Отплытие из Тира на судне с Крита

 

4 ноября 1945

Тир пробудился среди порывов северного ветра. Море искрится яркими бело-голубыми маленькими волнами под голубым небом и белыми перистыми облаками, движущимися наверху, подобно пенящимся волнам, движущимся внизу. Солнце наслаждается ясным днем после такой долгой надоевшей плохой погоды.

«Я вижу», - говорит Петр, встав в лодке, где он спал. «Настало время продолжить путь. И «оно» (и он указывает на море, которое бурно даже в гавани) опрыскивает нас освященной водой…

Х՛м! Давайте пойдем и исполним вторую часть жертвоприношения… Скажи мне, Иаков… Ты не думал, что мы везем две жертвы, которые должны быть принесены? Я думал».

«И я так думаю Симон. И… Я благодарен Учителю за то, что Он так высоко думает о нас. Но… я бы предпочел не видеть такой глубокой печали. И я бы никогда не подумал, что я увижу все это…»

«И я бы никогда не подумал… Но… Ты знаешь? Я говорю, что Учитель не сделал бы этого, если бы Синедрион не совал свои носы в это дело…»

«Он фактически сказал это… Но кто сообщил Синедриону? Вот что я хотел бы знать…»

«Кто? Предвечный Бог, сделай так, чтобы я молчал и не позволяй мне думать! Я принес этот обет, чтобы освободиться от подозрений, которые мучают меня. Помоги мне, Иаков, не думать. Говори о чем-нибудь другом».

«О чем? О погоде?»

«Да, это будет лучше».

«Я беспокоюсь о том, что ничего не знаю о море…»

«Я думаю, что мы поплывем, чтобы носиться по волнам, которые будут швырять нас…» - говорит Петр, глядя на море.

«Нет! Только маленькие волны. Это ничего. Вчера было хуже. Будет приятно смотреть на это присмиревшее море с верхней палубы судна. Иоанну это понравится… Это побудит его петь. Какое это будет судно?»

Он тоже встал, глядя на судна на другой стороне гавани, высокие палубные надстройки которых были лучше видны, когда их лодка поднималась вверх набегающей волной. Они, гадая и предполагая, оценивают различные суда. Порт становится все более оживленным.

Петр спрашивает у матроса, или того, кто похож на матроса, который спешит в док: «Ты можешь мне сказать, есть ли в этом порту… здесь есть судно… подожди минутку пока я прочту его название… (и он достает из своего пояса перевязанный пергамент), вот оно: Никомед Филадельф Филиппа, критянин из Палеокастры…»

«О! Это великий мореплаватель! Кто его не знает? Я думаю, что он известен не только до Жемчужного Залива у Геркулесовых Столпов, но также на всем протяжении холодного моря, где, говорят, ночь длится месяцами! Ты моряк, как же ты не знаешь его?»

«Нет. Я не знаю его, но скоро я должен встретиться с ним, потому что я ищу его от имени нашего друга Лазаря Теофила, прежнего губернатора в Сирии».

«Ах! Когда я был моряком, - сейчас я уже стар, - он был в Антиохии… Чудесные времена… Твой друг? И ты ищешь Никомеда критянина? Тогда тебе незачем беспокоиться. Видишь там то судно, самое высокое, с развевающимися цветными флагами? Это его судно. Он приплыл шесть часов тому назад. Он не боится моря!...»

«Действительно, не нужно его бояться. Оно на самом деле не бурное». Но высокая волна выдала его ложь, окатив их обоих с головы до ног.

«Вчера оно было слишком спокойным, сегодня слишком бурное. Оно действительно сумасшедшее. Я предпочитаю озеро…» - ворчит Петр, утирая свое лицо.

«Я советую вам войти в бухту. Все идут туда».

«Но нам нужно отплыть. Мы поднимемся на судно этого… этого… подожди: Никомеда… и все остальное!» - говорит Петр, который не может запомнить странное имя критянина.

«Ты же не собираешься погрузить на судно также и твою лодку?»

«Конечно нет!»

«Хорошо, в бухте есть помещение для лодок и люди, которые следят за ними, пока ты не вернешься. Монета за день, пока ты не вернешься. Я полагаю, что ты вернешься…»

«Естественно, мы плывем туда и вернемся после того, как увидим, в каком состоянии сады Лазаря, вот и все».

