Голубая лодка и человек в шляпе

 

Лёня и Валерка не на шутку растерялись. Сколько они ни звали, Алик не откликался.

– А может, он пошутил и спрятался где‑нибудь здесь? – высказал догадку Лёня. – Давай поищем.

Облазив все ближние кусты, ребята ни с чем вернулись на поляну. Тогда Валерка взобрался на самую верхушку росшего неподалёку дуба. Но дуб был не так высок, чтобы с него можно было увидеть Чёрное озеро, его крутые берега. Раздосадованный и злой на самого себя, Валерка слез с дуба и сел на трухлявый пень. Лёня, прикусив нижнюю губу, устроился рядом, на траве.

Пролетел самолёт. Лёгкая тень его скользнула наискось поляны и исчезла. Вновь стало тихо и тоскливо.

Заставила ребят очнуться песня. Она взлетела неожиданно громко где‑то совсем рядом. Оба вскочили на ноги, оглянулись. По реке плыла красивая голубая лодка. В лодке сидел мужчина в синей вылинявшей майке и помятой серой шляпе. Он лениво взмахивал вёслами и во всю силу своих, должно быть, богатырских лёгких тянул:

 

О‑ой, ре‑еченька‑а, ре‑еченька‑а,

Что‑о же ты непо‑о‑олная‑я?

Лю‑ли, лю‑ли, лю‑у‑ли‑и,

С бе‑е‑режко‑ом не ро‑овна‑ая‑я?

 

Лёня и Валерка стояли и не знали, что им делать. Лодка плыла в их сторону. Может, спрятаться?

Но человек в лодке уже заметил их. Он оборвал песню, выпрямился во весь рост и спросил:

– Эй, хлопцы! Вы из какой деревни?

– Из Заречья, – поспешил ответить Валерка.

– А старого Войтёнка здесь не видели?

– Нет, не видели.

– Вот старая перечница! – пробормотал человек. – Условились тут встретиться, а он не пришёл…

Мужчина налёг на вёсла, и спустя минуту лодка мягко ткнулась носом в песчаный берег.

– Грибы собирали или ягоды? – легко выскакивая на песок, поинтересовался незнакомый.

– И грибы и ягоды.

– Замечательно! Вот вы меня и угостите ягодами. Идёт?

Валерка подставил свою корзинку, а сам отодвинулся в тень берёзы. Человек снял шляпу, запустил в корзинку руку и спросил:

– Рукав коза сжевала?

– Да нет, – смутился Валерка. – Это я сам, за сук зацепился…

– Значит, быть бане дома. Вечером приду с лёгким паром поздравить, – серьёзно пообещал мужчина и набил рот ягодами.

Валерка с интересом смотрел на него. Он узнал мужчину. Это был Николай Николаевич Казанович, двоюродный дядя их одноклассницы Вали Казанович. Валя рассказывала, что он работает в Академии наук, печатает в журналах очерки и рассказы о родной природе.

Среди Валеркиных знакомых никогда не было ни учёных, ни писателей, и ему казалось необычным и приятным, что такой известный человек сидит рядом с ним на поляне и ест ягоды из его корзинки.

– Смотри‑ка! И ей, мерзавке, ягод захотелось! – вдруг воскликнул Николай Николаевич и ловко взмахнул над корзинкой рукой.

– Бросайте, это же оса! – вскочил Лёня. От осы или шмеля он готов был бежать на край света.

– Оса? А вот мы посмотрим, какая это оса.

Николай Николаевич разжал кулак. На ладони неподвижно лежало похожее на осу насекомое.

– Ужалила? – сочувственно спросил Валерка.

– Оса, да и пчела, и шмель никогда не ужалят, если их быстро зажать в кулаке. Тычутся там, как слепые. А у этой козявки и вовсе жалить нечем. – Николай Николаевич пригладил рукой чёрные, едва тронутые сединой волосы и с наслаждением растянулся на траве.

– Нет, а в самом деле, почему она не укусила вас? – не мог успокоиться Лёня. – Меня однажды так ужалила!..

– Хотите, расскажу вам сказку про эту букашку? – предложил Николай Николаевич. – Поучительная сказка. Только слушайте внимательно… – Он закурил и негромко начал: – Не за горами, не за морями, на берегу реки Тихоструйной, стоял Зелёный бор. Жили в том бору и зайцы, и белки, и лисы, и барсуки. Даже рогатые лоси водились. Но больше всего было трудолюбивых пташек. Нравилось им там. А чтобы какой‑нибудь недруг не пробрался в их зелёные владения, поставили птицы Дрозда Дроздовича за порядком следить.

