Персиваль Уизли раздраженно вздыхает, как человек, одновременно утомленный и очень довольный своими обязанностями.

– Эти представители компаний по производству ковров-самолетов все ходят и ходят, пытаясь выйти на наш рынок. Им бесполезно объяснять, что эти штуки летают слишком низко, плохо управляемы и то и дело будут врезаться в небоскребы, пугая магглов. А если накладывать на них чары невидимости, как на мантии, то ни одна среднестатистическая семья волшебников такую покупку не потянет. Нам хорошо и без их экзотики, пока каминные сети исправно работают.

Может, он так пробует завязать разговор? Попытаться понять, почему Гарри хочет видеть во мне друга и навязать свою привязанность окружающим? Жаль, но тема этой беседы была мне совершенно не интересна. Скорее всего, Уизли нажалуется на мое безразличие, а Поттер станет распинать меня за то, что я был груб…

– Люди, которые слишком уважают собственные традиции и совершенно не чтут законы и нравы страны, в которой оказались, не заслуживают внимания.

– Простите?

– «В Риме веди себя как римлянин».

– Извините?

– Этому типу нужно было оставить свой гашиш дома, размотать чалму и сесть хотя бы с подобием уважения к мебели. Тогда, возможно, он заслужил бы право быть выслушанным.

– Так нельзя, – возмущается Перси. – Все имеют право на национальные особенности и…

Меня утомляет политика.

– Никто не вынуждает мистера Мустафу торговать с англичанами. Если ему не нравятся наши порядки, он вправе довольствоваться внутренним рынком своей страны.

– Вы рассуждаете как расист. Многие маги-иммигранты заслуживают…

– Хорошего пинка под зад? Бесспорно. Я, признаться, был бы чертовски раздражен нашим министром, не откажись он из уважения к стране, в которой живет, от своих по-дурацки ярких халатов. Однако пока Кингсли носит деловой костюм и мантию, не развлекаясь, как его далекие предки, каннибализмом, меня в нем все устраивает. Впрочем, если вы, Уизли, заявитесь в обуви в мечеть или станете нарезать лук чьей-то катаной, я сочту вас не менее глупым и невоспитанным моральным уродом, чем господина торговца коврами.

– Немыслимо, как человек с подобными взглядами мог долгие годы чему-то учить детей.

Кажется, этой светской беседой я только что удвоил число упреков, которые Гарри может на меня обрушить. Но ведь чтобы высказать их, Поттеру придется прийти в мой дом и терпеть мою любовь. Совершенно не сомневаясь в правильности выбранного пути, я молча толкаю еще одну дверь и выхожу в коридор. Здесь многолюдно. Рядом отдел уже упомянутой Уизли каминной сети и кабинеты комиссии контроля над применением магии несовершеннолетними. Повсюду толпятся мамаши, разгневанные претензиями министерства к их непослушным чадам, а также колдуны, желающие подключить свои очаги или наоборот заблокировать их. От меня предсказуемо шарахаются. Что поделать, я слишком неоднозначный ублюдок. Убийца величайшего волшебника современности, до этого почти год боровшийся за его жизнь. Я самый противоречивый из директоров Хогвартса. Как и обыватели, не до конца понимаю, почему Гарри Поттер готов за меня порвать на британский флаг почти любую задницу.

Иду быстро, не глядя по сторонам. Остановиться приходится только тогда, когда кто-то хватается за ворот моего слишком теплого свитера и тянет его на себя.

– Ублюдок! Из-за тебя моя доченька до сих пор заикается!

Жду предсказуемого удара в челюсть. В первый раз, что ли? Мне действительно почти жаль их, всех этих маленьких полукровок и магглорожденных, которым, воплощая в жизнь свои садистские замашки, ну или представления Волдеморта о достойном воспитании, мы с Кэрроу исковеркали детство. Наверное, я бы тоже не смог говорить связно, если б в юном возрасте на уроках ЗОТС на мне тренировали Круцио. Пусть бьет. У его девочки все не так уж плохо сложится в жизни, пока есть отец, готовый за нее постоять.

Привычной боли нет. Я почти разочарован, когда слышу вежливый голос:

– Мистер Макферсон, вы ведете себя, по меньшей мере, неприлично. Прошу, займите свое место в очереди.

Волшебник пытается вырвать свою уже занесенную для удара руку из захвата Нотта. Тот легко удерживает его, несмотря на свое худощавое телосложение и кучу папок, зажатых под мышкой. Толпа в коридоре возмущена и, скорее всего, она отнюдь не на стороне молодого чиновника.

– Да лучше бы вы все сдохли, чертовы слизеринцы! От вас всем одни неприятности. Чванливые ублюдки! Гребаные маньяки!

И меня еще кто-то смеет обвинять в расизме? Мир нелепо устроен: для ненависти по факультетскому признаку пока не нашли определения.

– Советую уйти, сэр, – говорит мне Теодор, не обращая внимания на крики взбешенного волшебника и глухой рев его доброжелателей. – Прошу.

Мне всегда было нелегко понять этого студента. Он немногословен и замкнут. После смерти матери его воспитывал отец, одержимый идеями Темного Лорда, но когда родитель оказался заточен в Азкабане, в мальчишке ничего не изменилось. Он все так же продолжал жить, относиться к окружающим неизменно ровно, но без фальшивой доброжелательности. Мне лично Нотт всегда вежливо кланялся как ученик учителю, и это заслуживало ответной любезности.

– Хорошо. – Я не расспрашиваю его про траурную повязку на рукаве. Не потому, что это неудобно, просто существует тип людей, которые настолько безразличны друг другу, что не желают обсуждать что-либо.

***