Событие, которому и названия не придумаешь

 

Верно говорят люди: не всякий гром – с дождём. Не успели путешественники дойти до Лесного, как громовые раскаты отдалились, туча прошла стороной и над пущей снова жарко запылало солнце.

Возле озера отряд остановился. Все готовы были вернуться назад или направиться в другое место – вокруг столько интересного! – но Архип Павлович отказался.

– Не могу сегодня, – проговорил он усталым голосом. – Очень болит голова. У меня всегда так: чуть перемена погоды – хоть плачь, кажется, готова на куски расколоться.

Скуратов осторожно погладил рукой шрам на виске и виновато улыбнулся, будто просил извинения…

Было уже около четырёх, когда «экспедиция» вернулась на свою базу. Её возвращение было такой неожиданностью для Алика, что он растерялся и даже как будто испугался.

– Дежурный! Где обед? – издали крикнул Валерка, размахивая над головой ореховой палкой. – Поч‑чему не р‑рапортуешь?!

– Да я вас не ждал так рано, – только и нашёлся сказать Войтёнок‑младший.

– Слышите? Он не ждал нас! Он забыл, что мы хотим есть!..

Есть в самом деле захотели все, и потому дежурному сразу же было приказано раскладывать костёр. А пока Алик собирал сушняк, Валерка и Лёня принесли воды и начистили картошки.

Спустя какой‑нибудь час все, кроме Скуратова, сидели за столом. Архип Павлович и от обеда отказался. Голова у него разболелась ещё сильнее, и он сказал, что полежит. Попросил даже, чтобы без нужды его не беспокоили.

– Угостил бы Архипа Павловича. Сушить, что ли, собираешься? – выбрав удобный момент, шепнул Алик на ухо Валерке.

– Без тебя знаю, – ответил Гуз, выскребая котелок. И только когда на дне не осталось ни крупинки, он подмигнул другу и шмыгнул в палатку.

Алик сразу же ожил, повеселел. Сейчас на столе появятся…

– Хлеб да соль!

Эти слова прозвучали за спиной у Алика тихо и несмело. Но парнишке показалось, что у него над головой разорвалась бомба. Он весь содрогнулся, втянул голову в плечи и стал осторожно вылезать из‑за стола.

– Не скажете ли вы мне, люди добрые, где тут стоит какой‑то не то доп, не то адоп? Мне бы их начальника повидать… А‑а, да я, кажется, как раз туда попала, куда нужно!..

Последние слова, как внезапный порыв ветра, сдули Алика со скамьи. Он юркнул под стол, из‑под стола – в палатку.

– Тэкля! – не своим голосом простонал он прямо в ухо Валерке и нырнул под нары.

– Т‑тэкля?! – Ноги у Гуза задрожали, он метнулся в одну сторону, в другую и медленно, словно держал на голове стакан с водой, сел на землю. Миска с ароматными «слуцкими бэрами» выскользнула у него из рук, выкатилась из палатки и, весело поблёскивая на солнце боками, отправилась в путешествие к столу, под ноги деду Рыгору и Николаю Николаевичу.

– Так вот я в ваш доп и пришла, – уже совсем другим голосом заговорила Тэкля. – Едва отыскала. Спасибо, Леонка‑рыбачок плыл, подсказал, что вы здесь где‑то… Так кто же из вас будет начальник? – взглянула она на Казановича.

– Ну‑ну, слушаем вас. – Николай Николаевич хорошо знал Тэклю и понимал, что пришла она сюда не ради прогулки.

– Так, значит, ты начальник? – набросилась Тэкля на учёного. – Ничего себе! Не дурак! Берёт, антихрист, чужое добро, а платит писульками! Я законы знаю… Я…

– Тётя Тэкля, мы вас не понимаем! – улыбнулся Николай Николаевич. – Какое добро? Какие писульки?

– А вот сейчас увидишь! – Тэкля энергичным движением подняла полу своей широченной жакетки, вытащила откуда‑то измятую бумажку и зло швырнула на стол – На, читай!

