Утро. Дневники. Сашенька и Нелечка

 

Всю ночь шел дождь. Шел так, что слышны были его тяжелые шаги.

Вылезать из‑под одеяла не хотелось: комната выстыла за ночь, и надо было снова протапливать дом и только потом умываться, завтракать, приниматься за работу. Хотя, если все привезенные ею из Москвы старушечьи архивы содержат практические заметки домохозяек, никакой запланированной работы не получится. По журнальной своей рубрике она подготовила все вчера. Рисовать в осенней серости что‑то не тянет.

Ну, проведет здесь еще денек, повыуживает из памяти знакомых с признаками маньяческого поведения, испытает нервы на прочность – и домой. В конце концов можно еще к своим на несколько деньков махнуть.

Надя извлекла из‑под подушки тетрадь – не посмотреть ли, какая погода стояла в этот же день сто лет назад? Ого! 8 градусов мороза! Снежный покров. Нет, не так надо смотреть, тринадцать дней полагается отнять, тогда ведь по старому стилю датировали.

«Всю ночь шел дождь».

Вот прямо этими самыми словами. И потом об угле и дровах. И какие продукты выдать кухарке, и порядок обеденных блюд.

Вдруг несколько листков будто по собственной воле перевернулись. На чистой страничке засияли особо тщательно и крупно выведенные строчки:

«Дарю тебе, милый друг Сашенька, эту тетрадь с записками о жизни в Раздольном для описания твоих собственных впечатлений о дальних странах. Разглядывая старые пометки, не забывай родные пенаты.

Расти, дорогое дитя, Отечеству на пользу, родителям на утешение. Благословляю тебя в дорогу. Предчувствую твой долгий и плодотворный жизненный путь, в самом начале которого ты сейчас находишься.

Не потеряй ни минуты.

Не ошибись в выборе дорог и друзей.

Любящая тебя тетя Лидия».

Следующая страничка источала совсем другую энергию. Начинались другие рассказы, другая жизнь запечатлевалась полудетским почерком новой хозяйки дневника – Сашеньки, Александры Александровны, Надиной соседки, которую она и представить не могла иначе, как неприступной и неизменной старушкой.

«Мы едем, едем, наконец‑то! – казалось, откуда‑то доносится звенящий безоблачным счастьем детский голосок. – Я увижу Альпы, Женевское озеро, Луганское озеро! Средиземное море!

Я так долго ждала этой радости. Не верю. И верю, конечно же, верю. Я глупая. Так сильно радоваться нельзя. Мисс Фармер мне все время делает замечания по поводу моей несдержанности. Но пусть я несдержанная. Я же доверяю эти чувства только дневнику. Это не напоказ. Только для себя. Так вот, мисс Фармер: Ур‑р‑ра! Ур‑р‑ра! Ур‑р‑ра! Мы все‑таки едем!

Потом когда‑нибудь я перечитаю свои впечатления и, возможно, сама над собою посмеюсь. Но, скорее всего, нет. Что смешного, если радуешься далекому путешествию?

Мы едем всей семьей, маленького братика тоже берем. Не знаю, что он поймет и запомнит в свои два годика. Тетя Лидочка все предлагала оставить его у себя, но мамочка даже слышать об этом не хотела. Хотя это лишние всем хлопоты.

За что я всю жизнь буду благодарна моему дорогому доброму папе, так это за то, что он взял с нами Нелечку, вернее, теперь Наденьку. Я так счастлива, что мои родители такие милосердные благородные люди. И Нелечку я люблю как сестру. Больше, чем сестру.

Я уже должна спать. Мисс Фармер уверена, что я сплю. Но я обязана описать историю Нелечки, чтобы мои дети и их дети помнили о хороших поступках своих предков.

Нелечка на год младше меня. Она была дочкой нашего дворника. Они жили, конечно, бедно, но достойно. Мне разрешали с ней играть, мы все время были вместе. У Нелечки три уже взрослых брата, пятнадцать, семнадцать и восемнадцать лет.

И вдруг ее мама умирает от родов. Вместе с младенцем. Это был такой ужас. Я случайно услышала, как мама говорит мисс Фармер об этом.

Она иногда забывает, что я говорю по‑английски, и общается с мисс Фармер так, чтобы посторонние не поняли, слуги и тому подобное.

Вот она сказала. Я постаралась сделать отсутствующий вид. Но мое сердце кровью обливалось за Исая – отца Нелечки – и за всех них.

Потом Нелечка стала жить у нас. Она была такая тихенькая. Хотя она всех нас знала раньше, конечно же, ее никто не обижал, теперь она стала очень боязливой, все плакала. Еще бы! Такое горе. Просто невозможно пережить. Я бы ни за что не пережила. Я про себя знаю, что совершенно не могу переносить боль, ни физическую, ни душевную.

