Достаточно трезв, чтобы разобраться во всем, но слишком нерешителен, чтобы действовать.

 

Мы отрываемся в центре танцпола, для создания которого в гостиной всю мебель сдвинули к стенам. На потолке кружатся огни лазерного проектора, мигают стробоскопы, а по полу стелется густой туман из дымогенератора, создавая впечатление пожара в подвале. Мы выглядим невероятно по-идиотски. Вернее, Бенджи выглядит невероятно. А я, даже не смотря на степень своего опьянения, прекрасно понимаю, насколько идиотский у меня наряд. Но сейчас, какая нахрен разница?

К нам присоединяется Джем, и мы втроем уходим в отрыв.

Я всего лишь бит. Проблеск света. Облачко дыма. Боже, как же мне этого не хватало. Это был наш способ забыться. Мой способ. Мой кайф. Мое освобождение. Так я мог отпустить все, за что слишком крепко цеплялся.

Нам с Джемом по пятнадцать. Раздобыв поддельные документы и заработав немного денег на раздаче газет, мы шли зажигать в «Gravity» каждый вечер в пятницу, субботу, а иногда и воскресенье. Когда Бенджи исполнилось пятнадцать, мы подарили поддельное удостоверение и ему. Но только в свой шестнадцатый день рождения он, наконец, смог нам открыться и рассказать о своей пансексуальности. Помню, как мы обрадовались и чуть не задушили его в своих объятьях. Мы пристально следили за тем, чтобы к нему никто не клеился. Вернее, я следил. С той самой ночи наше радужное трио было неразлучно. Флуоресцентной гуашью мы наводили боевой раскрас, надевали на шеи полдюжины светящихся неоновых колец и шли танцевать. Мы просто веселились под музыку, не употребляя алкоголь и не пытаясь кого-то подцепить. Таково было правило. Единственное правило.

Треки плавно перетекают друг в друга, кажется, мы танцуем уже несколько часов. Чувствуя, как пересохло во рту, я постепенно прихожу в себя. Надеюсь, кто-то уже успел допить ту водку, что я оставил на столе. Иначе, я пойду и прикончу ее. Кнопка самоуничтожения все еще болезненно пульсирует у меня в груди.

Джем продолжает самозабвенно танцевать, размахивая руками и откинув голову назад. Но Бенджи ловит мой взгляд. Он подносит руку ко рту. Воды?

Я киваю, и он разворачивается, чтобы налить мне что-то из кувшина, который стоит на пианино позади нас. Это просто вода, но я опрокидываю в себя стакан за стаканом и благодарно улыбаюсь, пока Бенджи продолжает наполнять постоянно пустеющую тару. Наконец, я чувствую, что баланс жидкости восстановлен и, кажется, я даже немного протрезвел.

— Алфи! — слышу я возглас сквозь грохот музыки.

Я разворачиваюсь, и мои глаза удивленно распахиваются. Симона потрясающе выглядит в потертых черных джинсах и белой блестящей футболке. Ее прическа в стиле афро сверкает и переливается, будто усыпана мелкими блестками.

Она улыбается и обнимает меня так крепко, словно я блудный сын, вернувшийся, наконец, домой.

Если честно, то чувствую я себя так же.

— Ух ты, — восклицаю я, отстраняясь. — Я так рад тебя видеть. Выглядишь потрясающе. Хотя ты всегда выглядишь потрясающе.

Симона была важной частью нашей с Джемом компании. Однако, нас связывала и небольшая личная история. Однажды вечером ее родителей не было дома. Мы с ней вместе должны были готовиться к экзамену по французскому, но вместо этого, помогли друг другу лишиться девственности. До сих пор не могу поверить, что мы решились на это, хотя больше между нами никогда ничего не было. Помню, тогда я сказал, что ей не повезло сделать это с таким чудилой, в то время как сам я был невероятно счастлив.

Симона усмехается:

— А ты чертовски горяч в этом серебристом костюме.

Я смеюсь:

— Это для работы. Я обязан одеваться как придурок. Похоже, руководство для сотрудников писал Дэрек Зуландер (прим. ред. — персонаж из к.ф. «Образцовый самец») или кто-то вроде него.

Позади меня фыркает Бенджи.

По правде говоря, мне нравится мой серебристый костюм. Просто расстраивает тот факт, что я после сегодняшнего вечера, скорее всего, никогда больше не надену его.

— Прошу скажи мне, что у тебя все хорошо? — требую я.