Поблагодарил Дрозд за доверие, облюбовал себе самое высокое дерево, уселся на макушку и сидит. Сидит, во все глаза глядит, крепким клювом поводит. А только отважится какая‑нибудь мошка‑букашка в лес залететь, на листик или веточку сесть, Дрозд тут как тут: раз – и нет вредителя.

Порядок в лесу. Всё досмотрено, всё по‑хорошему идёт. Рады птицы, не нахвалятся Дроздом Дроздовичем. Дрозду это, известное дело, по душе. И решил он как‑то, что можно уже и отдохнуть малость.

А в это время откуда ни возьмись – Муха‑Зеленуха. Проворная такая и не из глупых. В молодости эта Муха где только не побывала, облетела горы и долы, многое видела, многому научилась. И вот решила она пробраться в Зелёный бор да поживиться там около пташек. Только как бы это Дрозда перехитрить, клюва его миновать?

Думала‑гадала Муха‑Зеленуха и решила сперва хоть издали увидеть Дрозда, приглядеться к нему: каков он да что он такое? Решила – и прямо к Зелёному бору. Переждала на опушке, пока солнышко спряталось, а потом незаметно – в лес, да и притаилась в густой листве молодой берёзки, что неподалёку от Дроздова дома росла.

Сидит, дрожит Муха‑Зеленуха, знает, что с Дроздом шутки плохи. Но ничего – спит себе Дрозд Дроздович, носом посвистывает, ничего не видит и не слышит. Успокоилась Муха, устроилась поудобнее да ненароком и задремала. А когда проснулась, над лесом уже солнышко светило, листья золотило.

Затаила дух Муха‑Зеленуха, в одну сторону глянула, в другую – и обмерла. Дрозда Дроздовича увидала! Сидит тот на сосновом суку, чистит свой клюв и тихонько что‑то насвистывает.

– Ф‑фиу‑фить! – вдруг весело засвистал Дрозд. – Доброго утречка, соседка!

– Моё почтение, – откликнулся кто‑то писклявым голоском.

«Кто это там пищит?..» – подумала Муха‑Зеленуха и стала приглядываться. Глядела, глядела – и прямо рот разинула от удивления. Возле самой Дроздовой хатки по веточке ползла точно такая же муха, как и она, только одетая по‑иному: не в чёрно‑зелёный костюм, а в ярко‑коричневый, словно позолоченный.

«Да это же оса!» – чуть не вскрикнула Муха, да вовремя спохватилась.

А Дрозд между тем подшучивал над осой:

– Всё бурчишь, соседка? Ох и скверный же у тебя характер!

– 3‑з‑жик! – прозвенела вдруг оса и – к Дрозду, и давай кружиться у него над головой. Дрозд испугался, отскочил в сторону…

«Ага, – обрадовалась Муха‑Зеленуха. – Теперь я знаю, что мне делать!»

Скоком‑боком выбралась она из лесу и прямо к портнихе, чтобы та сшила ей позолоченный наряд. Одела Муха обновку – и сама себя не узнаёт: теперь они с осой как две капли воды.

– Спасибо тебе, портниха! – радостно сказала Муха‑Зеленуха и полетела в лес, к той самой сосне.

– Здравствуй, кум! – пропищала она, садясь на веточку.

Дрозд хмуро ответил:

– Здравствуй.

– Да ты, вижу, серчаешь? – ещё веселее заговорила Муха‑Зеленуха. – Не стоит! Я пошутила.

– Глупые шутки, – проворчал Дрозд.

– Больше не буду. Станем в мире жить, друг другу помогать. Посмотри, как хорошо вокруг! Ха‑ха‑ха!

Засмеялась Муха‑Зеленуха, полетела в чащу и давай там плодиться.

Спустя какой‑нибудь месяц или два захотелось Дрозду лес осмотреть: всё ли в порядке? Взлетел он повыше – и чуть не обомлел. Не узнать Зелёного бора. Листья свернулись, все в дырах, а некоторые деревья и вовсе засохли.

Зло щёлкнул Дрозд клювом и пустился на поиски виновника. Три дня и три ночи глаз не смыкал, метался из конца в конец леса, да так ни с чем и вернулся. Вьются над деревьями осы в позолоченных уборах, а больше никого не видать!

Собрал тогда Дрозд своих помощников: проворную Мухоловку, солидного учёного Клёста, изобретателя Дятла. Начали они разные догадки высказывать, спорить…

– А они взяли бы да содрали с Мухи чужое платье!

Все обернулись. Прислонившись спиной к комлю берёзы, стоял Алик. Никто не слыхал, когда он подошёл. В руках у Алика была Лёнина корзинка с ягодами, на ногах – оба сандалия с блестящими застёжками.