Нелечка уже четыре года с нами живет. Мы вместе занимаемся с мисс Фармер, с мадемуазель Дюри и со всеми русскими учителями. Она хорошо успевает. И вот когда решили ехать за границу на целый год, я сначала совсем не обрадовалась. Я боялась, что Нелечку не возьмут с нами. Но оказалось, что папа поговорил с ее отцом и предложил ему, что наша семья удочерит ее. Это большая честь, ведь наш род очень знатный, мы можем даже родниться с членами императорской фамилии. Однако Исай вполне был способен отказаться, все‑таки это его дочь. К тому же ее тогда надо было крестить в православие и нарекать христианским именем. К счастью, он согласился. Он даже сказал, что Иса на их языке значит Иисус и что Иисус у магометан почитается как пророк. Странно, что его имя и фамилия в честь Христа. Исаев – значит Иисусов. А у православных нельзя давать младенцу имя Христа или Богородицы из глубочайшего почтения к ним.

Главное, он благословил свою дочь жить в нашей семье. Потом это долго оформляли. Нелечку крестили, и она теперь Наденька, только я никак не привыкну. Она теперь моя законная сестричка. Я – Александра Александровна, она – Надежда Александровна. И фамилия у нее наша. Вообще‑то Нелечка счастливица. У нее теперь два отца и четыре брата, а у меня всего по одному: одна мама, один папа, один братик и одна сестричка Наденька. Многая всем им лета. Кажется, идет мисс Фармер.

Все. Я сплю!»

 

Деталь

 

Надя с сожалением оторвалась от чтения. Разбирать почерк прячущегося от гувернантки ребенка, пишущего наверняка впотьмах, было трудно. Надо сразу заносить все в компьютер, а потом уже прочитать все, что получится.

Тем более что пора все‑таки встать и заняться собственным бытом.

И тут только она глянула по сторонам.

И почувствовала что‑то не то. Что‑то определенно выглядело не так, когда она ложилась спать. Какая‑то невнятная деталь отсутствовала. Что‑то незначительное. На стене, крепко прикнопленный яркой кнопкой, топорщился лист бумаги, на котором она самолично вчера вечером черным фломастером вывела телефон Никиты.

Но сейчас лист был абсолютно бел и чист. Пуст.

– Да быть такого не может! – возмутилась Надя. – Совсем я, что ли, с ума сошла? Ведь был номер! Или чернила во фломастере испаряющиеся? Никита смотрел, как я записывала, проверил, верно ли.

Хотя все может быть, всякие идиотства случаются.

Она однажды в самолете познакомилась с очень милой француженкой. Всю дорогу проболтали, как сто лет знакомые. Конечно, хотелось продолжить знакомство, обменялись координатами.

Сунули друг другу листки со всеми телефонами, адресами, потом помогали одна другой с багажом, тепло попрощались. Уже в такси Надя развернула бумажку с адресом новой подруги и увидела собственные данные. Дообменивались!

И все. Так друг для друга и пропали. И тут наверняка такая же дурь произошла. Аберрация. Тот листок она, вполне возможно, сунула Никите, а вывесила этот, пустой, уверенная, что на нем телефон.

Но она же видела собственными глазами!

Так всегда думаешь, когда кажется.

Жутко захотелось уехать. Не в Москву, не в Египет. К маме. Ни о чем не думать, не просчитывать. Надоело. Нет, что‑то здесь не так. Мотать надо скачками от этого холода, дождя, безумия.

Она с опаской подошла к двери, предполагая увидеть развороченный замок. Дверь оставалась надежно запертой. И вообще все было в порядке, за исключением этой белой бумажки на стене.

Чудес на свете не бывает. Так отец любил повторять.

Всему всегда можно найти логическое объяснение.

В данном случае объяснение возможно только одно: писать‑то она номер писала, это запечатлелось зрением, даже в памяти угнездились некоторые сочетания цифр.

Но к стене прикнопила чистый лист. И надо как‑то собраться с чувствами, жить по‑намеченному. А то всю жизнь за чужими спинами: мама‑папа, деда‑баба, муж. Должна же быть хоть какая‑то самодостаточность, что‑то надо самой решать, с чем‑то самой справляться. А то так и жизнь пройдет, и останешься до старости девочкой‑припевочкой.

 

Заняться собой

 

Уговорив себя, Надя растопила печь, вскипятила воду, залила кипятком пакетик овсянки с малиной быстрого приготовления, заварила себе душистого чайку со смородинным листом.

