, КАКУЮ? СОЧУВСТВУЮ. ЛЮБЛЮ. ДЖУЛИЕТ

 

Сидни — Джулиет

Телеграмма

22 марта 1946 года

ДРУГУЮ. НЕ ПЕРЕЖИВАЙ, ПОЧТИ НЕ БОЛИТ. ПЬЕРС ОТЛИЧНАЯ СИДЕЛКА. ЛЮБЛЮ. СИДНИ

 

Джулиет — Сидни

Телеграмма

22 марта 1946 года

ЗНАЧИТ, НЕ ТУ, ЧТО Я. ОТЛИЧНО. ЧТО ПРИСЛАТЬ. ДЛЯ СКОРЕЙШЕГО ВЫЗДОРОВЛЕНИЯ? КНИГИ, ПЛАСТИНКИ, ФИШКИ ДЛЯ ПОКЕРА, СВОЮ КРОВЬ?

 

Сидни — Джулиет

Телеграмма

23 марта 1946 года

КРОВИ, ФИШЕК, КНИГ НЕ НАДО. РАЗВЛЕКАЙ ДЛИННЫМИ ПИСЬМАМИ. ЛЮБИМ, СИДНИ И ПЬЕРС

 

Джулиет — Софи

23 марта 1946 года

 

Дорогая Софи!

Я получала только телеграммы, так что тебе известно больше моего. Но при любых обстоятельствах не вздумай лететь в Австралию. А как же Александр? Доминик? Твои овечки? Они будут плакать.

Сядь на минутку, подумай — и поймешь, почему не должна ничего делать. Во-первых. Пьерс прекрасно позаботится о Сидни. Во-вторых, лучше Пьерс, чем я или ты, — вспомни прошлую болезнь Сидни. Он ПРОСТО безобразный больной! Надо радоваться, что он за тысячи миль от нас. В-третьих, Сидни много лет жил как натянутая струна. Он так отчаянно нуждался в отдыхе, что судьба оказалась вынуждена сломать ему ногу. А главное, Софи, он не хочет, чтобы мы к нему приезжали.

Абсолютно уверена: Сидни гораздо нужнее, чтобы я писала новую книгу, а не сидела в Австралии у его постели. Поэтому я останусь в своей ужасной квартире и буду мучительно искать сюжет. У меня есть одна идейка, точнее, ее крошечный зародыш, но настолько немощный и беззащитный, что о нём и рассказывать страшно, даже тебе. Во имя ноги Сидни буду холить его и лелеять, вдруг выживет.

Теперь о Маркхэме В. Рейнольдсе (младшем). Твои вопросы деликатны, тактичны — и очень напоминают удары дубиной по голове. Влюблена ли я в «сего джентльмена»? Что это за вопрос? Какая-то туба в хоре флейт — я ждала от тебя лучшего. Первое правило дознавателя — заходить сбоку. Когда ты начала туманно писать об Александре, я не спрашивала, влюблена ли ты в него. Я поинтересовалась, какое его любимое животное. И твой ответ дал исчерпывающую информацию — кто ещё из мужчин признался бы в любви к уткам? (Кстати, существенный момент: я не знаю, каких животных любит Марк. Однако сомневаюсь, что уток.)

Могу дать пару намеков. Например, выясни, кого из писателей он любит. (Дос Пассос! Хемингуэй!!) Какой его любимый цвет. (Синий, не уверена насчет оттенка, скорее всего, темно-синий.) Хорошо ли он танцует? (Да, много лучше меня, никогда не наступает на ноги, но и не разговаривает во время танца и не подпевает себе под нос. Вообще, насколько я знаю, никогда не напевает). Есть ли у него братья и сестры? (Да, две старшие сестры: одна замужем за сахарным бароном, вторая в прошлом году овдовела. О младшем брате с презрением говорится одно: осел).

Ну? Теперь, когда я все сделала за тебя, ответь на свой нелепый вопрос сама. Потому что я не могу. В присутствии Марка у меня туманится в голове — это любовь или нет? Я неспокойна. К примеру, с ужасом жду сегодняшнего вечера. Очередное пиршество, на котором мужчины тянутся через стол поведать друг другу что-то важное, а женщины жестикулируют сигаретами в длинных мундштуках. Господи, так хочется поваляться на диване, а надо вставать и напяливать парадное платье. Любовь любовью, но Марк — огромная нагрузка для моего гардероба.

Не волнуйся о Сидни. Не успеешь оглнуться, как он заявится обратно домой.

