Ллмуаила Ивановича, они, его сотрудни- же самого, т е., по мнению          ;     

ки, ДОЛЖНЫ были ОТНОСИТЬСЯ * ^{себе КЗК ЛЮДИ}' ^К папмЖмммппиЯН ны за воспитание грамотных инженеров, высококвалифицирован­ных научных работников И он сумел создать большую научную школу: Его требовательность и его умение работать с «и«умение всегда оказать посильную и своевременную помощь при-

_ж         «п многие годы быпа костяком МГМИ,

вели к тому, что кафедра ОМД ^{мми1 н}                    „

была и остается одной из пер^{0Ь1Х в на}^^ием институт. Ду >

стиль работы кафедры, заложенный Бояршиновым, остался и в

настоящее время,            п^ководства сам по себе был очень

во-вторых стиль его РУ^°_б^Д_{ыл настоящим} интеллигентом, демократичным. Михаил Иванович ud». nav, ^

я не помню случая, чтобы он на кого-то кричал, кого-то прижи­мал... Он всегда вел себя очень порядочно, и все у него на ка­федре делалось на добрых началах.

Мне хочется отметить, что Бояршинов был очень принципи­альным человеком, и когда дело касалось принципов, он несмотря ни на что, жестко конфпиктовал с руководством ВУЗа. Однако его критика была конструктивной, т.к. он всегда предлагал свои вари­анты, свои решения. Вот эта одна из самых главных его черт - он всегда пытался защитить человека, которого, по его мнению, неза­служенно в чем-то обвиняли.

Нужно сказать, что у Михаила Ивановича были особая по­ходка и особый жест руки. Когда он хотел что-то подчеркнуть, его правая рука сначала шла сверху вниз, а затем опять вверх, т.е. получался такой утвердительный полукруг. Что касается походки - она была степенная, ровная; правое плечо было несколько опуще­но. Короче говоря, сотрудники и студенты узнавали Бояршинова по его походке издалека, всем было понятно - вот идет Михаил Ива­нович.

С Бояршиновым я общался только в институте. Помню, шла Всесоюзная перепись населения. В связи с этим институт по при­казу ректора (если мне не изменяет память, это был Николай Ефимович Скороходов) был закрыт - проводилось только обуче­ние студентов, которые непосредственно должны были участво­вать в этой самой переписи. Любая другая деятельность в МГМИ была отменена: занятия, консультации, экзамены и т.п. Я в то вре­мя был секретарем факультетского партбюро. Ко мне подошли студенты-термисты и уговорили меня неофициально принять у них экзамен, т.е. в зачетки пока не ставить. Я по неопытности, на свою голову, согласился. Потом нашелся «доброжелатель» и доложил куда следует. Короче говоря, меня вызвали на заседание парткома института, как говорится «на ковер», где секретарем парткома был поставлен вопрос ребром - вплоть до выговора с занесением в личное дело. Спас меня Михаил Иванович, он встал и сказал: «Да, Ольховой, конечно, допустил грубейшую ошибку - нарушил приказ ректора. Но ведь он еще такой молодой, неопытный; он, я думаю, уже все осознал, все учтет и исправится. Поэтому, я считаю, что на первый и в последний раз, вполне можно ограничиться устным вы­говором». На этом мое «персональное» дело и закончилось. Таким образом Бояршинов спас меня от больших неприятностей.

Или еще один случай. Было время, когда была обязательная подписка на партийную литературу: газеты «Правда», «Известия», журналы «Коммунист», «Партийная жизнь» и др. Меня, как секре­таря партбюро факультета, регулярно приглашали в партком и строго спрашивали о ходе этой самой подписки (которая, кстати говоря, шла не очень хорошо). Я, не подумав, высказался «Ну, как я, вот такой молодой еще, могу требовать эту подписку с такого заслуженного человека, как Бояршинов?». И опять нашелся «доб­рожелатель», который, перевернув мои слова, истолковал их та­ким образом, что «...Ольховой такой-сякой, собирается написать жалобу на Бояршинова». И эта сплетня «пошла» гулять по инсти­туту, дошла она и до Михаила Ивановича. Когда я об этом узнал, то очень расстроился, так как подумал, что Бояршинов обидится и перестанет со мной общаться. Ничего подобного! Бояршинов (так я теперь думаю) не поверил этой сплетне, и его доброжелательное отношение ко мне осталось прежним.