«Ах! Ты его управляющий?»

«Да, нечто больше…»

«Хорошо. Пойдем со мной. Я покажу тебе место. Оно действительно предусмотрено для тех, кто оставляет здесь свои лодки, как ты…»

«Подожди… Здесь есть другие. Мы будем с тобой через минуту». И Петр прыгает на причал и бежит навстречу своим уже подходящим товарищам.

«Ты хорошо поспал, брат?» - добродушно спрашивает Андрей.

«Как дитя в люльке. И меня убаюкивала, пока я не заснул, колыбельная песня…»

«Я думаю, что ты также хорошо умылся», - улыбаясь говорит Фаддей.

«Да! Море… оно такое любезное, что умыло мое лицо, чтобы разбудить меня».

«Оно кажется мне очень бурным», - замечает Матфей.

«О! Но если бы ты знал, с кем мы поплывем! С тем, кто известен даже рыбам холодного как лед моря».

«Ты уже встретился с ним?»

«Нет, но я поговорил с человеком, который сказал, что здесь есть место для лодок, хранилище… Пойдем, мы разгрузим сундуки и пойдем, потому что Никодим… нет Никомед, критянин, скоро отплывает».

«В Кипрском проливе нас будет швырять и мотать в лучшем стиле», - говорит Иоанн Эндор.

«Нас?» - обеспокоенно спрашивает Матфей.

«Да. Но Бог поможет нам».

Они вновь у своей лодки.

«Вот и мы, друг. Мы разгрузим этот багаж и затем пойдем, если ты будешь так добр».

«Мы помогаем друг другу…» - говорит человек из Тира.

«Конечно! Мы помогаем друг другу, мы должны помогать друг другу. Мы должны любить друг друга, потому что это Закон Бога…»

«Мне сказали, что в Израиле явился новый Пророк и это то, что Он проповедует. Это правда?»

«Это правда! Это и гораздо большее! И эти чудеса, которые Он творит!

Давай Андрей, хев хо! хев хо! чуть правее на себя. Правее, когда волна поднимет лодку. Вот чего мы хотели, он наверху!... Я говорил, друг: и какие чудеса! Мертвые воскресают, больные исцеляются, слепые прозревают, воры раскаиваются и даже… Видишь? Если бы Он был здесь, Он бы сказал морю: «Утихни» - море бы успокоилось… Ты можешь справиться, Иоанн? Подожди, я приду и помогу тебе. Не раскачивай лодку и подведи ее поближе… Выше, выше… еще немного… Симон, возьмись за петлю… Следи за своей рукой, Иуда! Вверх, вверх… Спасибо тебе, человек… Смотри чтобы ты не свалился в воду, ты, сын Алфея… Выше… Вот что нам было нужно! Хвала Богу! У нас было меньше беспокойств с их погрузкой, чем с разгрузкой… Но мои руки болят, после вчерашнего упражнения… Итак, я говорил о море…»

       «Но это верно?»

       «Верно? Я был там и видел это!»

       «Ты был? О!... Но где это было?»

       «На Генисаретском озере. Садись в лодку, пока будем плыть в бухту я расскажу тебе…» - и они отплывают вместе с этим человеком и Иаковом, гребя по каналу к бухточке.

       «И Петр говорит, что он не знает как это делать…» - замечает Зилот. «Напротив, у него талант излагать все простым образом и он более результативен, чем кто-либо еще».

       «Что мне так сильно нравится в нем – это его честность», - говорит Иоанн Эндор.

«И его настойчивость и упорство», - добавляет Матфей.

«И его смирение и скромность. Он не гордится собой оттого, что он наш «глава»! Он работает больше, чем кто-либо и беспокоится о нас больше, чем о себе…» - говорит Иаков Алфеев.

«И он так целомудрен в своих чувствах. Хороший брат. Ничего больше…» - подводит итог Синтихия.

«Итак: это твердо решено: вы будете считаться братьями и сестрами?» - спрашивает Зилот у двух учеников через некоторое время.

«Да, так лучше. И это не ложь, это духовная истина. Он мой старший брат от другого брака, но от того же самого отца. Отцом является Бог, другой брак: Израиль и Греция; и Иоанн старше, как это видно, по возрасту и, - это не видно, но это истина, - потому что он стал учеником прежде меня. Вот и Симон возвращается…»

«Все сделано. Пойдем».