– Не всегда, дружище, легко разобраться, кто в чью шкуру влез… Вот и он ошибся, принял муху за осу, – кивнув на Лёню, улыбнулся Николай Николаевич.

Вечерело. Над рекой поднимался редкий туман; где‑то крякала утка, должно быть, созывала своих детей; где‑то разговаривали рыбаки; кто‑то пел, и ему подпевала пуща, ловила отдельные слова, носила их между деревьями, пока не теряла в глухих, диких дебрях.

– Ты… ты там был? – улучив минуту, шёпотом спросил у Алика Лёня.

– Бери корзину, – оставил его вопрос без ответа Алик. – Так, бедняга, перепугался, что и ягоды на берегу бросил…

Лёня и Валерка потупились.

– Что, друзья, может, домой поедем? – спросил Николай Николаевич, поднимаясь на ноги. – Подвезу до Заречья.

– Поедем, Алик? – дотронулся до руки друга Валерка. – Ты, наверно, устал…

Алик ничего не ответил.

 

Беседа под берёзой

 

Хорошо плыть по реке на вечерней заре, когда солнце уже зашло, но верхушки высоких деревьев ещё розовеют, когда воздух чист, как родниковая вода, а река так спокойна, что в неё можно смотреться, как в зеркало!..

Крутобокая лодка идёт против течения легко и почти неслышно. Навстречу плывут заросли высокой куги, целые семьи белых кувшинок, маленькие островки. Островки заросли кучерявой лозой и напоминают издали копны сена.

В детстве не всегда замечаешь красоту окружающей тебя природы. Острота зрения приходит с годами. Может, тысячу раз видел прежде эти берёзы и сосны, дубы и осины, а настоящая красота их открылась только сейчас, когда седина припорошила виски.

Николай Николаевич любил пущу сызмалу. В пуще, в хате лесника, он родился и рос. И позже, когда остался сиротой и попал в детдом, не раз вспоминал родные места, видел их во сне. И всё же только сейчас, уже будучи взрослым, он по‑настоящему понял и оценил прелесть леса, его неповторимую красоту! Он мог сутками слушать однообразный шум мачтовых сосен, и этот шум не надоедал ему. Казалось, он понимал, о чём шумят деревья, что рассказывают в своих грустных, бесконечных песнях. Он любил слушать неутомимый говор реки и, казалось, тоже понимал, о чём она журчит. Во время отпуска он целые недели проводил один в лесу или на реке и никогда не скучал.

Давно стал взрослым Николай Николаевич. Изменился с годами и облик пущи. Грозные бури, что прошумели над землёй, не пощадили и её. Поредели мачтовые сосны…

Жаль Николаю Николаевичу погубленных сосен. А ещё больше – дубовой рощи. Она начиналась тут, за этим поворотом реки.

Николай Николаевич опустил в воду вёсла, поднял голову. Перед ним возвышался старый одинокий дуб. Вокруг него было пусто и серо, и только у подножья великана зеленели два дубка‑малолетка… А давно ли стояли здесь тысячи дубов? Гордые богатыри теснились вдоль всего левого берега Тихой Лани подступали к самой воде. А теперь вот остался один этот дуб, старый и грустный. Стоит и, верно, вспоминает печально своих братьев, погибших под безжалостной пилой. А может, мечтает о той поре, когда подрастут, возмужают его малые сыны и вновь воскреснет над тихой водой его могущественный, славный род?..

Николаю Николаевичу до слёз было жаль рощи, тех красавцев‑дубов, под сенью которых прошло его босоногое детство. Он вздохнул, ещё раз поглядел на дуб и с силой налёг на вёсла. Лодка рванулась, стремительно понеслась вперёд.

Когда из‑за приречных кустов показались первые избы, Алик предложил Николаю Николаевичу:

– Вы не зайдёте к нам? К дедушке приехал гость. Он будет дома…

– Гость приехал? – переспросил Николай Николаевич и, немного подумав, согласился – А что, пожалуй, зайду.

Спустя несколько минут все четверо, оживлённо разговаривая, ввалились в просторный двор к Войтёнкам.

Дед Рыгор и человек в белом сидели под старой берёзой. Перед ними на самодельном столике, застланном чистой скатертью, стояли стаканы, тарелки. На сковороде шипела жареная рыба. В широкой вазе лежала гора зелёных огурцов, а рядом стояла миска с мёдом.

– Микола?! Братец ты мой, вот молодчина, что зашёл! – обрадовался дед Рыгор, увидав Казановича. – Ты, братец, прости, что подвёл тебя малость. Видишь, гость у меня.

– Мне уже говорили, – улыбнулся Николай Николаевич.

– Ну так прошу к столу. А вы, герои, идите в хату. Угости, Алик, своих друзей свежим мёдом да молоком. Всё на столе стоит.

