Барбара Уолтерс берет интервью у Майка Уоллеса

Как видите, это очень старое интервью, но мне нравится его структура. Отрывки из него я уже использовал раньше, но, для того чтобы по достоинству оценить, как оно построено, нужно познакомиться с ним от начала до конца. Оно может послужить иллюстрацией ко многим главам этой книги, например как выстраивать структуру интервью, как держать его под контролем, как подхватывать и развивать главную мысль, как проявлять эмпатию, как бросать вызов, как задавать сложные вопросы, при этом не нападая на собеседника. Уолтерс начинает интервью очень мягко, выстраивает хорошие взаимоотношения и атмосферу, демонстрирует блестящую подготовку, несколько раз утрачивает контроль над ходом разговора, из‑за чего он начинает буксовать, но в конечном счете завершается очень удачно. Развитие этого интервью похоже на развитие сюжета хорошего рассказа. Иногда Уолтерс бывает предсказуемой, особенно когда заходит на территорию чувств своих собеседников. В случае с Уоллесом она тоже забирается в эмоциональные дебри, но на этот раз я восхищаюсь всем, что она делает.

Немного контекста, прежде чем погрузиться в этот разговор: Уоллес только что опубликовал автобиографию под названием «Близкие контакты» (Close Encounters), и ему предстоит выступить в качестве свидетеля в суде по делу о клевете. Обвинение против Уоллеса и телеканала CNS News выдвинул генерал Уильям Уэстморленд. Во время войны во Вьетнаме Уэстморленд был главнокомандующим американскими войсками. В специальном репортаже CNS он заявил, что Уэстморленд вводил в заблуждение руководство США по поводу хода войны во Вьетнаме.

Интервью начинается с того, как Уолтерс и Уоллес смотрят старые видеоролики, в которых Уоллес рекламирует сигареты и финансовые учреждения.

Замечательное начало, создающее комфортную атмосферу. Уоллесу предстояло участвовать в крупном судебном процессе, и он знал, что Уолтерс непременно об этом спросит, но начинают они с просмотра роликов, что Уоллеса радует и успокаивает.

УОЛТЕРС: Смотрите‑ка, какой красавчик. Это сколько? Тридцать лет назад?

УОЛЛЕС: Нет, как минимум сорок.

УОЛТЕРС: Сорок лет назад.

УОЛЛЕС: Как минимум. А скорее всего, даже больше. Чикаго. Я тогда был, если угодно, эксклюзивным «лицом» финансовой компании Household Finance Corporation. Эта работа позволила мне выучить детей в частной школе, а некоторых из них и в колледже. Дети тогда шли у нас один за одним. Сорок лет назад.

Приятное путешествие в прошлое, которое показывает развитие Уоллеса как тележурналиста. Еще один вариант начала интервью с опорой на профессиональное «наследство». Далее Уолтерс задает льстивый вопрос, красит ли Уоллес волосы (получает в ответ, что нет) – и это восхитительный выбор вопроса для начала разговора. Она напоминает гостю, что он любим народом, что она не собирается его уязвлять. Теперь ему комфортно сидеть рядом с ней. Вроде бы.

УОЛТЕРС: Ну что же, давайте вспомним то, чем вы занимались раньше и чем, по вашим словам, больше не занимаетесь. Я имею в виду несогласованные интервью. У нас есть один пример.

Хороший ход, сигнал, что она не только хорошо подготовилась к этому разговору, но и собирается придать ему более строгую направленность.

УОЛТЕРС: Вы говорите, что не брали таких интервью сколько? Пять лет?

УОЛЛЕС: Да, не меньше пяти лет.

УОЛТЕРС: Не меньше.

УОЛЛЕС: На самом деле…

УОЛТЕРС: Это когда вы просто подходите к ничего не подозревающему человеку на улице и…

УОЛЛЕС: Мы… Признаюсь вам, Барбара, в начале нового сезона программы «60 минут» будет именно такое интервью…

УОЛТЕРС: Но вы же говорили, что прекратили этим заниматься, что такой способ получения комментариев вам не близок.

Отличный подхват темы. Раньше он публично заявлял, что больше не будет брать несогласованных интервью, а теперь признается, что скоро такое интервью появится на экранах. Интервьюер не пропускает это мимо ушей, цепляется за эту информацию.

УОЛЛЕС: Но бывает, что история того стоит.