По узкому перешейку они входят в другой порт, неся сундуки на своих плечах. Человек из Тира, хорошо знакомый с этим местом, провел их через узкий проход между грудами тюков с товарами под очень широкими навесами к могучему судну критянина, которое готовилось к отплытию. Он крикнул людям на борту, что бы они спустили сходни, которые были уже подняты.

«Это невозможно. Мы закончили погрузку», - крикнул глава судовой команды.

«У него письма, которые он должен передать вам», - говорит человек, указывая на Симона Ионина.

«Письма? От кого?»

«От Лазаря Теофила, прежнего губернатора Антиохии».

«Ах! Я скажу хозяину».

Симон говорит другому Симону и Матфею: «Теперь будете говорить вы. Я слишком груб для разговора с таким человеком как он…»

«Нет. Ты глава и ты будешь говорить, потому что это у тебя получается очень хорошо. Мы поможем тебе, в конце концов. Но в этом нет необходимости».

«Где человек с письмом? Пусть он поднимется», - говорит человек, смуглый как египтянин, глядя вниз с высокого борта судна. Он худой, статный, быстрый, со строгим взглядом, примерно сорока лет, или чуть старше. И он приказывает спустить сходни.

Симон Ионин, который надел свою тунику и мантию, пока ожидал ответа, поднялся с величавой осанкой. Зилот и Матфей последовали за ним.

«Мир тебе, человек», - торжественно говорит Петр.

«Радуйся. Где письмо?» - спрашивает критянин.

«Вот оно».

Критянин сломал печать, развернул свиток и прочел его.

«Приветствую посланцев семьи Теофила! Критяне не забыли, что он был хорошим и добрым. Но поспешите. У вас много груза?»

«То, что ты видишь на причале».

«А сколько вас?»

«Десять человек».

«Хорошо. Мы найдем помещение для женщины. Вы располагайтесь сами как сочтете более удобным. Поспешите. Мы должны отплыть, прежде чем ветер усилится после шестого часа».

Отрывистыми свистками он приказал погрузить сундуки и разместить их. Затем апостолы и два ученика поднялись на борт. Сходни подняли, дверцу в борту закрыли, подняли якоря и паруса. И судно поплыло с сильной бортовой качкой при выходе из гавани. Затем паруса со скрипом натянулись, так как они наполнились ветром, и, испытывая тяжелую килевую качку, судно вышло в море, быстро плывя к Антиохии…

Несмотря на очень сильный ветер, Иоанн и Синтихия, рядом друг с другом, остались у снастей на корме. Они плачут, глядя на удаляющееся морское побережье Палестины…

 

Шторм и чудеса на судне

 

    5 ноября 1945

       Средиземное море превратилось в яростный простор зелено-голубой воды, где очень высокие волны с пенящимися гребнями сталкиваются друг с другом. Сегодня нет густого тумана. Но морская вода, распыленная постоянными столкновениями волн, превратилась в жгучую соленую пыль, проникающую даже через одежду, воспаляющую глаза, раздражающую глотки. Она кажется распространенной повсюду подобно вуали из соленого порошка, как в воздухе, отчего он становится непрозрачным, как во время тонкого тумана, а также на предметах, которые кажутся покрытыми блестящей мукой – мельчайшими кристаллами соли. Это происходит, однако, там, где волны не сталкиваются друг с другом, или в тех местах, где волны не омывают палубу с одной стороны до другой, обрушиваясь на нее, стекая с боков судна в море через дренажные отверстия в противоположной бортовой скуле судна с ревом, подобным шуму водопада. И судно вздымается и погружается в воду подобно хворостинке, отданной на милость океана, не более чем ничто в сравнении с ним, скрипя и издавая стоны от днища до вершин мачт. Море действительно является господином, а судно его игрушкой…

       За исключением тех, кто управляет судном, на палубе никого нет. Здесь нет также товаров, одни только спасательные шлюпки. И люди судовой команды, и прежде всего критянин Никомед, полуобнаженные, качаясь, как и судно, носятся туда и сюда, ремонтируя, закрепляя. Это трудная задача из-за затопленной скользкой палубы. Закрытые люки не дают возможности видеть, что происходит под палубой. Но я уверена, что там, внизу, они не очень счастливы!...

