Штрих 2-й. Дела исследовательские

И я действительно старался. Наверное, это неплохо получалось у меня, судя хотя бы по тому, что вы, читатель, просматриваете в настоящий момент эту книжицу. Она пишется твердым почерком и уверенной рукой уверенного в себе человека, который не жалуется на здоровье, прежде всего психическое. Из года в год занимаясь исследованиями весьма необычных материалов, ставя иной раз достаточно необычные эксперименты, порою в самом деле опасные, я не сыграл в ящик, не стал инвалидом и не свихнулся...

Переминаясь с ноги на ногу под горячим душем, я напомнил себе, что на сегодня был запланирован мною один любопытнейший контактный опыт с далеко идущими, верилось заранее, вдохновляющими последствиями. Кроме того, через пару дней намечалось поставить другой опыт — не менее занятный, но с последствиями, на сей раз неясными, возможно, небезопасными для здоровья. Изюминка ситуации была в том, что по целому ряду причин, которые я находил вескими, оба эксперимента следовало проводить в полевых условиях. То есть за городской чертой, где-то на лесных полянах и непременно при ясном солнечном свете.

Ливень, обрушившийся на Москву, крест-накрест перечеркнул все мои планы.

У московского климата есть одна хорошо известная москвичам примечательная черточка, которая всегда вгоняла меня в меланхолию и тоску. Если уж в здешних краях зарядит дождь, то льет он дни и ночи напролет, а то даже и неделями. Плотные, обильно потеющие тучи, обложившие минувшей ночью небосклон, были верным знаком того, что непогода решила и на сей раз поселиться в столице надолго... Значит, следовало спешно перестраиваться, приспосабливаясь к внезапному ненастью, в корне менять планы.

Чем я и занялся, едва выйдя, освеженный душем, из ванной комнаты.

Людмила завтракала в молчаливом одиночестве на кухне. Потом тихо, как мышка, дабы не мешать мне, перекладывала вещи с места на место, переодевалась, собираясь отправиться на работу. А я тем временем сидел за письменным столом перед телефонным аппаратом и мерно накручивал номер за номером. Я отменял загодя назначенные встречи. Я переносил их на неопределенные сроки. Я беспрерывно сетовал на непогоду, и мои собеседники и собеседницы, тяжко вздыхая, тоже поминали в ответ недобрым словом дождь.

Никто из них не ругнул меня за то, что звоню я в рань кромешную. Никто из них в это утро уже не спал; мы заранее договорились встать на рассвете, дабы как можно раньше выехать всей нашей компанией на электричке за город... Кое-кому из тех, с кем я толковал сейчас по телефону, пришлось ради такого дела отпрашиваться с работы, брать отгул.

Кадр из полнометражного документального фильма «Новые сведения о Конце Света» (Свердловская киностудия, 1991)

А. Прийма (в центре) ставит один из своих экспериментов в г. Сальске Ростовской области. Люди, сидящие вокруг него, погружены в гипноз. Именно над этим местом появился ранее некий «небесный код» в саль-ском небе, расшифрованный как внеземная информация о грядущем катаклизме на Земле. Обзор и анализ «сообщений из будущего» об этом стихийном бедствии будет дан в третьей части книги.

А другим не пришлось — они были безработными или домохозяйками.

Все они без исключения сотрудничали со мною по доброй воле, самоотверженно и бескорыстно — без малейшей надежды на денежное вознаграждение. Мы были группой энтузиастов, крохотным, крепко сплоченным отрядом самодеятельных исследователей. Лидером группы был я.

С точки зрения официальной российской науки, мы опрометчиво, глупо тратили собственные жизни на то, чего, по мнению той науки, вообще не существовало в природе. Несмотря на все демократические преобразования, вывернувшие в последние годы Россию почти наизнанку, официальная наука продолжала, как и ранее, игнорировать нас.

Телефонный разговор с последним из моих сотрудников уже подходил к концу, когда из прихожей послышалось:

— До свидания, милый. Я ухожу на работу.

— Желаю удачи.

— Да.

— До встречи вечером.

— Да.

Дверь, ведущая на лестничную площадку, негромко скрипнула, закрываясь. Я поболтал еще с полминуты по телефону. Потом, опуская трубку на рычаг, поставил мысленный крестик напротив последней фамилии в списке моих сотрудников-энтузиастов. Все они были предупреждены мною об отмене эксперимента на лесной поляне. Все могли заниматься сегодня делами, какими им заблагорассудится. Переведя дух, я откинулся на спинку стула и рассеянным взором уставился в окно.

Лишь в это мгновение до меня вдруг дошло, что впереди ждал меня абсолютно пустой день, лишенный привычных исследовательских дел и забот, которые были главным содержанием моей жизни... Чем бы сейчас заняться? Что делать?

Пальцы моей правой руки выстукивали по крышке письменного стола машинальную дробь — беспрерывную, монотонную, как дождь, нарушающий мои планы. Я смежил веки и, баюкаемый его гипнотическим шелестом, задумался, невольно расслабляясь. Перед внутренним взором поплыли ровной чередой воспоминания... Отчетливо вдруг вспомнилось, с каким напряженным вниманием следил я в свое время за реформаторской деятельностью Михаила Горбачева.

Коммунистическая империя рушилась на глазах. Реформы следовали за реформами. Внезапно была отменена цензура.

Лично для меня отмена цензуры оказалась важнейшим шагом горбачевской перестройки. Она переворачивала вверх тормашками всю мою жизнь, отчасти смахивавшую до отмены цензуры на жизнь профессионального подпольщика. То, чем на свой страх и риск занимался я, никогда официально не признавалось советской властью. И, стало быть, запрещалось цензурой для публичных обсуждений прежде всего в печати. А ежели изредка и допускалось ею на страницы журналов и газет, то только в особом контексте — погромно-ругательном. Читателям разъяснялось, что упорно циркулирующие по городам и весям Советского Союза слухи о встречах со «внеземной чертовщиной», самостийно, без разрешения властей шляющейся якобы по стране, — это именно слухи, вздорные и нелепые. Пустопорожние сплетни, не более того. Все это — чепуха, писали газеты. Бред умалишенных или пустозвонный треп людей, ищущих дешевой славы.

Чепухой авторы таких статеек называли сообщения о наблюдениях НЛО, рассказы о встречах с привидениями, домовыми, лешими и так далее, и так далее. В общем, все то, что и было главным предметом моих исследовательских интересов.

Моя точка зрения на этот самый предмет была радикально иной, но никого из хозяев советской прессы она не интересовала. Помнится, раз пять или шесть я пытался высунуться — осторожно, с массою оговорок, поспорить с авторами тех статеек. Посылал в редакции газет и журналов свои статьи, составленные из хорошо продуманных, дипломатично-обтекаемых выражений. Статьи, одна за другой, со свистом улетали в редакционные корзины для ненужных бумаг.

Год за годом я жил в немоте. Жил с кляпом во рту.

Но не делал из этого факта трагедии.

А не делал.потому, что к кляпу во рту мне было не привыкать. Он не был для меня в диковинку.