Гузу давно пора было идти домой, но любопытство взяло верх. Хотелось послушать, о чём будут говорить дед и Николай Николаевич с братом прославленного разведчика. Вслед за Аликом и Лёней он прошмыгнул в хату и примостился на широком диване возле открытого окна, чтобы слышать весь разговор под берёзой.

– Так знакомьтесь, – тотчас донёсся со двора голос деда Рыгора. – Это двоюродный брат Василя Кремнева – Архип Павлович Скуратов. Приехал навестить меня. А сам Вася… Нет Васи…

Последние слова прямо‑таки оглушили Алика, который тоже прислушивался к беседе во дворе. Отпрянув от окна, он обернулся и глянул на Лёню. Лёня сидел, закусив губу, в каком‑то немом оцепенении.

«Почему же дед никогда не говорил, что его нет в живых?» – подумал Алик, глядя на портрет Василя Кремнева. И тут же, словно в ответ, услышал:

– Нет Васи, а я до сих пор не верю, даже говорю о нём, как о живом. Может, потому, что не у меня на глазах это было…

– Замучили его в концлагере, – долетел голос Архипа Павловича, и снова стало тихо. Только старые ходики на стене, безразличные ко всему на свете, с каким‑то надсадным хрипом отсчитывали секунду за секундой. И таким отвратительным показался Алику этот хрип, что он не выдержал, изо всей силы дёрнул за цепочку. Гирька отлетела, покатилась под диван.

– Так Кремнев… погиб? – прошептал Валерка и растерянно посмотрел на друзей.

Ему никто не ответил.

– Надолго в наши края? – заговорил спустя некоторое время Николай Николаевич.

– Пока ещё не знаю. Как сложатся обстоятельства, – не сразу ответил Скуратов. – Видите ли, я задумал книгу. Про брата, про его товарищей…

– Слыхали?! – так и подскочил Гуз, оборачиваясь к друзьям.

– И вот я решил побывать в тех местах, где воевал брат, встретиться с людьми, знавшими его. Только что был в соседней деревне у его жены, а теперь вот к вам завернул.

– Неплохой замысел, – проговорил Казанович. Он закурил и вопросительно глянул на Скуратова. – Скажите, Архип Павлович, – вдруг спросил он, – вы писали когда‑нибудь, ну, хотя бы газетные статьи?

– Нет, – откровенно признался тот и широко улыбнулся. – Брат мой, Василий Андреевич, писал. До войны у него две книги вышло.

– Это я знаю. Кремнев был способным писателем. Я встречался с ним как раз накануне войны…

– Ну что ж, и он не сразу стал писателем, – снова улыбнулся Скуратов. – Попробую и я. Тем более что я собираюсь писать не повесть и не роман. Просто воспоминания. Материал у меня богатейший. Я ведь знаю Василя Андреевича, как говорится, с пелёнок. Мы вместе ходили в школу, у меня на глазах он вырос. У меня на глазах прошли последние дни его жизни… Мы по воле судьбы попали в один концлагерь.

– Вы сидели в концлагере?! – переспросил Николай Николаевич.

– И представьте, попал туда в сорок четвёртом, когда победа была уже на пороге! – ответил Скуратов. – Раненого взяли. Вот сюда ударил осколок мины. – Он коснулся рукой шрама на правой щеке, потом энергично вскинул голову и предложил: – Хватит про войну да про раны! Давайте о чём‑нибудь повеселее поговорим. Расскажите, как рыба ловится. Я сам рыбак завзятый.

Завязался разговор про щук и жерехов, про рыбные места. Ребята послушали его с полчаса и разошлись. Валерка пошёл домой, Алик и Лёнька – под навес на сено.

 

«ДОПП»

 

Говорят: чего не увидишь во сне за длинную зимнюю ночь. Не меньше может присниться и за короткую летнюю.

Сколько разных приключений пережил Алик за шесть‑семь коротких часов на душистом сене! За это время он успел стать взрослым, большим и сильным. И вот он идёт в разведку. Ему нужно разыскать горбуна и взять его в плен…

Тёмная ночь. Полыхают молнии. А он ползёт и ползёт, продирается сквозь колючие кусты. Острые шипы впиваются в лицо, в кровь расцарапывают руки, дышать становится всё тяжелее и тяжелее, а озера хоть ты плачь не видно. Мрак сгущается, крепчает ветер, ели угрожающе машут колючими лапами, словно гонят прочь. И вдруг во мраке загорается чей‑то огромный страшный глаз. Он движется навстречу, и… перед Аликом вырастает горбун.

– Ты хотел меня видеть? – скаля зубы, спрашивает горбун. – Ну вот, я перед тобой.

