Иисус с Иоанном Эндорским и Синтихией в Назарете

 

16 октября 1945

«Учитель! Учитель! Учитель!» Три возгласа Иоанна Эндорита, который выходит из своей маленькой комнаты, чтобы пойти к источнику и умыться, и встречает Иисуса, идущего от источника, разбудили Марциана, который выбежал из комнаты Марии в одной только короткой тунике без рукавов, босоногий, с широко раскрытыми глазами и ртом, кричащим: «Иисус здесь!». Он бежит со всех ног, чтобы взобраться на руки Иисуса. Крики разбудили также Синтихию, которая спала в старой мастерской Иосифа и вышла через несколько минут, уже одетая, но с наполовину заплетенными темными косами, свисающими на ее плечи.

Иисус, все еще с мальчиком на руках, приветствует Иоанна и Синтихию и настаивает, чтобы они вернулись в дом, потому что северный ветер очень силен. Он входит первым, неся на руках полуголого Марциана, который, несмотря на свой энтузиазм, стучит зубами от холода.  Он опускает мальчика около уже зажженного огня, на котором Мария греет немного молока и одежду мальчика, чтобы он не простудился.

Другие двое не говорят, но выглядят как персонификации экстатической радости. Иисус, Который сидит с мальчиком на коленях пока Благословенная Дева быстро облачает его в согретые одежды, смотрит на них и, улыбаясь, говорит: «Я обещал вам, что приду. А Симон Зилот тоже придет сегодня или завтра. Я послал его с одним поручением. Но скоро он будет здесь, и мы будем вместе много дней».

Марциан быстро одет и его маленькие щечки, побледневшие от холода, вновь окрасились. Иисус спустил его на пол и пошел в следующую комнату в сопровождении всех остальных. Мария вошла последней, держа мальчика за руку. Она добродушно упрекает его: «Что Мне с тобой сейчас делать? Ты не слушаешься. Я сказала тебе: “Оставайся в постели пока Я не вернусь”, а ты, наоборот, встал, прежде чем…»

«Крик Иоанна разбудил меня…» - отвечает Марциан, оправдываясь.

«Именно тогда ты и должен был подчиниться. Оставаться в постели пока спят, это не подчинение, и в этом нет никакой заслуги. Ты должен уметь делать это, когда в этом есть заслуга, потому что это требует силы воли. Я бы привела Иисуса к тебе. И ты точно так же встретился бы с Ним, не рискуя простудиться».

«Я не знал, что было так холодно».

«Но Я знала. Мне печально видеть твое непослушание».

«Но, Мама. Меня печалит еще больше, когда я вижу Тебя такой печальной… Если бы это не было ради Иисуса, то я бы не встал, даже если бы Ты забыла меня в постели без всякой пищи, моя прекрасная Мама!... Поцелуй меня Мамочка. Ты знаешь, что я бедный мальчик!...»

Мария берет его на руки и целует, остановив, таким образом, слезы, побежавшие по его щекам и заставив его снова улыбнуться с обещанием: «Я больше никогда, никогда, никогда не ослушаюсь Тебя!»

Тем временем Иисус разговаривает с двумя учениками. Он интересуется их прогрессом в постижении Мудрости, И, так как они утверждают, что все становится им ясным благодаря словам Марии, Он говорит: «Я знаю. Сверхъестественно яркая Премудрость Божья становится ясным светом даже для самых жестокосердных людей, когда произносится Ее устами. Но вы не жестокосердые, поэтому вы извлекаете всю пользу из Ее наставлений».

«Ты теперь здесь, Сын. И учительница вновь стала ученицей».

«О! Нет! Ты продолжишь быть учительницей. Я буду слушать Тебя как это делают они. Я только «Сын» в эти ближайшие дни. И ничего больше. Ты будешь Матерью и Учительницей Христиан. Ты являешься Ею даже сейчас: Я Твой Первенец и первый ученик, а они, и Симон, когда он придет, будут следующими… Понимаешь, Мама? Весь мир здесь. Мир будущего – в лице маленького чистого израильтянина, который даже не знает, что становится «Христианином»; мир, старый мир Израиля – в лице Зилота; человечество – в лице Иоанна; язычники – в лице Синтихии. И все они пришли к Тебе, Святая Мать, питающая молоком Мудрости и Жизни мир и века. Ныне многие уста желают припасть к Твоей груди! И сколь многие будут делать это в будущем! Патриархи и пророки страстно желали Тебя, потому что Пища человека должно было изойти из Твоего плодородного чрева. И Мои последователи будут искать Тебя, чтобы обрести прощение, наставление, защиту, любовь, подобно множеству Марцианов. И благословенны будут делающие это. Ибо невозможно будет стойко пребывать во Христе, без милости, обогащенной Ее помощью, Матери исполненной Милостью».

