Попытка русских людей спасти царскую семью

 

Все поведение Яковлева исключало даже и тень подозрения, что увоз Государя из Тобольска грозил ему лично какой‑либо опасностью.

Так думал и сам Государь. Он выразил свой взгляд в отзыве о Яковлеве.

Может быть, в таком случае увоз Царя из Тобольска был простой попыткой спасти его, вырвав его из рук большевиков?

Конечно, такое намерение могло родиться только в русских монархических группах. Оно могло стать реальной попыткой, в силу политической обстановки, только по воле немцев.

Если до войны многие из нас, являясь ее противниками, не видели врага в Германии, то после революции, когда страна все больше охватывалась пламенем анархии и, брошенная союзниками, была всецело предоставлена самой себе, такой взгляд стал находить еще больше сторонников.

Самый переворот 25 октября ст. ст. многим казался кратковременным, непрочным и усиливал надежды на помощь Германии.

Окончательно ликвидировав эфемерную власть Временного правительства, он тем самым ускорил группировку общественно‑политических сил.

После прибытия в Петроград в конце 1917 года немецких комиссий во главе с Кайзерлингом и графом Мирбахом русские группы начали переговоры с немцами. Позднее, с переездом Мирбаха в Москву, переговоры велись здесь.

Они не привели ни к чему.

Полагая, что, быть может, первая стадия этих переговоров, когда не определился еще разрыв, обусловила согласие немцев вырвать царскую семью из рук большевиков, я здесь искал разрешение вопроса.

В январе месяце 1918 года группа русских монархистов в Москве послала в Тобольск своего человека к царской семье.

Примыкавший к этой группе Кривошеий56 показал на следствии:

«Главная задача была обеспечить возможность быть в курсе того, что делается с царской семьей, облегчить в той или иной степени и форме условия ее жизни и в этих целях установить способы постоянного общения с ней на будущее время».

Посланец выяснил обстановку на месте и сообщил тревожные сведения. Царская семья прежде всего не имела денег. Правда, она имела драгоценности, но в ее положении их было затруднительно превратить в деньги.

Было собрано 250 000 руб. Эти деньги то же самое лицо в марте месяце вторично доставило в Тобольск и вручило их Татищеву и Долгорукову.

Через последних группа установила условное письменное общение с Государем.

Дня за два до увоза его из Тобольска группа получила оттуда тревожную телеграмму.

Кривошеий передает ее содержание: «Врачи потребовали безотлагательного отъезда на юг, на курорт. Такое требование нас чрезвычайно тревожит. Считаем поездку нежелательной. Просим дать совет. Положение крайне трудное».

В таких же выражениях передает содержание этой телеграммы участник группы сенатор Нейдгарт57.

Кривошеий показывает: «Смысл ее тогда для нас был совершенно не ясен, но несомненно тревожен. Наш ответ был примерно такого содержания: «Никаких данных, которые могли бы уяснить причины подобного требования, к сожалению, не имеется. Не зная положения больного и обстоятельств, высказаться определенно крайне трудно, но советуем поездку по возможности отдалить и уступить лишь в крайнем случае только категорическому предписанию врачей».

Спустя короткое время тем же порядком была получена вторая телеграмма из Тобольска: «Необходимо подчиниться врачам».

Кривошеий говорит: «Обе эти телеграммы нас до крайности смутили и встревожили, но в чем именно состояла угроза, которой Государь вынуждался выехать из Тобольска, от кого именно она исходила и какая при этом преследовалась цель, нам в то время было, конечно, неясно».

Чтобы выяснить все это, в Тобольск были отправлены два лица. Было поздно. Они не застали Государя в Тобольске. Он был уже в Екатеринбурге.

Общая разруха все более охватывала страну. Она внушала все более беспокойства за царскую семью.

«Мучительно ища выхода, – говорил Кривошеий, – и сознавая свое бессилие помочь царской семье, мы решили обратиться к той единственной тогда силе, которая могла облегчить положение семьи и предотвратить опасность, буде она ей угрожала, – в германское посольство».

Несколько лиц обращались к графу Мирбаху. В числе их был сенатор Нейдгарт.