Готовить всерьез ничего не хотелось, хотя, как оказалось, притащила она на себе достаточное количество продуктов. На несколько дней может хватить, если неохота будет вылезать под дождь к машине. Тем более что голод не заявляет о себе, несмотря на свежий воздух.

Если б не дождь, она бы погуляла по поселку, посмотрела на дома – кто что перестроил, кто перекрасил. Сходила бы к Никите, это примерно полчаса прогулочным шагом. Но мокнуть нет никакого смысла.

Тогда так.

Сейчас она займется собой. Устроит себе спа – курортные процедуры для лица и тела из доступных средств.

Мама научила ее куче хитростей, связанных с поддержнием тонуса и красоты. Есть масса средств в десятки, а то и в сотни раз более дешевых, чем фирменные препараты, но не менее эффективных.

У мамы собралась целая коллекция полезных рецептов по уходу за собой.

Надя пока не научилась заниматься собой методично, день ото дня. То она предпринимала все меры, считающиеся необходимыми для сохранения здоровой и молодой кожи: маски, кремы, лосьоны, капсулы и ампулы с потрясающим эффектом сиюминутного омоложения, то забрасывала все напрочь– «мои кавалеры меня и так узнают».

Одно она знала точно: когда ухаживаешь за собой, чувствуешь себя несравненно лучше, более бодрой, подтянутой и свежей.

Главное – лень побороть.

Итак, что можно устроить сегодня?

Для лица – дрожжевую маску, потом можно помассировать щеки, подбородок и шею оливковым маслом, затем легкий пилинг и питательный крем.

Десять лет усталости сбрасываются гарантированно.

Надя развела дрожжи молоком, налепила кашицу на физиономию.

Вот бы сейчас ее преследователь нагрянул. Вполне мог бы дара речи лишиться с первого взгляда.

Пока маска застывала, Надя готовила смесь для пилинга. Она решила, что обработает и лицо, и тело: пилинг штука действенная – трешь себя специальным составом и отслаиваешь омертвевшие частички кожи, поры раскрываются, организм начинает интенсивно дышать.

Покупные составы для пилинга стоят довольно дорого. Но дело даже не в этом. Ты никогда не знаешь, что там понамешано. Ты целиком полагаешься на честное слово производителя и слепо веришь тому, что обозначают буковки на упаковке. Но наш век– время расцвета фальсификаторов. А собственная кожа – все‑таки важная часть организма. Она, как и весь организм, дается нам один раз. И на всю оставшуюся жизнь. Кому ж о ней позаботиться? Не дядям же фальсификаторам.

Поэтому Надя предпочитала собственный простой рецепт: полпачки крупной соли (можно и мелкой, но крупная действует мощнее) разводится сливками или сметаной. Состав – проще не бывает. И натуральней – тоже. Раз, и готово! Можно натирать себя с головы до ног, не жалея сил.

В результате – бархатная кожа и ощущение сказочной легкости. Потом, когда как следует отдраишься, встаешь под душ – и наслаждение продолжается: вода, гель, жесткая рукавичка. И на закуску душистый питательный крем или лосьон для тела.

Забот и печалей как не бывало!

 

Пропажа

 

Правильное это было решение. Самый действенный способ поднять настроение – заняться собой. Мамин девиз: «Плохое расположение духа– беги в парикмахерскую и делай все возможное: массаж головы, укладку волос, маникюр, педикюр, визаж. По окончании о дурных мыслях и не вспомнишь». И это верно абсолютно, сколько раз подтверждено опытом!

Теперь, чувствуя себя обновленной и вдохновленной, она продолжит читать дневники, делая закладки на самых интересных, перспективных страницах. Если сложится действительно цельная яркая картина времени, поговорит с издателями, возьмется за серьезную подготовку. Раз уж оказалась в строгой изоляции по собственной воле, вполне имеет смысл заняться этим давно откладываемым делом. Никто не отвлечет, даже телек не включишь, если потянет поотлынивать.

И как раз, в дополнение ко всем пережитым косметическим радостям, позвонила египетская группа поддержки.

– Как ночь прошла?

– Дождь.

– А у нас жара.

– Никита вечером заходил.

– Вот молодец. У него, кстати, есть мобильник, он мне как‑то звонил, номер оставлял.

– Да он и мне вчера дал его, а я потеряла.

– Ну, молодца. Так что, продиктовать?

– Да нет, я, если что, схожу к нему. Вообще‑то тоска здесь. Вот в дневниках роюсь. Что‑то наклевывается занятное.

И тут телефон пропищал, давая понять, что батарейка вот‑вот сядет.

– Але! У меня батарейка садится. Ты мне вечером позвони. Попозже только, перед самым сном, ладно?

