Сегодня защищаем то, на что еще вчера нападали

После схода движения на нет его артефакты почти так же быстро выбрасывают на свалку истории или сдают в антикварные магазины. Внезапно все начинают понимать, что это была какая-то бессмыслица и что, выкинув еще недавно ценный артефакт, ничего не потеряешь. Издатели коричневых, красных или зеленых книг[40] начинают паниковать и ищут новую конъюнктуру, от которой будет зависеть, что на этот раз объявят истиной в последней инстанции. Доказательства никого не волнуют. Зато хотя бы в промежутках между обострениями влияния партийных идеологий в продажу поступает больше специальной, естественно-научной, технической, юридической, медицинской, экономической и исторической литературы, а не их несвязные компиляции. Конечно, критику революционных идей любого движения пишут и в годы его расцвета. Голоса критиков остаются без внимания потому, что само по себе лженаучное движение не является продуктом лженауки как таковой, а просто создает ее или обращается к ней за своей легитимацией.

Только после кровавых преследований и последующего отрезвления в отношении сценариев спасения человечества им на смену приходят идеи о святости жизни, свободы, равноправии, законности и неприкосновенности права собственности, которые становятся достойными политическими целями. По-новому объясняются концепции Джона Локка о праве на жизнь и собственность. Они предлагают до сих пор не превзойденные краткие формулировки того, что такое цивилизация, – ведь общества, созданные на их основе, показали свое превосходство перед всеми другими альтернативами. Но даже они, при своей лучшей организации и постоянном росте или высоких показателях кредитоспособности, не могут выдерживать длительные пики демографических сбоев. Это было наглядно продемонстрировано, когда начиная с 1493 года из Европы во все стороны света отправлялись молодые мужчины без наследства (подробнее об этом в главах III и IV).

Какая бы фракция молодежного сбоя ни победила – та, которая предлагает принять удар и пойти на столкновение, или та, которая выступает за консервативные пути выхода из ситуации, – насильственных смертей (иногда сотен, а иногда и миллионов) не избежать в любом случае. Поколение 1968 года, поколение бэби-бума, к которому принадлежит и автор этой книги, абсолютно решительно выступало против того, чтобы пополнить рабочий класс. При этом оно хотело стать активным авангардом пролетариата. Его представителям хотелось занимать высокие посты и, конечно же, жить в собственных особняках и останавливаться в пятизвездочных отелях, летать первым классом в Бангкок, но делать все это исключительно на благо трудового народа. В конце концов реальность взяла верх, ведь послевоенный бэби-бум не повторился. Это был небольшой всплеск возрастной пирамиды, в ходе которого не родилось в среднем больше двух сыновей на одного отца. К тому же этот всплеск произошел в самой богатой части земного шара. Он привел к относительно небольшому числу жертв, ведь на тот момент позиций хватило почти для всех. Несимметричного приспособления к возникшей ситуации не произошло, потому что за несколько лет активного сопротивления его участники на собственном примере поняли, что условия, в которых они сформировались, останутся доступными и для их потомков. Это тот самый момент, когда так называемая стадия la lotta continua («и вновь продолжается бой») сменяется на непринужденный диалог, а протагонисты из обоих лагерей начинают вешать друг другу на грудь медали за боевые заслуги. То, на что вчера мастерски совершались нападки, сегодня красноречиво защищают. И в этот момент всем участникам становится ясно, что они вместе со своими высокопарными славословиями практически не влияли на активность самого движения.

Назначив Йошку Фишера на пост министра иностранных дел, Германия показала пример того, что нехватка еды и топлива не приводит к возникновению общественного движения. Наоборот, невиданная ранее свобода и упитанность влияют на волю к власти. Как пел один из героев фильма «Касабланка»: «Всегда одно и то же – борьба за любовь и славу» («It’s still the same old story, a fight for love and glory»). Право на собственную важность – не неотъемлемое право человека, но именно за него так часто борются. Альфа-самец, красующийся в борьбе за бесклассовое общество, – вот символ этого состояния. Голодающие люди – и тогда, и сегодня редчайшая из редкостей в Германии – могут симпатизировать революционерам, но, как правило, сами революционерами не становятся. Стороны конфликта не рассматривают их ни как врагов, ни как соратников. Дело в том, что борьба ведется за значимость и реальное богатство – за них убивают и воюют. «Oro, gloria y Evangelio» («Золото, слава и Евангелие») – вот лозунг, под которым юные испанцы встречали начало XVI века. Эта иерархия ценностей никогда не меняется. Разве что варьируются формулировки. Раньше лишенные права наследования на старой европейской родине уходили из родных мест ¡Ir a valer mas![41] – то есть чтобы иметь большее значение.

Понятно, что свою личную значимость можно повысить, сделав персональный вклад в достижения цивилизации, причем само по себе неучастие в прогрессе должно восприниматься болезненно. Но то, что в этом некоторые увидели один из основных источников исламистской ненависти, всего лишь плод чрезмерной креативности Запада. На Западе есть множество позиций, но среди сотен тысяч тех, кто желает их занять, практически нет ни одного инновационного специалиста. Ему могут завидовать на родине. Но его не будут взрывать. Тем не менее образ радикального ислама не может вместить в себя тот креатив, который по какой-либо причине мог быть отвергнуть на Западе. Еще в 2003 году Амир Тагери, бывший издатель иранской газеты «Кайхан», не видел никаких культурных достижений ислама в действиях экстремистов: «Сегодня среди исламистов нет серьезных мыслителей или влиятельных художников. Нет радикальных мусульманских писателей, поэтов, режиссеров и архитекторов и – что еще более очевидно – нет исламистских композиторов и живописцев. Радикальный ислам воспитывает только самоубийц и уличных стрелков».