Несем ли мы ответственность за свои привычки?

I

 

В то утро, когда начались проблемы, – за много лет до того, как она вообще осознала их существование, – Энджи Бэчменн сидела у себя дома, смотрела телевизор и так скучала, что серьезно подумывала о том, чтобы разобрать ящик со столовым серебром[280].

Несколько недель назад ее младшая дочь начала ходить в детский сад, а две старшие учились в школе. Их жизнь заполняли друзья, сплетни и развлечения, которые мать не могла ни понять, ни разделить. Ее муж, топограф, часто уходил на работу в восемь утра и возвращался не раньше шести вечера. Весь день Бэчменн находилась дома одна. Она вышла замуж в девятнадцать лет, забеременела в двадцать, а потом только и делала, что целыми днями упаковывала школьные обеды, играла в принцессу и обслуживала семью. Впервые за двадцать лет она чувствовала себя по-настоящему одинокой. В старших классах ее друзья говорили, что ей надо стать моделью, но когда Энджи бросила учебу и вышла замуж за гитариста – который в конце концов все-таки нашел нормальную работу, – то стала просто мамой.

Половина одиннадцатого утра, все три дочери ушли, и Бэчменн снова прибегла к испытанному способу – приклеила на кухонные часы лист бумаги, чтобы не смотреть на них каждые три минуты.

Она понятия не имела, чем себя занять.

В тот же день Бэчменн заключила сама с собой сделку: если до полудня не сойдет с ума и не съест торт из холодильника, то съездит куда-нибудь поразвлечься. Следующие девяносто минут она пыталась придумать, как именно будет развлекаться. Когда часы пробили двенадцать, она накрасилась, надела красивое платье и отправилась в плавучее казино в двадцати минутах от дома. Даже в полдень – в четверг – в казино было полно людей, которые пришли сюда отдохнуть от мыльных опер и складывания выстиранного белья. У входа играла музыкальная группа. Женщина раздавала бесплатные коктейли. Бэчменн съела креветку со шведского стола. Ощущение было роскошное – как будто прогуливаешь уроки. Она протиснулась к столу, за которым играли в блэкджек. Дилер терпеливо объяснял правила. Когда фишки на 40 долларов кончились, она взглянула на часы и обнаружила, что два часа пролетели в один миг. Пора возвращаться домой – забрать младшую дочь из садика. В тот вечер за ужином Бэчменн впервые за целый месяц нашла тему для разговора помимо телешоу «Цена удачи».

Отец Энджи был водителем грузовика, который в среднем возрасте вдруг круто изменил свою жизнь и стал поэтом-песенником. Ее брат тоже писал песни и даже получил несколько наград. А вот саму Бэчменн родители представляли друзьям и знакомым исключительно как «маму».

«Я всегда чувствовала себя бездарностью, – призналась она мне. – Да, я считаю, что я умная, и знаю, что я хорошая мать. Но я мало что могла показать со словами “смотрите, вот он, мой талант”».

После первой поездки в казино Бэчменн стала ходить туда каждую неделю, по пятницам во второй половине дня. Это была своего рода награда за пустые дни, домашнюю уборку и сохранение здравого рассудка. Она знала, что пристрастие к азартным играм может привести к неприятностям, и установила себе жесткое правило: играть в блэкджек не больше часа и ставить только те деньги, которые лежат в кошельке. «Я воспринимала это как работу, – сказала она. – Никогда не выходила из дома до полудня и всегда вовремя забирала дочь из садика. Я была очень дисциплинированной».

Поначалу денег не хватало даже на час. Однако через шесть месяцев Бэчменн уже знала достаточно приемов и уловок, чтобы чуточку изменить правила и не только оставаться за игорным столом два или даже три часа, но и уходить отнюдь не с пустыми карманами. Однажды она села за блэкджек с 80 долларами в кошельке, а встала с 530 – вполне достаточно, чтобы купить продукты, оплатить телефонные счета и отложить немного на черный день. Компания, которой принадлежало казино «Harrah 's Entertain-ment», отправляла Бэчменн купоны на бесплатную еду в буфете, и по субботним вечерам она водила туда всю семью.