Алексей Иванович Добронравов, кандидат технических наук, бывший главный прокатчик ОАО «ММК»:

- С высоты прожитых лет все чаще вспоминается мир жизни со всем его многообразием и проявлением. В этих раздумьях о прошлом и настоящем нет-нет да промелькнет фамилия Боярши­нова, бывшего заведующего кафедрой обработки металлов дав­лением Магнитогорского горно-металлургического института им. Г.И.Носова, профессора, кандидата наук, много сделавшего, чтобы мы были прокатчиками. Первые и последующие лекции по обработке металлов давлением были и первым моим знакомством с Михаилом Ивановичем Бояршиновым.

Перед поступлением в институт я окончил Серовский метал­лургический техникум тоже по курсу обработки металлов давлени­ем. Поэтому как-то сразу, вольно или невольно, начиналось срав­нение. Лекции Михаила Ивановича были строгими по теме, без каких-либо дополнительных отступлений, разъяснений. Вольно или невольно, я уже тогда сравнивал, видимо, это дело человеку свойственно, потому что мой первый преподаватель по прокатке был учеником Грум-Гржимайло. Интересно, что потом, позже, на­шлось что-то общее, хотя у первого преподавателя было как-то эмоционально все. Он вел различные кружки по черной металлур­гии, учил нас читать книги. И преподаватели оказались по стилю, как мне сейчас кажется, тот и другой сильными, но у Михаила Ива­новича было как-то все строже. Но в целом потом материал ока-

яался значимым. Лекции Михаила Ивановича были строгими по теме, без лишних эмоиий, без каких-либо дополнительных отступ­лений и разъяснений. Конспекты получались хорошими, конкрет­ными и в дальнейшем оказывались нужными в работе. Во время чтения лекций он использовал листочки при написании формул, графиков на доске. Лекции это не портило, но как-то было не очень хорошо, на мой взгляд, можно вроде было бы обойтись и без лис­точков.

Второе знакомство было связано уже с непосредственной подготовкой дипломного проекта, который назывался «Технология производства жести на пятиклетевом стане 1200 холодной прокат­ки». Такого стана в нашей стране еще не было. Специальная часть моего проекта была посвящена подготовке и эксплуатации прокат­ных валков для станов ЛПЦ-3. Так как Бояршинов был моим руко­водителем, сказал мне: «Будут вопросы, обращайся». Я начал ра­ботать и застрял на одном месте. Для меня это было важно, и по­том я 10 лет про это дело рассказывал. Используя существующие в то время формулы, я всегда получал завышенное значение уси­лия прокатки, которое могло привести к поломке прокатных валков. Михаил Иванович посоветовал обратиться к Куприну Михаилу Ио­новичу - тогда еще доценту кафедры ОМД. Куприн подсказал мне, что в расчетах следует уменьшить величину коэффициента трения в подшипниках жидкостного трения. После того, как я это сделал, расчетное усилие прокатки стало соответствовать его действи­тельному значению.

Следует сказать, что я учился в группе, которую целена­правленно готовили для работы в ЛПЦ-3. Нашу группу курировали от ММК: Иван Федорович Педос (начальник ЛПЦ-3) и Густав Кар­лович Лаур (зам. главного прокатчика - отвечал за весь блок лис­топрокатных цехов ММК).

Говоря о Михаиле Ивановиче, мне хочется отметить, что он является соавтором первой книги о холодной прокатке жести. Кни­га сочетает в себе опыт вальцовщиков и опыт тех, кто больше за­нимался наукой. При решении технических вопросов у Бояршинова сквозила продуманность, что подтверждают эта книга и другие его статьи, отмеченные, кстати, в этой книге.