       Я не могу понять, где они находятся, потому что вокруг нет ничего кроме моря и удаленного побережья, которое выглядит гористым, с настоящими горами, а не холмами. Я могу сказать, что они в плавании больше чем один день, потому что это, конечно, утро, так как солнце, которое показывается и исчезает среди плотных облаков, светит с востока.

       Я думаю, что судно мало продвинулось, несмотря на то, что его так много бросало и швыряло из стороны в сторону. И море, кажется, становится все более и более безудержным в своей ярости. С пугающим грохотом сломалась часть мачт, точных названий которых я не знаю, и, упав, они были подхвачены потоком воды, который обрушившись на палубу вместе с настоящим смерчем, разрушил часть борта судна.

       Внизу, должно быть, почувствовали, что судно тонет… И это подтвердилось через мгновение, когда люк наполовину открылся и в нем показалась седая голова Петра. Он осмотрелся, увидел, и вовремя закрыл люк, чтобы воспрепятствовать потоку воды обрушиться в него. Но позже, когда вода схлынула, он снова открыл люк и  выпрыгнул из него. Цепляясь за опоры, он видит, что весь ад спущен с цепи, и, присвистнув, бормочет, комментируя ситуацию.

Никомед увидел его: «Прочь! Иди прочь!» - кричит он. «Закрой тот люк. Если судно станет тяжелее, оно потонет. Нам повезет, если я не буду вынужден выбросить груз за борт… Никогда не видел такого шторма! Я говорю тебе, иди прочь! Мне не нужны новички в морском деле, путающиеся под ногами. Это место не для садовников и…» - он не смог продолжить, потому что следующая волна омыла палубу и всех, кто был на ней. «Видишь?» - кричит он Петру, с которого капает вода.

«Я вижу. Но для меня это не неожиданность. Я способен не только ухаживать за садами. Я родился на воде, на озере, это верно… Но даже озеро!... Прежде чем стать садовником я был рыбаком и я знаю…»

Петр очень спокоен и он, широко расставив свои крепкие ноги, прекрасно знает как вести себя при качке на судне. Критянин наблюдает за ним, пока Петр приближается к нему.

«Ты не боишься?», - спрашивает он у Петра.

«Даже не помышляю об этом!»

«А остальные?»

«Трое из них рыбаки, как я, то есть, они были ими… Остальные, за исключением больного человека, сильные».

«А женщина?... Смотри! Берегись! Держись крепче!»

Следующая лавина воды накрыла палубу. Петр ждет, пока она схлынет, а затем говорит: «Я имел дело с этой прохладой прошлым летом… Не беспокойся! Ты спрашивал, что делает женщина. Она молится… и тебе было бы лучше делать то же самое. Но где именно мы сейчас находимся? В Кипрском проливе?»

«Я хотел бы быть там! Я бы поплыл к острову и подождал, пока стихии успокоятся. Мы только что проплыли мимо Колонии Юлия, или Бериты, если ты предпочитаешь это название. Теперь у нас впереди худший отрезок пути… Там горы Ливана».

«Мы не можем поплыть туда, где селение?»

«Это не хороший порт, рифы и скалы. Это невозможно. Берегись!...»

Следующий смерч и следующий обломок мачты падает на человека, которого не смыло за борт только потому, что волна прибила его к препятствию.

«Возвращайся под палубу! Иди! Видишь?»

«Я вижу, я вижу… но этот человек?...»

«Если он не убит, то он умирает. Я не могу заняться им… Ты видишь сам!...» Действительно, критянину нужно было бы иметь глаза на затылке, чтобы заботиться о жизни каждого.

«Дай его мне. Женщина позаботится о нем…»

«Все что ты хочешь, но только уйди!»

Петр дополз до неподвижного человека, взял его за ногу и потянул его к себе, посмотрел на него и присвистнул… Он бормочет: «Эта голова треснула как спелый гранат. Если бы Господь был здесь… О! Если бы Он был здесь! Господь Иисус! Мой Учитель, почему Ты покинул нас?» В его голосе глубокая скорбь…

Он поднимает умирающего человека на плечи, промокая в его крови, и идет к люку.

Критянин кричит ему: «Это совершенно бесполезно. Ничего не получится. Видишь!...»

