Штрих 3-й. Дела минувших дней

Дождь продолжал убаюкивающе шуршать за окном, а я продолжал вспоминать, весь расслабившись в полудреме. Воспоминания походили на сны — на туманные сновидения о давно ушедших днях, которые не вернешь и которые последовательно разворачивались сейчас перед внутренним взором, как старая выцветшая кинолента.

Однажды, напомнил я себе, кляп уже втыкали в мою глотку — совсем, впрочем, по другому поводу, не имеющему касательства к исследованиям аномальных явлений. Было это давно, даже очень давно — в конце семидесятых годов.

Кляп тогда вогнали крепко. И не просто вогнали, а попутно перешибли мне хребет, сломали мою судьбу.

Должен вам тут сказать, что в ту пору мой интерес к аномальным явлениям был равен нулю. Тогда, в семидесятые годы, я тешил свою душу другими вещами. Был я тогда начинающим литератором, молодым писателем из числа тех, кого называли перспективными. Я неплохо печатался — в том числе в престижных «толстых» литературных ежемесячниках: в «Знамени», «Новом мире», «Октябре»... Вокруг моих публикаций, к величайшей радости их автора, шли бурные — я нисколько не преувеличиваю — литературно-критические дебаты. Один критик тогда тонко подметил: «...об А. Прийме уже написано едва ли не больше «критических строк», чем им самим опубликовано строк авторских».

Медленно, но верно я входил в моду. О моем литературном творчестве говорили все больше и больше.

Мне было настойчиво порекомендовано поскорее вступить в Союз писателей СССР, и я подал туда заявление о приеме... В двух московских издательствах уже стояли в планах выпуска две мои книги... Литературная критика продолжала вести споры вокруг моих журнальных публикаций. В тех спорах меня именовали «крутым авангардистом», «заметной новой фигурой на литературном небосклоне», «молодым литератором, не желающим шагать в ногу со всеми»...

Все в моей жизни, в профессиональной карьере складывалось вроде бы более чем хорошо. И не было, казалось бы, никаких поводов для беспокойства.

А между тем над головой «заметной новой фигуры» сгущались тучи. Молодой и вечно взъерошенный «авангардист», «не желающий шагать в ногу со всеми», был — как я теперь, задним умом, понимаю — неуместной, «лишней» фигурой в советской литературе той поры. Он был вечным вызовом тем, кто, напротив, дружно шагал в ногу, следуя руководящим указаниям Коммунистической партии. А таких в литературе было тогда большинство. Хуже того, «авангардист» служил дурным примером для других начинающих литераторов, «оказывал плохое влияние на них». Наглеца следовало приструнить.

И вот разразилась катастрофа. На Всесоюзном совещании молодых писателей выступил первый секретарь ЦК ВЛКСМ Б. Н. Пастухов. Тронная речь комсомольского вождя называлась так — «Созидательная деятельность Коммунистической партии и советского народа — источник творческого вдохновения молодых писателей». Уже в названии речи, похожем на фельдфебельский окрик, давалась нам, молодым литераторам, внятная установка, на что конкретно мы должны, взяв под козырек, ориентироваться и о чем дозволяется нам чирикать.

В тронных речах, как известно, не принято застревать вниманием на недостатках. Тронные речи для того только пишутся и произносятся, чтобы рассказать в них и показать, как все вокруг отлично и просто замечательно. Такой по содержанию была и речь гражданина Пастухова. Бравурные аккорды гремели в ней один за другим. Лишь в самом конце мажорного монолога прозвучала одна-единственная нотка резкого диссонанса ко всему, о чем монотонно бормотал комсомольский вождь ранее. Молодые писатели, к тому моменту уже почти уснувшие от скуки, отреагировали на взрывную нотку очень шумным оживлением в зале.

Завершая доклад, гражданин Пастухов вылил обильный ушат помоев на голову гражданина Алексея Приймы, начинающего литератора. Партийный ушат дерьма был одновременно недвусмысленным партийным приказом; все в зале мгновенно сообразили это. С высокой партийной трибуны строгим коммунистическим пальчиком указывался «мальчик для битья», назывался по имени объект, на который официально объявлялась охота.

Желающих выслужиться перед высоким начальством сыскалось немало, особенно среди молодых литераторов, и — началась потеха!

Мои книги немедленно вылетели из издательских планов. О приеме меня в Союз писателей СССР никто больше даже не заикался. В редакциях журналов, где я раньше печатался, смотрели отныне на меня как на пустое место.

В мгновение ока я стал изгоем.