Надя принялась ощупывать сумку в том месте, где вчера явственно нащупывались рожки подзаряжалки. Вот поленилась перед сном вытащить, довела до последнего. Ничего не обнаруживалось. Но вчера вот тут прямо топорщилось. Вон даже на коже выпуклости остались. В общем, вчера много чего ей показалось.

Нету в сумке никакой подзаряжалки. Опять ей пришлось взять себя в руки. Объяснить самой себе, где эта проклятая штуковина может быть. В машине, конечно. А на улицу не хочется.

Значит, надо заняться намеченным делом, а через какое‑то время пойти пошуровать в автомобиле. Может, и дождь угомонится. Может, она еще даже и прогуляется по поселку до дома Никиты, пообщается с нормальным человеком, выяснит, кстати, насчет листа с номером.

 

Другое время

 

Надя выключила телефон. А вдруг подзаряжалка не найдется? Там остается еще чуть‑чуть энергии, ведь был только один писк из трех. Вечером, перед сном, даже если зарядить мобильник не удастся, она включит его, и на пару слов с Андреем сил хватит. Самое главное, спать ложиться спокойной.

Она села в низкое креслице у печки и принялась за дневник.

Совсем иначе тогда шло время.

Вот девочка, приехав в Берлин, подробно описывает вокзал, носильщика, дорогу к пансиону, где они должны остановиться, выгрузку багажа, обстановку в гостиной, свои ошибки в немецком.

И все это перед сном – детали, детали, детали.

На следующий день – зоопарк, правда, девочка пишет по‑немецки– Zoo, и только в конце русское слово, от которого сейчас отвыкли– зоосад: «Зоосад – веселое место для людей, но не столь веселое для зверей».

Характер немцев: добрые, уютные, чувствительные. Совсем другая репутация у народа была. Впрочем, а как же Гейне с его «Германия. Зимняя сказка», где все грядущие ужасы вполне внятно обозначены? Большой немецкий поэт и маленькая русская девочка писали о разном.

Ей ли было видеть…

Дорога в Мюнхен. Красоты Баварии. Горы. Панорамные виды. Описание заката. Пурпурный, алый, розовый, лиловый, оранжевый, внезапность серо‑седого и сразу черное. Смерть.

Это талантливое, мастерское описание занимает в дневнике несколько страниц.

Одно из ежедневно повторяющихся чудес света, подробно и тщательно задокументированное рукой одаренного мечтательного ребенка.

Столь же старательное и упоительно‑долгое описание восхода. У нее, Нади, на подобные речевые экзерсисы целый день бы ушел. Но та девочка проживает свой полный событий день полностью и при этом находит время и много прекрасных слов, чтобы оставить жить поразивший ее восход солнца.

Это 1913 год.

Надя знает, что будет дальше.

Так сказать, в принципе. В общих исторических чертах.

Закаты‑восходы останутся. Но близится конец света. Сумерки человечества. Ей по вполне понятной причине чем дальше, тем страшнее перелистывать странички.

Пусть подольше устои кажутся незыблемыми.

Пусть девочки работают над ошибками в немецком, чтобы, выучившись, принести пользу семье и Отечеству.

Умилительно‑серьезные рассуждения о будущем: «Я рада, что путешествую именно сейчас, потому что потом хочу получить хорошее образование, выйти замуж и родить много детей. Я хочу, чтобы моим детям было со мной не только весело, но и интересно. Жаль только, что с математикой у меня наверняка ничего не наладится. От нее у меня болят уши, глаза и сердце».

Надя точно так же жаловалась на математику: «Я от нее делаюсь больная». Вот вечная детская мука.

А сейчас с легкостью помогает своим мальчикам решать задачи, от которых в их возрасте отступала в полном отчаянии. Интересно, что такое со временем накапливается, делая неразрешимое простым и понятным?

Невольно сравнивала она хозяйку дневника, девятилетнего ребенка, со своими детьми, старшими, чем эта девочка.

Или с той, на чье нимфоманское письмо в журнал пришлось отвечать вчера. Той – четырнадцать. Способы выражения мысли у современной девочки самые скудные: «Он сказал, я сказала, она сказала».

Реакции на ситуацию – на грани идиотизма.

При этом грамотой владеет, пишет без ошибок, запятые ставит, где положено.

Вполне возможно, считается хорошей ученицей.

Через четыре года сможет на законном основании выйти замуж и родить себе подобного.

Чему учить потомство будет?

Этот вопрос не стоит как таковой. Все средства массовой информации (и ее журнал‑кормилец) пишут только о радостях секса, об оргазмах, об использовании мужчин во всех отношениях, словно мужчины не люди, а особая порода существ, только и годящихся для эксплуатации их женщинами, – они должны быть источниками телесных радостей, автоматами по изготовлению или добыванию денег, неважно, какими путями, – их проблема, и защитниками хрупкого женского мирка, который весь соткан из множества желаний и их удовлетворения. Низведение человеческих устремлений до уровня скотских.

