Доуси Адамс, о-в Гернси, Нормандские острова — Джулиет

12 января 1946 года

 

Мисс Джулиет Эштон

Оукли-стрит, 81

Челси

Лондон SW3

 

Дорогая мисс Эштон!

Мое имя Доуси Адамс. Я живу на острове Гернси в приходе Сент-Мартинс, на собственной ферме. О Вас я узнал из книги, она когда-то принадлежала Вам. «Избранные сочинения Элии». Автора в реальной жизни звали Чарльз Лэм [3]. А Ваша фамилия и адрес указаны изнутри на обложке.

Скажу просто — я обожаю Чарльза Лэма. Моя книжка называется «Избранное», вот я и думаю значит, он написал еще. Хотелось бы почитать. Но на Гернси, хотя немцы уже ушли, книжные лавки закрыты.

Можно попросить Вас об одолжении? Не сообщите ли название и адрес какого-нибудь книжного магазина в Лондоне? Я бы по почте заказал сочинения Чарльза Лэма. Также хорошо бы узнать, издана ли его биография. Если да, очень хочется достать. Мысли у мистера Лэма яркие, забавные, но жизнь, похоже, была не сахар.

Он смешил меня даже во время фашистской оккупации, особенно рассказ про жареную свинью. Наш клуб любителей книги и пирогов из картофельных очистков тоже появился благодаря жареной свинье, которую пришлось прятать от немцев, и от этого мистер Лэм стал нам еще ближе.

Совестно Вас беспокоить, но ничего не узнал о нем так обидно, ведь из-за его книжки он стал мне как друг.

Надеюсь, что не очень потревожил

Доуси Адамс

Р. 5. Одна моя знакомая, миссис Моджери купила памфлет, тоже когда-то принадлежавший Вам. Он называется «Горел ли куст? Апология Моисея и десяти заповедей». Ей попалась Ваша заметка на полях: «Слово Господне или способ управлять толпой???» Вы уже решили, что именно?

 

Джулия — Доуси

5 января 1946 года

 

М-ру Доуси Адамсу

Ле Воларен

Ля Буви

Сент-Мартинс, Гернси

 

Дорогой мистер Адамс!

Я больше не живу на Оукли-стрит, но чрезвычайно рада, что Ваше письмо нашло меня, а моя книжка — Вас. Мне было поистине горестно расставаться с «Избранными сочинениями Элии». Являясь счастливой обладательницей двух экземпляров, я одновременно нуждалась в свободном пространстве на книжных полках, однако при продаже все равно чувствовала себя предательницей. Ваше письмо пролило бальзам на мою кровоточащую совесть.

Интересно знать, как «Сочинения» добрались до Гернси? Может, у книг есть особый инстинкт, который помогает отыскать идеального читателя? Замечательно, если так.

Для меня рыться на полках книжных магазинов — высшее наслаждение. Поэтому, едва про читав Ваше письмо, я моментально отправилась к «Хастингсу и сыновьям», куда хожу много лет и где непременно обнаруживается та единственная книга, что была мне нужна, плюс еще три, о необходимости которых я не подозревала. Мистер Хастингс понял, что Вам необходим экземпляр рядового издания «Новых сочинений Элии» в хорошем состоянии. Мистер Хастингс отправит его бандеролью (с приложением квитанции). Узнав, что Вы являетесь почитателем Чарльза Лэма, мистер Хастингс очень обрадовался и сказал, что лучшая его биографии написана Э. В. Лукасом, и обещал ее разыскать, но на это может потребоваться некоторое время.

А пока, полагаю, Вы не станете возражать против маленького подарка от меня. Это из его «Избранных писем» и, по-моему, говорит о Лэме больше самой подробной биографии. Э. В. Лукас наверняка слишком академичен и вряд ли приводит в своем произведении мой любимый отрывок из Лэма:

 

Бум-бум-бум. трах-тах-тах,

Вжик-вжик-вжик, та-ра-рах!

Я, конечно, приду — покарайте меня.

Слишком много я выпил за эти два дня.

Моя совесть почти что издохла,

Даже вера в Бога засохла.

 

Вы найдете это в «Письмах» на стр. 244 — моё первое знакомство с Лэмом. Стыдно признаться, но книгу я купила лишь потому, что читала где-то про некого Лэма, который навещал в тюрьме своего друга Ли Ханта [4] — тот сидел за нападки на принца Уэльского.

Лэм вместе с Хантом выкрасили потолок камеры под голубое небо с белыми облаками, а после нарисовали на стене шпалеру роз. Позже я узнала, что Лэм. кроме всего прочего, помогал семье Ханта, хотя сам был беден как церковная мышь. И выучил младшую дочь Ханта наизусть читать «Отче наш» — задом наперед. О таком человеке, естественно, хочется знать все.

Вот что мне нравится в чтении: одна-единственная деталька в повествовании заставляет взяться за другую книгу, а крохотная деталька в ней — за третью… Бесконечная геометрическая прогрессия, рожденная погоней за удовольствием.