– Ну‑ну! – Николай Николаевич разгладил бумажку и какое‑то время рассматривал её с немым удивлением, будто не в силах проникнуть в смысл слов, которые были там написаны. Потом тряхнул головой и захохотал так, что Тэкля испуганно перекрестилась и на всякий случай немного отступила от «начальника допа».

– Чего ты смеёшься? – недоуменно спросил дед Рыгор. – Что там такое написано?

– Нет, ты только послушай! – воскликнул Николай Николаевич. – Это, брат… это шедевр! – И учёный снова захохотал.

– Дай я сам! – не выдержал старый рыбак.

– Нет‑нет, слушай: «Эта расписка выдана гражданке Тэкле в том, что мы, отряд ДОПП, взяли у неё в долг следующие фрукты: яблок «Белый налив» – десять, яблок «Титовка ранняя» – пятнадцать, груш «Бэра слуцкая» – двадцать пять. Всего пятьдесят штук на сумму, которую позднее определит сама хозяйка. Комитет ДОПП». Ну, что ты скажешь?

– Покажи, покажи мне это сочинение! – нахмурился дед. Он водрузил на нос очки и тут же сорвал их. – Валерка! – крикнул он на всю поляну. – Гуз. Поди сюда!

Тишина.

– Я кому говорю?!

Ни звука.

– Алик!

И снова в ответ молчание.

– Ах, обормоты! Ну, вам же хуже будет! – проворчал дед и, захватив хворостину, направился в палатку.

Там – только рассыпанные на полу яблоки и груши да старенькая Валеркина шапка. Григорий Петрович почесал за ухом, поднял с земли, грушу, долго глядел на неё, потом понюхал и… надкусил. «Смотри ты, вкусная какая!» – покрутил он головой и пошёл назад, к столу.

– Ну что, не нашёл? – улыбнулся Николай Николаевич.

– Нет.

– Удрали!

– Как же, их поймаешь! – подхватила Тэкля, зло вращая выпуклыми глазами. – Я и то их ни разу ещё не поймала! Из‑под носа выхватят. День и ночь в саду торчу, пообедать боюсь сходить…

– Как же они умудрились «одолжить» у вас столько яблок да ещё и расписку выдать? – поинтересовался Казанович.

Тэкля насупилась, минуту молчала, потом смущённо заговорила:

– Патефоном из сада выманили. Пластинки стали возле реки крутить. Я, дура, подошла послушать. Ну, они и натрясли груш да яблок, а в будке эту писульку оставили.

Казанович снова захохотал: ему пришлась по душе остроумная выходка ребят.

– Смеётесь над глупой бабой! – обиделась Тэкля. – Бог вам этого не простит…

– Ладно, тётка, – уже серьёзно сказал Николай Николаевич. – Говори, сколько мы должны.

– Да сколько же? – сразу повеселела Тэкля. – Как со всех, так и с вас. По полтиннику за яблоко и рублик за грушу. У меня ведь груши не какие‑нибудь… У меня груши…

– Хорошо, хорошо, знаем, – перебил её Казанович. – Распишитесь.

– Как это? – не поняла Тэкля.

– Напишите разборчиво на расписке, что деньги в сумме…

– Тридцать шесть с полтиной, – подсказала Тэкля.

– …в сумме тридцать шесть рублей пятьдесят копеек получили.

– Это я сейчас! – Тэкля осторожно взяла из рук учёного карандаш и долго выводила кривые, неуклюжие буквы. – Так? – спросила она наконец, глянув на Казановича.

– Так, так. Получите деньги.

Тэкля, слюнявя пальцы, пересчитала бумажки, поклонилась.

– Кушайте на здоровье! А я уже пойду. Давно домой пора.

– Иди, иди, тётка!

– Пойду. – Тэкля переступила с ноги на ногу, несмело спросила: – А вам больше яблок не потребуется? Я бы уж сама принесла.

– Спасибо! – Николай Николаевич прищурился, озорно посмотрел на женщину и вдруг спросил: – Тётя Тэкля, вы в бога верите?

– А как же! Я ведь не молодая…

– А вы слыхали, что бог скупых после смерти в ад посылает?

– Так не нужно яблок? – словно не расслышав, переспросила Тэкля и заспешила прочь от палатки.