Мария выглядит подобно розе в Своем темном платье, так Она покраснела от такой возвышенной хвалы Своего Сына. Ослепительная роза в очень скромном платье из грубой темно-коричневой шерсти…

Раздался стук в дверь, и вошла Мария Алфеева вместе с Иаковом и Иудой, нагруженными кувшинами с водой и вязанками хвороста. Радость новой встречи взаимна. Она еще более возросла, когда они узнали, что скоро придет Зилот. То, что сыновья Алфея любят его, очевидно даже и без слов сказанных Иудой в ответ на замечание своей матери, комментирующее их радость: «Мама, именно в этом доме в очень печальный для нас вечер, он проявил к нам отеческую любовь и по-прежнему питает ее к нам. Мы не можем забыть этого. Он для нас как отец. Мы для него его сыновья. Какие сыновья не радуются встрече с добрым отцом?»

Мария Алфеева задумалась и вздохнула… Затем, будучи очень практичной даже в своей печали она спрашивает: «А где вы будете укладывать его спать? У вас нет комнат. Пошлите его в мой дом».

«Нет, Мария. Он будет жить под Моим кровом. И это можно быстро уладить. Синтихия будет спать с Моей Матерью, Я с Марцианом, Симон в мастерской. Нет, мы все сразу подготовили лучшим образом. Пойдем».

И мужчины выходят в огород, тогда как две Марии идут работать на кухне.

 

 

Урок Иисуса Марциану

 

17 октября 1945

Иисус выходит из дому, держа мальчика за руку. Они идут не к центру Назарета, напротив, они покинули селение и идут по той самой дороге, по которой ушел Иисус, когда в первый раз покидал Свой дом начиная Свою публичную жизнь. Достигнув первой оливковой рощи, они свернули с главной дороги, и пошли по маленькой тропинке среди деревьев в поисках теплого солнечного места после штормовых дней.

Иисус побуждает Марциана побегать и попрыгать, но мальчик отвечает: «Я предпочитаю оставаться с Тобой. Я теперь большой, и я ученик».

Иисус улыбается… авторитетному заявлению о возрасте и собственном достоинстве. Верно, что это маленький взрослый шагает рядом с Иисусом. Никто не мог бы сказать, что ему больше десяти лет. Но никто не может отрицать, что он – ученик, тем более Иисус, Который только говорит: «Но тебе станет скучно молчать, пока Я молюсь. Я привел тебя сюда, чтобы ты мог насладиться жизнью».

«Я не могу наслаждаться жизнью в эти дни… Но для меня большое облегчение быть рядом с Тобой… Я так ждал Тебя все эти дни… потому что… потому что…» Мальчик сжал свои дрожащие губы и замолчал.

Иисус положил руку ему на голову со словами: «Тот, кто верит в Мое слово, не должен так печалиться, как те, кто не верит. Я всегда говорю истину. Также когда Я заверяю тебя, что нет разлуки между душами праведных людей, которые находятся на лоне Авраамовом, и праведными людьми на земле. Я Воскресение и Жизнь, Марциан. И Я привел туда последних даже прежде, чем исполнил Свою миссию. Ты всегда говорил Мне, что твои родители страстно ожидали пришествия Мессии и просили Бога прожить достаточно долго, чтобы увидеть Его. Значит, они верили в Меня. Они умерли в вере. Поэтому они уже были спасены ею, и снова воскресли и живут ею. Потому что вера в Меня дарует жизнь, даруя жажду справедливости. Рассуди, как много раз они должны были противостоять искушениям, чтобы быть достойными встречи с Мессией…»

«Но они умерли не увидев Тебя, Господь… И они умерли таким образом… Я видел их, Ты знаешь, когда умерших людей села извлекали из земли… Мою маму, моего папу… моих маленьких братьев… Какое мне дело до того, что они сказали мне, чтобы утешить меня: “Твои родственники не подобны (этим трупам), они умерли не страдая”? О! Они умерли не страдая! Разве это были перья, а не скалы, обрушившиеся на них? И разве это был воздух, а не земля и вода, задушившие их? И разве они умерли, не страдая при мысли обо мне, когда они чувствовали что умирают?...» Мальчик дрожит от горя. Он оживленно жестикулирует стоя перед Иисусом, и почти агрессивен…

Но Иисус понял его печаль и его потребность выразить ее и позволяет ему говорить. Иисус не из тех, которые говорят: «Замолчи. Ты возмущаешь Меня» тем, кто неистовствует в своей печали.