Алик вскидывает автомат, нажимает на спусковой крючок, но автомат молчит.

– Видишь, ты и стрелять не умеешь, а хотел справиться со мной! – хохочет горбун и начинает наклоняться над Аликом. Ниже, ниже… Вот он уже дышит прямо в лицо, вот…

Алик вскрикнул, проснулся и… увидел влажные губы Метеора, его добрые фиолетовые глаза.

– А чтоб ты пропал! – выругался Алик и облегчённо вздохнул.

– Му‑у‑у! – обиженно протянул Метеор, и мальчишка невольно улыбнулся. Несколько минут он лежал без движения, прислушиваясь, как успокаивается сердце после пережитых во сне страхов, потом повернулся к Метеору и тихо, чтобы не разбудить Лёню, заговорил:

– Ну, чего ты хочешь? Проголодался? Вот и хорошо. А зачем вчера сразу две нормы съел? Теперь останешься без завтрака. Иди, иди, я спать хочу. А ещё раз разбудишь – пеняй на себя.

Метеор слушал и только моргал глазами. Он знал, что хозяин его любит поговорить, поворчать. Знал и то, что мальчишка любит его и бить не станет.

– Вот отдам тебя, обормота, снова на ферму, – не унимался Алик. – Надоел ты мне. Хочешь в стадо?

Словно понимая, что ему говорят, Метеор помотал головой.

– Шельма ты безрогая! – усмехнулся Алик, осторожно, стараясь не шуметь, сполз с сена и вышел из‑под навеса.

Было часов шесть утра. Ночью наконец прошёл дождь, и берёза, залитая солнцем, сверкала, словно была усыпана бриллиантами. Во дворе было тихо и пусто. Один только старый петух, как часовой, стоял возле корыта, жмурил глаза и, верно, сам не знал, чем ему сегодня заняться.

«Неужто все разошлись?» – подумал Алик, жалея, что проспал. Ему так хотелось поехать сегодня вместе со взрослыми на рыбалку.

Чтобы окончательно убедиться, что дома никого нет, он заглянул в дом, потом в кладовку. Ни дедовых удочек, ни вёсел там не оказалось.

– Уехали! – вслух проговорил Алик и почесал затылок. Оставалось одно: брать косу, корзину и отправляться в поле за клевером. А там проснутся свиньи… Ну, свиней можно поручить старшей сестре. Она живёт по соседству, покормит. Сидит целый день ома – ребёнок маленький. У сестры можно и позавтракать, чтобы самому с керогазом не возиться. Хотя нет, завтракать идти не стоит – заставит колыхать маленькую Олечку. А эта Олечка такая пискля! И у него же гость – Лёня…

Алик намазал мёдом ломоть хлеба, взял косу, корзину и вышел со двора.

Коса легко брала влажный от дождя клевер, да и сколько его Метеору нужно. Алик думал про горбуна. Нет, не про того сказочного горбатого князя, что провалился сквозь землю вместе со своим дворцом. Вовсе нет! Алику четырнадцать лет, он перешёл в восьмой, много читал и был слишком серьёзным человеком, чтобы верить какой‑то сказке. Именно потому он и вернулся вчера на берег Чёрного озера.

К знакомой ели, где стояла забытая Лёней корзинка, он подполз тихо‑тихо, затаился в папоротнике и стал осматривать берег. И нашёл то, что искал! Камень! Огромный круглый камень, лежавший на другой стороне, неподалёку от берега. Точно такой, как тот, на дне озера! Значит… Значит, и камень и горбун были не в воде, а на берегу! В воде они видели их отражение.

Почему же тогда горбун так внезапно исчез? Чего он испугался? Вот этого Алик и не мог понять. И чем больше он думал про горбуна, тем более загадочным казалось его поведение.

Когда Алик вернулся с поля, во дворе по‑прежнему было пусто. Даже петух куда‑то скрылся. Но дверь в сени была отворена. Значит, в доме кто‑то есть.

«Видно, Лёня проснулся», – подумал Алик.

В ту самую минуту на крыльцо вышел Архип Павлович. В руках у него была какая‑то странная, незнакомая снасть. Алик видел и спиннинги, и удочки‑донки, и проводочные удочки с катушками. Но то, что держал в руках Скуратов, не было похоже ни на спиннинг, ни на донку. Снасть напоминала скорее ружьё, из ствола которого выглядывала острая металлическая стрела.

– Что это такое, дядя Архип? – не выдержал Алик.

– Интересная штука, а? – подмигнул Скуратов.

– Интересная.

– Это, брат, подводное ружьё. Щук под водой стрелять. Нырнул на дно, спрятался за какую‑нибудь корягу и жди. А как только покажется щука, ты её – бац!