УОЛТЕРС: Но, Майк, вы все‑таки за или против несогласованных интервью? Вы говорите сейчас, что в некоторых, пусть и редких, случаях вы на это готовы.

Сначала она хочет прижать его к стене прямым вопросом, за он или против, но потом смягчает формулировку и сама вкладывает ему в уста возможный ответ. Это действенный ход, ведь она не хочет, чтобы интервью воспринималось как допрос. Ей нужен прямой и честный ответ. Но потом она дает ему немного пространства для размышления.

УОЛЛЕС: Как вам сказать… Я и за, и против. Знаю, это звучит как отговорка. Но если история получается интересной, если в несогласованном интервью есть смысл и вы понимаете, что таким образом лучше поймете характер вовлеченных людей… Это старая песня, я так часто обращаюсь к этому образу, образу огня ради огня в противоположность огню ради света. Огонь ради одного только огня, по моим оценкам (и я признаю, что много лет назад занимался чем‑то подобным), – вещь бесполезная. Это просто… не более чем способ привлечь аудиторию. Огонь ради света или, другими словами, некоторое усложнение жизни объекту вашего пристального внимания, которое необходимо для того, чтобы помочь аудитории его лучше понять, – это я принять могу.

УОЛТЕРС: А было ли так, что вот все ожидают, что собеседник даст фантастическое интервью и вы его берете, а потом даже не можете в эфир поставить, настолько оно, ну, понимаете…

Несмотря на то что она толком не заканчивает вопрос (Уоллес прекрасно понимает, о чем она говорит, и начинает отвечать прежде, чем Уолтерс договаривает), это хорошее продолжение. Она не делает перехода от темы несогласованных интервью, но в этом нет ничего страшного. В этом случае подход Уолтерс срабатывает, потому что Уоллес интервьюировал сотни людей. Многие из этих интервью оказались скучными до невозможности. Вопрос здесь на своем месте еще и потому, что она только что загнала Уоллеса в угол и смена темы дает ему вздохнуть свободно.

УОЛТЕРС: Хочу процитировать ваши слова 1957 года. Это было еще до феминистического движения, до того, как произошли многие изменения.

УОЛЛЕС (откашливается): Так, интересно…

Снова без перехода, и снова это удачное решение. Уолтерс обращается к истории. Уоллес меняет положение тела в кресле, как будто подготавливая себя к чему‑то неприятному. Легкое покашливание свидетельствует о том же.

УОЛТЕРС: Как‑то вы в качестве комплимента сказали о своей жене, что, по вашим ощущениям, она скорее европейская женщина, а не американка. Сказали, цитирую: «Ты достаточно почтительно относишься к мужчинам, и мне, признаюсь, это нравится. Я не имею в виду, что женщина обязана идти на шаг позади от своего мужа, но это очень помогает. Мне нравится отношение “C вашего разрешения, милорд”. Оно присуще европейкам, но не американкам».

Вы видите, что Уолтерс затрагивает тему отношения Уоллеса к женщинам. Шаг небезопасный, но вполне, на мой взгляд, честный.

УОЛЛЕС: Это было в 1957‑м?

УОЛТЕРС: Угу.

УОЛЛЕС: И знаете, что я вам отвечу? Даже я расту и взрослею.

УОЛТЕРС (смеется): Хотите отказаться от этих слов? Или все‑таки признаетесь, что в глубине души по‑прежнему считаете так же?

Мы видим, как хорошо у Барбары Уолтерс развита реакция. Сомневаюсь, что она заранее знала, что ответить, но ей удается правильно подхватить тему и немного больше узнать о взглядах собеседника на предназначение женщин.

УОЛЛЕС: Нет, так я больше не думаю. Но важен контекст разговора. В профессиональном смысле я не считаю, что женщины должны следовать позади мужчин. Но. Но если мы говорим о партнере? Об отношениях? Конечно, женщины другие. Мы отличаемся. Ну или по крайней мере именно эти отличия важны для меня.

УОЛТЕРС: Сейчас это бывает все реже.

И снова замечательный подхват, хотя я лично не знаю точно, что она имеет в виду. Этой репликой она приглашает его окунуться еще глубже. Тема непривычная, и мне очень нравится, как Уолтерс подталкивает собеседника объяснять свою позицию и дальше. Зритель понятия не имеет, согласна ли она с ним. Она просто подталкивает его к продолжению разговора.

УОЛЛЕС: Точно. Все реже. Это правда. И по‑моему, женщины из‑за этого сами в какой‑то степени запутались.