Мальчик продолжает: «А после? Что случилось позже? Ты знаешь, что случилось! Если бы Ты не пришел, Я бы стал зверем или умер бы в лесу как змея. И я не смог бы пойти и соединиться с моей матерью, отцом и братьями, потому что я ненавидел Дору и… и я больше не любил Бога так, как любил раньше, когда была жива моя мать, которая любила меня и этим побуждала меня любить ближних. Я почти ненавидел птиц, так как они наполняли свои зобы, имели теплые перья и строили себе гнезда, тогда как я был голодным, моя одежда была изорвана и у меня не было дома… И я, который любил птиц, разгонял их, так как меня охватывал гнев, когда я сравнивал себя с ними, а затем я начинал плакать понимая, что стал плохим и заслуживаю ада…»

«Ах! Значит, ты раскаивался в том, что стал плохим?»

«Да, мой Господь. Но как бы я мог быть хорошим? Мой дедушка был хорошим. Но он часто говорил: “Это скоро должно закончиться. Я стар…» Но я не был старым! Как много лет мне еще предстояло ждать, прежде чем я смог бы работать и есть как человек, а не как бездомная собака? Я бы стал вором, если бы Ты не пришел».

«Ты не стал бы им, потому что твоя мать молилась о тебе. И ты можешь видеть, что Я пришел и забрал тебя. Это доказывает, что Бог любит тебя и что твоя мать наблюдает за тобой».

Мальчик замолчал и задумался. Он, кажется, ищет просветления от почвы, по которой ступает, шагая рядом с Иисусом по короткой траве, высушенной северным ветром в предшествующие дни. Затем, посмотрев вверх, на Иисуса, он спрашивает: «Но разве не было бы лучшим доказательством, если бы Он не позволил моей матери умереть?»

Иисус улыбается человеческой логике его юного ума. И доброжелательно, но убедительно объясняет: «Сейчас, Марциан. Я дам тебе понимание ситуации при помощи сравнения. Ты сказал мне, что ты любил маленьких птичек, не так ли? Теперь слушай. Созданы ли маленькие птички, чтобы летать, или чтобы быть заключенными в клетки?»

«Чтобы летать».

«Хорошо. А что делают матери маленьких птичек, чтобы вырастить их?»

«Они кормят их».

«Да. Но чем?»

«Семенами, насекомыми, личинками, или крошками хлеба, или кусочками фруктов, которые они находят, летая повсюду».

«Очень хорошо. Теперь слушай. Если бы весной ты нашел на земле гнездо с птенцами и с их матерью, сидящей на них, что бы ты сделал?»

«Я бы взял его».

«Все гнездо? Как оно есть? Включая мать?»

«Все гнездо. Потому что слишком неприятно быть малышом без матери».

«Но во Второзаконии написано, что следует брать только птенцов, позволив матери улететь, так как ее миссия – размножение».

«Но если она хорошая мать, то она не улетела бы. Она бы полетела к своим малышам. Вот что сделала бы моя мать. Она не отдала бы меня Тебе, также и навеки, потому, что я еще мальчик. Она также не пошла бы со мной, потому что мои братья были младше меня. Поэтому она бы не позволила мне уйти».

«Очень хорошо. Но послушай: как, по-твоему, любил бы ты эту мать маленьких птичек и ее малышей больше, если бы ты держал клетку открытой, так чтобы она могла прилетать и улетать с подходящей пищей, или если бы ты держал ее также в заключении?»

«Эх!... Я бы любил ее больше, если позволял бы ей улетать и прилетать, пока малыши не вырастут… и моя любовь была бы завершенной, если бы я содержал их пока они вырастут, а затем позволил бы матери улететь, потому что птицы созданы для полета… Действительно… чтобы быть в высшей степени хорошим… когда малыши подрастут я бы освободил и их тоже, и позволил бы им улететь. Это была бы лучшая любовь, которую я мог бы иметь к ним… И самая справедливая… Конечно! Самая справедливая, потому что я не делал бы ничего, кроме того что позволил, чтобы то чего желал Бог для этих птиц совершилось…»

«Очень разумно с твоей стороны, Марциан! Ты говорил как мудрый человек. Ты будешь великим учителем твоего Господа, и слушающие тебя будут верить тебе, потому что ты будешь говорить им как мудрый человек!»

«Правда, Иисус?» Его маленькое лицо, прежде озабоченное и печальное, затем погруженное в раздумья, сдержанное в своих усилиях рассудить, что было бы лучшим, успокоилось и просияло радостью от похвалы.