Впрочем, каких же скотских? Скоты занимаются э т и м лишь в определенный период, не главное это в их существовании. Так – одна из функций организма, возводимая у человечества в доблесть.

Как этому противостоять? Как от этого укрыться?

Девочку из случайно найденного ими старинного дневника ничто не отвлекало от внутреннего роста – ни телевидение, ни радио, ни компьютер.

Ее, Надины, дети вряд ли способны к такому вдумчивому и детальному видению мира. У того ребенка совершенно иная степень зрелости. Человек взрослел сам в себе, его внимание не разбазаривалось на безумные фрагменты, навязываемые недобрым, алчным внешним миром, жаждущим поживиться любым клочком чужой души.

Она вновь обратилась к старенькой тетрадке. Вояж предпринят всерьез и надолго.

Швейцария, Северная Италия, снова Швейцария. Интересно было бы проехать по их маршруту, найти те отели, в Швейцарии наверняка все сохранилось, сравнить интерьеры, сделать фоторепортаж «Тогда и сейчас». Части из дневника перемежать с собственными впечатлениями. Или побудить вести путевые дневники собственных сыновей. Пусть поучатся.

Закончилась первая тетрадка.

 

Вечер второго дня

 

Незаметно пролетела светлая часть короткого ноябрьского дня. Дождь не утихал. Надя решила все‑таки выйти из дома, размяться немного. Нужно отыскать в машине подзаряжалку, потом приготовить нормальный обед (или, скорее, ужин). Потом она еще подтопит печки, примет душ. Завтра с утра обязательно надо будет посмотреть, что там, на втором этаже.

Она надела высокие резиновые сапоги и плащ‑палатку, накинула капюшон. Превратилась в человека без пола и возраста.

 

Ходячий стог.

Топ‑топ‑топ.

Плюх‑плюх‑плюх.

Чмяк‑чмяк‑чмяк.

Вокруг одна вода.

 

Открыла машину, забралась внутрь. Очутившись на привычном водительском месте, вдруг подумала: «А не газануть ли прямо сейчас в город? Вот так, ничего не собирая, не запирая, как есть сейчас, вставить ключ зажигания, ф‑р‑р‑р‑р – и поехали домой».

Увы! Разум, как всегда, обуздал ее порыв.

Подзаряжалки нигде не было. Неужели все‑таки дома забыла?

А как же уверенность, что взяла, что проверила и перепроверила? Как‑то все же раньше не жаловалась она на патологическую рассеянность и забывчивость такого рода, что вот, мнится, упаковала в багаж какую‑то вещь, а вещи‑то и нет. Тем не менее факт оставался фактом: необходимейшая деталь существования современного человека была самым глупым образом забыта в Москве.

Связь с внешним миром обрывалась.

Собственно, она сама рвалась остаться в одиночестве. Только мужа и мальчишек хотела слышать. И теперь самое главное в ее жизни становится временно недоступным.

Ладно, пару дней придется перетерпеть, а потом уж – все. Неделю она здесь не высидит, это точно. Испытала себя, и для первого раза достаточно.

Дом встречал светом и теплом. Второй день она здесь, и все уже обжито, уютно. Одиночество только тяготит, а вообще лучшего места не придумаешь, если захочешь душой согреться.

Надя принялась за хозяйственные дела, готовку, все время думая о дневнике, о прежнем укладе жизни, уничтоженном полностью, под корень. Счастливый Шарль, он может говорить: «Этими виноградниками наша семья владеет четыре века».

А у нас все так разгладили‑разутюжили, что никаких представлений о времени дальше прадедов у большинства просто не имеется.

 

Чтение перед сном

 

Перед сном она вновь взялась за дневники.

Новая тетрадь, кожаная, с замочком и золотым обрезом, начиналась с драматического момента.

Отец Сашеньки принимает решение плыть морем из Франции в Англию, чтобы закупить там самое современное сельскохозяйственное оборудование для работы на своих российских угодьях. Он предполагает обучить крестьян пользоваться умными машинами, облегчить и интенсифицировать их труд, заставить их, по его выражению, иметь качественно иные притязания к жизни.

На семейном совете принимается решение: отец с матерью и младшим сыном Валерианом возвращаются по завершении лондонских дел на родину. Девочек оставляют учиться в великолепном девичьем пансионе, дающем фундаментальное образование. Учреждение с солидной репутацией.

Мать, выпускница Смольного, настояла. Она, бывшая институтка, критически относится к женским учебным заведениям России. «Институт у нас – тюрьма. За все годы не видели живой природы».