Я вроде осознаю, что каждый вопрос формулирую так, будто боюсь плохого ответа, но ничего не могу с собой поделать. Мы с этими людьми долго дружили, а я по сути их просто кинул.

— Все офигительно. Потом еще пообщаемся, — подмигивает она и, улыбаясь, тянется к Бенджи. — А ты иди сюда.

Бенджи улыбается в ответ и застенчиво опускает голову:

— Привет, Симона.

— Без обид, но самые классные обнимашки у Бенджи, — шепчет она через плечо.

Не могу с ней не согласиться, я тоже по ним очень скучал. И я обязательно обниму его еще раз, прежде чем покину эту вечеринку. Каким бы глупым ни было это намерение.

Я замечаю, как лицо Бенджи смягчается, когда он заключает Симону в объятья и крепко прижимает к себе. Внезапная боль в груди застает врасплох, и мне приходится быстро отвести взгляд.

Прошло двенадцать месяцев. Я думал, что покончил с этим.

Они обнимаются целую вечность. Я вижу их краем глаза.

Придя в себя, Джем толкает меня локтем. Он смотрит на Бенджи и Симону и подмигивает, а затем хватает кувшин с водой и выливает его себе на голову.

— Знаешь, много странностей произошло с тех пор, как ты ушел в самоволку.

— Они, что… — я даже не могу произнести это вслух. Симона же старше меня.

Глаза Джема чуть не вылезают из орбит:

— Нет! Просто хорошие друзья. Но если честно, мне кажется, он постоянно искал кого-то, чтобы залатать в сердце дыру твоих размеров.

— Неужели? — Не знаю, что я чувствую по этому поводу.

Симона и Бенджи отлепляются друг от друга. Затем она решительно проходит мимо нас, берет меня за руку и тянет вглубь танцующей толпы.

Я беспомощно оглядываюсь на Джема и Бенджи. Джем снова начинает танцевать, а Бенджи на долю секунды ловит мой взгляд, коротко улыбается мне, отражая мою собственную улыбку, и отворачивается.

Не хочу быть грубым. Мне очень нравится Симона, и мне не хватало ее энергичности, но сейчас я хочу назад к Джему, и особенно к Бенджи. Поэтому делаю как всегда — широко улыбаюсь, неистово танцую и пытаюсь забыть все, что меня беспокоит. Но на этот раз я не могу. Увидев, как Симона, глубоко погрузившись в ритм, исчезает в толпе, я незаметно сбегаю.

Джем танцует с какими-то, смутно знакомыми мне людьми, но Бенджи с ними нет, у пианино его тоже не вижу. По какой-то причине я не хочу тусить без него, поэтому бреду на кухню. Но там пусто. Похоже, все сейчас в гостиной, пытаются развалить этот дом своим неистовым танцем. Может, я просто не заметил Бенджи среди толпы?.. Но теперь, когда он вырос и его трудно не заметить. Я бы точно не прошел мимо. Как бы ни была переполнена эта гостиная, она не сравниться с переполненным клубом, а я всегда мог отыскать его взглядом в «Gravity», не прилагая особых усилий. Как будто мы были связаны невидимой нитью.

Может быть, именно поэтому меня сейчас так тянет к стеклянным распахнутым дверям, которые ведут в сад. Я прохожу мимо стола, не удостоив вниманием остатки малиновой водки. У меня в голове ясно, как никогда, и мне это нравится.

Я нерешительно останавливаясь на пороге и всматриваясь в темноту.

— Бенджи? — зову тихо.

— Привет, — он стоит в тени дома, облокотившись на стену, со стаканом прозрачного напитка в руках.

— Перешел на водку?

Иронично улыбаясь, он протягивает стакан мне. Я делаю маленький глоток. Вода.

— Ты больше не пил с того момента как пришел сюда, не так ли?

— Подумал, что друг — не собутыльник. Можно ведь заняться и чем-то более интересным.

Я подхожу к Бенджи достаточно близко, чтобы почувствовать тепло его тела, но недостаточно, чтобы дотронуться.

— Мы ведь…? — еле слышно спрашиваю я.

Если бы я не стоял так близко, то вряд ли заметил бы, как он вздрогнул, а потом быстро скрыл это хмурым выражением.

— Друзья? Ну, конечно.

У меня такое чувство, будто я, споткнувшись, умудрился еще и нечаянно пнуть щенка. И теперь все внимание этого самого песика сосредоточенно на чем-то под нашими ногами, и я не могу поймать его взгляд. Это защитная реакция. Он всегда притворяется задумчивым, когда сильно чем-то обеспокоен.