– А как дышать под водой?

– Э‑э, человек до всего додумается! Вон не сегодня завтра на Луну полетит и там тоже чем‑то дышать будет. Ну, я пошёл!

– И я с вами!

– Нет‑нет! Не сегодня. Мы сегодня очень далеко едем, так что придётся вам побыть дома.

Архип Павлович забросил за спину «ружьё» и рюкзак и направился к воротам.

Тут Алик вспомнил про своего гостя, который с минуты на минуту может проснуться. Нужно готовить завтрак.

Он сладил наконец с упрямым керогазом, когда в избу вошёл Лёня.

– Ты что, без матери живёшь? – спросил он.

– С дедушкой, – ответил Алик.

– А мать?..

– Она на Ангаре. И папа там. Они инженеры, электростанцию строят. Уже второй год. А раньше мы в Минске жили…

– А почему ты не поехал с ними? – удивился Лёня.

– Тогда нельзя было. Пишут, что на тот год возьмут и меня.

Алик поставил на стол сковороду с яичницей, нарезал хлеба и пригласил гостя завтракать. После минутного молчания спросил:

– Лёня, ты не торопишься домой?

– Как дядя… Он сказал, чтобы я его дожидался.

– Ну и отлично! – обрадовался Алик. – Тогда вот что. Ты же слышал вчера вечером, что мой дедушка, Николай Николаевич и твой дядя собираются совершить небольшое путешествие в пущу, на несколько дней. Николай Николаевич изучает лесные озёра и знает много красивых мест. Их он и хочет показать Скуратову. А заодно Архип Павлович осмотрит места партизанских боёв. Так вот, давай попросимся и поедем с ними. Знаешь, как интересно будет!

– Архип Павлович, может, и не захочет, чтоб мы…

– Почему не захочет? Захочет! – перебил его Алик. – Мы же помогать будем.

– Ур‑ра! Идея! – донёсся со двора голос, и в открытом окне показалась взлохмаченная голова Валерки. – Ты, Алик, это здорово придумал! Мы создадим ДОПП!

Последнее слово заставило Алика и Лёню недоуменно переглянуться.

– ДОПП – это «добровольный отряд помощи писателям», – растолковал Гуз, довольный своей выдумкой.

– И всё‑таки нас могут не взять, – усомнился Лёня.

– Возьмут! – убеждённо сказал Алик. – Я уговорю дедушку. Он у меня добрый.

 

На «музыкальный крючок»

 

Алик без особого труда уговорил деда. А вот со Скуратовым вышла заминка. К удивлению всех членов ДОППа, Архип Павлович даже как будто испугался, узнав, сколько у него объявилось помощников. Он пробовал доказывать, что легко справится один, что нет нужды отрывать ребят от их привычных занятий, что им будет скучно в лесу. Однако и он в конце концов, оценив, должно быть, искренний порыв ребят, сдался.

На общем «совете» было решено не терять понапрасну времени, послезавтра же, в субботу утром, двинуться на Зелёную поляну и там разбить лагерь. Одна палатка была у Николая Николаевича, вторую Алик и Валерка вызвались раздобыть в школе.

Кроме того, юные участники экспедиции получили задание заготовить все необходимые продукты. Им дали деньги и список всего, что нужно было купить.

В Заречье был магазин, но небогатый, и на другой день утром ребята поспешили на Базылёв перекат.

Базылевым перекатом называли небольшие каменистые пороги на Тихой Лани. Сейчас там полным ходом шло строительство межколхозной ГЭС. В сосоннике, на красивом берегу, вырос рабочий посёлок с клубом, столовой и двумя магазинами, в которых, как говорили заречанские хозяйки, не было разве что птичьего молока. Туда и направились юные «допповцы». Часа два они бегали от прилавка к прилавку, спорили, укладывали продукты, пересчитывали банки с консервами и заботились только о том, как бы чего не забыть.

А когда вернулись домой, снова началась суматоха. Нужно было собрать миски, ложки, котелки, взять соль, хлеб и многое другое: в пуще ведь придётся жить без малого неделю.

День промелькнул, словно один час. Когда всё упаковали, связали, солнце уже опустилось к самому лесу и, казалось, выбирало, как бы ему изловчиться проскочить между деревьями, не запутаться в сучьях.

– А ведь мы не всё прихватили, что нужно, – вздохнул Валерка, устало садясь на лавку.

– А чего ещё не хватает? – удивился Лёня.

– Овощей у нас никаких…

– Выдумал! – перебил его Алик. – Тыквы ещё набери, репы…

– Я не то сказал, – поправился Валерка. – Яблок нам нужно да груш. Понятно? Пришли к лагерю – и, милости просим, каждому по яблоку. Красота!