Красное пятно на обложке, напоминающее кровь, — это кровь. Я неосторожно обошлась с ножом для бумаг. Прилагаемая открытка — репродукция портрета Лэма кисти его друга Уильяма Хэзлитта [5].

Если у вас есть время на переписку, не могли щи. на несколько вопросов? А именно на три. Почему жареную свинью потребовалось прятать? Как из-за нее возник литературный клуб? И самое любопытное: что за пирог из картофельных очистков? И почему он фигурирует в названии клуба?

Я снимаю квартиру по адресу: Глиб-плейс, 23, Челси, Лондон SW3.

Мою квартиру на Оукли-стрит разбомбило в 1945-м, и я часто ее вспоминаю. Там было чудесно: из трех окон вид на Темзу. Знаю, это счастье, что мне вообще удалось найти в Лондоне квартиру, но, видите ли, я скорее нытик, чем оптимист. Однако рада, что охота за «Элией» привела Вас ко мне.

Искренне Ваша Джулиет Эштон

Р. S. Насчет Моисея я так и не решила, до сих пор мучаюсь.

 

Джулиет — Сидни

18 января 1946 года

 

Дорогой Сидни!

Это не письмо, а извинение. Прости, прости мои стенания по поводу чаепитий и ланчей, которые ты устраиваешь ради «Иззи». Я называла тебя тираном? Беру все свои слова назад. Я обожаю «Стивенс и Старк» за то, что меня услали из Лондона.

Бат — удивительный город: ровные полумесяцы чудесных, целехоньких белых зданий, ничего похожего на наши лондонские черные, мрачные громады — или. хуже того, на груды развалин и место них. А какое счастье дышать чистым, свежим воздухом без угля и пыли! Погода хоть и холодная, но не промозглая, как в Лондоне. Даже прохожие на улицах другие — прямые, стройные, наподобие своих жилищ, резкий контраст по сравнению с серыми, сгорбленными жителями столицы.

Сьюзан говорит, что книжное чаепитие в «Эбботс» всем чрезвычайно понравилось, а мне уж точно. Минуты через три после начала я сумела отлепить язык от нёба и тут же принялась упиваться происходящим.

Завтра мы со Сьюзан отправляемся по книжным магазинам Колчестера, Норвича. Кингс-Линн, Бредфорда и Лидса.

Спасибо тебе за все, люблю, Джулиет

 

Джулиет — Сидни

21 января 1946 года

 

Дорогой Сидни!

Ездить ночью в поезде опять стало очень здорово! Никаких многочасовых стояний в коридоре, никаких задержек, чтобы прошли военные эшелоны, а главное, никакого затемнения. А еще опять можно подглядывать в окна — ведь в них есть свет! Всю войну мне этого страшно недоставало, люди тогда будто бы превратились в подземных кротов. Но учти, вуайеристкой я себя не считаю, потому что их интерес — спальни, а мой — кухни, гостиные. Один взгляд на книжный шкаф, письменный стол, горящие свечи, яркие диванные подушки — и жизнь семьи как на ладони.

Сегодня в магазине Тилмана нам попался один омерзительный, надменный тип. Я рассказала об Иззи, поинтересовалась, есть ли вопросы, и он буквально выпрыгнул невесть откуда у меня перед носом и потребовал объяснений: как я, жалкая обывательница, осмелилась поминать всуе Исаака Бикерштаффа? «Исаак Бикерштафф, знаменитый журналист, святой человек, душа и сердце литературы восемнадцатого столетия, умер, а вы оскверняете его имя».

Я хотела что-то пропищать, да не успела: в заднем ряду вскочила какая-то женщина.

— Помолчали бы! Нельзя осквернить имя того, кого никогда не существовало! Кто не умирал, потому что не жил. Исаак Бикерштафф — псевдоним Джозефа Эдисона из «Спектейтор»! [6] Мисс Эштон имеет право» творить под любым именем — и вас не спросим!

Моя отважная защитница вышла победительницей — тип спешно ретировался.

Сидни, ты случайно не знаешь типа по имени Маркхэм В. Рейнольдс-младший? Если нет, поищи в «Кто есть кто», «Книге Судеб» или картотеке Скотленд-Ярда, ладно? Если и там не найдешь, загляни в телефонный справочник. Этот Маркхэм прислал мне в гостиницу Бата красивый весенний букет, в поезд — дюжину белых роз, в Норвиче — охапку красных, и все без записки, одна лишь визитная карточка. Правда, стильная.

И все же, откуда ему известно, где мы со Сьюзан останавливаемся? И на каком поезде едем? Цветы всякий раз ждали моего приезда. Что делать, наслаждаться или прятаться?

С любовью, Джулиет

 

Джулиет — Сидни

23 января 1946 года

 

Дорогой Сидни!

Сьюзан показала мне отчет по продажам «Иззи» — прямо не верится. Я искренне считала, что война всем ужасно надоела и вспоминать о ней — тем более читать в книжках — никому не хочется. К счастью, ты в очередной раз оказался прав, а я нет (признавать это для меня смерти подобно).