В Айове, где жила Бэчменн, азартные игры легализовали всего несколько лет назад. До 1989 года законодатели штата опасались, что некоторым гражданам будет трудно бороться с соблазнами карт и игральных костей. Эта проблема родилась одновременно с американским народом. Азартные игры – «дитя алчности, брат несправедливости и отец убытков, – писал Джордж Вашингтон в 1783 году. – Это порок, который может породить любое зло… Одним словом, мало кто выигрывает от этого гадкого занятия, зато страдают тысячи»[281]. Защищать людей от вредных привычек, то есть в первую очередь определять, какие привычки следует считать «дурными», прерогатива, которую законодатели с удовольствием взяли на себя. Проституция, азартные игры, продажа алкогольных напитков по субботам, порнография, ростовщичество, супружеская измена (или, если ваши вкусы нестандартны, «шведская семья») – все эти привычки законодатели регулировали, объявляли вне закона или пытались препятствовать им с помощью строгих (и часто неэффективных) законов.

Легализуя казино, законодатели Айовы настолько волновались, что ограничили их речными судами и разрешили делать ставку не больше 5 долларов. Максимальный проигрыш за один визит не мог превышать двухсот долларов. Впрочем, через несколько лет некоторые казино переехали в Миссисипи, где никаких ограничений не было, и законодатели Айовы отменили эти правила. В 2010 году игорный бизнес принес штату 269 миллионов долларов в виде налогов[282].

 

* * *

 

В 2000 году у родителей Энджи Бэчменн, заядлых курильщиков, начали проявляться симптомы легочного заболевания. Каждые две недели она летала к ним в Теннесси, чтобы купить продукты и помочь приготовить еду. Возвращаясь домой к мужу и дочерям, Энджи чувствовала себя еще более одинокой, чем раньше. Иногда дома никого не было целыми днями; как будто в ее отсутствие друзья забыли о ней, а семья научилась справляться самостоятельно.

Бэчменн беспокоилась за родителей, переживала, что муж больше интересуется своей работой, чем ее тревогами, и обижалась на детей, которые не понимали, что сейчас она нуждается в них как никогда. Впрочем, стоило ей попасть в казино, как все эти проблемы чудесным образом испарялись. Она стала ходить туда два раза в неделю, потом каждые понедельник, среду и пятницу. Она по-прежнему придерживалась правил, но играла в азартные игры уже много лет и знала аксиомы, по которым жили серьезные игроки. Она никогда не ставила меньше 25 долларов и всегда играла на две руки. «За столом с высоким пределом ставок шансов выиграть больше, чем за столом с низким пределом, – пояснила она мне. – Несмотря на неудачи, нужно продолжать играть. И удача обязательно улыбнется. Я видела людей, которые приходили со ста пятьюдесятью долларами, а уходили с десятью тысячами. Я знала, что тоже так могу. Главное – следовать правилам. Я контролировала ситуацию»[283]. К тому времени она уже не думала о том, стоит ли взять другую карту или удвоить ставку; она действовала автоматически, точно так же, как Юджин Паули – больной амнезией, который в конце концов научился выбирать правильный кусок картона.

Однажды в 2000 году Бэчменн вернулась из казино с 6 тысячами долларов – этой суммы хватило бы, чтобы заплатить арендную плату за два месяца и разобраться со счетами по кредитной карте, валявшимися у входной двери. В другой раз она выиграла 2 тысячи. Иногда она проигрывала – такова игра; умные игроки знали: чтобы выиграть, нужно сначала проиграть. «Harrah’s» открыла Бэчменн кредит, чтобы ей не приходилось носить с собой много наличности. Другие игроки ждали ее и садились за стол вместе с ней, ибо она знала, что делает. В буфете ее обслуживали без очереди. «Я умею играть, – сказала она мне. – Знаю, так говорят люди, которые не желают признать, что у них есть проблемы. Я совершила только одну ошибку – не ушла вовремя. А играла я неплохо».

По мере того как росли суммы выигрышей и проигрышей, правила, которых придерживалась Бэчменн, становились все более гибкими. Однажды она проиграла 800 долларов за час, а затем выиграла 1200 за сорок минут. Потом удача снова отвернулась, и она потеряла 4 тысячи. В другой раз она проиграла 3500 в первой половине дня, выиграла 5 тысяч к часу, а вечером проиграла еще 3 тысячи. Казино вело строгий учет ее выигрышей и долгов; сама она уже не считала. Однажды выяснилось, что у нее не хватает денег, чтобы заплатить за электричество. Она попросила денег у родителей. В один месяц она заняла 2 тысячи долларов, на следующий – 2500. В этом не было ничего страшного; у родителей водились деньги.