Но Петр жестом как бы говорит: «Посмотрим». Он прижимается к столбу, чтобы переждать новую волну. Затем он открывает люк и кричит: «Иаков, Иоанн идите сюда!» - и с их помощью он спускает раненого человека, затем спускается сам, закрыв люк.

В дымном свете висящих светильников они видят на Петре кровь: «Ты ранен?» - спрашивают они у него.

«Нет. Это его кровь… Но… вы можете также молиться об этом… Синтихия посмотри сюда. Ты мне однажды сказала, что умеешь исцелять раненых людей. Посмотри на эту голову…»

Синтихия покинула Иоанна Эндора, которого она поддерживала, так как он очень сильно страдает (от качки), подошла к столу, на который они положили бедного человека, и осмотрела его…

Плохая рана! Я два раза видела подобные у двух рабов. Одного ударил его хозяин, другого камень в Капрароле. Мне нужна вода, много воды, чтобы очистить его и остановить кровь…»

«Если бы ты хотела только воду!... Здесь ее даже слишком много! Пойдем Иаков с ведрами. Мы лучше справимся вдвоем».

Они идут и возвращаются насквозь промокшие. А Синтихия влажной тканью моет и прикладывает компрессы к затылку на его шее… Но рана опасная. Кость обнажена от виска до затылка. И все же человек открывает свои мутные глаза и бормочет, пока не начинает задыхаться. Он охвачен инстинктивным страхом смерти.

«Хорошо! Будь хорошим! Ты выздоровеешь», - говорит гречанка, утешая его с материнской любовью. Она говорит с ним по-гречески, так как греческий – ее язык.

Мужчина, хотя и оглушенный, изумлен и смотрит на нее, слабо улыбаясь, услышав свой родной язык, и ищет руку Синтихии… человек, который становится ребенком, когда он страдает, и ищет женщину, которая в таких случаях всегда является матерью.

«Я хочу попробовать мазью Марии», - говорит Синтихия, когда кровоточивость раны уменьшилась.

«Но она против болей…» - возражает Матфей, который смертельно бледен, я не знаю, из-за шторма или от вида крови, или от того и другого.

«О! Мария приготовила ее Своими собственными руками! Я использую ее вместе с молитвой. Вы тоже молитесь. Она не причинит вреда. Масло всегда лекарство…»

Она идет к сумке Петра, достает из нее вазочку, бронзовую вазочку, я бы сказала, открывает ее, берет из нее немного мази, которую она разогревает на огне светильника в той же самой крышечке вазочки. Она выливает ее на сложенный кусок льняной ткани и прикладывает ее к раненой голове. Затем она туго перевязывает ее полосками льняной ткани. Она кладет сложенную мантию под голову раненого мужчины, который, кажется, задремал, и садится рядом с ним, чтобы молиться. Остальные тоже молятся.

Шторм по-прежнему бушует на палубе и судно ужасно качает. Через некоторое время люк открылся и вбегает матрос.

«В чем дело?» - спрашивает Петр.

«Мы в опасности. Я пришел за ладаном и жертвой для жертвоприношения…»

«Забудь об этой бессмыслице!»

«Но Никомед хочет принести жертву Венере! Мы находимся в ее море…»

«Которое так же безумно, как она», - ворчит Петр тихим голосом. Затем чуть громче: «Ты, пойдем со мной. Пойдем на палубу. Может быть, там найдется работа, которую нужно сделать. Ты не боишься остаться с раненым и этими двумя?» Эти двое – Матфей и Иоанн Эндор, которые измучены морской болезнью.

«Нет. Вы можете идти», - отвечает Синтихия.

Выбравшись на палубу, они столкнулись с критянином, который пытается зажечь благовония и яростно набрасывается на них, чтобы послать их вниз, крича: «Разве вы не видите, что без чуда мы потерпим кораблекрушение. Это в первый раз! В первый раз с тех пор, как я стал плавать!»

«Теперь слушай: сейчас он скажет, что мы заколдовали его!» - шепчет Иуда Алфеев.