Поездки, выступления перед внимающей тебе публикой, автографы, встречи с людьми — я в совершеннейшем восторге! Женщины рассказывают о войне разные любопытные истории, и можно лишь пожалеть, что я уже не веду колонку, Например, вчера в Норвиче одна дама поведал»; мне следующее. У нее четыре дочери-подростка? Старшую на прошлой неделе пригласили на чаепитие в кадетской школе. Девочка пришла в своем лучшем платье и белоснежных перчатках, переступила порог, кинула взгляд на море сияющих кадетских лиц — и потеряла сознание! Бедный ребенок за всю жизнь не видел столько мужчин одновременно. Подумай, целое поколение выросло без танцев, без флирта…

Мне нравится общаться с продавцами в книжных магазинах — воистину особая порода людей. Никто в здравом уме не согласится на такое жалованье. да и для владельцев прибыль ничтожна. Значит, единственный мотив — любовь к читателям и чтению плюс удовольствие первым открыть новую книгу.

Помнишь нашу с твоей сестрой первую работу в Лондоне? Букинистический магазинчик мистера Хоука? Я его обожала! Он распаковывал коробку с книгами и выдавал нам одну-две со словами: «Пеплом не мазать, отпечатков не оставлять, и ради всего святого, Джулиет, пометок на полях не писать! Софи, деточка, умоляю, не позволяй ей пить кофе». И мы садились читать.

Меня потрясало тогда и потрясает сейчас, что люди, как правило, заходят в книжные магазины, толком не зная, что им нужно. Просто роются на полках в поисках чего-нибудь занимательного. А потом — они ведь умные и не верят издательским рецензиям — задают продавцам три вопроса: 1) О чём это? 2) А вы сами читали? 3) И что, понравилось?

Настоящий, прирожденный книготорговец — вроде меня и Софи — врать не станет. Выражение лица все равно выдаст с потрохами. Поднятая бровь, легкая гримаса — и сразу ясно: нет-нет, это не книга, а недоразумение. И тогда умный покупатель обязательно спросит: «А вы что порекомендуете?» И ты за руки за ноги отволочёшь его куда надо. Если книга ему не понравится, он больше к тебе не придет. Зато если понравится, — он твой навсегда.

Ты записываешь? Зря. Но все равно скажу: издатели должны отсылать в магазины не по одному экземпляру, а по несколько, для продавщиц.

Мистер Сетон сегодня сказал, что «Иззи Бикерштафф» — идеальный подарок и для любимого человека, и для нелюбимого, которому все равно нужно что-то подарить. А еще он утверждает, что 30 процентов книг приобретается именно в подарок. Тридцать процентов?! Как считаешь, врёт?

Сьюзан тебе сказала, чем еще она распоряжается и помимо нашей поездки? Мной. Мы не прообщались и получаса, а она уже объявила, что моя косметика, одежда, прическа и туфли не годятся никуда, решительно никуда. Я что, не в курсе? Война закончилась!

Она отвела меня в салон мадам Хелены, и теперь вместо длинных лохм у меня короткие кудри. Их чуточку осветлили — по словам Сьюзан и мадам Хелены, моим «прелестным каштановым локонам» недоставало золотого блеска. Ха! Меня не проведешь; это они замаскировали седые волоски (по моим подсчетам их четыре). Заодно я купила банку крема для лица, лосьон для рук с приятным запахом, новую помаду и приспособление для подкручивания ресниц — от которого глазки в кучку.

Затем Сьюзан объявила, что надо подумать о новом платье. Я ответила в том духе, что, мол, королева донашивает наряды 1939 года — и ничего, довольна, а я-то чем лучше? Сьюзан в долгу не осталась: королеве не требуется производить на людей хорошее впечатление, а мне очень даже. Я поначалу чувствовала себя предательницей страны и короны, потому что в наши дни приличные дамы не покупают новой одежды, но забыла обо всем на свете, увидев свое отражение в зеркале. Первое новое платье за четыре года — и какое! Цвета спелого персика; при движениях волнуется как море. Продавщица заверила, что в платье есть «галльский шик» и, если его купить, на меня шик тоже перейдет. Я купила. Правда, с новыми туфлями придется повременить: я истратила почти годовой запас мануфактурных карточек.

Итак, благодаря Сьюзан, прическе, крему и платью я больше не убогая чумичка тридцати двух лет. Я — живая, эффектная, сказочно откутюрная (если такого французского слова нет, его надо внести в словари) тридцатилетка.

Кстати, о новом платье и отсутствующих новых туфлях. Возмутительно, что после войны ограничения на товары строже, чем в военные годы! Понятно, что надо накормить, одеть, дать крышу над головой сотням тысяч людей по всей Европе, но, если честно, обидно, что среди них столько немцев.

У меня по-прежнему никаких идей насчет следующей книги. Я уже начинаю нервничать. У тебя есть предложения?