Собственно, у Бэчменн никогда не было проблем с алкоголем, наркотиками или перееданием. Она была нормальной мамой, с такими же достоинствами и недостатками, как и у всех остальных. Но с картами все обстояло иначе. Тяга играть – настойчивое желание, из-за которого она становилась рассеянной и раздражительной, постоянные мысли о казино, возбуждение, которое приносил каждый успешный ход, – застигла ее врасплох. Это было новое ощущение, настолько неожиданное, что Энджи и в голову не могло прийти, что с ней что-то не так. Никакой четкой границы не было. Развлечение незаметно вышло из-под контроля.

К 2001 году Бэчменн ходила в казино каждый день. Ходила всякий раз, когда ругалась с мужем или обижалась на детей. За игорным столом она была возбужденной и бесстрастной одновременно, а все ее переживания становились такими ничтожными, что Энджи забывала о них. Значение имело только одно – радость выигрыша. Что же касается боли проигрыша, то она быстро проходила.

 

 

«Я хотела хоть в чем-то достичь успеха, – призналась мне Бэчменн. – Это было единственное, чем я занималась и что умела делать хорошо».

К лету 2001 года долг Бэчменн перед «Harrah’s» достиг 20 тысяч долларов. Свои проигрыши она держала в тайне от мужа, но когда ее мать, наконец, отказалась дать денег, она не выдержала и во всем призналась. Они наняли адвоката, закрыли ее кредитные карты и, сев за кухонный стол, составили план более строгой, ответственной жизни. Бэчменн отнесла свои платья в магазин поношенной одежды, однако 19-летняя продавщица вернула почти все со словами, что они, видите ли, вышли из моды.

Мало-помалу ей начало казаться, что худшее позади. Наконец-то, подумала она, тяга исчезла.

Увы, это был далеко не конец. Через несколько лет Бэчменн потеряла все и окончательно разрушила жизнь своей семьи; она выбросила на ветер сотни тысяч долларов, а ее адвокат заявил перед Верховным судом, что его клиентка играла не по своей воле, а по привычке и, следовательно, не может отвечать за убытки. В Интернете ее сравнивали с Джеффри Дамером[284]. И вот после всего этого она задалась вопросом: «А насколько я на самом деле ответственна за случившееся?»

«Я искренне верю, что любой человек, будь он на моем месте, поступил бы так же», – сказала мне Бэчменн.

 

II

 

Одним июльским утром 2008 года мужчина, отдыхавший на западном побережье Уэльса, снял трубку телефона и позвонил в службу «Скорой помощи».

– Кажется, я убил жену, – сообщил он. Его голос был полон отчаяния. – О, боже. Я думал, что кто-то взломал дверь. Я дрался с этими парнями, а это оказалась Кристин. Должно быть, мне снился сон. Что я наделал! Что я наделал![285]

Через десять минут приехала полиция. Брайан Томас сидел возле своего фургона и плакал. Накануне вечером он и его жена уснули в машине, но вскоре проснулись. По парковке гоняли какие-то парни. Супруги переставили фургон на край площадки и вновь легли спать. Через несколько часов Томас опять проснулся и увидел, что на его жене лежит какой-то мужчина в джинсах и черной флисовой куртке – вероятно, один из гонщиков. Томас набросился на него, схватил за горло и попытался оттащить. Он действовал автоматически. Чем больше сопротивлялся мужчина, тем сильнее Томас сжимал его горло. Мужчина царапал руку Томаса и яростно отбивался, но потом затих. И тут Томас понял, что в руках у него не мужчина, а собственная жена. Он положил ее тело и стал тихонько трясти за плечо, стараясь разбудить и все спрашивая, в порядке ли она.

– Я решил, что кто-то вломился в фургон и задушил ее[286], – рыдая, объяснял полиции Томас. – Она для меня все![287]

Следующие десять месяцев Томас провел в тюрьме в ожидании суда. Постепенно портрет убийцы начал проясняться. В детстве Томас ходил во сне, иногда по нескольку раз за ночь. Он вставал с постели, бродил по дому, играл с игрушками или готовил себе что-нибудь поесть, а на следующее утро ничего об этом не помнил. Эта особенность Томаса стала семейной шуткой. Примерно раз в неделю он выбирался во двор или заходил в чужие комнаты. Такая у него привычка, объясняла мать, когда соседи спрашивали, почему ее сын расхаживает по их газонам босиком и в пижаме. Став старше, Томас частенько просыпался с порезами на ногах, но не мог вспомнить, откуда они взялись. Однажды во сне он плавал в канале. Его жена так боялась, что ночью он может выйти из дома и попасть под машину, что запирала дверь, а ключи прятала себе под подушку. Каждый вечер супруги ложились в общую постель «обниматься и целоваться», а потом Томас удалялся в другую комнату и засыпал в отдельной кровати. Останься он в спальне жены, она бы и глаз не сомкнула: Томас не только ходил во сне, но и всю ночь яростно ворочался, вскрикивал и что-то бормотал.