А в литературной печати творилось тем временем нечто, смахивающее на дурной сон. Из все новых и новых статей, появлявшихся там, я узнавал о себе удивительные вещи. Меня величали не иначе как «нашим доморощенным модернистом». Оказывается, я был «человеком прозападной ориентации, лишенным национальных корней». Сообщалось, что мое творчество зиждется на «эстетическом эгоцентризме». Указывалось, что «литературная линия А. Приймы проходит по координатам дурного вкуса и творческой несостоятельности».

«Антиобщественный характер публикаций А, Приймы уже обращал на себя внимание»,— витийствовала в очередной погромной статье, не помню уж — какой по счету, одна окололитературная дамочка. Она усматривала в моих творческих исканиях «откровенно хулиганские действия», «бездуховность, безнравственность», выпячивающие себя «в самодовольном, попирающем нравственные законы разгуле».

Другой распоясавшийся критик, готовый в запале перейти на площадную брань, вещал — мол, «трудно удержаться от эпитетов, запрещенных литературной нормой», когда читаешь сочинения Приймы. Его соратник сравнивал эти сочинения, сладостно пританцовывая на них, с «мыльными пузырями». Но пузыри, ораторствовал он, «разлетаются в клочки, не успев вырасти, потому что ветру времени нет дела до наду-вателей».

Откуда дул «ветер времени», всем вокруг было очень хорошо ясно. Сквозило, приванивая, из-под двери, ведущей в кабинет главного надзирателя за молодежью России гражданина Пастухова. Шла санкционированная свыше расправа с неудобной творческой личностью — планомерная, жесткая, даже жестокая.

«Ветер времени» сделал свое черное дело. Он разнес в клочья мыльные пузыри моих надежд войти в русскую литературу характерной, присущей только мне поступью. «Доморощенный модернист» и «надуватель», ориентирующийся «по координатам дурного вкуса», способный лишь на «откровенно хулиганские действия», я был вычеркнут жирной линией из литературного процесса. В самом буквальном смысле этих слов меня выгнали из русской литературы на улицу. И покрыли напоследок матом: «Трудно удержаться от эпитетов, запрещенных литературной нормой...»

Эта фраза, особенно больно задевшая меня, была нехитрым прозрачным эвфемизмом к известной фиоритуре устного исполнения:

— Пошел на х...!

И я молча пошел туда, куда послали. А что, скажите на милость, оставалось мне делать?

Спустя несколько лет, когда все эти разухабистые литературно-критические свистопляски вокруг моего имени основательно уже подзабылись, а вслед за ними был прочно забыт и я, два известных критика попытались вновь «вписать» меня в литературу. Назову их поименно. Это все, что я могу сделать для них в знак благодарности за соучастие в моей судьбе, за сочувствие и поддержку в трудную минуту. В 1983 году попытку «вернуть А. Прийму» в литературный процесс предпринял в своей огромной статье Сергей Чупри-нин. А в 1984-м — в статье, не менее обширной, Святослав Педенко.

С. Чупринин, в частности, писал: «Счет к А. Прийме — это счет к открытой социальной и прямой тенденциозности, к «сюжетной», графической и мелодической изобретательности, то есть к тем качествам, которые ныне представляются... безнадежно скомпрометированными». С. Педенко же охарактеризовал меня — уже пять лет подряд не печатавшегося! — как, «пожалуй, самого яркого из сегодняшних молодых писапоискать какую-то новую цель, соответствующую моему новому положению... И я таки нашел ее вскоре — в деле исследования аномальных явлений. А произошло это как бы даже помимо моей.воли — этак, знаете ли, словно бы само собой.

Одна случайная знакомая рассказала мне о привидении, поселившемся в ее квартире, и я записал ее рассказ. Другая знакомая уверяла, что собственными глазами видела, как за околицей села приземлялась «летающая тарелка». Я записал, дивясь, и ее рассказ тоже. Сосед моих родственников общался, по его словам, с духом своей покойной матушки. Я снова записал... И так далее, и так далее.

Жутковатые истории про встречи с непонятной всей этой чертовщиной стали заполнять страницы моего рабочего блокнота. А потом страницы следующего блокнота. И следующего. Появилось удивительное, трудно описываемое словами чувство, что истории сами текли ко мне, сами меня искали.

Не успел я оглянуться, как уже сидел в аномальных явлениях по уши.

Штрих 4-й. Дела текущие

Возникло ощущение цели, сладостное и в то же время дисциплинирующее — спортивно подтягивающее живот и распрямляющее плечи. Я тщательно проанализировал его, это сложное ощущение, чувство. И не стал противиться ему. Не стал потому, что оно целиком и полностью отвечало моему новому социальному положению — я был, напоминаю, изгоем, «запрещенной фигурой». С другой стороны, тема аномальных явлений пребывала в те годы в Советском Союзе тоже под запретом.