Борис Яковлевич Омельченко, кандидат технических на­ук, доцент кафедры ОМД:

- Если говорить о себе, то с Михаилом Ивановичем я об­щался сравнительно мало - слишком большая была разница в возрасте. В МГМИ я поступил в 1964 году и в 1969 году получил квалификацию «Инженер-металлург по автоматизации и механи­зации производственных процессов». Руководителем моего ди­пломного проекта был Виктор Матвеевич Салганик (в то время он учился в аспирантуре, а сейчас - профессор, д.т.н., зав. кафедрой ОМД, декан факультета технологий и качества). В 1972 году я был принят в аспирантуру. Руководителями у меня были профессор, к.т.н. Мельцер Виктор Владимирович и к.т.н. Салганик В.М.). Пре­красно помню, как по истечении двух лет в аспирантуре я отчиты­вался на заседании кафедры - это было в ноябре 1974 года. На отчет о выполнении плана за 2 года и плана завершения работы над кандидатской диссертацией Михаил Иванович отвел мне две минуты, в которые я, кажется, вполне уложился. У меня до сих пор, кстати, осталось приглашение на заседание кафедры с автогра­фом М.И. Бояршинова, которое я бережно храню.

Михаил Иванович всегда и полностью был в курсе дел, ко­торыми занимались все его сотрудники (преподаватели, аспиран­ты, научные работники, учебно-вспомогательный персонал и т д.). Будучи в аспирантуре, я много времени проводил в лаборатории кафедры, где сначала оснащал необходимым оборудованием, а затем проводил опыты на экспериментальном прокатном стане. Бояршинов, чаще всего молча, подходил, смотрел, чем я занима­юсь, иногда расспрашивал о работе, например, не нужна ли какая- нибудь помощь. Когда для получения качественных измерений мне понадобилась хорошая техника (тензоусилители и шлейфовый осциллограф), Михаил Иванович помог отправить меня в команди­ровку в обе наши столицы: Москву и Ленинград.

Не помню уж от кого - слышал: «...Михаил Иванович сам был с ленцой, вот и заставлял работать других...». Не могу с этим согласиться! Бояршинов, как мне кажется, всегда старался помочь и никогда не сковывай инициативы. Поэтому на нашей кафедре каждый ее сотрудник занимается такой работой, которая ему наи­более подходит, отвечает складу его характера. Этот стиль руко­водства, который заложил М.И. Бояршинов, бережно сохраняется и когда кафедрой заведовал М.Г. Поляков, и в настоящее время при В.М. Салганике.

Лев Михайлович Бояршинов, сын М.И. Бояршинова:

- Я очень рад и горд, что в этом году отмечается 100 лет со дня рождения моего отца, что он не забыт в институте, которому он отдал большую часть своей жизни. Конечно, он был незауряд­ной личностью. Об этом говорят, в первую очередь, итоги его ра­боты. Он создал и свыше 40 лет возглавлял кафедру прокатки (это, возможно, можно внести в книгу рекордов Гиннесса). Под его руководством написали диссертации более 100 человек, кафедра выпустила несколько тысяч инженеров, которые работают по всей стране.

Во-вторых, он из тех людей, которые, как говорят, в США, self made (сами себя сделали). Он происходил из бедной кресть­янской семьи, до 14 лет не получал никакого образования, а стал образованным эрудированным человеком, профессором, извест­ным ученым, организатором и педагогом. Родился отец в 1904 году в селе Сыростан (недалеко от города Златоуста). У его родителей родилось 12 детей, из них до совершеннолетия дожило только 6. Тогда это была обычная семья, очень много детей умирало в дет­стве из-за отсутствия в селе медиков, гигиены и нужного ухода. Когда мне было чуть больше года, меня родители отвезли в это село на полгода, так как матери нужно было кончать институт. Ко­гда мать приехала за мной, то обнаружила, что я уже почти совсем не шевелюсь, поскольку у меня была сильная дизентерия. Хоть мать была и начинающим медиком, она все же сумела в сельских условиях без лекарств, на каких-то отварах поставить меня на но­ги, в результате чего я через 70 лет могу писать эти строки.