Алик сглотнул слюну.

– А что, – сразу согласился он. – Яблоки – это неплохо.

– Штук по пять каждому на день! – воскликнул Валерка.

– По пять!.. Знаешь, сколько это наберётся? Мешок.

– Ну, хотя бы по четыре. Это значит, нам нужно на семь дней… – Гуз задрал голову, пошевелил губами и объявил – Сто шестьдесят восемь штук!

– А сколько у нас денег?

– Что‑то около десятки…

– Ну вот, а говоришь! За столько яблок Тэкля, если хочешь, всю сотню сдерёт.

– Сдерёт… – согласился Валерка и задумался.

Садов в деревне много, но всё молодые. А самый богатый сад – у Тэкли. Он посажен ещё до войны. Все остальные довоенные сады либо погибли в огне, либо были вырублены немцами. А Тэклин уцелел – в ту пору он был совсем молодой. Как укутали его в сорок первом в еловые лапки да колючую проволоку, так он и простоял в этом наряде до конца войны.

Сейчас Тэклин сад – на всю округу. Около сорока деревьев! Тут и «Антоновка поздняя» и «Антоновка ранняя», есть «Ранет» и «Боровинка», «Цыганка» и «Титовка». Пять яблонь – «Белый налив», три – «Налив винный», два «Апорта», два «Штрифеля». Есть ещё три «Лизы», одна «Анна», три «Адама», две «От бешенства» – да ещё яблонь десяток, названия которых знает одна Тэкля, потому что сама их и придумала.

Но и это ещё не всё. Есть у Тэкли в саду четыре высоких, стройных «Слуцких бэры». Стоят они, будто часовые, по углам сада. Видны издалека, особенно осенью, когда созревают груши.

А что это за груши! Это сахар, мёд, солнце и все самые лучшие ароматы цветов и деревьев, собранные вместе и заключённые в золотые горлачики. Глянешь на такую грушу – и слюнки сами потекут. А если уж попробуешь!..

Замечательный сад у тётки Тэкли! А вот сама Тэкля… Нет в округе сада лучшего, чем у неё, нет в округе и человека более скупого, чем Тэкля. «Зимой снегу не выпросишь», – говорят про неё люди. Никто не съел даром яблока из её сада. Даже паданцем не угостит! Всё на базар тащит. Люди только диву даются: как на работу в колхоз – у неё порок сердца, едва дышит, бедняжка; а созреют яблоки – мешками таскает их и в райцентр, и на станцию, и на стройку.

А между тем, если правду сказать, то и сад это не Тэклин. Перед самой войной посадил его единственный Тэклин племянник, сирота Анатолий Цепок, молодой, неженатый парень. Посадить посадил, а увидеть яблок так ему и не пришлось. Погиб в бою с фашистами…

– А если одолжить немного яблок? – предложил Алик. – Деньги мы ей потом отдадим.

– Не даст, – вздохнул Валерка.

– Даст! Я попрошу. Скажу, что, мол, так и так, будем писать книгу и про Анатоля напишем. Даст! Пошли, Валерка, нести поможешь.

– Я? – выкатил глаза Гуз. – Да ты что? Тэкля как увидит меня, так… – Он махнул рукой.

– Тогда пойдём с тобой, Лёня.

После недолгих уговоров Лёня согласился. Алик нашёл мешок, прихватил на всякий случай остаток денег (на задаток), и они с Лёней направились к Тэкле. Валерка проводил делегацию до ворот Тэклиного дома, а сам спрятался за хлевушком, в густом бурьяне.

Прошло минут десять. Тихо, ни звука. Но вот скрипнула калитка, послышались шаги.

«Они!» – решил Валерка и выскочил на улицу.

Алик и Лёнька шли с пустыми руками, красные и злые.

– Не уговорили? – подошёл к ним Валерка.

– Уговоришь её, как же! – буркнул Алик. – Сидит под яблоней, как баба‑яга, грызёт яблоко и гундосит: «Нужны яблочки – гоните денежки. Если вы экспедиция, то и деньги у вас должны быть. Я хоть и неучёная, но меня не обдурите!..» Хотел я ей такое сказать, да… – Алик плюнул сквозь зубы и зашагал вдоль улицы.

Вернувшись под навес, ребята долго молчали. Взрослые были ещё на реке. Алик в последний раз перед тем, как отвести Метеора во двор к сестре, угостил бычка клевером – кормил из рук, по горсточке. Лёня осмотрел удочки. Валерка, уставясь на корыто с водой, в котором барахтался утёнок, грыз ногти. Вдруг на лице у него появилось отчаянное и решительное выражение. Он вскочил с бревна, на котором сидел, и подошёл к Алику.