Подобное притягивается подобным.

«Запрещенная фигура» и «запрещенная тема»... Провидение как бы само свело их вместе, само поставило лицом к лицу двух этих клошаров, двух отверженных, пребывающих за чертой официально разрешенной жизни.

Достаточно быстро я сориентировался в возникшей ситуации и по достоинству оценил ее специфический аромат и колорит.

— Если я бесповоротно запрещен,— рассуждал я,— то и заниматься должен соответствующими, то бишь исключительно запрещенными делами. Отныне это мне, что называется, на судьбе написано. Всегда стремился я шагать не в ногу со всеми. И менять свою походку не желаю! Тема всякой там «аномалыцины» запрещена? Очень хорошо... Займемся запрещенной темой!

В тот момент, когда я принял такое решение, у меня и в мыслях не было, что во вполне обозримом будущем коммунистический режим в России рухнет, и в ходе его длительной агонии будет, в частности, отменена цензура. В результате «запрещенная фигура» и «запрещенная тема» внезапно вылезут на свет Божий рука об руку из глухого интеллектуального подполья... В^от момент я не питал никаких иллюзий насчет выхода из подполья. Более того, я был тогда несокрушимо, бесповоротно уверен в том, что выхода из него нет и не будет — вплоть до окончания моей жизни.

К счастью, судьба распорядилась иначе.

Годы, прожитые в условиях нелегальной партизанской охоты за разнообразной «чертовщиной», и, само собой, последующие годы не прошли впустую. Был накоплен и систематизирован громадный материал.

На какие средства я жил? Не спрашивайте. Сам удивляюсь.

Ну, кормился случайными заработками... Бедствовал... Продолжаю потихоньку бедствовать, жить не на что, я — безработный. Но все это — сущие пустяки в сравнении с грандиозными масштабами умонепостижимых явлений, которыми я занимаюсь и которые пытаюсь хотя бы чуть-чуть понять.

«Не хлебом единым жив человек». Помимо хлеба есть другие ценностные ориентиры...

Вместе с отменой цензуры испарилась сама собой и партийная удавка, туго затянутая на моем горле. И я, как выразилась однажды моя супруга, точно с цепи сорвался.

Я отчетливо осознавал, что я — профессионал литературного пера, что у меня — устоявшийся литературный почерк. Стало быть, я смогу не просто рассказать российским читателям что-то там занятное об «аномальщике», а рассказать интересно. И я принялся рассказывать.

Я опубликовал около сотни статей и написал, затем издал несколько книг про аномальные явления. В конце почти каждой статьи, книги я указывал свой почтовый адрес: «До востребования». Читатели статей и книг завалили меня письмами, в которых повествовали о своих личных встречах со всяческой «чертовщиной».

Мой персональный «банк контактных данных» увеличился в результате, как минимум, в сто раз. Письма продолжают поступать, «банк» растет как на дрожжах.

Именно рапорты, отчеты, воспоминания — называйте, как хотите! — вполне реальных людей легли в основы всех моих изданных сочинений. Со многими из людей я встречался лично, подвергал их дотошным опросам... Хочу подчеркнуть эту особую примету моих книг жирной линией: все они были строго документальными в том смысле, что опирались на показания свидетелей, очевидцев Необычного, сплошь и рядом готовых, по их словам, подтвердить показания под присягой. Содержание книжек не высасывалось из плутовского пальца, не было плодом безудержных авторских фантазий...

Пока я вспоминал в полудреме, навалившись грудью на письменный стол, обо всем этом, дождь все шуршал и шуршал беспрерывно за окном — монотонный, усыпляющий. Освобождаясь от наваждения воспоминаний, уже почти перешедших в мглистую кисею сновидений, я решительно встряхнулся. Потер пальцами виски и несколько раз сморгнул, сжимая и разжимая пальцы. Проснись, приказал я самому себе. У тебя нет времени спать. Жизнь коротка, и надо успеть сделать в ней еще очень и очень многое.

Займись делом.

Займись, покуда льет треклятый этот дождь, анализом контактных сообщений, поступивших к тебе за последние две недели.

Подчиняясь мысленному приказу, левая рука нырнула в ящик письменного стола и извлекла из него тонкую картонную папку. В папке были сложены письма читателей моих книг, до которых за недостатком времени у меня не дошли руки. Остро отточенный карандаш лег в правую ладонь и завис над первым из писем. А взгляд побежал по строчкам, выискивая среди них те, которые следовало подчеркнуть красной линией.