«Да, правда. Теперь смотри! Ты рассудил так, потому что ты умный мальчик. Теперь подумай, как бы рассудил Бог, поскольку Он есть само Совершенство, относительно душ и что является лучшим для них. Души подобны птицам, заключенным в клетки тел. Земля является местом, куда их доставили в их клетках. Но они томятся и тоскуют по свободе Небес; по Солнцу, которое есть Бог; по Пище, пригодной для них, которой является созерцание Бога. Никакая человеческая любовь, ни даже святая любовь матери к ее детям или детей к их матери, не является такой сильной, чтобы она могла заглушить такую тоску душ по воссоединению с их Источником, который есть Бог. Подобным образом Бог, по причине Его совершенной любви к нам, не находит настолько сильных причин, чтобы они превзошли Его желание соединения с душой, жаждущей Его. Что случается затем? Иногда Он любит ее так сильно, что говорит ей: “Приди! Я освобожу тебя”. И Он говорит это, даже если вокруг матери находятся несколько детей. Он видит все. Он знает все. Все что Он делает, Он делает хорошо. Когда Он освобождает душу, – ограниченный разум людей не может так думать, но это истинно, - когда он освобождает душу, Он всегда делает это для большего благоденствия самой души и ее родственников. Как Я уже говорил тебе, Он затем добавляет к служению ангела-хранителя служение души, которую Он Сам позвал, с ее любовью к своим родственникам, с любовью свободной от человеческой обремененности, потому что она любит их в Боге. Когда Он освобождает душу, Он обязывает Самого Себя занять ее место и заботиться о продолжающих жить ( ее родственниках ). Разве Он не сделал этого с тобой? Разве Он не сделал тебя, маленькое дитя Израиля, Моим учеником, Моим будущим священником?»

«Да, мой Господь, сделал».

«Теперь обдумай это. Твоя мать будет освобождена Мною, и не будет нуждаться в твоих просьбах Богу о ней[12]. Но если бы она умерла после Искупления и нуждалась бы в них, ты мог бы молиться за нее как священник. Только подумай: все вы не отказались бы потратить какое-то количество денег, чтобы дать подношение священнику Храма, для совершения им от вашего имени жертвоприношения животных, таких как агнцы, или голуби или другие произведения земли. Это в случае, если ты остался бы маленьким крестьянином Явисом рядом со своей матерью. Напротив, ты, Марциан, священник Христа, мог бы прямо приносить для нее истинное Жертвоприношение совершенной Жертвы, во Чье имя даруется всякое прощение!»

«И я больше не смогу делать это?»

«Не за твоего отца, мать и братьев. Но ты можешь совершать это Жертвоприношение за друзей и учеников. Разве это не прекрасно?»

«Да, Господь».

«Ну, тогда давай вернемся домой и будь опять веселым».

«Да… Но я не дал Тебе молиться!... Я прошу прощенья…»

«Но мы же молились! Мы рассматривали истину, мы созерцали Бога в Его щедрости… Все это является молитвой. И ты совершил ее как истинный взрослый. Пойдем теперь. Давай споем псалом хвалы за ту радость, которая в нас». И Он начинает петь: “Мое сердце взволнованно возвышенной темой…”».

Марциан присоединяет свой серебристый голосок к бронзовому и золотому голосу Иисуса.

 

Симон Зилот в Назарете

 

18 октября 1945

Наступил темный ранний декабрьский вечер. Светильники зажгли рано и семьи собрались в одной комнате. Это происходит и в маленьком доме в Назарете, и пока две женщины работают, одна на ткацком станке, а другая занята рукоделием, Иисус и Иоанн Эндорит, сидя у стола, беседуют тихими голосами, а Марциан заканчивает полировать два сундука, поставленных на пол.

Мальчик энергично работал, когда Иисус встал и, склонившись над деревом, сказал: «Теперь уже достаточно. Они достаточно гладкие и утром мы сможем их покрасить. Сейчас отложи все в сторону, потому что мы начнем работать утром». И тем временем как Марциан вышел со своими полировочными инструментами, – жесткими лопатками, на которых прибита гвоздями грубая рыбья кожа, чтобы исполнять работу нашей наждачной бумаги, и инструменты похожие на ножи, но, конечно, не стальные, но того же назначения, - Иисус поднял Своими сильными руками один из сундуков и унес его в мастерскую, где они, должно быть, работали, потому что там лежат опилки и древесные стружки у одного из верстаков, который по этому случаю поместили в центр комнаты. Марциан положил свои инструменты обратно на их место и теперь подбирает стружки, чтобы бросить их в огонь, как он говорит, и хотел бы также подмести опилки, но Иоанн Эндорит предпочел сделать это сам.

Все уже было убрано и приведено в порядок, когда Иисус вернулся со вторым сундуком, который Он поставил рядом с первым. Все трое уже собирались выйти, когда услышали, как кто-то постучал в дверь и сразу же после этого низкий голос Зилота загремел в глубоком приветствии Марии: «Радуйся, Мать моего Спасителя, я благословляю Твою доброту, которая позволила мне жить под Твоим кровом».

«Симон пришел. Сейчас мы узнаем, почему он опоздал. Пойдем…» - говорит Иисус.

Когда они вошли в маленькую комнату, где был апостол с женщинами, Симон снимал со своих плеч большой узел.