Одна из ее соучениц, уже выйдя замуж и приехав в имение мужа, при виде коровы упала в обморок. Идиотские «обожания» младшими старших учениц или педагогов – ах, ангел! ангел!

Тупая зубрежка. Иностранный язык – хорошо, если была предварительно отменно подготовлена, будут ставить высший балл. Если же нет – ничего от учителя не добьешься. Нет‑нет! Девочки должны получить европейское образование – грядут иные времена.

А ведь начинается 1914 год!

Правда, до лета, а стало быть, до начала той роковой для России войны, еще далеко.

Наде очень и очень хочется, чтобы вся семья осталась в Англии.

Зачем разлучаться? Маленькие девочки, одни, в чужой стране. Зачем это? Но девочки не боятся. Они полны энтузиазма. С английским у них лучше, чем с немецким, который, впрочем, за время путешествия значительно обогатился. Кроме того, наладив дела в имении, глава семейства планирует надолго поселиться в приятной для себя стране. Мисс Фармер назначается управляющей – она должна приглядывать за домом, навещать девочек, встречать их во время каникул.

Несколько месяцев уходит на устройство дел. Дом ремонтируется и обставляется.

Девочки тем временем учатся в пансионе. В дневнике целые фрагменты пишутся по‑английски, почерк из детского превращается в беглый, непринужденный, взрослый. Разбирать его становится все сложнее, тем более Надин английский гораздо скуднее, чем у хозяйки дневника.

Однако самое основное обозначается весьма четко: девочка обладает сильной волей. Она скучает по родителям и семейному укладу и объясняет самой себе, как с этим справиться – необходимо побороть зависимость. Ведь в любом случае она не жила бы всю оставшуюся жизнь с мамой и папой, значит, надо привыкать одной, воспитывать характер. Тогда родителям не будет передаваться ее тоска. Она должна готовиться стать опорой.

Свободное летнее время девочки проводят в Лондоне с мисс Фармер.

Вот‑вот должен навестить их отец. А вдруг будет сюрприз? Вдруг они вместе приедут? Очень хочется увидеть маму, невыносимо.

Так подкатывается август 1914‑го.

Война. Все планы рушатся. Им велено учиться и ждать. Папа приедет при первой возможности, но не сейчас.

1915‑й, 1916‑й…

Девочки все больше срастаются с окружающей средой. Дневник ведется только по‑английски. В нем – подробности быта, портреты учителей, подруг, мечты, тревоги, ожидания. Ни слова по‑русски на протяжении почти трех лет.

И вдруг – февраль 1917‑го: «В России свергнуто самодержавие! Император отрекся от престола! Я не знаю, что теперь будет, хорошо ли это или плохо. Но государь – помазанник Божий! Имеет ли кто‑то право идти против воли Бога?»

Написано по‑русски, крупно, во весь тетрадный лист.

И дальше – только родной язык и русская судьба.

Девочки доучиваются до лета. Тревога за семью все больше овладевает ими. Они не в силах оставаться долее в неведении и одиночестве. Наконец принимается решение отправиться к своим.

Александре – четырнадцать. Она чувствует себя абсолютно самостоятельной и способной отправиться в далекое путешествие, чтобы быть вместе с семьей в трудные времена.

Мисс Фармер остается сторожить дом. Надежный лондонский банк оберегает весомый семейный вклад. Все это остается навсегда позади.

Они плывут в родной Санкт‑Петербург, вернее, с 1914 года – Петроград (им трудно привыкнуть и не нравится переименование).

Корабль отходит из Абердина в Швецию, оттуда – на родину. Судно сопровождается двумя английскими миноносцами, так как возможны атаки немцев.

Девочки удивлены: как много русских плывет вместе с ними! Они и не подозревали, что в Англии такое их количество. Так называемые деловые люди – купцы, причем есть несколько довольно дикого вида. Закупали в Англии машины, как отец когда‑то, собираются ворочать дела дома.

Но больше всего политических эмигрантов. Врагов прежнего строя. «Как много было врагов у царя!» – в недоумении восклицает девочка.

Они ей совсем не нравятся: важничают, заводят какие‑то интриги. Один господин, чуть ли не назначенный в новое правительство, плывущий с женой и малолетним сыном, неприлично тискал (Александра случайно увидела на палубе) молодую вульгарную женщину – не даму, как подчеркивает она.

«Мне кажется, они прежде всего думают о своем благоустройстве, а не об интересах нашей страны. Я не могу им верить. Это временщики».

«Она права. Но кому до этого дело?» – думает Надя.

Ей страшно читать дальше. Она догадывается, что ждет эту семью.

Ничего хорошего – это точно.