«Лунатизм напоминает нам, что сон и бодрствование – не взаимоисключающие понятия, – объяснил мне Марк Маховальд, профессор неврологии Миннесотского университета, который одним из первых начал изучать поведение во сне. – Та часть мозга, которая контролирует поведение, спит, но участки, отвечающие за очень сложные виды деятельности, бодрствуют. Проблема заключается в том, что в таком состоянии мозг может руководствоваться только базовыми моделями, вашими базовыми привычками. Вы следуете тому, что заложено в вашей голове, ибо во сне вы не в состоянии делать выбор».

По закону полиция должна была предъявить Томасу обвинение в убийстве. Однако все улики свидетельствовали о том, что до той ужасной ночи он и его жена жили счастливо. Они не ссорились. У них были две взрослые дочери. Недавно супруги заказали круиз по Средиземному морю, чтобы отпраздновать сороковую годовщину свадьбы. В итоге сторона обвинения обратилась к специалисту по проблемам сна, доктору Крису Идзиковски: пусть он обследует Томаса и даст заключение, действительно ли тот находился в бессознательном состоянии, когда убивал жену. Было проведено два отдельных сеанса – один в лаборатории Идзиковски, а второй в тюрьме. Опутав тело Томаса датчиками, исследователь измерил все, что только можно: мозговые волны, движение глаз, сокращение мышц ног, ток воздуха через нос, дыхательные усилия и уровень кислорода. Сам Томас в это время спал.

Томас был не первым человеком, который утверждал, будто совершил преступление во сне и, следовательно, не может отвечать за содеянное. Существует длинный список преступников, заявлявших, что они невиновны и всему причиной «автоматизм», вроде лунатизма и других типов бессознательного поведения. За последние десять лет ученые значительно продвинулись в понимании неврологии привычек и свободной воли, в результате чего такая тактика защиты приобрела большую убедительность. В лице судов и присяжных общество согласилось, что некоторые привычки настолько сильны, что подавляют способность делать выбор, а значит, мы не всегда несем ответственность за свои поступки.

 

* * *

 

Лунатизм – необычное следствие нормальной работы мозга во время сна. Пока наше тело проходит через различные фазы отдыха, самая примитивная неврологическая структура – ствол мозга, – как правило, парализует конечности и нервную систему, позволяя мозгу видеть сны без движения самого тела. За ночь большинство людей могут многократно входить и выходить из стадии паралича без каких-либо проблем. В неврологии этот процесс называется «переключением».

Однако мозг некоторых людей при переключении ошибается. Во время сна они впадают в состояние неполного паралича, и их тело сохраняет активность во время сновидений или перехода между фазами сна. В этом и состоит основная причина лунатизма, который для большинства больных является неприятной, но неопасной проблемой[288]. Кто-то, например, видит во сне торт, а на следующее утро обнаруживает на кухне пустую коробку из-под пончиков. Кому-то снится, как он идет в ванную комнату, а наутро в коридоре оказывается лужа. Лунатики могут совершать сложные действия – открывать глаза, видеть, передвигаться, вести машину или готовить еду, – и все это в бессознательном состоянии, так как отделы мозга, связанные с видением, хождением, вождением автомобиля и приготовлением пищи, способны функционировать без участия более развитых отделов, таких как префронтальная кора. Известны случаи, когда лунатики кипятили воду и заваривали чай. Один управлял моторной лодкой. Другой включил электропилу, напилил кучу дров, а затем вернулся в постель. В общем и целом, лунатики не делают ничего опасного ни для себя, ни для окружающих. Инстинкт самосохранения действует даже во сне.

Однако ученые, изучавшие мозг лунатиков, обнаружили существенное различие между лунатизмом как таковым, при котором люди встают с кровати и реализовывают свои сны или другие слабые побуждения, и ночными ужасами[289]. Активность мозга во время ночного ужаса заметно отличается от активности во время бодрствования, полусознательного состояния и даже хождения во сне. Людей охватывает страшное беспокойство, но они не видят снов в привычном смысле этого слова. Их мозг не работает, за исключением самых примитивных неврологических областей, в число которых входят так называемые «центральные генераторы паттернов». Именно эти участки мозга изучали доктор Ларри Сквайр и ученые из Массачусетского технологического института, открывшие неврологический механизм петли привычки. С точки зрения невролога, мозг, переживающий ночной ужас, очень похож на мозг, следующий привычке.