«Мир тебе, Симон…»

«О! Благословенный Учитель! Я опоздал, не так ли? Но я все сделал и притом хорошо…»

Они целуют друг друга. Затем Симон продолжил свою историю: «Я пошел проведать вдову плотника. Твоя помощь подоспела как раз вовремя. Старая женщина очень больна и поэтому расходы возросли. Маленький плотник поступает наилучшим для него образом, изготавливая мелкие предметы, и всегда вспоминает Тебя. Все они благословляют Тебя. Затем я пошел повидать Нара, Самира и Сираха. Их брат стал более неуправляемым и капризным, чем когда либо. Но они умиротворены, святы, какими они и были, и едят свой хлеб приправленный слезами и прощением. Они благословляют Тебя за помощь, посланную им. Но они просят Тебя молиться, чтобы их грубый брат мог обратиться. Старая Рахиль тоже благословляет Тебя за Твою милостыню. Наконец я пошел в Тиверию за покупками. Я надеюсь, что нашел подходящие вещи, женщины могут теперь посмотреть их… Но я был задержан в Тиверии несколькими людьми, которые думали, что я Твой глашатай. Они наложили на меня арест на три дня… О! Я мог бы сказать, что это была золотая тюрьма. Но она была все же тюрьмой… Они желали узнать так много вещей… Я сказал им правду, объяснив, что Ты распустил нас всех и что Ты уединился на весь худший период зимы… Когда они убедились, что это правда, и также потому, что они пошли к Симону Ионину и к Филиппу не найдя Тебя и ничего больше не узнав, они позволили мне уйти. Даже ссылка на плохую погоду была бы бесполезна, так как погода была хорошей. Вот почему я опоздал».

«Это неважно. У нас много времени для того, чтобы провести его вместе. Я благодарю тебя за все… Мама, просмотри содержимое тюка вместе с Синтихией и скажи Мне, считаешь ли Ты, что этого достаточно для того о чем Ты знаешь…» - пока женщины раскрывают тюк, Иисус садится и беседует с Симоном.

«А что делал Ты, Учитель?»

«Я сделал два сундука, чтобы избежать безделья и потому что они пригодятся. Я хожу на прогулки. Я наслаждаюсь тем, что Я дома…»

Симон смотрит на Него… Но ничего не говорит.

Восклицания Марциана, увидевшего отрезы льняных и шерстяных тканей, сандалии, вуали и пояса, извлеченные из тюка, заставили Иисуса и двух Его товарищей обернуться.

Мария говорит: «Всего этого вполне достаточно. Мы сразу начнем шить, и все скоро будет готово».

Мальчик спрашивает: «Иисус, Ты собираешься жениться?»

Все смеются, а Иисус спрашивает: «Почему ты так подумал?»

«Из-за всех этих вещей для мужчины и женщины и двух сундуков, которые Ты сделал. Они для Твоего приданого и для приданого Твоей невесты. Ты познакомишь меня с ней?»

«Ты действительно хочешь познакомиться с Моей невестой?»

«О! Да! Она, наверное, красивая и хорошая! Как ее зовут?...»

«В настоящее время это секрет. Потому что у нее два имени, как у тебя, который был сперва Явисом, а затем стал Марцианом».

«И я не могу узнать их?»

«Не прямо сейчас. Ты узнаешь их однажды».

«Ты пригласишь меня на свадьбу?»

«Это празднество не для детей. Я приглашу тебя в свадебную свиту. Ты будешь одним из гостей и свидетелей. Хорошо?»

«Когда она будет? Через месяц?»

«О! Гораздо позже!»

«Тогда почему Ты работал так поспешно, что у Тебя появились мозоли на руках?»

«Они появились, потому что Я давно не работаю Своими руками. Видишь, Мое дорогое дитя, как болезненна праздность? Всегда. Если кто-то начинает работать после долгого перерыва, то он страдает вдвое больше, потому что он стал слишком изнеженным. Теперь, если праздность так сильно вредит рукам человека, то насколько больше она повредит его душе? Видишь? Этим вечером Я попросил тебя помочь Мне, потому что Мои руки стали такими чувствительными, что Я уже не мог держать рашпиль, тогда как всего два года тому назад Я мог работать по четырнадцать часов не чувствуя какой-либо боли. То же самое случается с теми чье рвение и воля становятся не концентрированными и разболтанными. Человек становится слабым и безвольным и очень быстро от всего устает, так как яды духовных болезней воздействуют на тех, кто слаб. С другой стороны, вдвое труднее совершать хорошие поступки, которые раньше, когда человек постоянно практиковал их, не стоили никаких усилий. О! Никогда не стоит быть бездеятельным думая: “После этого периода времени я продолжу работу с новой энергией”! Такой человек никогда не добьется цели, или добьется ее с величайшими трудностями».

«Но Ты никогда не бездельничаешь!»

«Нет. Я делаю другую работу. Но ты можешь видеть, что бездействие Моих рук вредно для них…» И Иисус показывает свои руки, покрасневшие и покрытые волдырями.