Такое сексистское заявление со стороны Уоллеса как гром среди ясного неба. Только что он сделал обобщение и укрепил стереотипное представление о женщинах, сказав, что женщины, перестав относиться к мужчинам с должным уважением, «запутались». Вот это да. Интересно, на мой взгляд, то, что Уолтерс не подхватывает эту наживку и никак не комментирует его слова. Есть вероятность, конечно, что ее реакцию вырезали из окончательной редакции. Но в целом я считаю, что правильно было не развивать эту тему. Разговор мог бы перейти в спор, а это не входило в планы Уолтерс, поэтому она решила не заострять внимание на этом высказывании. Зрители сами услышали сексистские слова ее гостя. Уолтерс не обязательно было дополнительно на них указывать.

УОЛТЕРС: Вы религиозный человек?

Это любопытный вопрос. Он мне нравится, но слишком уж резко задан – ни с того ни с сего. Подобные вопросы задают без всякой подготовки тогда, когда хотят получить максимально честный ответ, потому что они удивляют собеседника. Но в этом случае мне вопрос Барбары кажется каким‑то неестественным.

УОЛЛЕС: Формально нет. Я еврей, воспитан в еврейской семье. Иногда хожу в синагогу. Не часто. Мне нравится считать, что моя религия заключается в таком представлении о мире: «Поступай с людьми так, как хотел бы, чтобы люди поступали с тобой». Единственным проявлением веры в моей ежедневной жизни является то, что перед сном я всегда читаю маленькую молитву.

УОЛТЕРС: Какую?

Отличный вопрос. Ответ на него точно будет интересен аудитории. Он демонстрирует, что интервьюер активно слушает гостя.

УОЛЛЕС (читает на иврите молитву «Шма Исраэль»): «Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один!» Почему‑то я неуютно себя чувствую, если перед сном не произнесу эти слова.

УОЛТЕРС: Вас обвиняли в том, что вы…

Она говорит это тихим, почти извиняющимся тоном, но это замечательно продолжает то, что только что сказал Уоллес.

УОЛЛЕС (перебивает): Еврей, который ненавидит самого себя. Так?

УОЛТЕРС: Верно.

УОЛЛЕС: Да. И что?

УОЛТЕРС: И что?

Мне очень нравится этот словесный пинг‑понг. Этот обмен происходит очень быстро. Уоллес не хочет отвечать и пытается поменяться с интервьюером ролями. Но она не позволяет ему этого делать и быстро восстанавливает главенствующее положение. Какая у нее замечательная реакция, не устаю восхищаться. Помните, я говорил вам, что нужно во что бы то ни стало держать интервью под контролем? Уоллес попытался перенять его, но Уолтерс была начеку. Очень ловко с ее стороны, а с его стороны неплохая попытка переломить ход беседы. Еще один пример того, как хорошее интервью может напоминать поединок в фехтовании.

УОЛЛЕС (фыркает): Ну, разумеется, это не про меня. Почему кто‑то должен себя ненавидеть за то, что он еврей? Те, кто когда‑либо меня в этом обвинял, расстроены из‑за того, что мне удавалось беспристрастно писать о ситуации в арабских странах. А если ты преданно стоишь на стороне Израиля, то не всегда можешь правильно понять репортера, который описывает ситуацию объективно.

Великолепный ответ, который объясняет, почему некоторые группы людей не любят хорошую журналистику. Те, кто предпочитает видеть в газете только свою точку зрения, расстраиваются, когда видят рассказ, в котором ситуация рассматривается с разных сторон. Некоторым пропаганда нравится больше новостей. Уоллес хорошо это понимает и именно поэтому не принимает подобные обвинения близко к сердцу.

УОЛТЕРС: Вас это беспокоит?

Это попытка обратиться вновь к его чувствам, к его сложной натуре. Замечательный вопрос.

УОЛЛЕС: Нет‑нет.

УОЛТЕРС: Почему же? Меня бы беспокоило, если бы меня считали еврейкой, ненавидящей в себе еврейство, или католичкой, презирающей свой католицизм, или кем бы там ни было.

Отличная попытка стать ближе к Уоллесу как к человеку. Это вопрос из категории «помогите мне понять, почему».

УОЛЛЕС: Я знаю, кто я, думаю, это помогает не переживать из‑за чужого мнения.