Действия людей во время ночных ужасов – те же привычки, только самые примитивные. Такие поведенческие шаблоны, как хождение, дыхание, вздрагивание от громкого звука или борьба со злоумышленником, проистекают из зоны «центральных генераторов паттернов». Обычно мы не считаем это поведение привычками, но это они и есть: автоматические модели поведения, которые настолько прочно укоренились в нашей нервной системе, что, как показывают исследования, могут осуществляться практически без участия высших отделов головного мозга.

Впрочем, эти привычки имеют одно кардинальное отличие: поскольку сон деактивирует префронтальную кору и другие участки высших когнитивных функций, возможность вмешательства сознания исключается. Если привычка «борись или беги» срабатывает во время ночного ужаса, маловероятно, чтобы человек смог побороть ее с помощью логики или разума.

«Люди, страдающие ночными ужасами, не видят снов в привычном понимании этого слова, – объясняет невролог Маховальд. – Сложные сценарии, характерные для кошмаров, отсутствуют. Если что и помнится впоследствии, то только образ или эмоции – обреченности, страха, потребности защитить себя или другого человека.

Эти эмоции очень сильны. Они относятся к самым базовым сигналам для всех типов поведения, которые мы усвоили за свою жизнь. Человек с рождения реагирует на угрозу, убегая или защищаясь. Поэтому, когда эти эмоции возникают, а высшие отделы мозга не способны увидеть их контекст, мы реагируем так, как нам приказывают базовые привычки[290]. Мы убегаем, или деремся, или следуем той поведенческой модели, за которую нашему мозгу уцепиться проще всего».

Если во время ночного ужаса возникает ощущение угрозы или сексуальное возбуждение – два наиболее распространенных чувства, – человек машинально следует привычкам, связанным с этими стимулами. Люди, страдавшие ночными ужасами, прыгали с высоких крыш, так как верили, что таким образом спасаются от нападавших. Они убивали своих детей, так как не сомневались, что сражаются с дикими зверями. Они насиловали своих супругов, так как следовали укоренившейся привычке удовлетворить возникшее желание. Хождение во сне, судя по всему, допускает некий выбор, некое участие высших отделов мозга, которые велят нам держаться подальше от края крыши. Человек, страдающий ночными ужасами, напротив, слепо следует петле привычки, куда бы она ни привела.

 

 

Некоторые ученые полагают, что ночные ужасы носят генетический характер; другие утверждают, что они связаны с такими заболеваниями, как болезнь Паркинсона. Причины ночных ужасов плохо изучены, однако известно, что у многих людей они включают порывы к насилию. «Насилие, связанное с ночными ужасами, является реакцией на конкретный, пугающий образ, который человек может впоследствии описать», – сообщила группа швейцарских исследователей в 2009 году. Среди людей, страдающих одной из разновидностей нарушений сна, «попытки наброситься на спящего рядом партнера отмечаются в 64 % случаев. В 3 % имеют место травмы»[291].

И в Соединенных Штатах, и в Великобритании[292] были убийцы, утверждавшие, что ночные ужасы заставляли их совершать преступления, которые они никогда не совершили бы в состоянии бодрствования[293]. За четыре года до ареста Томаса, например, человека по имени Джулс Лоу признали невиновным в убийстве своего 83-летнего отца[294]. Обвинители утверждали, что ночной ужас – объяснение «крайне надуманное»: нелепо верить, что это во сне Лоу бил отца кулаками, пинал ногами и топтал в течение двадцати минут, в общей сложности нанеся ему более девяноста травм. Присяжные не согласились и освободили его. В сентябре 2008 года 33-летняя Донна Шеппард-Сандерс чуть не задушила свою мать, положив ей подушку на лицо. Позже она была признана невиновной в покушении на убийство на том основании, что действовала якобы во сне[295]. В 2009 году британский солдат признался в изнасиловании девочки-подростка, но заявил, что спал, когда разделся сам, спустил с нее трусики и начал заниматься с ней сексом. Проснувшись в самый разгар процесса, он извинился и вызвал полицию. «Я только что совершил преступление, – сообщил он оператору. – Не знаю, что случилось. Я проснулся прямо на ней». Он давно страдал ночными кошмарами и был признан невиновным[296]. В прошлом веке более 150 убийц и насильников избежали наказания, ссылаясь на автоматизм. Судьи и присяжные, действующие от имени общества, утверждали, что поскольку преступники не принимали осознанного решения совершить преступление – и осознанно не участвовали в насилии, – то не должны нести за него ответственность.