Марциан целует их со словами: «Моя мама делала это для меня, когда я ранил себя, потому что любовь лечит».

«Да, любовь исцеляет многие вещи… Хорошо… Пошли, Симон. Ты будешь спать в комнате плотника. Пойдем и Я покажу тебе куда ты можешь положить свою одежду…» - они выходят из комнаты и все заканчивается.

 

 

Вечер дома, в Назарете

    19 октября 1945

 

       Ткацкий станок бездействует, потому что Мария и Синтихия занялись шитьем тканей, принесенных Зилотом. Материал разрезан на куски, которые сложены и уложены в упорядоченные кучки на столе, по тонам и оттенкам. Женщины то и дело берут один кусок и сметывают его на живую нитку на столе, так что мужчины оттеснены в угол, где стоит бездействующий ткацкий станок; они рядом с женщинами, но не интересуются их работой.

       Апостолы Иаков и Иуда Алфеевы тоже там и наблюдают за занятыми женщинами, не задавая каких-либо вопросов, но не без любопытства, я думаю. Двоюродные братья Иисуса говорят о своих братьях, и особенно о Симоне, который пришел с ними до самой двери Иисуса, а затем ушел, «потому что его сын нездоров», - говорит Иаков, чтобы смягчить печальную новость и оправдать своего брата. Но Иуда более суров и говорит: «Именно поэтому он должен был бы прийти. Но он тоже, кажется, стал тупоголовым, подобно всем назарянам, в конце концов, если мы исключим Алфея и двух учеников, о чьем нынешнем местонахождении я хотел бы знать. Ясно, что в Назарете нет больше ничего хорошего, а что было хорошего, то все было выплюнуто, как если бы его вкус был неприятен нашему городу…»

       «Не говори этого», - умоляет Иисус. «Не отравляй свою душу. Это не их вина…»

       «Тогда чья это вина?»

       «Многих обстоятельств… Не будь любопытным. Не все в Назарете враждебны. Дети…»

«Потому что они дети».

«Женщины…»

«Потому что они женщины. Но ни дети, ни женщины не будут отстаивать Твое Царство».

«Почему не будут, Иуда? Ты неправ. Сегодняшние дети станут завтрашними учениками и будут проповедовать Царство по всему миру. А женщины… Почему они не могут делать этого?»

«Ты, безусловно, не можешь делать апостолами женщин. Самое большее, они могут быть женами учеников, которые будут помогать ученикам, как Ты сказал».

«Ты в будущем станешь думать иначе о многих вещах, Мой дорогой брат. Но Я даже не буду прилагать усилий, чтобы побудить тебя думать иначе. Я бы столкнулся с менталитетом, который пришел к тебе как результат веков неверного понимания и предрассудков относительно женщин. Я только прошу тебя наблюдать и делать записи и различиях, которые ты видишь между учениками и ученицами и наблюдать за тем, как они откликаются на Мое учение. Ты увидишь, начиная с вашей матери, которая, мы можем сказать это, была первым учеником, как по времени, так и по героизму, и до сих пор остается ею, так как она храбро шла вперед против всего города, который презрительно усмехался над ней из-за того, что она была верна Мне. Она противостояла голосу своей собственной крови, который нещадно попрекал ее, потому что она была верна Мне, и ты увидишь, что ученицы лучше, чем вы, ученики».

«Я признаю это, это верно. Но сколько учениц в Назарете? Дочери Алфея, матери Исмаила и Асера и их сестры. И это все. Слишком мало. Я бы скорее не вернулся в Назарет, чтобы не видеть всего этого».

«Бедная мать! Ты заставил бы ее глубоко скорбеть», - говорит Мария, вмешиваясь в разговор.

«Это верно», - говорит Иаков. «Она так надеялась примирить наших братьев с Иисусом и с нами. Я не думаю, что у нее есть еще какие-нибудь другие желания. Но мы, естественно, не сможем сделать это, оставаясь вдали. До сих пор я прислушивался к тебе относительно нашего уединения. Но с завтрашнего дня я хочу выйти и начать общаться с людьми… Потому что если мы должны проповедовать Евангелие даже язычникам, то разве не должны мы проповедовать его в своем собственном городе? Я отказываюсь верить, что он такой злобный и безнравственный и не может измениться».

Иуда Фаддей не отвечает, но он, очевидно, раздосадован.