– Здорово ты её! – засмеялся дед Рыгор и, помолчав немного, спросил – А что же нам всё‑таки с ними делать, с нашими «допповцами»?

– Нужно подумать, – ответил Николай Николаевич и улыбнулся каким‑то своим мыслям.

– И хорошенько подумать, – уже серьёзно заключил дед. – Иначе сорванцы ещё что‑либо выкинут.

 

Гуз спасается бегством. Снова горбун!

 

Едва Тэкля вспомнила про расписку, Валерка вскочил на ноги. Миг – и он уже лежал рядом с Аликом под нарами.

– Что ты наделал? Что теперь будет? – зашептал Алик, стараясь заглянуть другу в глаза.

Валерка поморщился: он, когда лез под нары, ободрал спину и плечо.

– Где Лёня? – вместо ответа спросил он.

– Да там, Тэклю выслушивает. Ему что? Он гость… Ты скажи, что нам теперь делать? – снова зашептал Алик, но Валерка оборвал его:

– У тебя дома деньги есть?

– Нету!

– Тогда нужно бежать.

– К‑куда?

– Куда придётся! – Валерка подкатил к себе палкой несколько груш, запихал их в карман, отвернул брезент и выскользнул из палатки. Не успел Алик ничего сказать, как его уже и след простыл.

Алик совсем растерялся. Как же теперь ему быть? Под нарами долго не улежишь. Бежать вслед за Валеркой? Но где его искать? Пуща большая! А может, он насовсем убежал? От Гуза всего можно ожидать…

Алик уже от души жалел, что спрятался, когда пришла Тэкля. Он ведь в сад не лазил, расписки не писал. Сидел возле патефона да менял пластинки – вот и вся его вина.

«Вылезу и подойду к столу. А спросят про яблоки – расскажу всё как было», – решил он и уже высунул из‑под нар голову, но какая‑то сила удержала его. Что‑то неприятное шевельнулось в сердце. «Что ты делаешь? – будто шепнул ему кто‑то. – Хочешь всё свалить на друга? А разве ты не знал, что он пошёл тогда в сад? Знал! Не остановил? Нет! Значит, оба виноваты. А раз так, то и до конца нужно быть вместе. Тем более, что Валерка не для себя старался, а для всех. И не крал, а честно, под расписку…»

Рассуждая в таком духе, Алик съел грушу и тихонько выполз из палатки тем самым путём, которым только что удрал Гуз.

Часа полтора он метался по лесу, облазил все ближайшие кусты, заглянул даже в дупло старого дуба. Валерки нигде не было.

Алик не на шутку испугался. А что, если Валерка и в самом деле дал тягу из пущи? Где‑то далеко, в Комлях, живёт его старшая сестра. Может, он туда направился? А может, вышел на большак, попросился на какую‑нибудь машину и махнул прямо в областной центр, к брату?

Вытер рукавом пот, задумался. Нет, не может быть, чтоб Валерка совсем убежал, он ведь такой смелый… «А может, он уже вернулся в лагерь? – подумалось Алику. – Ну конечно, он там и, наверно, меня разыскивает».

Вечерело, когда Алик снова очутился на Зелёной поляне. Низкое солнце заливало поляну розовым светом. Палатки тоже слегка розовели, а река… Казалось, в ней была не вода, а расплавленное золото! Возле палаток – ни души. «Куда же все подевались?» – подумал Алик, тщательно осматривая всё вокруг. Оказывается, дед Рыгор, Николай Николаевич и Лёня сидели на берегу. Лёня что‑то читал вслух. Незаметно подкрасться к ним было делом несложным. Алик притаился под разлапистой ёлочкой, прислушался.

Лёня читал тот самый рассказ про Витю Голубка, который он, Алик, прочёл ещё утром. Валерки с ними не было, и Алик решил напоследок, пока совсем не стемнело, ещё раз обойти вокруг лагеря, хотя найти друга, честно говоря, он уже не надеялся.

Он долго переходил с тропинки на тропинку, продирался сквозь колючие кусты, а когда, выбившись из сил, остановился и огляделся по сторонам, то увидел, что стоит возле старого ясеня, на обломанной верхушке которого чернеет огромное гнездо какой‑то птицы.