– Неси патефон! – проговорил он тоном, не допускавшим возражений.

– Патефо‑он? – оторопел Алик.

– Патефон и все пластинки! Я тоже побегу за пластинками.

– Что он придумал? – пожал плечами Лёня и с недоумением посмотрел на Алика. – Не собирается же он патефон в пущу тащить!

– Этот что‑нибудь придумает! – Алик почесал лоб и пошёл в избу.

Вскоре на столе под берёзой стоял новенький патефон – премия от колхоза за высокий урожай льна на участке пионерского звена, которым прошлый год руководил Алик, – и лежала высокая стопка пластинок.

– Теперь сортируйте! – командовал Валерка, который тоже успел вернуться с охапкой пластинок. – Разные там фокстроты да вальсы – вон. Они нам не понадобятся. Современные песни тоже откладывайте в сторону. Ну, можно оставить «Подмосковные вечера», «Тёмную ночь» и те, что пожалостливее. А выбирать старайтесь старинные, где поёт Русланова. «Липу вековую», «Помню, я тогда молодушкой была», «Среди долины ровныя», про бесшабашную голову… Как её там?.. Ага, «Меж высоких хлебов…». Найдите «Выхожу один я на дорогу». Нам нужно подобрать таких пластинок штук двадцать‑двадцать пять.

– Зачем тебе всё это? – допытывался Лёня.

– Нужно!

Когда пластинки «рассортировали», Валерка облегчённо вздохнул: старинных песен набралось ровно двадцать.

– Теперь, братишки, берём эту музыку и идём на реку. Туда, к сломанному дубу.

Друзья переглянулись, ничего ещё не понимая.

– Да скорее же! – нетерпеливо повторил Валерка. – Солнце уже заходит.

Зная, что от него до поры до времени всё равно ничего не добьёшься, Алик сгрёб патефон и решительно сказал:

– Пошли!

Сломанный дуб рос сразу за садом тётки Тэкли, на обрывистом, поросшем лозняком берегу реки. Ребята расположились под дубом.

– Теперь, Алик, поставь «Липу вековую». Да на всю силу пусти! – велел Гуз.

Над засыпающей рекой поплыла протяжная русская песня:

 

Ля‑и‑и‑па‑а‑а веко‑ва‑а‑я‑я

На‑ад ре‑еко‑ой шуми‑и‑ит,

Песня‑я уда‑ла‑а‑а‑а‑я

Вда‑а‑леке звени‑и‑ит!..

 

– Алик, Алик! Давай что‑нибудь новенькое! – шумели девчата и мальчишки, которые сразу же окружили патефон. – Заведи ту, про рушничок.

– Потом, потом! – успокаивал их Валерка. – По очереди будем ставить. Фольклор и классику тоже любить нужно.

Валерка говорил без умолку, а сам всё время беспокойно поглядывал на Тэклин дом. Там – ни души. На лице у Валерки тревога и досада.

– Алик! Давай ещё раз «Липу». Сначала! Какая чудная мелодия! Ли‑и‑и‑па… – Валерка вдруг умолк: на огороде, за высоким забором, показалась Тэкля. Толстая, коротконогая, с совиными, навыкате, глазами, она переваливалась с ноги на ногу, как старая утка, и… улыбалась!

– Смотрите, баба‑яга… – прошептала маленькая, в кудряшках девочка, но Гуз так посмотрел на неё, что она прикусила язык.

– М‑можно, голубочки, к вам? – проскрипела Тэкля, подходя к детям. – Сижу в шалаше и слышу – так уж ладно вы поёте! Ох‑хо‑хо!.. Любила когда‑то и я петь!

– Это, тётя, не мы, это патефон поёт! – заметил курносый мальчуган.

– Всё равно красиво.

– Садитесь, тётенька! Ребята, подвиньтесь! Пусть тётя Тэкля сядет. Она ведь больная! – засуетился Валерка.

– Вот дай бог вам здоровьечка! – растроганно проговорила Тэкля, устраиваясь возле патефона.

– Нам бы лучше яблочек, тётенька! – хихикнул всё тот же курносый.

Тэкля и бровью не повела, как будто не расслышала.

– Алик, для тёти Тэкли! – скомандовал Валерка.

И когда «Липу» сменила «Помню, я тогда молодушкой была», а Тэкля раз‑другой всхлипнула, он шепнул на ухо Алику:

– Играйте все двадцать, пока в кустах кукушка трижды не прокукует. Понимаешь? И – ни шагу отсюда! А как услышите кукушку – берите патефон и домой.

Никем не замеченный, Валерка сполз вниз, к реке, и исчез в кустах.