Карандаш плавал в воздухе над листом бумаги, исписанным мелким почерком. Крохотные корявые буковки тесно жались друг к другу. Чуть дрогнув в пальцах, карандаш при-взлетел, на мгновение замер, прицеливаясь, а потом клюнул лист и пошел подчеркивать строку за строкой.

Почти в ту же секунду зазвонил телефон.

— Здравствуйте, товарищ Прийма. С вами говорят из отделения милиции. Из какого?.. Да из того самого, которому вы помогли в прошлом году разобраться с историей в «доме с привидениями». Помните?

— Да. Припоминаю.

— У нас есть к вам просьба, аналогичная прошлогодней.

Если располагаете временем, помогите разобраться с новым странным происшествием.

— Что? Опять объявилась в ваших краях «квартира с привидениями»?

— Хуже.

— Хуже?

— По словам трех очевидцев, вчера поздним вечером произошла посадка «летающей тарелки» напротив одного девятиэтажного здания. Дом стоит в новом жилом массиве слегка на отшибе — рядом с лесом. Все очевидцы — женщины, живущие в том доме. И все трое, если верить двум из них, имели прямой контакт с экипажем НЛО.

— Почему вы сказали «если верить двум из них»?

— Да беда в том, что третья пребывает в полувменяемом состоянии. Она находится сию минуту у нас, в отделении. Гм... Ну, в общем, частично тронулась умом гражданка. То, что она истерически бормочет... Знаете ли, это страшно. По-настоящему страшно.

— Что же она говорит?

— Твердит без остановки о Конце Света. «Небесные черти», как она выражается, якобы описали ей в деталях Конец Света, который вскоре случится на Земле. По ее словам, когда начнется Конец Света, в Москве произойдут...

— Достаточно,— резко перебил я моего собеседника.— Нас с вами могут подслушивать фискалы из ФСК, бывшего КГБ. В течение последнего полугодия вся моя почтовая корреспонденция нагло вскрывается, а примерно каждое четвертое письмо вообще не доходит до меня. Авторы не дошедших писем начинают нервничать, не дождавшись моего ответа. Шлют новые письма и даже телеграммы... Впрочем, это я так... к слову... Немедленно выезжаю к вам.

— Мы пришлем за вами машину.

— Хорошо. Присылайте. До встречи.

Лист, исписанный корявым микроскопическим почерком, лег назад в картонную папку. Папка полетела в ящик письменного стола.

Я бросил косой взгляд на свои наручные часы. До прибытия милицейской автомашины, высланной за мной, оставалось, по моим прикидкам, минут десять — пятнадцать. Надо было собираться в дорогу. Впереди ждала встреча с людьми, которых минувшим вечером ненадолго накрыло «контактным колпаком», выброшенным из тьмы Неведомых Миров. На сей раз «колпак» имел вид «летающей тарелки» и облик инопланетян, вылезших из нее и запугавших одну из участниц контакта до дрожи, до психического стресса.

Таких встреч с людьми, прошедшими сквозь кошмары «контактов с чуждым», было в моей жизни немало. Я давно уже сбился со счета — так много было их. И впереди, во мгле грядущего маячили все новые и новые встречи с теми, кого загадочные Неведомые Миры избирали для краткосрочных свиданий с их, тех Миров, агентурой,

Внеземная агентура, из года в год тихой сапой шастающая по Земле, занималась на ней малопонятными тайными делами. В том числе, судя по рассказам людей-контактеров с нею,— сбором сведений о нас с вами, о нашей повседневной жизни.

А я, в сзою очередь, собирал сведения о ее деятельности.

На языке профессиональных розыскников это именуется контрразведкой. Я называл это несколько иначе: попыткой понять происходящее на стыке двух миров — нашего и не нашего, попыткой уловить в творящемся на том стыке какие-то закономерности, какую-то систему.

Поиски этих закономерностей и были смыслом моей жизни, ее судьбоносным стержнем...

Часть 1

СТРАННЫЕ СУЩЕСТВА

...Они стараются вступать в контакт с земными существами, разговаривать с ними. Эти же существа являются на спиритические сеансы, принимают участие в черной магии, они же используют слабых медиумов.

В. Чалая-Куликова. «Друидизм». Асуньон, Парагвай, 1972

Атака из ада?

— Вы видели когда-нибудь, как бесы вселяются в человека? — спросил у меня Владимир Чащиков из города Ха-ровска Вологодской области.

— Нет. А вы?

— А я видел.

— Сколько вы перед этим выпили? Чащиков досадливо поморщился.

— Да я вообще не пью,— возвестил он и с достоинством расправил плечи.— К вашему сведению, я - очень здоровый во всех смыслах человек. Галлюцинациями не страдаю. О психозах знаю понаслышке. Если вы думаете, что я морочу вам голову...