«Почему я так плох?Я никогда не испытывал подобных проблем раньше. Особенно с Бенджи».

Прислоняюсь затылком к стене и на секунду прикрываю глаза. Я пришел сюда поговорить с ним. Сказать ему что-то. Может просто побыть рядом.

— Могу я открыть тебе секрет? — я не поворачиваю головы, но знаю, что сейчас он смотрит на меня. Он не может устоять перед секретами, так же как я перед маракуйей, объятиями и абсолютной откровенностью. — Я еще никому не рассказывал об этом. Не хотел.

И это правда. Но общение с Бенджи, возможность снова видеть Джема, напомнили мне каково это — чувствовать, что у тебя есть те, на кого ты можешь положиться в трудный момент.

— Сегодня меня уволили, — говорю я, глядя на звезды и рассеяно думаю о том, что, вероятно, сегодня еще не закончилось. — Мой контракт, по-видимому, был только на время стажировки. «Visual» взяли стажера только чтобы получить субсидию, которая была им нужна. У них не было настоящей работы для меня. А что до сценария, над которым я работал для них? Как раз из-за него я и согласился на работу с такой паршивой зарплатой. В итоге они сказали, что все равно никогда не собирались воплощать его в жизнь. Жаль, что они не сказали об этом раньше, — мой голос срывается, и я даже не пытаюсь этого скрыть. — Не знаю, что мне теперь делать. Не понимаю, как не заметил, что все к этому шло.

Я поворачиваю голову и вижу, что Бенджи смотрит прямо на меня, его глаза полны сочувствия, которого я, вероятно, не заслуживаю. Он мягко прислоняется ко мне плечом, и, когда его крупные пальцы тянутся к моим, я сжимаю его руку, и прислоняю ее к своему бедру так, словно он бросил мне спасательный круг.

— Черт, мне жаль, Алфи. Это… — он качает головой, будто не может в это поверить, и сжимает мою руку в ответ. — Это дерьмово. Я знаю, как много написание этого сценария значило для тебя.

Шмыгнув носом, я думаю, откуда он это может знать? Разве я говорил ему? Уверен, что нет. Более того, я не помню, чтобы мы с Бенджи в принципе нормально разговаривали с тех пор, как я начал работать в «Visual». Нелегко быть в курсе событий жизни друга, когда у него нет времени, увидеться или позвонить. Может возникнуть впечатление, что он намеренно избегает общения. А редкий обмен сообщениями ни хрена не значит.

Честно говоря, возможно, с тех пор у меня в принципе не было ни с кем нормального общения. Во всяком случае, о чем-то действительно важном.

Я потираю лицо:

— Знаешь, что я понял? Как только я вышел из того здания, то достал телефон и, листая список контактов, понял, что никому не могу позвонить. У меня в записной книжке было столько людей, которых я встречал по работе, с которыми разговаривал каждый день о разной ерунде или ходил выпить после окончания рабочего дня. Я думал, что знаю их, но внезапно понял, что мне нечего им сказать. Вряд ли им вообще будет до меня дело.

До сегодняшнего дня, разговоры о работе приносили радость. Я работал на телевидении. У меня был сценарий. Я был частью чего-то. Того, о чем, мне казалось, я так мечтал. Но на самом деле, я хотел, чтобы работа полностью поглотила меня, не оставив времени на размышления о вещах, причиняющих боль.

Тогда я был в полном замешательстве. Как, впрочем, и сейчас. Ненавижу это чувство. Иногда, мне кажется, что мне суждено брести по жизни словно в тумане.

— Ты мог позвонить мне, — тихо говорит Бенджи.

— Нет, не мог… — ведь именно я решил внезапно исчезнуть и вычеркнуть из своей жизни друзей. — Я даже не надеялся, что ты захочешь со мной разговаривать.

Не говоря ни слова, Бенджи поворачивается и заключает меня в объятия. Стараясь игнорировать нелепый удивленный возглас, вырвавшийся из моей груди, я закрываю глаза, обхватываю руками его широкую спину и, зарывшись лицом ему в шею, крепко прижимаюсь к могучему телу. Часть меня желала этого намного больше, чем я готов был признать. Иногда мне снились наши объятья, и я просыпался, ощущая себя счастливым. Тогда я знал, что в безопасности, дома и в гармонии с собой. И сейчас, когда это происходит в реальности, я растворяюсь в этом тепле, таком надежном и сильном, что уверен, если позволю, оно растопит лед внутри меня, до которого еще никто не смог добраться.