Он показал: «Ввиду того положения, которое занимали немцы весной 1918 года в России, наша группа, в целях улучшения положения царской семьи, пыталась сделать все возможное в этом отношении через немецкого посла графа Мирбаха. По этому вопросу я сам лично обращался к Мирбаху три раза. В первый раз я был у него еще тогда, когда мы ничего не знали об отъезде царской семьи из Тобольска. В общей форме я просил Мирбаха сделать все возможное для улучшения ее положения. Мирбах обещал мне оказать свое содействие в этом направлении, и, если не ошибаюсь, он употребил выражение «потребую». Как мы узнали об увозе семьи, я снова был у Мирбаха и говорил с ним об этом. Он успокаивал меня общими фразами. На меня произвело впечатление, что остановка царской семьи в Екатеринбурге имела место помимо его воли. Исходило ли от него приказание о самом увозе семьи из Тобольска куда‑либо в целях ее спасения, я сказать не могу».

По некоторым причинам, о которых я не считаю возможным говорить здесь, сенатор Нейдгарт сглаживает горечь мирбаховских ответов.

Проверяя его, я допрашивал лидера русского монархического движения Трепова58, проживавшего в то время в Петрограде. Он показал: «По вопросу о действиях московских монархических групп, имевших целью спасение жизни Государя Императора и царской семьи, я могу показать следующее. В 1918 году, когда я проживал в Петрограде, ко мне обратился приехавший из Москвы сенатор Нейдгарт с просьбой обсудить указанный вопрос. Он сообщил мне, что московская группа монархистов, изыскивая способы охранить жизнь Его Величества, нашла нужным обратиться в данном случае к содействию немецкого в Москве представительства, что ею и было сделано. Однако она далеко не удовлетворена отношением как к ней, так и к возбужденному ею вопросу со стороны германского посла. Граф Мирбах, по словам Нейдгарта, сначала вовсе уклонялся от всяких сношений с группой. В конце концов он согласился принять Нейдгарта, но свидания были короткие, холодные, не дали ничего определенного и, скорее, как говорил Нейдгарт, свидетельствовали об уклончивом отношении графа Мирбаха к указанному вопросу об охранении благополучия Государя Императора и царской семьи. Поэтому‑то, изыскивая способы воздействия на немецкую власть в том или ином смысле, сенатор Нейдгарт и прибыл тогда в Петроград и пришел для обсуждения этого вопроса ко мне. Разделяя в душе соображения московских монархистов, я весьма обеспокоился создавшимся положением. Обсудив его совместно с Нейдгартом, я остановился на мысли, что он обратится с письмом к обер‑гофмаршалу графу Бенкендорфу и предложит ему написать письмо к графу Мирбаху. При этом я категорически высказался, что письмо это, на мой взгляд, во‑первых, отнюдь не должно было иметь просительного тона, и, во‑вторых, оно отнюдь не должно было носить политического характера, ибо в противном случае вопрос о жизни Государя Императора, буде бы Его Величеству угодно было не разделить того или иного нашего политического взгляда, предположения и т. п., высказанных в этом письме, носил бы не абсолютный, а условный характер. Я находил нужным высказать в письме, что по условиям тогдашней русской действительности одни только немцы могли предпринять реальные действия, способные достигнуть желательной цели. Поэтому раз они могут спасти жизнь Государя и его семьи, то они и должны это сделать по чувству чести. Если они этого не исполнят, они явятся или могут оказаться в роли попустителей тягчайшего преступления, о чем мы в свое время объявим всему миру. Хотя для нас ясно, что они и сами это отлично понимают, но чтобы не было никаких отговорок, и пишется настоящее письмо, дабы впоследствии они не могли сказать, что не были предупреждены нами о грозящей царской семье опасности. Кроме того, я находил нужным непременно поместить в письме, что настаивается на необходимости, чтобы содержание его было доложено императору Вильгельму, который, вследствие этого, и явится главным ответственным лицом в случае несчастья. Вот именно таким должно было быть письмо от графа Бенкендорфа к графу Мирбаху, как я находил, с чем был согласен и сенатор Нейдгарт. Нейдгарт, как только мы с ним обсудили этот вопрос, отправился немедленно к графу Бенкендорфу… Оттуда, если не ошибаюсь, он мне протелефонировал, что граф Бенкендорф предварительно желает видеться со мной. На следующий день я был у Бенкендорфа в его квартире. Наше свидание имело место в присутствии также Нейдгарта. Я снова повторил те мысли, которые я уже высказал Нейдгарту и которые я находил нужным поместить в письме. Граф Бенкендорф вполне со мной согласился и просил меня быть у него на следующий день, обещаясь изготовить к этому времени письмо. Я был на другой день у Бенкендорфа. Составленное им письмо содержало в точности высказанные мною пожелания; кроме них, в письме была лишь ссылка на личные отношения графа Бенкендорфа и графа Мирбаха. Письмо графа Бенкендорфа было передано Нейдгарту, и он, как мне помнится, на следующий день уехал в Москву.