Вчера на спор с Валеркой Алик лазил в это гнездо. Сидеть там было удобно, как в мягком кресле. Даже спускаться на землю не хотелось.

А что, если залезть? Оттуда хорошо виден лагерь, и если Валерка вернулся, сразу можно будет заметить.

Алик поднял голову – и отпрянул, будто его толкнули в грудь. В гнезде сидел человек! Его лохматая голова высунулась как раз в ту секунду, когда Алик глянул на гнездо. Высунулась – и тотчас спряталась.

Первое, что пришло Алику в голову, – бежать! Но не хватило смелости повернуться спиной к дереву. А что, если тот, в гнезде, только и ждёт, чтобы он показал спину?

Горячая волна пробежала по всему телу. Какое‑то время Алик стоял неподвижно, потом тихонько задом стал пятиться прочь от дерева. Шаг, ещё шаг. Только бы не увидел его тот, только бы дал добраться до кустов! И вот, когда кусты были уже совсем рядом, Алик за что‑то зацепился и навзничь упал на землю. В страхе он зажмурил глаза. Казалось, вот‑вот кто‑то навалится на него, вцепится в горло, начнёт душить. Но… вокруг было тихо. Только шелестела листва на деревьях. Шелестела спокойно, как всегда.

Собравшись с духом, Алик открыл один глаз и – снова увидел голову! Из гнезда на него испуганно глядел… Валерка Гуз!

Алик вскочил, схватил попавшийся под руку сук и с силой запустил им в гнездо. Сук запутался в ветвях. Валерка показал Алику язык и, вместо того чтобы обидеться, тихо позвал:

– Лезь скорее сюда! Что я тебе расскажу!.. Алик вытер вспотевший лоб, подумал немного и полез на дерево. Валерка выбрался из гнезда и в ожидании друга устроился в развилке двух толстенных веток.

– Ну, что? – усаживаясь рядом с Гузом, хмуро спросил Алик. – Чего ты сюда забрался? Я ноги оттоптал, пока искал тебя…

– Ш‑ш, не ори! – шикнул на друга Валерка и боязливо глянул вниз.

– Ты что? – забеспокоился Алик. – Очумел?

– Не очумел! Минут двадцать назад здесь был горбун.

– Горбун?!

– Говорят тебе – горбун! – ещё тише повторил Валерка. – Вылез вон из тех кустов, подкрался к той – видишь? – колоде и что‑то положил в дупло.

– А потом?

– Исчез. Как сквозь землю провалился.

– А что он в дупло положил, не знаешь?

– Откуда же мне знать!

Алик на минуту задумался, потом заспешил:

– Давай вниз. Нужно посмотреть, что в дупле.

– Что ты! – испугался Валерка. – А если он следит из кустов?

– Никто не следит. Иначе он не стал бы ничего класть в дупло. Передал бы в руки кому нужно.

Этот довод показался Валерке убедительным, и ребята, не медля ни секунды, соскользнули на землю, поползли к колоде.

В дупле лежала записка. На клочке бумаги было выведено всего четыре слова: «Жду завтра в полночь. Первый».

Друзья переглянулись, ничего не понимая.

– Хитрый! Ни одной фамилии не назвал. Ну, да и мы не дураки. Сами узнаем, кто «первый», а кто «второй», – проговорил Алик. – Клади записку назад в дупло. Полезли на дерево!

Они снова примостились между толстыми сучьями, тщательно замаскировались. Оба сжимали в руках увесистые дубинки, которые предусмотрительно вырезали, когда спускались на землю.

Шли минута за минутой. Начало быстро темнеть. Крепчал ветер. Деревья глухо зашумели, и вскоре сдержанный тревожный шум наполнил всю пущу. Далеко на западе засверкали молнии, время от времени доносились тяжёлые раскаты грома.

– Видно, снова гроза будет, – прошептал Валерка, беспокойно оглядываясь по сторонам. – Слышишь, гремит?..

– Не будет. Днём тоже гремело.

Тем временем стало так темно, что ребята уже плохо видели друг друга. Начал накрапывать дождь, а гром гремел уже совсем близко. «Везу‑у‑у!» – ворчал он в чёрной вышине и хлестал направо и налево своими огненными плетьями.