Сейчас я нахожусь, что называется, на Севере, поэтому вечером хочу позвонить по междугороднему телефону Софи в Шотландию. Хочешь передать что-нибудь сестре? Зятю? Племяннику?

Это самое длинное письмо в моей жизни. Воздавать сторицей не обязательно.

С любовью, Джулиет

 

Сьюзан Скотт — Сидни

25 января 1940 года

 

Дорогой Сидни!

Не верьте газетам. Джулиет не арестовывали и не уводили в наручниках. Ее всего лишь отчитал бредфордский констебль — с трудом сдерживая хохот.

Да, она действительно швырнула чайником Джилли Гилберту в голову, но не ошпарила, нет, это с его стороны наглая ложь, чай был совсем холодный. И удар пришелся по касательной, вовсе не в лоб. С нас даже не удержали за чайник — подумаешь, малюсенькая щербинка. Однако Джилли так вопил, что управляющий отеля все же позвонил в полицию.

Такая, если вкратце, история. Ответственность я полностью беру на себя — не следовало подпускать Джилли к Джулиет с интервью. Я ведь в курсе, что это за скользкий червяк, как, впрочем, и все, кто работает в лондонской «Хватай-держи». И я знала, что успех колонки Иззи Бикерштафф в «Спектейтор» — как и сама Джулиет — для Джилли с его газетенкой хуже кости в горле.

«Брейди Буксмит» устроили для Джулиет прием. В отель мы вернулись усталые, но невероятно гордые собой. А в вестибюле откуда ни возьмись — Джилли! Упросил выпить с ним чаю, умолял о короткой беседе с «нашим достоянием, восхитительной мисс Эштон, — или, правильнее сказать, со всенародным британским достоянием, восхитительной Иззи Бикерштафф?». Одно это сладкопение должно было меня насторожить, но, увы, очень хотелось сесть, еще чуть-чуть насладиться успехом Джулиет и выпить чаю со сливками.

Мы согласились. Разговор шел гладко, и я отвлеклась на что-то свое, но потом услышала:

— Вы ведь потеряли на войне мужа, верно? Почти мужа… без пяти минут. Собирались замуж за лейтенанта Роба Дартри, не так ли? Даже церемония была назначена?

Джулиет в ответ холодно произнесла:

— Прошу прощения, мистер Гилберт?

Вы же знаете, Сидни, до чего она вежлива.

— Я ничего не путаю? Вы с лейтенантом Дартри обращались за разрешением на брак, должны были пройти регистрацию в мэрии Челси 13 декабря 1942 года в 11 утра и заказали обед в «Ритце». Но не явились ни туда, ни в мэрию. Бросили лейтенанта Дартри, можно сказать, у алтаря! Бедняга, униженный и оскорбленный, с разбитым сердцем отправился на свой корабль и меньше чем через три месяца погиб в Бирме.

Я села очень прямо. У меня самым натуральным образом отвисла челюсть. Я лишилась дара речи. А Джулиет, сдерживаясь из последних сил, втолковывала наглецу:

— Я не бросала Роба у алтаря, это произошло накануне. И его это нисколько не унизило — наоборот, он вздохнул с облегчением. Я просто сказала ему, что передумала выходить замуж. Поверьте, мистер Гилберт, Роб уехал, радуясь счастливому избавлению. Причем отправился не на корабль, а чуть ли не вприпрыжку в клуб моряков, где до утра протанцевал с Белиндой Твайнинг.

Джилли, естественно, удивился, но не унялся. Такие крысы не унимаются. Он быстро сообразил, что такой пикантный поворот событий для его газетенки еще интереснее.

— Ага! — гнусно ухмыльнулся он. — В чём же причина? Алкоголь? Женщины? Приветик от Оскара Уайльда?

Вот тут Джулиет и запустила в него чайником. Можете вообразить переполох — в вестибюле было полно народу. Потому все и просочилось в газеты.

Кстати, если начистоту. Заголовок «ИЗЗИ БИКЕРШТАФФ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА ВОЙНУ! В сражении сдобными булочками ранен репортер» грубоват, но неплох. Однако «КАК ДЖУЛЬЕТТА ПРЕДАЛА РОМЕО, или ПАВШИЙ В БИРМЕ» — мерзость, даже для Гилберта и «Хватай-держи».

Джулиет переживает за репутацию «Стивенс и Старк», но из-за Роба Дартри ей совсем дурно. Мне удалось разведать только одно: он был хороший человек, очень хороший, он абсолютно в чем не виноват — и позора не заслужил!

Вы его знали? Разумеется, алкоголь и Оскар Уайльд — чушь, но все же: почему Джулиет отменила свадьбу? Вы в курсе? И если да, мне бы сказали? Естественно, нет: зачем я спрашиваю?