И действительно, этот человек громко кричит: «Проклятые израильтяне, что вы замыслили? Собаки, вы наложили на меня заклятье! Вы уйдете или нет? Я сейчас собираюсь предложить жертву новорожденной Венере…»

«Нет, ничуть. Мы принесем жертву…»

«Пойдите прочь! Вы язычники, вы демоны, вы…»

«Ты слышишь, что я говорю? Я клянусь тебе, что если ты позволишь нам сделать то, что мы хотим сделать, ты увидишь чудо».

«Нет. Убирайтесь прочь!» И он зажигает благовоние и выливает в море, как только смог в этой ситуации, какие-то жидкости, которые он сперва предложил и попробовал, а также какие-то порошки, о которых мне ничего не известно. Но волны погасили благовония и море, вместо того, чтобы успокоиться, беснуется все больше и больше, смывая прочь всю атрибутику обряда и чуть ли не смыв самого Никомеда…

«Ваша богиня дала вам прекрасный ответ! Теперь пришел наш черед. У нас тоже есть Одна, которая чище, чем та, которая произошла из пены, но теперь… Пой Иоанн, как ты пел вчера, а мы последуем за тобой, и давайте посмотрим!»

«Хорошо, давайте посмотрим! Но если дойдет до самого худшего, я выброшу вас за борт, как умилостивительные жертвы».

«Хорошо. Начинай, Иоанн».

И Иоанн возносит свою песнь, в сопровождении всех остальных, включая и Петра, который обычно не поет, так как он всегда фальшивит. Критянин наблюдает за ними, со сложенными руками с наполовину злой и наполовину ироничной улыбкой. После песни они молятся с протянутыми руками. Это, должно быть, «Отче Наш», но они молятся на иврите а я не понимаю его. Затем они поют громче. Они, таким образом, чередуют песни с молитвами без страха и перерывов, хотя их бьют волны. Они даже ни за что не держатся, и все же они настолько уверены в себе, как если бы составляли одно с деревом палубы. И неистовство волн действительно начинает медленно ослабевать. Оно не прекращается полностью, так как ветер не утихает. Но шторм не такой яростный, как прежде, и волны уже не омывают палубу.

Лицо критянина представляет собой поэму изумления… Петр бросает на него взгляды искоса и продолжает молиться. Иоанн улыбается и поет громче… Остальные следуют за ним все более и более явно доминируя над ревом волн, так как море успокаивается и приходит в свое обычное состояние и ветер начинает благоприятствовать.

«Ну? Что ты думаешь об этом?»

«Но что вы говорили? Какая это формула?»

«Мы обращались к Истинному Богу и Его святой Служанке. Ты можешь поднять свои паруса и разобраться в ситуации, здесь… Разве это не остров?»

«Да, это Крит… А море даже спокойнее в этом проливе!... Как странно! Но какой звезде вы поклоняетесь, кто она? Венера, не так ли?»

«Ты должен был сказать: которую мы чтим. Мы поклоняемся только Богу. Но у Нее нет ничего общего с Венерой. Это Мария. Мария из Назарета, еврейка Мария, Мать Иисуса, Мессии Израиля».

«А это другое наречие, какой это был язык? Это не был иврит…»

«Нет. Это был наш диалект, диалект нашего озера, нашего Отечества. Но мы не можем рассказывать об этом вам, язычникам. Это слова, адресованные Иегове, и только верующие могут научиться им. Прощай, Никомед, и не жалей о том, что пошло на дно.

… заклинания – наименьшая из причин твоих бед. Прощай, что? Ты ошеломлен?»

       «Нет… Но… Прости меня… Я тебя оскорбил!»

       «О! Это не важно! Это последствие… культа Венеры… Пойдем, ребята, пойдем к остальным…» - и Петр, улыбаясь, идет к люку.

Критянин следует за ним: «Послушай! А что с тем человеком? Он умер?»

«Ничуть! Очень скоро мы вернем его тебе здоровым и невредимым… Еще одна проделка наших… заклинаний…»

«О! Пожалуйста, прости меня! Но скажи мне, где можно изучить их, чтобы получить помощь? Я готов заплатить за это…»

«Прощай, Никомед! Это долгая история… и это не позволено… Священное не должно передаваться язычникам. Прощай, мой друг!»

И Петр, вслед за остальными, улыбаясь, спускается под палубу. А вид моря теперь приятен, и попутный ветер благоприятствует плаванию, тогда как солнце садится, и на востоке виднеется ломоть растущей луны …