– Как бы молния не ударила, – встревожился Валерка и перебрался ближе к Алику. – Ясень высокий…

Алик помолчал, потом нерешительно шевельнулся.

– Ты куда? – прошептал Гуз.

– Нужно слезать. Всё равно ничего не видно. Если теперь кто‑нибудь и придёт за запиской, мы его не заметим.

Осторожно, ощупывая каждый сук – а вдруг затрещит, – друзья спустились на землю. Прислушались. Пуща беспокойно шумела, жалостно скрипели и вздыхали старики‑деревья.

– Алик, давай ещё раз прочтём записку, – шепнул Валерка. – Может, мы чего‑нибудь не поняли.

– Темно…

– У меня спички есть.

Немного подумав, Алик согласился, и они ползком подкрались к колоде. Записки в дупле не было…

 

Николай Николаевич сердится

 

Очень не хотелось ребятам возвращаться в лагерь, да что было делать? Гроза разыгралась не на шутку. Раскаты грома слились в сплошную канонаду, молнии разрывали чёрное небо, кроили его на куски, с размаху врезались в пущу, и она, израненная, тоскливо стонала. За каких‑нибудь пять минут редкий дождь превратился в отчаянный ливень. Спасения от него не было даже под старыми елями. Оба промокли до последней нитки. Перебегая от дерева к дереву, ребята наконец увидели огни лагеря.

Лагерь не спал. Горела лампа и в «кабинете» Скуратова.

– Смотри, работает! – потянув Алика за рукав, шепнул Валерка. – Верно, уже книгу начал писать.

– Давай зайдём, – предложил Алик.

– Неудобно…

– Тогда давай глянем, что он делает.

Они подкрались к двери шалаша и, не обращая уже внимания на потоки дождя – всё равно промокли насквозь, – припали к узенькой щёлке. Скуратов сидел в глубокой задумчивости, облокотившись на стол. Пальцы левой руки беспокойно шевелились, правая была сжата в кулак. В зубах торчала потухшая папироса.

Архип Павлович, видно, тоже попал под дождь. Капельки воды дрожали на его косматых чёрных бровях. Немного намок пиджак, а ботинки были сильно облеплены свежей грязью.

Друзья переглянулись. Куда это он ходил? Он же болен, сказал, что будет лежать и даже просил но беспокоить его. Но ребята не успели поделиться мыслями. Скуратов вдруг поднял голову, бросил на дверь встревоженный взгляд, разжал кулак. Из ладони выпала скомканная бумажка. Алик едва не вскрикнул. Конечно, это была записка, та самая записка, которая так загадочно исчезла из дупла. Как она попала в руки Архипу Павловичу? Неужели для него она и писалась?

Скуратов между тем достал спички, прикурил, ещё раз оглянулся на дверь и поджёг бумажку. Когда она сгорела, смёл ладонью пепел, растёр ногой и, набросив на плечи плащ, направился к двери.

Ребята юркнули за куст, притаились. Вот открылась дверь, полоса света легла на поляну, выхватила из темноты табунок мокрых берёзок и тут же исчезла.

Несколько коротких секунд Скуратов стоял, должно быть, что‑то обдумывая, потом зашагал к палатке Николая Николаевича.

– Пошли за ним! – дохнул Алик в ухо Валерке. В палатке Казанович что‑то читал при свете «карбидки». Дед Рыгор и Лёня сосредоточенно слушали его. Когда Скуратов, а за ним и Алик с Валеркой вошли в палатку, на них никто не обратил особого внимания. Только Лёня радостно улыбнулся им и поманил рукой к себе.

Друзья забились в самый тёмный угол, переоделись в сухое. Алик тихо спросил у Лёни:

– Что он читает?

– Тише. Слушайте… Это из папиных записок. «…Ночь! Чёрную ночь без звёзд, ночь с лютым ветром, с градом, с грозой, – как ждали мы её! – продолжал читать Казанович. – И вот она пришла. Вокруг темно, хоть глаз коли! На небе ни звёздочки. На небе – тучи. Мы видели их днём. Лохматые, сизые, они плыли откуда‑то с востока, будто были посланы, чтобы помочь нам. Мы просили‑молили их остановиться. И они остановились, чтобы прикрыть нас своей тенью и спасти…

– Товарищ командир! Часового сняли! Нужно спешить.