Затем Уолтерс погружается еще глубже, и вопросы становятся еще более личными. Она спрашивает Уоллеса о его детстве и лучших воспоминаниях о тех годах. Но любой человек, который видел интервью Барбары Уолтерс, знает, что одним вопросом она всегда готовит почву для другого. Это видно невооруженным глазом. И все же она задает вполне справедливый вопрос, который раскрывает ту сторону Майка Уоллеса, которую мало кто знает и видел.

УОЛТЕРС: Каково самое грустное событие в вашей жизни?

УОЛЛЕС: Потеря сына.

УОЛТЕРС: Вашего сына не стало в 1962 году. Ему было всего девятнадцать.

УОЛЛЕС (кивает).

УОЛТЕРС: Это был несчастный случай в горах.

УОЛЛЕС: Угу.

УОЛТЕРС: Весь ужас в том, что вы сами обнаружили тело.

УОЛЛЕС: Угу.

УОЛТЕРС: Вам удалось справиться с потерей?

Классическая Барбара Уолтерс. Лично меня поражает, как она задала этот вопрос, мне кажется, она лезет в душу и пытается выбить у собеседника слезу. При этом разговор о проживании потери прекрасно характеризует человека. Существует много способов задать личный и откровенный вопрос. Лучший совет – будьте собой, придерживайтесь своего уникального стиля. Поскольку я сам отец, я бы скорее задал этот вопрос так: «На мой взгляд, пережить невозможно только одно событие в жизни. Это смерть собственных детей. Что помогло вам справиться?» Это закономерный (и очень важный) вопрос, но так я могу разделить эмоции собеседника, поэтому такая формулировка кажется мне не настолько манипулятивной.

УОЛЛЕС (вздыхает, очевидно борясь с эмоциями): Да. Ну, то есть с этой болью невозможно справиться до конца, это, разумеется, так. Навсегда остается этот крючок, воспоминание об этом поэте и спортсмене, я имею в виду Питера, он был такой… (кивает, пытается вернуть себе самообладание).

Этот кивок является для Барбары сигналом, что на эту тему он все сказал. Внимательность к языку тела – одна из гарантий хорошего интервью. Она считывает этот язык.

УОЛТЕРС: Это событие изменило вашу жизнь, да?

Конечно, она уже знает ответ на этот вопрос, поэтому она и решила задать его в форме утверждения. В этом случае она может быть уверена в ответе. Если вы оказались в подобной ситуации, но не знаете ответа, лучше задайте вопрос иначе, например: «Ваша жизнь изменилась в связи с этим событием?» И следом спросите: «Как именно?»

УОЛЛЕС: Да. В том смысле, что до того момента, чем бы я ни занимался, я всегда говорил, что мне необходимо поднять детей. Такова была мотивация. В занятиях этих не было ничего постыдного, но именно необходимость помогать сыну направляла мою жизнь в определенное русло. После смерти сына я смог наконец сказать себе: «Питера больше поднимать не надо, так иди и делай то, что должен».

УОЛТЕРС: Каким вы были отцом?

Отличное продолжение разговора, подхватывающее только что сказанное Уоллесом. Это вопрос с открытым ответом, приглашение к пояснению. Если бы она задала вопрос «да‑нет», например «Были ли вы хорошим отцом?», разговор получился бы однобоким: баланс родительства и работы. В этом интервью Уолтерс показывает Уоллеса как человека, наделенного чувствами, а не просто въедливого журналиста, которого обвиняли в клевете.

УОЛТЕРС: Я хотела бы поговорить о деле Уэстморленда, точнее, даже не о самом деле. Меня интересует одна вещь, которая касается вас. Возможно, вам этот вопрос покажется болезненным, но, может быть, и нет. Дон Ковет, соавтор статьи в TVGuide, которая вызвала столько вопросов о деле Уэстморленда, написал книгу, в которой рассказал, что Джордж Крайл, продюсер программы про Уэстморленда[58], составил практически все ваши вопросы к нему. Это правда?

Умный вопрос. Уолтерс объявляет, на какую территорию они сейчас заходят, и сразу уточняет, что не станет задавать вопросов, которые зададут на суде. Она знает, что лучше этого не делать. Вместо этого она вплотную подходит к методам Уоллеса. Она предполагает, что ее вопрос может вызвать чувство неловкости. Так медсестра предупреждает перед уколом: «Может быть немного больно».