Досужие сплетни скоро стихнут, но стоит ли Джулиет возвращаться в Лондон в самом их разгаре? Не продлить ли тур? Может, Шотландия? Признаюсь, я в сомнениях. Продажи прекрасны, но Джулиет столько трудилась — все эти бесконечные чаепития, ланчи. Нелегко стоять перед полным залом и расхваливать себя и свою книжку. В отличие от меня она к подобному не привыкла и, по-моему, очень устала.

Воскресенье мы проведем в Лидсе, насчет Шотландии дайте знать туда.

Джилли Гилберт — злобная тварь и, надеюсь, получит по заслугам, однако его стараниями «Иззи Бикерштафф» попала в список бестселлеров. Так и тянет написать гаду благодарственное письмо.

Ваша,

и как всегда впопыхах,

Сьюзан

P.S. Вы выяснили, кто такой Маркхэм В. Рейнольдс? Он сегодня прислал Джулиет целую плантацию камелий.

 

Джулиет — Сидни. Телеграмма

УМИРАЮ ОТ СТЫДА. ЛЮБЛЮ, ДЖУЛИЕТ

 

Сидни — Джулиет

26 января 1946 года

 

Мисс Джулиет Эштон

Отель «Квинс»

Городская площадь

Лидс

 

Дорогая Джулиет!

Не переживай из-за Гилберта, ты нисколько не опозорила «Стивенс и Старк». Жаль только, что чай не был погорячей и ты не прицелилась получше и пониже. После грязной выходки Джилли за мной охотится пресса, и я намерен сделать заявление. Не волнуйся, не о тебе с Робом Дартри, — о Журналистике с большой буквы в наши дегенеративные времена.

Я только что говорил со Сьюзан про Шотландию и — хотя Софи меня не простит — решил, что туда ехать не нужно. Продажи «Иззи» растут быстро. По-моему, тебе стоит вернуться домой.

«Таймс» хочет заказать тебе большую статью для приложения, одну из серии в трех выпусках. Насчет сюжета пока умолчу, но скажу три вещи — это должна написать Джулиет Эштон, а не Иззи Бикерштафф. тема серьезная, а на заявленный гонорар ты сможешь целый год ежедневно уставлять квартиру свежими цветами, приобрести атласное покрывало (лорд Вултон утверждает, что для этого больше не требуется ждать, когда твою квартиру разбомбят) и купить настоящие кожаные туфли — если найдешь, конечно. Могу отдать тебе свои карточки.

Статья в «Таймс» нужна поздней весной, что хорошо, так как больше времени на размышления о новой книге. Словом- причин торопиться домой полно, но главная — я по тебе соскучился.

Далее. О Маркхэме В. Рейнольдсе-младшем. Я про него знаю, причем не из «Книги Судеб». Он американец, сын и наследник Маркхэма В. Рейнольдса-старшего, бумажного монополиста, скупившего кучу фабрик. Рейнольдс-младший натура художественная, производством бумаги рук не пачкает — он пачкает ее саму. Издатель. "Нью-Йорк джорнал», «Слово», «Взгляд», еще несколько журнальчиков поменьше. Мне говорили, что он в Лондоне. По официальной версии, приехал открывать лондонское отделение «Взгляда». но по слухам — сманивать наших лучших авторов, поскольку вздумал заняться серьёзной литературой. Я слышал, что он любит сулить писателям богатство и процветание в Америке, но не думал, что в его арсенал входят розы с камелиями. Однако не удивлен: парню не занимать того, что у нас называется наглостью, а у американцев — духом предпринимательства. Погоди, сама увидишь — он растапливал и не такие каменные сердца! В частности, сердце моей секретарши. Стыдно признаться, но это она сообщала ему о вашем маршруте и адресах. Сочла, что мистер Рейнольдс очень романтичен: «Удивительно красивый костюм и туфли на заказ!» Господи Боже! Глупая женщина так и не уяснила, что значит слово «конфиденциальность». Пришлось уволить.

Нет сомнений, Джулиет, он тебя преследует. Вызвать его на дуэль? Нет, воздержусь — он непременно меня убьет. Дорогая, я не обещаю тебе ни богатства, ни процветания, ни даже сливочного масла, но… ты ведь знаешь, что "Стивенс и Старк» — особенно Старк — тебя очень-очень-очень любят?

Поужинаем, как вернешься?

С любовью, Сидни

 

Джулиет — Сидни

28 января 1946 года

 

Дорогой Сидни!

Конечно, поужинаем, с наслаждением. Надену новое платье и налопаюсь как свинья.

Рада, что история с Джилли и чайником не опозорила «Стивенс и Старк», а то я испереживалась. Сьюзан предлагала сделать «достойное заявление» для прессы про меня и Роба — почему мы не поженились. Только я не могу. Меня сочтут недотепой, но его — совсем дураком. Не хочу. Но именно так и получится, хотя дураком он не был. Просто так прозвучит. Поэтому я лучше помолчу — я, бессердечная, гадкая, противная вертихвостка. Тебе, впрочем, все расскажу. Рассказала бы раньше, но в 1942-м ты служил во флоте и Роба не знал. Даже Софи не была с ним знакома — той осенью она жила в Бредфорде, — а потом я взяла с нее клятву молчать. В общем, сразу не призналась, а после все стало уже неважно, особенно учитывая, в каком свете меня выставляло — глупой курицей, и в первую очередь из-за помолвки.