В случае с Брайаном Томасом тоже казалось, что всему виной расстройство сна, а не порыв к убийству. «Я никогда себя не прощу, – сказал он одному из обвинителей. – Почему, почему я это сделал?»[297]

 

* * *

 

Обследовав Томаса в лаборатории, доктор Идзиковски вынес вердикт: когда Томас убивал жену, он спал. Он не совершал преступления сознательно.

На суде обвинение представило свои доказательства присяжным. Томас признался в убийстве жены. Он знал, что страдает лунатизмом. Обвинители считали, что он не предпринял необходимых мер безопасности во время отпуска, а значит, несет полную ответственность за содеянное.

Однако в ходе слушаний стало ясно, что обвинение вступило в неравный бой. Адвокат Томаса утверждал, что его клиент не собирался убивать жену; в ту ночь он даже не контролировал своих действий[298]. Он автоматически отреагировал на предполагаемую угрозу. Он следовал старой как мир привычке: инстинкту бороться с противником и защищать любимого человека. Как только самые примитивные участки его мозга получили сигнал – кто-то душит его жену, – привычка взяла верх, и он начал бороться. Высшие когнитивные функции не имели никакой возможности вмешаться. Единственная вина Томаса, считал адвокат, в том, что он человек и реагирует так, как заставляет его реагировать его же собственная нервная система – в том числе и самые примитивные привычки.

Даже свидетели обвинения, казалось, играли на руку защите. Хотя Томас знал, что страдает лунатизмом, психиатры со стороны обвинения заявили, что он никоим образом не мог знать заранее, что способен на убийство. Раньше он никогда ни на кого не нападал. Никогда не причинял вреда своей жене.

Адвокат Томаса начал перекрестный допрос главного психиатра со стороны обвинения: «Справедливо ли признать Томаса виновным в совершении действий, которые он не мог предположить?»

Доктор Кэролайн Джейкоб ответила, что Томас не мог предвидеть, что совершит преступление. Если его осудить и поместить в больницу, где содержатся некоторые из самых опасных психически больных британских преступников, то, в общем, «ему там не место».

На следующее утро прокурор обратился к присяжным.

«В момент убийства подсудимый спал, и его сознание не контролировало то, что делает его тело, – сказал он. – Мы пришли к выводу, что в интересах общества нет смысла продолжать требовать от вас приговора. В связи с этим мы призываем вас признать обвиняемого невиновным»[299].

Присяжные так и поступили.

Прежде чем отпустить Томаса, судья сказал ему: «Вы честный человек и преданный муж. Полагаю, вы испытываете чувство вины. В глазах закона вы не несете ответственности за случившееся. Вы свободны»[300].

На первый взгляд решение справедливое. В конце концов, Томас чувствовал себя полностью опустошенным из-за содеянного. Он понятия не имел, что делает, так как просто следовал привычке, а его способность принимать решения, по сути, не работала. Томас – самый несчастный убийца, которого только можно вообразить, поскольку в некоторым смысле сам стал жертвой. Он вызывал такое сочувствие, что по окончании судебного процесса судья попытался его утешить.

Многие из этих оправданий подходят к Энджи Бэчменн, страдавшей пристрастием к азартным играм. Она тоже переживала. Позднее она призналась, что испытывала сильнейшее чувство вины. И, как оказалось, тоже следовала глубоко укоренившимся привычкам, которые все больше и больше затрудняли принятие осознанных решений.

Тем не менее в глазах закона Бэчменн несет ответственность за свои привычки, а Томас нет. Неужели азартный игрок Бэчменн виновата сильнее, чем убийца Томас? Что это говорит нам об этике привычки и выбора?

 

III

 

Через три года после объявления Энджи Бэчменн неплатежеспособной, ее отец умер. Предыдущие пятнадцать лет она металась между своим домом и домом родителей. Смерть папы стала для нее настоящим ударом. А через два месяца умерла и мать.

«Весь мой мир рухнул, – сказала она. – Я просыпалась утром и на секунду забывала, что их больше нет, а потом вспоминала, что они умерли, и огромная тяжесть сдавливала мне грудь. Я не могла думать ни о чем другом. Я не знала, что делать, чем заняться».

Когда огласили завещание, Бэчменн узнала, что унаследовала почти миллион долларов.

На двести семьдесят пять тысяч она купила новый дом в Теннесси, неподалеку от того места, где жили ее родители. Некоторая сумма ушла на то, чтобы перевезти взрослых дочерей. Игорный бизнес в Теннесси был запрещен. Как сказала мне Бэчменн: «Я не хотела возвращаться к плохим привычкам. Я хотела жить как можно дальше от всего, что напоминало о потере самообладания». Она сменила номер телефона и не сообщила казино свой новый адрес. Так она чувствовала себя спокойнее.