Ехали бы уже в Лондон, растили бы своего Валериана. Редкое имя сейчас. А тогда, видно, часто называли.

Вот ее, Надин, неведомый другой дедушка, кстати, тоже был Валериан. Мама – Анна Валериановна, хотя никто ее по отчеству не зовет. Надя никогда даже фотографии его не видела. Знала, что был военным инженером, занимал какой‑то важный пост, потом арестовали, расстреляли.

Боялась она расспрашивать мать, не хотела тревожить ее детские ужасы. Но надо узнать, надо! Какие они были, те ее корни? В кого‑то из них наверняка пошли Надины сыновья.

Про Алешу мама как‑то сказала: «Вылитый папа!» Надя даже обиделась: «Как же папа? У него ни капли от Андрея – вылитый я!»

И мама, словно очнувшись, удивилась: «При чем тут Андрей? Я своего папу имела в виду, дедушку твоего. У Алеши все от него, даже жесты самые мелкие, даже то, как голову наклоняет…»

И замолчала, закрылась. Жутью повеяло. Невозможно было о том разузнавать.

Совсем поздно Надя включила телефон. Вскоре раздался звонок, как и было договорено. Батарейка садилась. В запасе оставалось лишь несколько секунд.

– У меня все в порядке. Подзаряжалку забыла. Телефон сдыхает. Не волнуйтесь, – успела протараторить Надя.

– Нет, как это «забыла»? – послышался возмущенный голос Андрея.

И это было все.

Тут пришла ей в голову спасительная мысль: надо завтра сходить к Никите, какая бы погода ни была. Во‑первых, Андрей точно будет ему звонить, раз уж ей не может дозвониться. Во‑вторых, Никита – мастер на все руки, вдруг удастся зарядить телефон от его подзаряжалки? В‑третьих, надо обязательно развеяться и пообщаться. В‑четвертых, необходимо отвлечься от дневников, в которых предвиделись ей уже скорые будущие страдания.

Однако оторваться от чтения было невозможно. Последнее, что прочитала Надя перед сном, было воспроизведение спора возвращающегося политэмигранта и предпринимателя «из простых». Барышню спорящие всерьез не принимали, высказывались откровенно.

Политэмигрант заявил, что настал момент пинками разбудить эту свинскую дурищу Расею (так и сказал!), заставить ее любыми способами– разъяснениями, насилием, террором – идти в ногу со временем.

– Какие такие ноги у времени? – хохотал «деловой». – Смотрите, зубы об Россию обломаете!

– Скорее ей хребет переломим, – не унимался политический.

– Ой, гляди, наворочаете делов, а помирать придется, как ответ держать будете? Иль думаете смерть декретом каким отменить?

– Зачем же? Мы ее в сотрудники возьмем!

Нечаянная свидетельница этих дебатов заключает: «Я горячо молюсь о том, чтобы у них ничего из их планов не вышло. Я даже думаю, не лучше ли будет, если нас атакуют немцы и мы все погибнем вместе с этими, которые столько зла собираются сделать?»

– Пора спать! – приказала себе Надя, когда дневник выпал из ее рук. Она не стала его поднимать, повернулась к стене, укуталась одеялом. О, сон – блаженство!

 

Третий день

 

 

Смутное удивление утра

 

Она спала долго и сладко. Так крепко, как всегда спала на даче. Детским беспробудным сном.

Снилось ей, что стоит она у окна высокого‑высокого дома на последнем этаже. Внизу до самого горизонта течет тяжелая медленная река, впадая затем в море. Воды ее, тусклые, свинцовые, вдруг вздымаются до самого неба, с гулом и воем катятся на дом, в котором – за стеклом – Надя.

«Сейчас конец», – думается ей. Она зовет мужа, детей, чтоб показать им опасность, чтоб быть вместе. Она совсем не боится, потому что ни на что не надеется. И вот они вместе чувствуют страшной силы удар. Стекла остаются целыми, но дом начинает ходить ходуном. Надя спокойно обдумывает, что лучше – попытаться покинуть дом, который вот‑вот может обрушиться, или переждать, никуда не убегая.

На этом вопросе и проснулась.

Ого! Одиннадцатый час уже! И дождь перестал. И на небе голубые просветы. Вставать скорее – и за дела!

Она вскочила и смутно как‑то удивилась.

Тетрадь, которую она выронила перед сном, лежала теперь на столе у окна. Как это могло получиться? Она точно не вставала ночью!

Она никогда не страдала лунатизмом, не производила во сне никаких безотчетных действий. Если ночью случалось пойти в туалет, прекрасно потом об этом помнила.

Что с ней происходит? Что творится с ней в последнее время?

Можно тысячи раз повторять заклинание про отсутствие на свете чудес, но не могла она ночью поднять с пола тетрадь и положить ее на стол.