Я ведь думала, что влюблена (дура), готовилась жить с мужем и расчищала для него место в доме, чтобы он не почувствовал себя троюродной тетушкой из деревни. Освободила половину ящиков комода, полгардероба, медицинского шкафчика и письменного стола. Выбросила мягкие плечики для одежды, заменила на тяжелые деревянные. Убрала с кровати на чердак куклу-уродца. Словом, превратила квартиру в семейное гнёздышко.

Днём перед свадьбой Роб перевозил ко мне остатки одежды и вещей, а я поехала в «Спектейтор» со статьёй для колонки «Иззи». Затем поспешила домой, взлетела по лестнице, распахнула дверь — и обнаружила Роба перед книжным шкафом. Он сидел на низкой табуретке в окружении картонных коробок и уже заклеил последнюю клейкой лентой и даже перевязал веревкой. Коробок было восемь — восемь коробок моих книг, которые он связал и хотел отправить в ссылку в подвал.

Роб посмотрел на меня и сказал:

— Здравствуй, дорогая. Не переживай из-за беспорядка, привратник обещал помочь это унести. — Затем кивнул на книжные полки и добавил: — Правда, красиво?

От негодования я потеряла дар речи! Сидни, полки — те, где раньше стояли книги, — были сплошь забиты его спортивными наградами: серебряными и золотыми кубками, синими розетками, красными лентами. Там имелись призы за все спортивные игры, в которые можно играть с помощью деревянных приспособлений: крикетных клюшек, хоккейных, клюшек для поло, гольфа, сквоша и лакросса, ракеток для пинг-понга и тенниса, весел, лука и стрел, бильярдных киев. Плюс еще статуэтки за все, что мужчина способен перепрыгнуть самостоятельно и верхом. Грамоты в рамках — за отстрел максимального количества птиц такого-то числа такого-то года, за первое место по бегу и за то, что Роб последний выстоял при каком-то отвратительном переживании каната с Шотландией. Я возопила:

— Как ты смеешь! Что ты НАДЕЛАЛ?! Верни книги на место!

И началось. Я выступила с речью: никто не выйдет замуж за человека, для которого главное счастье в жизни — лупить чем попало по птичкам и мячикам. Роб парировал: мегера, синий чулок. Ну, в таком духе. Любовь стремительно покатилась под откос. Пожалуй, единственной нашей общей мыслью было: «О чем, черт возьми, мы столько говорим целых четыре месяца?» Действительно, о чем? Роб пыхтел, сопел, фыркал — потом ушел. А я распаковала книжки.

Помнишь, в прошлом году: ты специально встретил меня ночью с поезда, чтобы сообщить, что мой дом разбомбили? Ты, наверное, подумал, я хохочу истерически? Ничего подобного. Я хохотала из-за иронии судьбы, ведь разреши я Робу отнести книги в подвал, я бы сохранила их все до единой.

Сидни, во имя нашей долгой дружбы разрешаю тебе не высказываться насей счет — вообще. В сущности, буду рада, если не услышу от тебя ни слова по этому поводу.

Спасибо, что помог выследить Маркхэма В. Рейнольдса-младшего. До сих пер он обольщал меня исключительно флористическим способом, поэтому я оставалась верна тебе и Империи. Но сочувствую твоей секретарше — надеюсь, он послал ей розы, — ибо не уверена, что моя нравственность выстояла бы под напором туфель, сшитых на заказ. Если мы вдруг встретимся, постараюсь не смотреть ему на ноги — или сначала привяжу себя к столбу, а затем гляну одним глазком, как Одиссей.

Награди тебя бог за то. что призываешь меня домой. С нетерпением жду предложения от «Таймс». Можешь поклясться здоровьем Софи, что статья не фривольного содержания? Не о герцогине Виндзорской?

С любовью, Джулиет

 

Джулиет — Софи Стречен

31 января 1946 года

 

Дорогая Софи!

Спасибо, что заскочила в Лидс — я изнывала по дружескому общению! Честное слово, хотела сбежать на Гебриды и зажить там отшельницей. Так что ты просто умница.

Заметка в лондонской «Хватай-держи» обо мне — пример откровенной гиперболизации: меня даже не арестовывали. Я понимаю, что крестная мать-уголовница — мечта Доминика, но придется обойтись скучной мной, увы.

Я говорила Сидни, что на лживые, злобные обвинения Джилли отвечу гордым молчанием. Он сказал, молчи сколько хочешь, но «Стивенс и Старк» не обязаны!

И созвал пресс-конференцию, дабы защитить честь и достоинство Иззи Бикерштафф, Джулиет Эштон и журналистики в целом от разной швали вроде Джилли Гилберта. Это попало в шотландские газеты? Если нет — вот ключевые моменты. Сидни назвал Гилберта извращенцем и подонком (может, не дословно, но по сути) и еще сказал: «Гилберт лжет, ибо слишком ленив, чтобы уважать факты, и слишком глуп, чтобы понять, какой урон наносит его ложь благородным журналистским традициям». Правда, красиво?