Нейдгарт не видел в этот раз Мирбаха и оставил письмо в немецком посольстве. Это произошло 7 или 8 мая, когда Государь был уже в Екатеринбурге.

Увоз Государя из Тобольска не зависел от желания русских монархистов спасти его. Они даже и не знали об этом. Быть может, немцы сами хотели спасти Царя? Кривошеий показывает: «Мы не преследовали при этом никаких политических целей и исходили из самых элементарных побуждений гуманности и нашей преданности семье… Граф Мирбах принимал их (русских монархистов) весьма сухо, и сказанное им в ответ на просьбу обратить внимание на необходимость принять меры для отражения безопасности царской семьи сводилось приблизительно к следующему: «Все происходящее с Россией есть вполне естественное и неизбежное последствие победы Германии. Повторяется обычная история: горе побежденным. Если бы победа была на стороне союзников, положение Германии несомненно стало бы гораздо худшим, чем положение России теперь. В частности, судьба Русского Царя зависит только от русского народа. Если о чем надо подумать, это об ограждении безопасности находящихся в России немецких принцесс».

Государь правильно понял Яковлева. Скрываясь под маской большевика, он пытался увезти Царя и Наследника, выполняя немецкую волю. Нельзя не видеть этого, если вдумчиво отнестись к тому, что делал Яковлев в Тобольске и в пути.

Но не Царя спасали немцы, пытаясь увезти его из Тобольска, а свои интересы.

Все время в Тобольске Царь был под их наблюдением. Было использовано старое, испытанное средство: их шпионы имели на себе печать Распутина. Таким путем немцы боролись с русскими патриотами, не допуская увоза ими Царя.

Они сами увезли его, когда опасность их интересам стала реальной. Если Государь и после отречения от Престола призывал к борьбе с врагом, мог ли враг оставить его и его сына там, где для него снова возникла угроза восстановления фронта, возникновения былой русской мощи в лице Русской Армии, на знамени которой всегда были начертаны слова «Великая Россия», пока она была Императорской?

Цель увоза несомненно носила политический характер. Поэтому‑то все внимание Яковлева и было приковано к особе Государя и Наследника Цесаревича. Но она была не положительная, а отрицательная: не допустить, чтобы Государь остался в обстановке, опасной для немцев.

Сам Государь думал иначе. Он полагал, что им и его сыном хотят воспользоваться в положительных целях.

Я не нахожу в данных следствия подтверждения такому взгляду и объясняю его психологическим состоянием Государя.

Мужественно, без ропота, с истинным достоинством нес он крест своих личных страданий.

Но те, кто его близко знали, поймут, вероятно, что означало, что в Тобольске он потерял самую типичную черту своего характера: свою нечеловеческую выдержанность. Он был не в силах более скрывать надлома своей души и выражал это и в беседах, и в молчаливо‑мрачном состоянии духа.

Жильяр показывает: «Однако как ни старался владеть собой Государь, при всей его выдержанности, он не мог скрыть своих ужасных страданий, которым он подвергался со времени Брестского договора. С ним произошла заметная перемена. Она отражалась на его настроении, духовных переживаниях. Я бы сказал, что этим договором Его Величество был подавлен, как тяжким горем. В это именно время Государь несколько раз вел со мной разговоры на политические темы, чего он никогда не позволял себе ранее. Видно было, что его душа искала общения с душой другого, чтобы найти себе облегчение. Я могу передать смысл его слов, его мысли. До Брестского договора Государь верил в будущее благополучие России. После же этого договора он, видимо, потерял эту веру. В это время он в резких суждениях выражался о Керенском и Гучкове, считая их одними из самых главных виновников развала армии. Обвиняя их в этом, он говорил, что тем самым бессознательно для самих себя они дали немцам возможность разложить Россию. На Брестский договор Государь смотрел как на позор перед союзниками, как на измену России и союзникам. Он говорил приблизительно так: «И они смели подозревать Ее Величество в измене! Кто же на самом деле изменник?»