Отец оказался старшим среди выживших детей и всю жизнь помогал и родителям, и братьям, и сестрам. Отец его был негра­мотным, а мать закончила 4 класса церковно-приходской школы и по лубочным картинкам, расклеенным по стенам избы, научила отца в возрасте 7 лет читать. Отец читал все, что попадалось под руку, но понятно, что систематических знаний он получить не мог. А школы в селе не было. Шла гражданская война. Урал переходил от красных к белым и обратно, властям было не до школы. Только когда отцу было уже 14 лет, была наконец организована школа с 5 классами. Отца сразу зачислили в пятый класс. Через год, таким образом, он получил начальное образование. Отцу очень хотелось учиться дальше. Он узнал, что в Златоусте есть подготовительные курсы при техникуме. С большим трудом он сдал вступительные экзамены (пробелы в образовании были большие), получил место в общежитии. Семья ему ничем не могла помочь, он голодал, подрабатывал, как мог, в 16 лет, но все же учился. После окончания курсов его зачислили сразу на третий курс механико­металлургического техникума. Его он закончил в 1925 году и начал работать техником-конструктором на Златоустовском металлурги­ческом заводе. По рабочей ставке он был направлен в Ленинград­ский политехнический институт (ЛПИ) и теперь уже успешно сдал вступительные конкурсные экзамены. После окончания института он был оставлен в аспирантуре, а с 1931 по 1938 годы работал ассистентом, доцентом кафедры прокатки ЛПИ.

Он уже тогда был заядлым туристом. В 1930 году на Кавказе в поездке по Военно-Грузинской дороге он познакомился с моей мамой, тогда студенткой Ленинградского медицинского института. Они поженились. В 1931 году у них появился сын (я). Разумеется, все, что было с отцом до этого года, я рассказываю с его слов. Жизнь у него была совсем не простая. Он рассказывал, что пере­жил четыре серьезных голодных периода, трудно было с жильем и т.д. Но все время он учился, жадно поглощал знания (и не только по профессии), много читал. Они с мамой часто ходили в театры, кино, на вечера отдыха в попитехническом институте. Летом в вы­ходные выезжали в пригороды Ленинграда: Петродворец, Сестро- рецк, Ораниенбаум, Царское село и т.д., посещали музеи и парки. Это я уже помню сам. Помню, как во время прогулок отец читал мне наизусть «Медного всадника», басни, рассказывал пьесы. Он любил поэзию, сам писал стихи, но никогда их не печатал, а читал только друзьям и посылал в письмах. Помню, как родители впер­вые сводили меня на утренник в Мариинку, на балет «Щелкунчик, когда мне было 6 лет. Конечно, меня больше всего поразило сра­жение с крысиным королем и падение в люк, но я уже благосклон­но относился и к музыке, и к танцам.

Но вот важнейшее событие того же года для семьи я снова рассказываю со слов отца, так как я его проспал. В ту ночь НКВД пришло арестовывать мою мать, естественно, как «врага народа». Ее вина заключалась в том, что она приехала в 20 лет из Польши. Там она была одной из первых комсомолок, ее даже посадили в панской Польше в тюрьму. После чего ей организовали эмиграцию в СССР. Она училась в мединституте, политикой не занималась. Но в том году Коминтерн разоблачил компартию Польши как ска­тившуюся в троцкистскую ересь и распустил ее. А всех выходцев из Польши начали в СССР арестовывать. Уже позднее я прочитал такую сценку в одной из пьес. Областной чекист звонил районно­ му:

- У вас выявлено в городке 6 поляков. Сколько уже аресто­вано?

- Арестовано 5.

- А почему не 6?

- Да, но это моя жена. Я за нее ручаюсь, что она не враг со­ветской власти.

- Немедленно арестовать!