УОЛЛЕС: Он действительно придумал многие вопросы. Все продюсеры, работающие со мной над материалами‑расследованиями, всегда пишут вопросы. Я их читаю, от некоторых отказываюсь, говорю, мол, это слишком, как насчет другого варианта. И мне дают новый список вопросов. Так было и с Джорджем Крайлом. Не уверен, что так работаете вы, но так точно делают в программе «20/20». Получаете от продюсеров вопросы, задание провести расследование, потом, собственно, расследуете…

УОЛТЕРС: Я имею в виду интервью. Расследование – другой разговор. Я говорю, что он вам вопросы написал.

Хорошее уточнение. Она обрывает поток его размышлений, не дает ему уйти от темы. Здорово.

УОЛЛЕС: Понял.

УОЛТЕРС: У нас есть список вопросов Джорджа Крайла, которые вы должны были задать генералу Уэстморленду. Первоначальный список, в котором было шестьдесят шесть вопросов.

Вы получили шестьдесят шесть вопросов. Из них использовали пятьдесят пять. Сорок четыре вопроса вы прочитали дословно. И вот Дон Ковет говорит: «Майк Уоллес, самый грозный журналист‑расследователь в стране, на самом деле был не более чем марионеткой в руках Джорджа Крайла».

Она дает ему понять, что так хорошо подготовлена, что лучше ему даже не думать о том, чтобы уклониться от ее вопросов. Чувствуете, как сжимаются тиски? Произнося цитату из книги Ковета, Уолтерс приглашает Уоллеса ответить на довольно серьезное обвинение: что его использовал продюсер.

УОЛЛЕС: А вам так правда кажется?

УОЛТЕРС: А что кажется вам, Майк?

Замечательный ответный удар. Уоллес пытается отвести от себя огонь и задает вопрос. Уолтерс не собирается спускать его с крючка. Как вам, кстати, мои метафоры?

УОЛЛЕС: Конечно нет. Сколько из тех пятидесяти пяти вопросов я ему задал?

УОЛТЕРС: Он написал шестьдесят шесть, вы использовали пятьдесят пять из них, сорок четыре при этом зачитали дословно.

Она произносит это совершенно ровным голосом. Несмотря на то что она делает под него подкоп, это не выглядит агрессивным и не воспринимается как нарушение личных границ.

УОЛЛЕС: А сколько всего вопросов я задал за все два часа?

УОЛТЕРС: Джордж Крайл написал две трети вопросов. Вы задали примерно восемьдесят девять – девяносто вопросов, так что ему принадлежат две трети.

УОЛЛЕС: Ясно.

УОЛТЕРС: Вы всегда так работаете? Вам всегда кто‑то другой пишет две трети вопросов?

Бах. Она явно в ударе, задает сложный вопрос, все еще не нападая и не превращая интервью в допрос. Она идет по очень тонкому льду, но делает это с большим мастерством. Все дело в ее тоне, слушая его, невольно вспоминаешь слова мамы: «Важно не то, что ты говоришь, а как ты это делаешь». Более агрессивно прозвучала бы фраза: «Вы всегда были марионеткой и делали только то, что вам говорили продюсеры?» Она задала бы тон противостояния, Уоллес мог бы уйти в глухую оборону, и тогда качество последующего разговора оказалось бы под угрозой.

УОЛЛЕС (выдыхает): Иногда я работаю так, иногда нет. Дело Уэстморленда – случай очень сложный, и у меня нет основания сомневаться в корректности ваших цифр. Получается, тогда я работал именно так, потому что дело это сложное и запутанное. Я к тому же в то же самое время пытался еще много чего сделать в программе «60 минут», и все такое прочее. В общем, в программе про Уэстморленда я работал совсем не так, как в программе «60 минут».

УОЛТЕРС: Тогда зачем вы им были нужны? Если все равно кто‑то другой пишет…

Прекрасный вопрос. Она не сдается. И, кстати говоря, если кто‑то произносит фразу «У меня нет основания сомневаться в корректности ваших цифр», знайте – именно этим он и занимается. Это старинная тактика, которая заключается в попытке посеять сомнение в правильности предъявляемых обвинений. Вспомните политиков и знаменитостей, которые говорят, что покидают свой пост, чтобы проводить больше времени с семьей. Подобные слова – закодированное признание: «Меня вот‑вот отдадут под суд или обвинят в домогательствах». И как сказал Дэвид Леттерман, уходя из «Позднего шоу» (The Late Show), чтобы «проводить больше времени с семьей», а потом, когда несколькими годами позже вернулся на телевидение, «когда люди уходят с работы, чтобы проводить больше времени с семьей, им в первую очередь надо бы это согласовывать непосредственно со своими семьями».