Но спустя всего мгновение (по моим ощущениям), Бенджи начинает отстраняться. Я не останавливаю его, но тихо произношу:

— Куда это ты собрался? Нам надо наверстать двенадцать упущенных месяцев.

Бенджи тихо смеется и задерживается в моих объятьях еще ненадолго. Это именно то, что мне надо и то, чем я никогда не смогу насытится. Тихий внутренний голос шепчет, что я должен быть осторожен. И я буду. Как обычно.

— А ты помнишь, еще до того, как мне поставили диагноз дислексия, ты сидел и помогал мне с домашним заданием? — говорит он, и его горячее дыхание касается моей шеи и волос. — Меня так легко можно было отвлечь, впрочем, как и сейчас, — добавляет он с усмешкой, от чего по моей спине пробегают мурашки, ведь я понимаю, о чем именно он говорит. — А иногда вместо того, чтобы делать домашнюю работу, мы просто болтали. Ты никогда не злился и был очень терпелив, даже когда я дико тормозил. Ты делал акцент на моих успехах, не замечая неудачи. Джем думал, что я просто ленился. Но тебе, как будто и вправду нравилось проводить со мной время.

Так и было. С тех пор мало что изменилось, думаю я, и крепче стискиваю его в объятьях, чувствуя приятное тепло внизу живота. Я держу бедра на почтительном расстоянии, чтобы Бенджи не узнал, насколько мне приятно находиться в его руках. Не в силах удержаться, провожу по его лопаткам через футболку.

— Знаю, мы были детьми… и я был младше… но… — его голос затихает, подобно ускользающему ветерку.

— Но что…? — тихо спрашиваю я, кончиками пальцев выводя круги по его мышцам, когда он замолкает.

— Как приятно, — шепчет он и его дыхание учащается.

Я улыбаюсь и закрываю глаза, похоже, он совершенно забыл, что собирался сказать. Я тоже не спешу нарушить тишину. От него так приятно пахнет, так знакомо и, в то же время, по-новому. Уютно, но, при этом, возбуждающе. Боже, я чувствую, как мы близки в данный момент. Ближе, чем я был с кем-либо за очень долгое время. И я знаю, что мне нужно отступить и немного остыть. Может окатить себя холодной водой или положить пару кубиков льда за шиворот, но не думаю, что мне хватит на это силы воли. Возможно, я растерял ее на танцполе. Ну или оставил на скамейке в парке, в тот момент, когда Бенджи с такой готовностью подставил свое плечо, чтобы я мог на него опереться. Ах, эти плечи, думаю я, и мурлычу от удовольствия, исследуя их изгибы и контуры. Никогда не касался, и уж точно не таким образом, кого-то настолько хорошо сложенного как Бенджи. Просто не осмеливался. Я провожу рукой по его бицепсу и ощущаю, как под кожей перекатываются упругие мышцы.

Не то чтобы Бенджи всегда стремился стать большим и сильным или типа того. Более того, начав ходить в школьный спортзал, он говорил, что ему нравиться заниматься и это помогает чувствовать себя лучше. Он, определенно, не был настолько мускулистым, когда я видел его в последний раз. Но тогда ему было чуть меньше восемнадцати, а сейчас почти девятнадцать.

Я продолжаю исследовать его тело, скользя ладонями по бокам. Бенджи внезапно вздрагивает и сдвигается так, что почти вплотную прижимается ко мне. Я не убираю рук и молюсь, чтобы он принял горячую твердую штуку, вжимающуюся в его бедро, за мой мобильник. На мгновение я перестаю дышать, и, как ни странно, кажется, Бенджи тоже, а затем мы будто одновременно делаем вдох. «Расслабься, расслабься, это всего лишь объятие», думаю я.

В какой-то момент я начал осознавать, что наше с Бенджи веселое времяпрепровождение перестало быть для меня чисто дружеским. Поначалу я даже не придавал этому значения. Но однажды я увидел фотографию, прикрепленную к их холодильнику, сделанную мамой Джема и Бенджи. На ней мы втроем, сидя на диване, смотрели какой-то фильм. К счастью, никто не обратил внимания на то, что мой взгляд устремлен не в телевизор, а на Бенджи, и это был не пустой взгляд, в нем таилось неприкрытое желание. И даже, если кто-то и заметил мое влечение к нему, то, видимо, промолчал. Но ему было шестнадцать, а мне девятнадцать, затем семнадцать и двадцать.

Я без понятия почему вопрос возраста так меня волновал, но я был попросту зациклен на нем. А может, дело в том, что легче было концентрироваться именно на этом, чтобы не приходилось разбираться с тем, что может причинить боль.