Софи, подумай, могут ли девушки (теперь уже женщины) вроде нас с тобой мечтать о лучшем защитнике? Нет! Твой брат произнес вдохновенную речь. Но теперь, признаться, я немного боюсь. Джилли Гилберт — скользкий гад, который вряд ли уползет восвояси, ни разу не зашипев. Сьюзан, правда, утверждает, что Джилли еще и трус и не осмелится на ответный удар. Надеюсь, она права.

С любовью ко всем вам.

Джулиет

Р. S. Тот человек прислал очередную охапку орхидей. А у меня образовался нервный тик: поминутно озираюсь и смотрю, не выскочит ли он откуда-нибудь. Как думаешь, это и есть его цель?

 

Доуси — Джулиет

31 января 1946 года

 

Дорогая мисс Эштон!

Ваша книга вчера пришла! Вы — чудесный человек, и я благодарен Вам от всего сердца.

Я работаю в гавани Сент-Питер-Порта — разгружаю суда — и в обеденный перерыв есть время почитать. Выпить настоящего чаю, съесть хлеба с маслом — истинное блаженство, а теперь вот еще Ваша книга. К тому же в мягкой обложке, можно носить в кармане, хоть я и стараюсь растянуть удовольствие- А как я рад портрету Чарльза Лэма! Очень благородная внешность, верно?

Я бы очень хотел с Вами переписываться. Постараюсь подробно ответить на вопросы. Рассказчик из меня неважный, но все же. Начну с истории о жареной свинье.

Отец оставил мне в наследство дом и небольшое хозяйство. До войны я держал свиней, выращивал овощи для рынка в Сент-Питер-Порте, цветы для Ковент-Гарден. выполнял плотницкие работы и чинил крыши.

Свиней больше нет Их конфисковали немцы для своей армии на континенте, а мне приказали сажать картошку Нам полагалось заниматься исключительно тем, чем велено. Вначале, пока я толком не знал, что такое немцы, думал припрятать пару свинок для себя. Но сельхозштурмбанфюрер. или как его там быстро про это пронюхал и отобрал моих красавиц. Удар тяжелый, но я решил, что ничего, переживем: картошки, репы навалом. Мука тогда еще оставалась. Но странное дело, до чего люди зациклены на еде. Полгода на репе и редких кусочках хрящика — и ты уже не способен думать ни о чем, кроме нормального ужина.

И вдруг соседка миссис Моджери присылает записку: приходите скорей. И приносите нож для мяса. Я боялся надеяться, но в особняк летел на всех парусах. И — о счастье! Миссис Моджери тайком держала свинью и пригласила меня и еще нескольких знакомых на пир!

Я с детства неразговорчив — сильное заикание — и к большим собраниям не привык. До того ужина меня, по правде говоря, никуда и не приглашали. Конечно, я согласился — кто же устоит против жареной свинины? — но вообще предпочел бы забрать свой кусок и съесть дома.

Слава богу, вышло по-другому. Мы еще не знали, но это стало первым заседанием гернсийского клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Еда была — упоение, компания — того лучше. За разговором мы совсем забыли о комендантском часе, и вдруг Амелия (миссис Моджери) услышала, что бьет девять, — мы пересидели целый час. Но от сытной еды мы осмелели. Элизабет Маккенна сказала: «Не сидеть же всю ночь у Амелии, надо расходиться по домам». Все и пошли. Только за нарушение комендантского часа людей отправляли в лагеря, а за свинину и подавно. Мы пробирались тихонько, огородами, чуть ли не ползком.

Все обошлось бы, если б не Джон Букер. За ужином он не столько ел, сколько пил, а когда мы вышли на дорогу, взял и заорал песню! Я схватил его обеими руками, да поздно. Из-за деревьев с «люгерами» наперевес выступили шестеро патрульных, раскричались: почему шляетесь ночью? Где были? Куда идете?

Я растерялся. Что делать? Бежать? Застрелит. Во рту пересохло, в мозгах пустота, до звона. Я стоял, поддерживал Букера и молился о чуде.

А Элизабет сделала глубокий вдох и шагнула вперед. Она невысокая, дуло пистолета ей вровень с глазами, но она даже не моргнула. Подошла к главному и затараторила без остановки. О, нам так жаль, что мы нарушили комендантский час! Но мы были на собрании гернсийского литературного клуба и обсуждали роман «Элизабет и ее чудесный немецкий садик». Изумительная книжка! Сплошной восторг, все дружно забыли о времени. Вам не доводилось читать?