УОЛЛЕС: Ну что же, это замечательный вопрос. Когда мы говорим о так называемых «звездах» журналистики…

УОЛТЕРС: Но вам же не хочется, чтобы вас считали актером, который приходит в студию и зачитывает вопросы.

И снова она наносит удар. Обвинять Уоллеса в том, что он не более чем актер? Мощно! И снова приятно удивляет выбор слов. Она ведь могла бы сказать: «Так что же, хотите сказать, что вы просто актер, который приходит и зачитывает вопросы?» И тогда интервью сразу стало бы больше походить на допрос.

УОЛЛЕС: И я, я думаю, что вы…

УОЛТЕРС: Нет, вы не такой. Я уверена.

Как будто понимая, что она пересекла какую‑то границу дозволенного, Уолтерс немедленно дает задний ход.

УОЛЛЕС: Ясно. Хорошо. Так в чем тогда вопрос?

УОЛТЕРС: Разве вас это не беспокоит? Что вас называют марионеткой? Не беспокоит, что про вас могут сказать: «Майк Уоллес провел такое важное интервью, но оно почти полностью было прописано кем‑то другим »?

Тут происходит то же, что и в вопросе о том, беспокоит ли его, что его называют евреем, который ненавидит в себе еврея. Хороший способ заставить его объяснить, что он думает и чувствует по поводу конфликта, в который вовлечен.

УОЛЛЕС: Вы так формулируете, Барбара…

УОЛТЕРС: Так сформулировала не я. Я цитирую Дона Ковета…

Она снова сдает назад, давая Уоллесу понять, что не собирается нападать на него, а просто цитирует журнальную статью, автор которой на него нападает. Полезно иногда разграничить свое мнение и мнение кого‑то еще.

УОЛЛЕС: Да, вы цитируете Дона Ковета. Мы постоянно работаем в коллективе. В год мы делаем по двадцать пять выпусков программы, каждый из нас. У вас не должно вызывать вопросов то, что мы физически не способны самостоятельно производить расследование. Особенно в моем случае: я постоянно занимаюсь расследованиями, и ни для кого не секрет, что я не могу тратить на каждое из них столько времени, сколько в идеале хотел бы.

Как только Уоллес объясняет свою позицию и кается, Уолтерс оставляет острую тему и переходит к цитатам из книги. Таким образом к нам возвращается Майк Уоллес как личность, а не журналист Майк Уоллес, которого обвиняют в клевете.

УОЛТЕРС: Можно ли сказать, что вы сейчас живете с собой в согласии?

Мне нравится этот вопрос, потому что вся карьера Уоллеса строилась на том, что он нарушает спокойствие людей и погружает их жизнь в хаос. Она задает ему очень масштабный вопрос. Это происходит после длительного разговора о всевозможных частностях.

УОЛЛЕС: В целом мне предстоит довольно напряженный период. Судебный процесс по делу Уэстморленда точно будет сложным. А еще я впервые за долгое время пытаюсь жить один. Поэтому мое положение тоже нельзя назвать безоблачным.

УОЛТЕРС: Какой самый сложный вопрос я могла бы вам задать, но, возможно, не задала?

Так она подает сигнал: «Интервью подходит к концу. Мы можем снова стать приятелями». Хорошее возвращение к дружескому взаимодействию.

УОЛЛЕС: На мой взгляд, вы прекрасно справились. Меня выбил из седла вопрос про Уэстморленда, про то, что я не сам себе составляю вопросы. Понимаете, Барбара, я же на самом деле не чья‑то марионетка. Это такой «бульварный» вопрос, но и в суде на него отвечать будет очень трудно.

УОЛТЕРС: Я просто хотела раскопать сенсацию.

УОЛЛЕС (кивает).

УОЛТЕРС: Но нельзя же брать интервью у Майка Уоллеса и немного ему не подражать, так ведь? Вы же перестали бы меня уважать, если бы я не задала ни одного сложного и сенсационного вопроса.

Она отдает ему дань уважения. Признает, что позаимствовала у него тактику ведения интервью, ведь он лучший в своем роде. Отличное завершение сложного интервью.

УОЛЛЕС: С вами трудно не согласиться.

И я тоже согласен.

8