Царя пугала судьба России. Он скорбел за свой народ.

Многие из нас легко похоронили Императора Николая II. Он в своей душе никогда не хоронил нас и продолжал оставаться нашим Царем.

Здесь и коренится источник его взгляда, что враг хотел воспользоваться им с положительными целями.

Куда везли Государя?

Немцы увозили его ближе к расположению своих вооруженных сил на территории России. Князь Долгоруков был с Государем до самого последнего времени. От дверей Ипатьевского дома отправили его в тюрьму. Там он говорил, что Яковлев вез Государя в Ригу.

Почему большевики не пропустили Царя?

Это вопрос – праздный. Царь был им всегда опасен, хотя бы и в немецких руках.

Нельзя думать, что Екатеринбург самовольно не подчинился Москве и сам задержал Государя. Подписывая одной рукой полномочия Яковлева, Свердлов другой рукой подписывал иное. Задержала Царя в Екатеринбурге, конечно, Москва. Свердлов обманывал немцев, ссылаясь на мнимый предлог неповиновения Екатеринбурга.

Мы скоро увидим, как все это произошло.

 

Глава XI

Перевоз детей из Тобольска

 

Задержание Государя в Екатеринбурге, вероятно, не встретило в конце концов возражений немцев. Екатеринбург лежит на железной дороге. Он был более безопасен для них, чем глухой Тобольск, отрезанный от железнодорожных путей и дальностью расстояния, и реками.

Но здесь оставался еще Наследник Цесаревич. Нужно было спешить с увозом его.

С отъездом Яковлева власть над детьми перешла в руки его сподвижника матроса Павла Хохрякова, имевшего полномочия от ЦИКа и уральского областного совдепа.

Хохряков копировал Яковлева.

Все его внимание было сосредоточено на Наследнике. Он спешил увезти его и тщательно следил, действительно ли он болен.

Гиббс показывает: «Он приходил и смотрел Алексея Николаевича. Он, должно быть, не верил его болезни, потому что, посмотрев его, он ушел, но тут же вернулся, думая, должно быть, что он после его ухода встанет».

Гендрикова отмечает в своем дневнике 16 мая: «Хохряков приходит по нескольку раз в день, видимо, очень торопится с отъездом».

Кончилось тем, что Наследник был увезен из Тобольска полубольным. С чьими интересами считался Хохряков?

17 мая отряд полковника Кобылинского был распущен и заменен красногвардейцами.

Вот его состав59:

 

 

Во главе этого отряда, состоявшего почти сплошь из латышей, был человек, носивший фамилию Родионова.

При встрече с ним кому‑то из свиты припомнилось: пограничная с Германией станции Вержболово, проверка паспортов, жандарм, похожий на Родионова.

Завеса над ним немного приподнялась, когда он увиделся с Татищевым.

Камердинер Волков показывает: «Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я вас знаю». Татищев его спросил, откуда он его знает, где он его видел. Родионов не ответил ему. Тогда Татищев спросил его: «Где же вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине». Тогда Родионов ему ответил: «И я был в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от ответа, и разговор остался у них неоконченным».

Так же говорят и другие свидетели: Кобылинский, Жильяр, Гиббс, Теглева, Эрсберг.

Генерал М. К. Дитерихс занимал должность генерал‑квартирмейстера в ставке, когда был убит генерал Духонин. Он говорит в своей книге, что этот Родионов был в числе убийц Духонина60.

Как Родионов относился к детям Царя и к тем, кто самоотверженно служил им до самого конца?

Свидетели показывают:

Кобылинский: «Я бы сказал, что в нем чувствовался «жандарм», но не хороший, дисциплинированный солдат‑жандарм, а кровожадный, жестокий человек с некоторыми приемами и манерами жандармского сыщика… Родионов, как только появился у нас, пришел в дом и устроил всем форменную перекличку. Это поразило меня и всех других. Хам, грубый зверь сразу же показал себя… Была в это время всего‑навсего одна, кажется, служба в доме. Латыши обыскивали священника; обыскивали грубо, ощупывая монашенок, перерыли все на престоле. Во время богослужения Родионов поставил латыша около престола следить за священником. Это так всех угнетало, на всех так подействовало, что Ольга Николаевна плакала и говорила, что, если бы она знала, что так будет, она и не стала бы просить о богослужении. Когда меня не впустили больше в дом, я и сам не выдержал и заболел: слег в постель».