Приглушенный голос Бенджи прорывается сквозь мои мысли:

— Думаю, я собирался сказать тебе, что ты вроде как заполучил меня на всю жизнь. И нет ни единого шанса, что мы сможем остаться просто друзьями, даже если бы ты этого хотел. — Он проводит ладонью вниз по моей спине, и я с силой прикусываю губу, не позволяя себе полностью раствориться в этом мгновении. Я знаю, что он, вероятно, просто повторяет движения за мной, не осознавая какое влияние на меня оказывают его прикосновения. Но если это не остановить, все закончится тем, что я поставлю себя в неловкое положение и навсегда разрушу те шаткие мосты, которые мы постепенно возводим друг к другу.

А затем Бенджи произносит:

— Я всегда боялся, что, если вы с Джемом вдруг рассоритесь и ты перестанешь заглядывать ко мне. — И это признание полностью выбивает меня из колеи. Главным образом потому, что это совсем не в его стиле.

Я немного отстраняюсь, остро чувствуя необходимость видеть лицо Бенджи, но, в конечном счете, просто пялюсь на него, будто в его глазах заключена какая-то основополагающая истина.

Бенджи всегда делился тем, что его беспокоило, будь то школьные проблемы, когда одноклассники насмехались над его медленным чтением, ссоры с Джемом или отцом, или тот раз, когда у него целый час не спадала эрекция и он решил, что с ним что-то не так. Он даже рассказал мне о своей ориентации, хотя я, вроде как догадался об этом еще до того, как он официально признался в одном из наших разговоров. И мне нравилось быть тем, кому он доверяет. Нравилась наша близость. Боже, мы были так чертовски близки, что в груди начинает мучительно ныть при мысли о том, как много я потерял, оттолкнув его.

А я был эгоистом и упорно продолжал сдерживать свои чувства до тех пор, пока все не начало трещать по швам. А у меня тогда, вероятно, было достаточно страхов на нас троих, хотя и сейчас не меньше.

— Не могу представить, что ты чего-то боишься, — наконец говорю я. Мой голос звучит странно, горло немного сдавило. Его ладонь все еще прижата к моей пояснице. А моя эрекция по-прежнему вжимается в его бедро.

— Если я чего-то и боялся, то в основном это было связано с тобой. — Бенджи наклоняет голову и смотрит мне в глаза. Я вдруг начинаю волноваться, что он может увидеть все мое сбивающее с толку желание и почувствовать, как бешено колотится у меня сердце. Он сглатывает, и я чувствую, как его тело охватывает дрожь. — Нет, не так, это абсолютно точно всегда было связанно с тобой, Алфи.

Я не до конца уверен, что он имеет в виду, и удерживаю зрительный контакт, потому что не могу отвести взгляд. Моя кожа покрывается мурашками, а волосы на руках встают дыбом. Мне кажется, что ткань, касающаяся кожи слишком груба. Я чувствую, как она царапает мои соски и хочу раздеться, чтобы это прекратилось, но не могу пошевелиться. Мы будто частицы с разным зарядом, которые притянуло друг к другу настолько близко, что между нами начинает искриться статическое электричество. Оно проникает в нас, пронзая каждую клеточку тела, от макушки до кончиков пальцев. Этот бешенный галоп меня просто прикончит.

— Боже мой, что вы двое делаете в такой темноте? Только не говорите, что вы уже натанцевались? Идемте со мной!

Я все еще смотрю на Бенджи, не обращая внимания на слова Симоны, пока она не берет нас за руки. И, может, потому что слова Бенджи все еще занимают все мои мысли, я не сопротивляюсь и позволяю ей затащить меня обратно в дом. Бенджи тоже не оказывает сопротивления, хотя я больше и не смотрю на него. Возможно, я вообще больше никогда не смогу на него смотреть. Что, черт возьми, только что произошло?

Но странное напряжение, возникшее между нами, рассеивается, как только мы сталкиваемся, пытаясь одновременно пройти через дверной проем в гостиную, и мы облегченно друг другу улыбаемся. Однако мои эмоции намного интенсивнее, чем простое облегчение.

В течение следующей пары часов, мы — Джем, Симона, Бенджи и я — только и делаем, что танцуем, полностью отдаваясь ритму, словно подростки. Хотя Бенджи все еще им и является. И я изо всех сил стараюсь забыть тот момент в саду. В основном, потому что это мой способ решать проблемы, и я не знаю как, это изменить.