Остальные тупо молчали, но патрульный поневоле заулыбался — такова уж наша Элизабет. Наши фамилии записали и вежливо попросили ч питься поутру к коменданту. Затем главный патрульный с поклоном пожелал нам доброй ночи. Элизабет светски кивнула, и мы бочком-бочком потянулись прочь, еле сдерживаясь, чтобы не разбежаться, как зайцы. Я тащил на себе Букера, но все равно очутился дома в секунду.

Вот такая история про свинью.

А теперь мой вопрос. К нам каждый день приходят корабли с едой, одеждой, семенами, плугами, кормом для скота, инструментами, лекарствами. Всем, чего на Гернси пока сильно недостаёт. И теперь, когда есть еда, самое главное для нас — обувь. К концу войны на острове ни одной более-менее годной пары не осталось.

Некоторые привезенные вещи завернуты в старые газетные и журнальные страницы. Мы с моим другом Кловисом аккуратно расправляем их и уносим домой, читать, а потом раздаем соседям. Они, как и мы, за последние пять лет изголодались по новостям из большого мира каждого свой интерес: миссис Соусси нужны новые рецепты; мадам Лепелль — модные картинки (она портниха); мистер Бруар читает некрологи (он на что-то надеется, только не говорит, на что); Клаудия Рейни собирает фотокарточки Рональда Колмана [7], а мистер Туртель — королев красоты в купальниках. Моя подруга Изола любит читать про свадьбы.

Во время войны нам не позволялось получать письма и газеты из Англии — и вообще ниоткуда В 1942 году немцы изъяли радиоприемники. Разумеется, кое-что осталось, и мы тайком слушая с риском угодить в лагерь. Но многое пропустили и сейчас понимаем не все из того, что читаем.

Мне очень нравятся карикатуры военного времени, но есть одна совершенно загадочная, из «Панча» 1944 года. Гам примерно с десяток людей идёт по лондонской улице. Главные персонажи — двое мужчин в котелках, с портфелями и зонтиками. Один говорит другому: «Говорят, «червяки» странно влияют на людей. Чушь!» Я не сразу заметил, что на рисунке у всех одно ухо нормальное, а другое — огромное. Может, вы объясните, в чем соль?

Искренне Ваш Доуси Адаме

 

Джулиет — Доуси

3 февраля 1946 года

 

Дорогой мистер Адамс!

Очень рада, что Вам нравятся письма Лэма и его портрет. Мои ожидания в смысле внешности он более чем оправдал, и мне приятно, что наши мнения совпали.

Огромное спасибо за историю о свинье, но не думайте, будто я не заметила, что Вы ответили только на один мой вопрос. Я страстно мечтаю узнать о клубе любителей книги и пирогов из картофельных очистков по возможности больше, и не из одного лишь праздного любопытства, но и профессионального тоже.

Я говорила, что я — писатель? Во время войны я вела еженедельную колонку в «Спектейтор», а затем издательство «Стивенс и Старк» собрало мои статьи в книгу и опубликовало под названием «Иззи Бикерштафф идет на войну». Иззи — литературный псевдоним, выбранный для меня издательством, но сейчас, хвала небесам, бедняжка упокоилась с миром, и я вновь вольна творить под своим именем. Я подумываю о книге, но никак не могу выбрать сюжет, бок о бок с которым готова просуществовать несколько лет кряду. Тем временем «Тайме» просит у меня статью для литературного приложения. Рассуждения о практической, моральной и философской значимости чтения — в трех номерах от лица трех разных авторов. Мне досталась философская часть, но пока единственная моя мудрая мысль следующая: чтение не дает слететь с катушек. Полагаю, Вы уже поняли, что мне нужна помощь.

Как Вы думаете, ваш клуб не станет возражать, если я упомяну о нем в статье? Я уверена, что история его создания восхитит читателей «Таймс», поэтому очень хотела бы узнать о ваших встречах побольше. Но если Вы против, я пойму — и обрадуюсь любой Вашей весточке на любую тему.

Я прекрасно помню карикатуру в «Панче», которую Вы описали. Очевидно, Вас смутило слово «червяки». Это кодовое название, изобретение Министерства информации. Считалось, что оно звучит не так страшно, как «крылатая ракета У-1» или «ракета-снаряд».

Мы тогда давно привыкли к ночным бомбежкам и всему, что за ними следовало, но те ракеты были… просто ужас. Они налетали днем и так стремительно, что не хватало времени не то что добежать до укрытия, но даже включить сигнал воздушной тревоги. Их было отчетливо видно — такие тонкие, черные, остро отточенные карандаши, валившиеся с неба с глухим, прерывистым звуком, примерно как у автомобиля, когда в нем заканчивается горючее. Пока они кашляли: «пут-пут-пут», ты был в безопасности. Это значило «слава богу, мимо».

Но когда кашель прекращался, до падения оставалось тридцать секунд. Поэтому люди напряженно прислушивались к моторам этих бомб. Я однажды видела, как упал «червяк». И была довольно далеко, бросилась в водосточный желоб и буквально прилипла к бордюрному камню. А какие-то женщины в деловом здании на той же улице выглянули с верхнего этажа в окно — посмотреть. Взрыв