— Ничего такого я не думаю. Пожалуйста, кг обижайтесь. Однако согласитесь, немножко странно в век компьютеров и цветных телевизоров слышать заявление о вселении бесов в человека. Сразу же приходят на ум костры европейской инквизиции, толпы якобы одержимых демонами, сжигаемых на них. А также зверские самосуды над русскими ведьмами, знавшимися — тоже якобы! — с самим сатаной.,, Все это дела давно минувших дней. Средневековая, как говорится, мгла суеверий, предрассудков и бескультурья. В те времена ваше сообщение о вселении бесов было бы встречено с пониманием. Но сегодня, сейчас...

И я широко развел руками в недоверчивом жесте.

— Короче говоря,— очень сухо молвил Чащиков,— вы заранее отказываетесь верить мне.

— Ну, отчего же! Я-то, допустим, готов поверить. Да вот вопрос — поверят ли читатели моей будущей книги, в которой, может быть, я опишу ваш рассказ? Кстати, не будете возражать, если я включу его в одну из своих будущих книг?

— Поступайте, как знаете,— проронил Чащиков, продолжая досадливо морщиться.— Вы не первый человек, которому я пытаюсь рассказать о том жутком происшествии. И все, кому я о нем толковал, начинали иронично ухмыляться. С понимающими улыбочками интересовались моим самочувствием. Никто из них не верил мне!.. Но ведь было это все на самом деле. Было!

По утверждению Владимира Чащикова, та его встреча с неведомым произошла ранней осенью 1990 года.

После окончания работы Владимир вышел из дверей конторы, в которой служил, одновременно с одним своим сослуживцем. Идти им было в одну сторону. Ну, они и пошли неторопливо, беседуя о разных житейских пустяках.

— И вот тут-то,— уверяет Владимир,— она и случилась, эта стремительная и кошмарная атака из ада на человека!

Чащиков увидел — черты лица его сослуживца в мгновение ока чудовищным манером преобразились. Лицо удлинилось, нос стал тоньше и длиннее. Он вытягивался вперед прямо на глазах. Подбородок вдруг оказался похожим на узкий вертикальный клин. Уши вжались в череп, отрастая вверх треугольными, как у рыси, кончиками. А глаза запылали, осветились изнутри кровавым светом, будто некие неведомые силы зажгли в них красные электрические лампочки.

Владимир вспоминает:

— Передо мною был не мой коллега по работе, милый и интеллигентный человек, а некий лютый демон со зверской нечеловеческой рожей. Неузнаваемо изменился и его голос, ставший гулким и утробным, угрожающе басовитым.

Голос пророкотал негромко, но внятно, с долгими паузами между словами:

— Всех вас уничтожим. Всех! Даже не надейтесь, что кому-то удасться избежать нашей кары. Сотрем в порошок всех!

А потом он произнес фразу, не очень, на слух Чащикова, вязавшуюся с обещаниями «уничтожить всех». Голос изрек:

— Оставим в живых тех, кто порядочен.

И страшная маска стала исчезать с лица человека. Она исчезала, передергивая лицо гримасами и судорогами. А человек тем временем стоял навытяжку, руки по швам, вздернув подбородок вверх, и слегка покачивался из стороны в сторону, словно колеблемый ветром.

Когда его лицо приобрело нормальные очертания и привычное выражение, мужчина перестал раскачиваться. Голова резко опустилась вниз, подбородок стукнулся о грудь, и мужчина весь как-то сразу расслабился.

Клацая зубами от страха, Владимир спросил:

— Кто это сейчас вселился в тебя? И часто ли с тобой бывает такое?

Сослуживец глянул на него с откровенным недоумением. Он не понял вопроса.

Как оказалось, в его сознании не осталось даже намека на воспоминания о том, что сию минуту с ним произошло. Он сильно перепугался, выслушав рассказ о случившемся. Потом сказал, что чувствует себя выжатым, опустошенным. В голове — какой-то гул, а в животе и в ногах — слабость...

Прошло несколько лет. Мужчина, которого в тот злополучный день взяли на несколько секунд в оборот демонические силы, по-прежнему работает в одном учреждении с Владимиром Чащиковым. И ничего странного, необычного в его повседневном поведении не наблюдается.

— Сами понимаете,— подытожил, завершая свой рассказ, Владимир,— я не спускаю с него глаз! Человек как человек. Тихий, спокойный, обходительный. Да к тому же еще и прекрасный работник из числа тех, кого зовут квалифицированными специалистами.