Мундель: «Сам Родионов производил впечатление наглого, в высшей степени нахального человека, с язвительной улыбочкой. Это не тип прапорщика, а скорее всего жандармского офицера. Вот что я могу удостоверить: у него была шинель офицерского сукна, как носили и жандармы».

Теглева: «Про Хохрякова я не могу сказать ничего плохого. Он не играл значительной роли. Заметно было, что главным лицом был не он, а именно Родионов. Это был гад, злобный гад, которому, видимо, доставляло удовольствие мучить нас. Он это делал с удовольствием… Он явился к нам и всех нас пересчитал, как вещи. Он держал себя грубо и нагло с детьми. Он запретил на ночь запирать комнаты даже Княжон, объясняя, что он имеет право во всякое время входить к ним. Волков что‑то сказал ему по этому поводу: девушки, неловко. Он сейчас же помчался и в грубой форме повторил свой приказ Ольге Николаевне. Он тщательно обыскивал монахинь, когда они приходили к нам петь при богослужении, и поставил своего красноармейца у престола следить за священником. Когда мы укладывались и я, убрав кровать, собиралась спать на стуле, он мне сказал: «Это полезно. Вам надо привыкать. Там совсем другой режим, чем здесь».

20 мая в 11 часов дня детей поместили на тот же пароход «Русь», на котором они приехали в Тобольск. В 3 часа дня они уехали в Тюмень.

С ними отправились: 1) Илья Леонидович Татищев, 2) Петр Андреевич Жильяр, 3) Сидней Иванович Гиббс, 4) графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, 5) баронесса Софья Карловна Буксгевден, 6) Екатерина Адольфовна Шнейдер, 7) Александра Александровна Теглева, 8) Елизавета Николаевна Эрсберг, 9) Мария Густавовна Тутельберг, 10) камердинер Алексей Андреевич Волков, 11) дядька Наследника Клементий Григорьевич Нагорный, 12) повар Иван Михайлович Харитонов, 13) повар Кокичев, 14) поварской ученик Леонид Седнев, 15) официант Франц Журавский, 16) писец Александр Кирпичников, 17) парикмахер Алексей Дмитриев, 18) лакей Сергей Иванов, 19) лакей Тютин, 20) лакей Алексей Егорович Трупп, 21) кухонный служитель Франц Пюрковский, 22) кухонный служитель Терехов, 23) служитель Смирнов, 24) прислуга Гендриковой Паулина Межанц, 25 и 26) прислуга Шнейдер – Екатерина Живая и Мария.

Как ехали дети?

Свидетели показывают:

Жильяр: «Родионов держал себя очень нехорошо. Он запер каюту, в которой находились Алексей Николаевич с Нагорным, снаружи. Все остальные каюты, в том числе и Великих княжон, были не заперты на ключ изнутри».

Теглева: «Родионов запретил Княжнам запирать на ночь их каюты, а Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи замком. Нагорный устроил ему скандал и ругался: «Какое нахальство! Больной мальчик! Нельзя в уборную выйти!» Нагорный вообще держал себя смело с Родионовым, и свою будущую судьбу он предсказал себе сам».

22 мая утром дети приехали в Тюмень. Несколько часов ушло в ожидании поезда. Затем они уехали в Екатеринбург.

Дети ехали в классном вагоне. С ними помещались Татищев, Гендрикова, Буксгевден, Шнейдер, Эрсберг и Нагорный. Все остальные ехали в товарном вагоне.

23 мая в 2 часа утра дети приехали в Екатеринбург. Всю ночь вагоны катались по путям. В 9 часов их продвинули между вокзалами Екатеринбург I и Екатеринбург II. Были поданы извозчики. На них детей увезли в ипатьевский дом.

Отмечу, что председатель тобольского совдепа Павел Хохряков, доставив детей в Екатеринбург, больше не возвращался в Тобольск. Видимо, миссия никому здесь не известного «выборного» председателя этого «выборного» учреждения была окончена.

 

Глава XII