С любовью, Джулиет

 

Джулиет — Доуси

25 марта 1946 года

 

Дорогой мистер Адамс!

Получила длинное письмо (точнее, два!) от мисс Аделаиды Эдисон с предостережениями: я не должна упоминать ваш клуб в моей статье. Если же не послушаюсь, она умывает руки. Как мне достойно это перенести? И она всегда так переживала по поводу «немецких подстилок»?

Также мне пришло длинное письмо от Кловиса Фосси о поэзии, а от Изолы Прибби — о сестрах Бронте. Помимо огромного удовольствия они подарили мне совершенно новые идеи. Кловис, Изола, Вы, мистер Рамси, миссис Моджери — весь остров Гернси буквально пишет статью за меня. Даже мисс Аделаида Эдисон внесла свою лепту, ведь поступить ей наперекор будет истинным наслаждением.

О детях я знаю много меньше, чем хотелось бы. Я — крестная мать чудесного трехлетнего малыша Доминика, сына моей подруги Софи. Они живут в Шотландии, близ Оубена., и крестника я вижу не часто. Но меня при каждое встрече потрясает, с какой быстротой он развивается — едва я привыкла носить на руках теплый комочек, а он уже перестал им быть и затопотал своими ногами. Еще полгода, и — чудо из чудес! — мальчик выучился говорить! Теперь он без умолку болтает сам с собой, и это ужасно умиляет: весь в меня-

Мангуст (расскажите об этом Кит) похож на горностая с очень острыми зубами и вздорным характером. Он единственный в природе, кто не боится кобр, потому что не подвержен действию змеиного яда. В отсутствие змей мангуст лакомится скорпионами. Может, Вам удастся Достать для Кит маленького мангустика?

Ваша Джулиет Эштон

P.S. Я истерзалась сомнениями насчет этого письма — вдруг вы дружите с Аделаидой Эдисон? Но потом решила: нет, исключено. Так что отправляю.

 

Джон Букер — Джулиет

27 марта 1946 года

 

Дорогая мисс Эштон!

Амелия Моджери попросила написать Вам, поскольку я — один из основателей клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Правда, я читал и теперь постоянно перечитываю всего лишь одну книгу, «Письма» Сенеки, перевод с латинского в одном томе с приложением. Сенека и клуб — сие только и удерживает меня от пьянства.

С 1940 по 1946 год я изображал перед немецкими властями лорда Тобиаса Пенн-Пьерса, бывшего своего хозяина. Когда Гернси начали бомбить, тот в панике бежал в Англию. А я, камердинер, остался. Мое настоящее имя — Джон Букер, я родился и вырос в Лондоне.

После ужина с жареной свиньей меня вместе с другими остановили на улице за нарушение комендантского часа. Толком я ничего не помню, был навеселе (как обычно). Вижу словно во сне: солдаты кричат и размахивают пистолетами, а Доуси поддерживает меня, чтобы я не упал. Затем — голос Элизабет. Что-то про книжки — с чего, почему? Дальше — Доуси с бешеной скоростью волочет меня через пастбище, потом я падаю на кровать. Все.

Вы хотели знать, как книжки влияют на нашу жизнь. Я уже говорил, у меня книга одна: Сенека. Слышали про такого? Римский философ, писал письма воображаемым друзьям с наставлениями, как себя вести. Думаете, занудство? Нет. Письма вовсе не скучные, даже остроумные. А смешай, по-моему, поучительней серьезного.

Мне кажется, его письма адресованы всем людям во все времена. Вот Вам пример из жизни: люфтваффе с их причесочками. Во время блица люфтваффе базировались на Гернси и вместе с большими истребителями летали бомбить Лондон. Это по ночам, а днями они могли развлекаться в Сент-Питер-Порте как угодно. И где же проводили время? В парикмахерских. Делали маникюр, массаж лица, выщипывали брови, завивали и укладывали волосы. И вот, бывало, идут в сеточках на головах колонной по пять человек, локтями расталкивая местное население — прочь с дороги! — а я смотрю и вспоминаю слова Сенеки про гвардию императора: «Любой из них предпочел бы падение Рима разрушению прически».

Объясню, почему мне пришлось притворяться бывшим хозяином. Лорд Тобиас рассчитывал переждать войну в безопасном месте и приобрел на Гернси особняк Лафорт. Первую мировую просидел на Карибах, но очень страдал там от жары.