Дух утопленника

Летом 1986 года москвичка Татьяна Шатова, которой было тогда 42 года, проснулась однажды утром в скверном настроении. Приснился ей очень яркий цветной сон, ужасный по содержанию. Привиделось Татьяне — в реке утонул ее муж. Сон не походил на туманные бессвязные сновидения, что бывали у нее раньше. Он отличался пугающей достоверностью житейских реалий, а события в нем разворачивались строго в логической последовательности. «Как в документальном кинофильме», по выражению Шатовой.

Вот этот сон.

Муж Татьяны и один его приятель опускают на воду лодку, влезают в нее и отъезжают от берега. Они снаряжают удочки и начинают ловить рыбу. Приятель, вытаскивая рыболовную снасть из воды, слишком сильно перевешивается через борт... Лодка тут же переворачивается, и муж Шатовой, не умеющий плавать, вскоре тонет.

Обдумывая тревожное сновидение, Татьяна вдруг вспомнила — то ли вчера, то ли позавчера ее супруг мельком упоминал в разговоре с нею о том, что в ближайший выходной день собирается отправиться на рыбалку. Причем не один, а

с тем самым своим приятелем, который, неловко наклонившись, перевернул лодку в ее сне! И женщина поспешила пересказать мужу страшное сновидение во всех деталях. А потом стала умолять его не ездить на рыбную ловлю — ну, хотя бы в ближайший выходной.

Мольбы не были услышаны. Муж, посмеиваясь, заявил в ответ, что, мол-де, не верит в вещие сны и что такие сны — нелепые и вздорные суеверия, не более того.

Вместе с тем приятелем он отправился на рыбалку.

И утонул.

Большую часть дохода семьи Шатовых составляла до того дня зарплата утонувшего. Без кормильца остались Татьяна и двое детей — сын Валерий и дочь Светлана. Сыну было тогда 19 лет, дочери — 15. Все они оказались вскоре свидетелями целого каскада устрашающих событий, которые происходили в их квартире на протяжении ровно сорока дней после трагической гибели главы семьи. И все они уверены в том, что это дух утопленника чудил, куролесил по дому более месяца, подавая вести о себе.

Я побывал в их квартире и подробно записал показания очевидцев непосредственно на месте «контактного происшествия».

Рассказывает Валерий:

— После смерти папы поставила мама на сервант его фотографию. На следующий день после похорон мы вдруг обнаружили, что на фотографии... ожили глаза! Зрачки в них двигались, сопровождая взглядом, к примеру, меня, стоило мне пройти по комнате. Помню, у Светланы началась форменная истерика, когда она впервые заметила, что зрачки на фотоснимке стронулись с места и медленно поплыли слева направо, а потом в обратном направлении. В тот момент моя сестра встала с дивана, подошла к телевизору, включила его и затем вновь направилась к дивану... Мы терпели этот ужас в течение то ли двух, то ли трех дней. Мама не хотела убирать фотографию. Это был лучший портретный снимок отца, имевшийся в доме. Но, в конце концов, и она не выдержала «живого взгляда с того света». Сняла фотографию с серванта и сунула ее поглубже в платяной шкаф, под старые отцовские вещи.

Светлана:

— А на другой день утром мы увидели, что минувшей, по всей видимости, ночью кто-то повредил гипсовую статуэтку — женскую фигурку, стоявшую на все том же серванте. У статуэтки отвалилась рука... И в то же самое утро началась натуральная жуть в нашей квартире!

Татьяна Шатова:

— По утрам и по вечерам на кухне сама собой распахивалась и тут же закрывалась дверца настенного шкафчика. Я засекла время. Дверца хлопала через каждые десять минут. Но самое главное, начал сильно давить на психику эффект чужого присутствия в доме. Все мы трое ясно ощущали, что рядом с нами кто-то есть.

— А вы видели его, этого таинственного «кого-то»? — спросил я у Светланы.

— Да,— без малейшего промедления отозвалась она. Отвечая на вопрос, девушка нервно сцепила пальцы рук

и передернула плечами. На ее лице появилась на мгновение гримаса отвращения и ужаса.

— Ночью просыпаюсь как от толчка. Открываю глаза, смотрю, по комнате медленно-медленно движется человеческая фигура, черная, дымчатая. Она хорошо видна в лунном свете, падающем из окна... Я как заору! Из соседней комнаты вбегает брат, разбуженный криком: «В чем дело? Чего голосишь?» А потом... Впрочем, о дальнейшем пусть расскажет он сам.

— А потом,— сказал Валерий,— я тоже увидел привидение. Плывет, представьте себе, по комнате высокий черный силуэт. Словно бы заметив меня, он меняет направление движения и начинает плыть неторопливо ко мне.

— Вы испугались?

— Нет. Я просто изумился. Мне захотелось получше рассмотреть его, и я протянул руку к настенному выключателю. Под потолком вспыхнула люстра. В ту же секунду призрак исчез.