В разговор вступает Симон Зилот, все это время молчавший: «Я не хочу распространять подозрения. Но позвольте мне задать вам вопрос, чтобы успокоить ваши умы. Вот мой вопрос: уверены ли вы, что оцепенелость Назарета не является результатом вовлеченности чуждых сил, которые пришли извне и действуют здесь соответственно тому обстоятельству, которое, если бы люди рассуждали по справедливости, было бы лучшей гарантией того, что Учитель является Святым Человеком Божьим? Осведомленность о совершенной жизни Иисуса, гражданине Назарета, могла бы очень облегчить назарянам признание Его как обещанного Мессии. Я и вместе со мной многие люди моего возраста здесь, в Назарете, знали нескольких мнимых, во всяком случае, по репутации, мессий (более многих, чем знаете вы). И я могу заверить вас, что их частная жизнь дискредитировала самые непоколебимые притязания их мессианизма. Рим жестоко преследовал их как мятежников. Но кроме их политических идей, которые Рим не мог позволить там, где правит он, эти ложные мессии заслуживали наказания по многим личным причинам. Мы возбуждали их кровь и поддерживали их, потому что они помогали удовлетворить наш дух мятежа против Рима. Мы поддержали их потому, что, будучи глупцами, какими мы всегда и были, мы думали, - до тех пор, пока Учитель не пролил свет на истину, и, к несчастью, даже после этого, мы все еще не верим в эту истину, как должны были бы верить, то есть всецело, - мы думали, что они были обещанным «царем». Они убаюкивали наши подавленные души надеждой на национальную независимость и восстановление царства Израиля. Но, о! Какое убожество! Каким бы эфемерным и порочным царством он был?! Нет, в действительности называть этих ложных мессий царями Израиля и основателями обещанного Царства, было глубочайшим унижением Мессианской идеи. В Учителе святая жизнь соединена с совершенным учением. И Назарет знает об этом, как ни один другой город. Я не думаю обвинять Назарет в неверии в Его сверхъестественное рождение, о котором назаряне не знают. Но Его жизнь!... Теперь, такая ненависть, такое неприступное сопротивление, нет, такое возрастающее сопротивление… не может ли оно происходить из-за вражеских маневров? Мы знаем врагов Иисуса. Мы знаем, чего они стоят. Вы думаете, что они неактивны и отсутствуют только здесь, когда они предшествуют нам, или шествуют бок о бок с нами, или следуют за нами повсюду, чтобы разрушать дело Христа? Не обвиняйте Назарет в том, что он единственный виновный. Но плачьте о нем, о том, что он введен в заблуждение врагами Иисуса».

«То, что ты сказал, Симон, очень верно. Плачьте о Назарете…» - говорит Иисус. Он очень печален.

Иоанн Эндорит заметил: «Ты совершенно прав, когда утверждаешь, что благоприятный фактор становится неблагоприятным, потому что мысли людей редко соответствуют справедливости. Первым препятствием здесь является скромное рождение, скромное детство, скромное отрочество, скромная и непритязательная юность нашего Иисуса. Человек забыл, что действительная ценность скрывается под скромной внешностью, тогда как ничтожества носят маски великих людей, чтобы навязывать себя толпам».

«Это может быть… Но ничто не изменит моего мнения о моих согражданах. Что бы им не сказали, они должны были бы судить Учителя по Его реальным делам, а не по словам незнакомых людей».

Наступила долгая тишина, нарушаемая только шумом ткани, разрезаемой на полоски Благословенной Девой, чтобы сделать окаймление. Синтихия ничего не говорила, но была в высшей степени внимательна. Ее позиция всегда состоит в глубоком уважении и сдержанности, и она не так строга только с Марией и мальчиком. Но мальчик заснул, сидя на маленьком стуле у ног Синтихии, положив голову на свои сложенные руки, покоящиеся на ее коленях. Она не двигается и ждет Марию, чтобы передать Ей полоски.

«Какой невинный сон… Он улыбается», - замечает Мария, склонившись над спящим ребенком.

«Мне интересно, какой сон он видит», - улыбаясь говорит Симон.

«Он очень разумный мальчик. Он быстро учится и хочет четких и ясных объяснений. Он задает очень умные вопросы и хочет получить ясные ответы обо всем. Я признаюсь, что временами затрудняюсь ответить ему. Некоторые предметы выше его возраста, а временами выше Моей способности объяснить их», - говорит Иоанн.

«Верно! Как в тот день… Ты помнишь, Иоанн? У тебя сегодня было двое досаждающих тебе учеников! И очень невежественных», - сказала Синтихия, украдкой улыбнувшись и пристально глядя на ученика.

Иоанн тоже улыбнулся и сказал: «Да. А у вас очень слабый учитель, который должен позвать на помощь истинного Учителя… потому что ни в одной из книг, которые он прочел, этот глупый учитель не нашел ответа, чтобы ответить ребенку. Что доказывает, что я все еще являюсь невежественным учителем».