Однажды вечером они с мужем отправились забирать последнюю мебель из старого дома. По дороге Бэчменн задумалась о своих родителях. Как она будет жить без них? Почему она не была хорошей дочерью? Дыхание участилось. Похоже, начинался приступ паники. Прошло уже много лет с тех пор, как она не играла, но сейчас это казалось единственным возможным способом избавиться от душевной боли. Бэчменн в отчаянии посмотрела на мужа.

– Поедем в казино, – попросила она.

Когда они вошли, один из менеджеров узнал ее. Он помнил ее еще с тех пор, когда она была постоянным посетителем, и вежливо спросил, как дела. Бэчменн выложила все: о смерти родителей, о том, каким тяжелым ударом это для нее стало и какой измученной она все время себя чувствует. Менеджер умел слушать. Так приятно было выговориться, поделиться своими мыслями, а в ответ услышать, что все это нормально. Потом она села за блэкджек и играла три часа подряд.

Впервые за много месяцев тревога отошла на второй план. Она как будто отключилась. И проиграла несколько тысяч долларов.

«Harrah’s Entertainment» – компания, которой принадлежало казино – была известна своими сложными схемами отслеживания клиентов. В основе этой системы лежали компьютерные программы, очень похожие на те, что написал Эндрю Поул в «Target» – алгоритмы прогнозирования, изучавшие привычки азартных игроков. Компания рассчитывала «планируемую прибыль» от каждого посетителя, а затем строила графики их будущих визитов и сумм, которые они потратят. Клиентов отслеживали с помощью клубных карт и заваливали купонами на бесплатную еду; телемаркетеры звонили людям домой и интересовались, где они были. Сотрудников казино специально учили поощрять гостей рассказывать о своей жизни в надежде, что они дадут информацию, которую можно будет использовать для прогнозирования будущих трат. Один из руководителей «Harrah’s» назвал этот подход «маркетингом по Павлову». Каждый год компания проводила тысячи тестов ради усовершенствования своих методов[301]. Система отслеживания клиентов увеличила прибыль на миллиарды долларов и была настолько совершенна, что расходы игроков можно было предсказать с точностью до центов и минут[302][303].

«Harrah’s», разумеется, прекрасно знала, что Бэчменн была объявлена неплатежеспособной еще несколько лет назад и не выплатила долг в 20 тысяч долларов. Однако вскоре после ее разговора с менеджером казино ей стали звонить с предложениями бесплатного лимузина до казино в Миссисипи, билетов на самолет до озера Тахо, номера в отеле и билетов на концерт «Eagles». «Я заявила, что моя дочь поедет со мной, а она хочет взять с собой подругу», – рассказывала Бэчменн. Нет проблем, ответила компания. Перелет и проживание будут бесплатными для всех. На концерте Бэчменн сидела в первом ряду. «Harrah’s» выделила ей десять тысяч для игры и пожелала всего наилучшего.

На этом предложения не закончились. Каждую неделю звонили из очередного казино, спрашивали, хочет ли она лимузин, билеты на шоу, билеты на самолет. Вначале Бэчменн сопротивлялась, но в конце концов стала принимать каждое приглашение. Когда подруга семьи обмолвилась, что намерена выйти замуж в Лас-Вегасе, Бэчменн сделала один-единственный телефонный звонок, и в следующие выходные они уже были в отеле «Palazzo». «Мало кто вообще знает о его существовании, – сказала она мне. – Я позвонила, задала вопрос, и оператор ответила, что это настоящий эксклюзив. Номер был как в кино: шесть спален, в каждой комнате балкон и джакузи. У меня был даже собственный дворецкий».

Стоило ей переступить порог казино, как привычка играть включалась сама собой. Бэчменн часто играла по нескольку часов подряд. Начинала с маленьких ставок, только на деньги казино. Потом суммы росли, и она пополняла свои фишки на деньги, снятые в банкомате. В конечном итоге она ставила от 200 до 300 долларов и играла на две руки одновременно, иногда по десять-двенадцать часов. Однажды вечером Бэчменн выиграла 60 тысяч долларов. Два раза уходила с 40 тысячами. Однажды она отправилась в Лас-Вегас с 10 тысячами, а вернулась домой с пустым кошельком. Ее стиль жизни особо не изменился. Банковский счет по-прежнему был такой большой, что ей не приходилось думать о деньгах. Вот почему родители оставили ей наследство: чтобы она могла наслаждаться жизнью.