— Он исчез навсегда? Или заявлялся к вам в последующие ночи снова?

Валерий молча усмехнулся. Усмешка у него вышла кривоватой. А Светлана шумно вздохнула, и я заметил, что у нее задрожали губы.

— Призрак приходил снова,— молвила, с трудом справившись с волнением, она.— А потом снова и снова.

— И часто случалось такое?

— Да в том-то и дело, что каждую ночь!

— Это был призрак погибшего отца? Или, по вашим наблюдениям и ощущениям, так сказать, постороннее привидение?

— Трудно ответить определенно. С одной стороны, мы уверены, это приходит он, покойный. Однако с другой, призрак внешне не был на него отчетливо похож. В нем просматривалось сходство с человеком, я бы сказала, вообще. Зыбкий дымчатый силуэт — вот все, что мы видели.

Перебивая свою дочь, в разговор встряла Татьяна Шатова.

— В любом случае это был мужчина! — категоричным тоном заявила она.

Я недоуменно поднял брови и переспросил:

— Мужчина? Откуда у вас такая уверенность? Ведь, по, словам вашей дочери, призрак походил на зыбкий туманный силуэт.

— Верно. Туманный силуэт,— не стала спорить со мной Татьяна.— Я сама несколько раз видела его. Однако после того, как мы включали среди ночи свет в комнате, где бродило привидение, мы обнаруживали там на полу мокрые еле-! ды. Это были следы ног.

Услышав такое, я удивился. Более того, я очень сильно удивился. Бесплотный дух, невесомое дымчатое привидение, оставляющее на полу вовсе не бесплотные следы... Это было нечто достаточно неожиданное для меня, наслушавшегося за последние годы своей жизни десятки рассказов о самых разных проделках призраков. Дивясь сказанному, я уточнил:

— Это были следы босых ног?

— Нет. На полу виднелись отпечатки подошв мужских ботинок. Понимаете, мужских! — повторила Татьяна Шатова, повышая голос.— Цепочка следов тянулась от стены к стене. Ну, словно бы тот, кто оставил их, из одной стены вы-| шел, прогулялся по комнате, а потом в другую стену ушел... Жуть, правда?

— Правда.

— Я промерила отпечатки. Длина каждого мокрого следа совпадала, между прочим, с размером обуви, которую носил мой муж... На сороковой день после его трагической гибели весь этот кошмар как ножом обрезало. Дверца шкафчика на кухне перестала периодически хлопать сама собой. Черный силуэт больше не тревожил нас по ночам. Перестали возникать и мокрые следы на полу. А эффект чужого присутствия исчез.

— Таким образом...

— Таким образом, именно на сороковой день мы однозначно уверились в том, что беспокоил нас дух моего утонувшего мужа. Ведь согласно народным поверьям сорок дней — тот максимальный срок, который отводится душе умершего на окончательный и бесповоротный переход из мира живых людей в мир мертвых... Особенно тяжело реагировала на все эти причуды духа Светлана. Она вся буквально извелась, резко похудела, чувствовала себя все хуже и хуже. В один из тех страшных дней, когда дух покойного неугомонно шатался по квартире, Валерий сделал фотографию своей сестры. Меня взяла оторопь, едва я взглянула на снимок. В ответ на мои настойчивые расспросы сын сказал, что в момент съемки он не видел того, что запечатлела фотокамера.

Снимок воспроизводится на страницах этой книжки. Всмотритесь в него. На нем хорошо видна струя некой энергии, которая то ли бьет сверху вниз в голову Светланы, то ли, напротив, истекает снизу вверх из девушки.

 

Фото. 1. Луч энергии неизвестного вида упирается своим нижним концом в голову Светланы Шатовой

 

Фото 2. Сравните с фото 1. Снимок сделан в одной московской квартире, где завелась «нечистая сила». На снимке — дочь хозяйки квартиры. «Полоса энергии», проходящая справа наискось вниз, накладывается на руку девушки и на ее бедро.

 

Демонстрируя фотографию мне, Татьяна Шатова проговорила с тяжелым вздохом:

— Итак, у Светланы резко ухудшилось самочувствие. А случилось это в результате — я уверена в этом! — каких-то загадочных взаимодействий с призраком. Может быть, фотокамера подсмотрела. как раз-таки эти взаимодействия? Луч энергии на снимке... Не служит ли он прямым доказательством того, что дух утопленника стал, так сказать, «на подсос» к Светлане? И вплоть до сорокового дня после трагедии на реке жил, существовал в мире живых людей за счет ее жизненной энергии, ее биоэнергетических «соков»?