«Человеческая наука является все еще невежеством, Иоанн. Не учитель неадекватен, но то, что ему дано, для того, чтобы он учил, было недостаточным. Жалкая человеческая наука! Каким искаженным она видит Меня! Она думает обо Мне как о божествах, которым поклонялись в Греции. Только языческий материализм мог верить, что греки завладели богиней Победы навечно, потому что она была бескрылой! Они не только лишили богиню Победы ее крыльев, но они лишили нас нашей свободы… Было бы лучше если бы она сохранила свои крылья в нашей вере. Мы могли бы верить, что она способна летать и похищать небесные молнии, чтобы поражать ими наших врагов. Но в том состоянии, в котором она находилась, она не давала нам надежды, но только уныние и печаль. Я бы не мог бы смотреть на нее без боли… И она кажется страдающей, выглядит униженной своим увечьем. Она выглядит символом скорби, а не радости… И она была им. И человек поступил с Наукой так, как он обошелся с Победой. Он обрезал ее крылья, которые могли бы достичь сверхъестественного знания и дать ей, таким образом, ключ для раскрытия многих секретов знания и творения. Верили и верят, что можно держать ее в заключении отрезав ее крылья… И делают ее таким образом тупой и недостаточной… Крылатая Наука была бы Мудростью. Такая как она есть, она является только частичным пониманием».

«А ответила ли Моя Мать вам в тот день?»

«Да, Она ответила, с совершенной прозрачностью и целомудренными словами, которые могли бы слышать мальчик и двое взрослых противоположного пола, так, чтобы никто из нас не покраснел».

«О чем были эти слова?»

«О первородном грехе, Учитель. Я записала объяснение Твоей Матери, чтобы запомнить его», - говорит Синтихия. Иоанн Эндорит также говорит: «Я тоже записал. Я думаю, что это будет один из тех вопросов, которые нас будут просить разъяснить, если мы однажды пойдем в языческую среду. Но я не думаю, что пойду, потому что…»

«Почему, Иоанн?»

«Потому что я долго не проживу».

«Но ты бы пошел добровольно?»

«С большей охотой, чем многие люди в Израиле, потому что я не пристрастен и не фанатичен. И еще… Да, еще потому, что я послужил дурным примером для язычников в Цинтии и в Анатолии. Я хотел бы сделать немного добра там, где я был несправедлив. Добро должно твориться: пошли туда Твое слово и возвести о Себе… Но это была бы слишком великая честь… Я не заслужил ее».

Иисус смотрит на него, улыбаясь, но ничего не говорит относительно этого. Он спрашивает: «У вас больше нет вопросов?»

«У меня есть один. Он пришел мне на ум в другой вечер, когда Ты говорил мальчику о праздности. Я пыталась найти на него ответ, но безуспешно. Я намеревалась подождать до Субботы, когда наши руки не действуют, а наши души в Твоих руках возносятся к Богу, и спросить Тебя», - говорит Синтихия.

«Ты можешь спросить Меня сейчас, пока мы ждем времени отхода ко сну».

«Вот он, Учитель. Ты сказал, что те, кто становятся вялыми в своей духовной работе, становятся слабовольными и предрасположенными к духовным болезням. Это верно?»

«Да, женщина».

«Сейчас это кажется мне противоречащим тому, что я слышала от Тебя и Твоей Матери о первородном грехе, его действии в нас и том факте, что мы будем освобождены от него Тобой. Ты учил меня, что Искупление уничтожит первородный грех. Я не думаю, что ошибусь, если скажу, что он не будет уничтожен во всех людях, но только в тех, кто верит в Тебя».

«И это истинно».

«Тогда я не буду брать в расчет других, но только одного из тех, кто были спасены. Я рассмотрю его после воздействий Искупления. Его душа больше не запятнана первородным грехом. Он поэтому вновь находится во владениях Милосердия, как и наши Прародители. Не придает ли, следовательно,  это его душе силу быть недосягаемым для всякой слабости? Ты скажешь: “Человек совершает и личные грехи”. Я согласна. Но они с таким же успехом были удалены Твоим Искуплением. Я не спрашиваю Тебя о том, как. Но я предполагаю, что Ты оставишь некоторые средства, некоторые символы… в качестве свидетельств того, что Твое Искупление действительно состоялось. Я не знаю, как это случится, хотя то, что относится к Тебе в Святой Книге, заставляет человека содрогаться. Я надеюсь, что это будут символические страдания, ограниченные сферой морали, хотя моральная скорбь не ложное чувство и, может быть, более ужасное, чем психическая боль. Ты оставишь некоторые средства, некоторые символы. Каждая религия имеет их, и иногда их называют мистериями… Крещение, в настоящее время в силу Израиля, является им, это не так?»

«Это так. В Моей религии тоже будут знаки Моего Искупления, практически используемые для того, чтобы очищать души, укреплять их, просвещать, поддерживать, питать и отпускать их грехи, но они не будут называться мистериями, о которых ты упомянула».

«Так и есть? Если они освободятся также от личных грехов, то они будут всегда пребывать в милости… Так как же они могут быть слабыми и предрасположенными к духовным заболеваниям?»

«Я дл