Бэчменн пыталась притормозить, но предложения казино стали более настойчивыми. «Менеджер одного заведения сказал мне, что его уволят, если я не приеду в выходные, – сказала она. – Они говорили: “Мы отправили вас на концерт, оплатили чудесный номер, а вы так мало играете в последнее время”. Что ж, они действительно делали все эти приятные вещи»[304].

В 2005 году умерла бабушка ее мужа, и вся семья отправилась в родной город, где они когда-то жили. Накануне похорон Бэчменн пошла в казино, чтобы проветриться и морально подготовиться к суете следующего дня. За двенадцать часов она проиграла четверть миллиона долларов. Тогда она будто не замечала размер проигрыша. Впоследствии эта цифра казалась ей за гранью реальности. Она постоянно врала самой себе: что счастлива в браке, хотя иногда они с мужем целыми днями не разговаривали; что у нее были близкие друзья, хотя те объявлялись только ради поездок в Вегас, а потом пропадали; что она была хорошей матерью, хотя ее дочери совершили те же ошибки и забеременели слишком рано; что ее собственные мать и отец были бы рады видеть, как она транжирит их сбережения. У нее оставалось только два варианта: продолжать обманываться или признать, что она опозорила все, ради чего так старались ее родители.

Четверть миллиона долларов. Бэчменн ничего не сказала мужу. «Той ночью я думала обо всем что угодно, только не об этом», – призналась она.

Вскоре, однако, проигрыши стали слишком велики, чтобы на них можно было смотреть сквозь пальцы. Иногда по ночам, после того как муж засыпал, Бэчменн тихонько вылезала из постели, садилась за кухонный стол и быстро записывала цифры, пытаясь сообразить, сколько же она проиграла. Депрессия, которая началась после смерти родителей, становилась все глубже. Она постоянно чувствовала усталость.

А из «Harrah’s» продолжали звонить.

«Когда понимаешь, сколько проиграл, приходишь в отчаяние. Кажется, что уже не остановиться, ведь нужно отыграться. Иногда я начинала нервничать, как будто на меня находило затмение. Тогда я представляла себе, что скоро приеду снова, и успокаивалась. Потом мне опять звонили, и я соглашалась, потому что уступить проще. Я действительно верила, что могу отыграться. Раньше ведь выигрывала. Если выиграть в принципе невозможно, азартные игры бы вообще запретили, так?»

 

* * *

 

В 2010 году специалист по когнитивной нейробиологии Реза Хабиб провел интересный эксперимент: набрав двадцать два человека, он просил каждого лечь в аппарат МРТ и во время сканирования смотреть, как мелькают картинки в игровом автомате[305]. Половина участников принадлежали к категории «патологических игроков» – людей, которые скрывали свое пристрастие к азартным играм, прогуливали работу и имели необеспеченные чеки в казино[306]. Другая половина играла, чтобы поддержать компанию, но проблемного поведения не проявляла. Каждого испытуемого просили лечь на стол томографа и смотреть на монитор, на котором крутились семерки, яблоки и золотые слитки. Игровой автомат запрограммировали на три результата: выигрыш, проигрыш и «близкое попадание», когда картинки почти совпали, но не успели выстроиться в одну линию. Ни один из участников не выигрывал и не проигрывал настоящих денег. Все, что им было нужно, – смотреть на экран, пока аппарат МРТ регистрировал нейронную активность.

«Особенно нас интересовали системы мозга, связанные с привычками и пристрастиями, – сказал мне Хабиб. – Говоря языком неврологии, мы обнаружили, что патологические игроки возбуждаются при выигрыше сильнее, чем непатологические игроки. Несмотря на то что реальных денег они не получали, их мозг – а именно участки, связанные с эмоциями и вознаграждением, – демонстрировал гораздо более выраженную активность, чем мозг обычных людей.

Но самое интересное – это, конечно, близкие попадания. Патологические игроки воспринимают близкие попадания как выигрыш. Их мозг реагирует почти так же. Для непатологического игрока, напротив, близкое попадание равноценно проигрышу. Люди, не испытывающие проблем с азартными играми, понимают, что близкое попадание все равно означает неудачу».

Обе группы видели одно и то же событие, однако по-разному расценивали его с точки зрения неврологии. Люди с патологической страстью к азартным играм испытывали психический подъем от близких попаданий – согласно гипотезе Хабиба, это объясняет, почему они играют намного дольше, че