Черт в банке

— Отдаю себе отчет в том, что мой рассказ может показаться вам бредовой выдумкой,— говорит Владимир Чериков из Перми.— Дабы не выглядеть в ваших глазах идиотом, я собрал свидетельские показания людей, которые были очевидцами невероятного происшествия. Вот они. Я вручаю их вам. А случилось происшествие в самом начале восьмидесятых годов в одной крохотной деревушке, что в Пермской области...

 

Фото 3. Сравните с фото 1 и 2. На снимке — экстрасенс Жанна Куценко, одна из участниц контактных экспериментов, проводившихся автором книги. Луч неизвестной энергии, запечатленный здесь, неоднократно спускался в ходе эксперимента к Жанне. О сути экспериментов будет рассказано в третьей части книги.

 

 

Жила в той деревне древняя старуха, знахарка, лечившая жителей окружающих деревень травами и заговорами. Однажды позвали престарелую целительницу к захворавшему мужику. Тот был так слаб, что даже не смог привстать с кровати, когда старушка вошла в избу.

Она поводила над мужиком руками, растопырив пальцы,— «продиагностировала» его, а потом сухо поинтересовалась, есть ли в доме флакон с одеколоном. Жена больного немедленно выставила на стол пузырек «Шипра». Знахарка склонилась над флаконом и, приставив рупором ладони ко рту, что-то долго, очень долго шептала... Затем заявила:

— Отныне это заговоренный одеколон. Пусть больной осте рожно, крохотными глотками, выпьет на ночь все, что есть в пузырьке. К утру он выздоровеет,— и, не произнеся больше ни единого слова, старуха покинула дом занедужившего крестьянина.

Больной выпил.

Спустя несколько минут у него началась рвота. Его жена едва успевала подставлять тазик. Рвотные позывы продолжались в течение почти всей ночи. Вот почему тазик простоял до рассвета на полу возле изголовья постели, на которой маялся без сна человек, то и дело сотрясаемый желудочными судорогами.

Наступило утро. А вместе с ним наступило и резкое улучшение самочувствия больного. На щеках появился слабый румянец. Его супруга, обрадованная всем этим, поболтала о том о сем с мужем, потом наклонилась с рассеянной улыбкой на устах над тазиком, стоявшим на полу. Она протянула к нему руки, дабы подхватить тазик, вынести из избы вон и выплеснуть из него рвоту в помойную яму.

И дико закричала от ужаса.

Она увидела — в дурно пахнущей жидкости шевелится в тазике какое-то крохотное существо длиною с сигарету.

Вот его описание:

— Тельце, как у человека, голова мышья, а лапки собачьи, толстенькие, мохнатые и с когтями. Но наибольшее удивление вызывало все-таки безволосое тельце, а не лапки. Оно походило во всех своих анатомических нюансах на человеческое, за исключением половых органов, которые не просматривались вообще.

Мужчина, всполошенный истошным женским криком, свесился с кровати и вперился удивленным взглядом в тварь, слабо барахтающуюся в тазике. В отличие от своей жены он не перепугался, а, напротив, очень сильно обрадовался:

— Ну и ну! Аи, да знахарка, аи, да бабка, аи, да молодчина! Выгнала-таки из меня черта.— И, обернувшись к супруге, приказал: — Принеси литровую стеклянную банку.

— Зачем?

— Пересадим черта в банку.

— Ты с ума сошел. Надо немедленно избавиться от этой погани.

— Неси банку, дура,— отчеканил в ответ мужик, повышая голос.— Это мой чертик. Что хочу, то и делаю с ним.

«Чертик» был пересажен в банку — он нырнул в нее вместе со рвотной жидкостью, частично перелитой туда из т зика. Пересаживал «чертика» лично его хозяин. Переезд! же, накрыл банку марлей и обвязал поверх марли бечевке по горловине.

Весть о неслыханном происшествии разнеслась вскоре по деревне.

Информаторы В. Черикова сообщают:

— Все мы бегали смотреть на чудо-юдо. Думали, «чертик» скоро подохнет. Но он все жил да жил, бултыхаясь рвоте. Так продолжалось несколько дней. Потом кто-то предложил отвезти банку с чертом в райцентр, в поликлинику -«для исследований». Ну, вскоре отвезли ее туда и отдали врачам... Что дальше было с той банкой и чертом, живущим ней, нам неизвестно.

Шхуна «Элизабет»

Автор этого рассказа — офицер КГБ, теперь уже бывшего. Он дал согласие на публикацию своих воспоминаний моей книге при одном условии — имя и фамилия автора не будут упомянуты, а название города, фигурирующего в рас сказе, будет изменено.

Престранное событие, описанно<