Не делала она этого – и все тут.

Но какой‑то трезвый голос внутри неприязненно утверждал: «Встала. Подняла с пола. Положила на стол. Легла. Уснула, как всегда здесь, – крепко. Свежий воздух».

И Надя покорилась. Может, из печки просачивается в комнату какой‑нибудь там угарный газ, легкий какой‑то галлюциноген, отшибающий память?

Может, она не вовремя трубу закрывает?

В Москве тоже вещи оказываются не там, где их ищешь, но не удивляешься же этому, думаешь, кто‑то переложил, кто‑то, не подумав, засунул. А тут – одна, вот и мерещится всякое.

Значит, так вчера зачиталась, что ночью, не просыпаясь, все‑таки встала и проделала то, что приказало ей подсознание. И точка!

 

К Никите

 

Вскоре, по‑быстрому умывшись и позавтракав, Надя вышла из дома, направляясь к Никите. Нежный, чудный, свежий день. Тишина. Дома пустые.

Странно. Раньше в некоторых домах их дачного поселка круглый год жили старики, не желавшие дышать городской гарью.

Что же сейчас так безжизненно вокруг? Или ей просто кажется? Кто‑то все‑таки есть, только ей не видно, в каком доме жизнь продолжается, а какой впал в зимнюю спячку.

Она, не стесняясь, запела в полный голос. Если есть кто, пусть выходит. Если никого – тем более что скромничать?

Быстро дотопала до Никитиного участка. Калитка была заперта.

Надя долго безуспешно звонила у ворот, кричала, звала Никиту.

Полная тишина. Главное, даже собачий лай не раздавался.

И тут она вспомнила! Ну как же можно было забыть! Ведь Никита предупредил ее, что именно в этот день уедет в город с ночевкой и пса с собой возьмет, прививку ему надо сделать. Нет, она действительно стала забывать все. Он же ей долго толковал про свои дела и объяснял, зачем именно ему нужно отъехать. А она, естественно, отключилась, когда о неинтересном для нее шла речь.

– Ну, ладно, зато прошлась, – утешила себя Надя.

Она достала из кармана куртки блокнот с ручкой, которые всегда брала с собой и сейчас, к счастью, не забыла, и накатала Никите записку про свою забывчивость, про незаряженный телефон, про свое намерение уехать завтра, но если до тех пор он вернется, пусть зайдет, он очень нужен ей.

Бросила записку в почтовый ящик. А вдруг он не заметит ее послание? Не заглянет внутрь? А она будет напрасно ждать и ничего не понимать.

Пришлось написать еще два послания. Первое гласило: «Никита! Обязательно зайди ко мне, ты мне очень нужен!!! Надя».

Этот крик души она прикрепила к гвоздю, торчавшему из штакетины непосредственно над замком. Второй блокнотный листочек объявлял: «Никита! Достань из почтового ящика мое письмо! Это очень важно! Надя».

Данную информацию она разместила над почтовым ящиком. Оставалось только надеяться на то, что записки не унесет ураганный ветер и не смоет тропический ливень – обычные дождь с ветром были им не страшны благодаря козырьку над воротами.

Возвращалась она молча. Медленно, размеренно шла мимо знакомых с детства домиков, которые почти не заметила, когда с такой скоростью и беспардонным пением неслась к Никитиному двору.

 

Сыта по горло

 

Сыта была одинокими раздумьями по горло. Ее пребывание на даче превращается в какое‑то сплошное непрерывное нагнетание тревожности.

Все эти дикие несуразицы: белый лист на стене, пропажа подзаряжалки (ведь помнится, что брала), тетрадь эта сегодня на столе – это ведь все мнится от одиночества. Напрасно она загоняла проблему все глубже и глубже, вместо того чтобы кардинально ее решить.

Она ясно поняла, что следовало предпринять, уже после получения того гнусного «подарочка». Существует масса сыскных агентств. Надо было обратиться к профессионалам. Вполне вероятно, что и до вторжения дело бы не дошло тогда. Это первое.

И второе – надо завести собаку. Мальчишки давно умоляют. Ей просто не хотелось хлопот.

Пусть будет у них еще один член семьи и надежный защитник к тому же. Вот уж никто бы не сунулся! И сейчас, будь с ней собака, было бы у нее надежное чувство личной безопасности вместо этой внутренней дрожи и неуверенности. Так она и сделает, когда вернется. Ребята прилетят, а дома нежданная радость. Вот им будет счастье!

Домой захотелось нестерпимо. Она так и решила: «Завтра – домой!» Сегодня бегло просмотрит дневники, не вчитываясь, выделит основную сюжетную линию судь<