Весной 1940 года он перебрался в Лафорт со имуществом, включая леди Тобиас. Чосси, лондонский дворецкий, ехать отказался — заперся вбуфетной. Его место занял я, лакей. Я следил за расстановкой мебели, развешиванием портьер, полировкой серебра, пополнял запасы винного погреба Раскладывал бутылочки по ячейкам деревянных стеллажей, нежно, точно младенцев по люлькам.

Когда мы вешали на стену последнюю картину, налетели немецкие самолеты. На Сент-Питер-Порт посыпались бомбы. Лорд Тобиас, до смерти перепугавшись, вызвал капитана своей яхты и приказал поднять якоря. Нам было велено срочно грузить на борт серебро, картины, безделушки и, если останется место, леди Тобиас, — мы немедленно отплываем в Англию!

Я шёл по трапу последним. Лорд Тобиас кричал: «Быстрей, быстрей! Проклятые немцы наступают!»

И тут, мисс Эштон, меня озарило: решается моя судьба! При мне ключ от винного погреба его превосходительства. Бесконечные ряды бутылок, не попавших на яхту, — вино, шампанское, бренди, коньяк. И я один-одинешенек на них на всех. Ни звонков, ни ливрей, ни лорда Тобиаса. Вообще никакой службы.

Я развернулся прямо перед его носом, быстро сошёл на берег, добежал до Лафорта и оттуда смотрел, как уплывает яхта. Лорд Тобиас что-то вопил на борту. А я укрылся в доме, развел огонь, спустился в погреб. Взял свою первую бутылку бордо, вытащил пробку. Дал вину подышать. Затем вернулся в библиотеку и. потягивая вино, начал читать «Справочник ценителя вин».

Я читал о винограде, и возделывал сад, и спал в шелковой пижаме, и пил вино — так продолжалось до сентября. Но вдруг явились Амелия Моджери и Элизабет Маккенна. Элизабет я немножко знал — несколько раз беседовали на рынке. — а миссис Моджери видел впервые. «Собираются донести на меня констеблю?» — и мал я.

Нет. Пришли предупредить. Комендант Гернси приказал всем евреям явиться в отель «Грандж-лодж» на регистрацию. Якобы проставить «еврей» в удостоверениях, а потом разойтись по домам. Элизабет знала, что моя мать еврейка, я об этом как-то упомянул. Так вот. они с миссис Моджери хотели сказать, чтобы я ни в коем случае не ходил в «Грандж-лодж».

Но это еще не все. Элизабет обстоятельно (гораздо обстоятельней меня) обдумала мое положение и разработала план. Раз жителям острова так или иначе положено удостоверение личности, почему мне не объявить себя лордом Тобиасом Пенн-Пьерсом? Тогда можно заявить, что я здесь проездом, а документы остались в лондонском банке. Амелия не сомневалась, что мистер Дилвин охотно мне подыграет, — так и оказалось. Он и Амелия отправились со мной в комендатуру и дружно поклялись, что я — самый что ни на есть настоящий лорд Тобиас Пенн-Пьерс.

Элизабет придумала еще одну вещь, так сказать, завершающий штрих. Немцы отбирали хорошие особняки для своих офицеров и ни за что на свете не обошли бы вниманием резиденцию вроде Лафорта — слишком уж хорош особняк. К их появлению следовало подготовиться, чтобы достоверно изобразить лорда Тобиаса. Выглядеть надо как лорд на отдыхе и вести себя соответственно. Я умирал от ужаса.

— Глупости, Букер, — сказала Элизабет. — У вас идеальная внешность. Вы высокий, красивый, темноволосый. К тому же лакеи всегда исключительно талантливо смотрят свысока.

И она быстро написала мой портрет якобы шестнадцатого века — в виде Пенн-Пьерса в бархатном плаще с кружевным воротником на фоне тёмных портьер и чего-то еще неясного, с рукой на рукояти кинжала. Вид получился благородный, страдальческий и коварный.

Идея была гениальная. Не прошло двух недель, как ко мне в библиотеку ввалился отряд немецких офицеров (числом шесть человек) — без стука. Я принял их, потягивая «Шато Марго» урожая 1893 года и до боли напоминая собственного «предка» с портрета над камином.

Оккупанты кланялись и были сама учтивость, что, впрочем, не помешало им на следующий день выселить меня в коттедж привратника. Эбен и Доуси тем вечером тайно пробрались ко мне после комендантского часа и помогли перенести в новое жилище почти все вино. Мы хитро спрятали бутылки за дровяной кладкой, в колодце, в печной трубе, в сене и над балками. Но все равно к началу 1941-го вино закончилось. Грустно, очень грустно. Но друзья помогали отвлечься, а потом я познакомился с Сенекой.