Это темнота помогла нам!

– Молодцы! – шепчу я. – Где носилки?

Мы идём под ёлку. Там лежит наш друг, девятнадцатилетний Петя Кузнецов, помощник командира взвода. Вчера при отходе от «железки» осколки мины перебили ему обе ноги. Целый день Петя бредил, кричал, смеялся, звал мать, а час назад пришёл в сознание и попросил, чтобы мы добили его.

– Я же выдам вас, всех выдам, – скрипел он зубами. – Вам же у немцев под носом идти. Вы понимаете? А я возьму и закричу в беспамятстве… Что тогда с вами будет?.. А задание? Зачем вы меня предателем делаете?

Что мы могли сказать ему? Кто взялся бы исполнить его страшную просьбу? Мы уговорили Петю успокоиться. И он успокоился. Закрыл глаза и как будто уснул.

Он спит и сейчас. Мы склонились над ним. Я включил фонарик.

Петя лежал лицом вниз. Тело его вытянулось, он не дышал…

Умер?.. Нет. Когда мы положили его на спину, то увидели в груди нож. Его финку… Где он взял силы, чтобы навалиться на неё грудью? Что подняло его на этот подвиг?

Мы стояли над ним и плакали. А потом понесли. Понесли через фашистские окопы. Нам хотелось, чтобы и в этом бою он был рядом с нами…»

Казанович отложил тетрадь в сторону, задумался. В палатке царила глубокая тишина.

– Гм… Не понимаю… – неожиданно нарушил молчание Скуратов. – Откуда всё это?

– Что откуда? – не сразу понял Николай Николаевич.

– Вот это слепое самопожертвование, – резко ответил Скуратов. – Тринадцатилетний мальчишка, дитя идёт на верную смерть, добровольно сдаётся беспощадному врагу. Другой сам бросается на нож…

– Третий закрывает грудью амбразуру дота… Четвёртый с гранатами в руках бросается под гусеницы танка, – подхватил Николай Николаевич, глядя в лицо Скуратову. – Вам непонятно всё это? Не знаете, во имя чего люди жертвовали собой? Вы же сами были на фронте… И как вы тогда будете писать книгу о таком человеке, как Кремнев?

– Вы меня не поняли, – спокойно улыбнулся Скуратов. – Я хотел сказать другое. Молоды ведь они все были! И разве не жалко им было вот так легкомысленно обращаться со своей жизнью? Она ведь одна у человека!

– И прожить её нужно так, чтобы не было стыдно за прошлое. Помните эти слова?

– Слова – словами, – неохотно отозвался Скуратов, – а мне всё‑таки жаль их!..

– А я завидую им! И жизни их завидую, и смерти. Большое нужно иметь сердце, крепко любить жизнь, людей, родную землю, чтобы умереть такой смертью!

– Любовь к жизни – и смерть?! – воскликнул Скуратов. – Удивительно! Это то же самое, что любить цветы – и топтать их ногами, косить косой. Любить лес – и вырубать деревья…

Николай Николаевич передёрнул плечами и отвернулся.

– Может, чаю попьём? – чтобы нарушить неприятное молчание, предложил дед Рыгор. – Дождь как будто потише стал…

– А‑а, обойдёмся и без чаю! – Николай Николаевич стал снимать пиджак. – Спать будем. Скоро двенадцать.

– Что ж, спать так спать. Пойду и я, – сказал Скуратов и, пожелав всем спокойной ночи, неторопливо вышел из палатки.

Николай Николаевич лёг, шумно вздохнул.

– Что это ты раскипятился? – глянув на учёного, усмехнулся дед Рыгор. – Ну, жаль человеку людей, вот и говорит…

– Думаешь?

– Ну‑ну, не нужно так! Вот ты лучше скажи, куда мы завтра направимся. Пойдём с ним или сами по себе?

– С кем? Со Скуратовым? Чего ради? Вы всерьёз думаете, что такой человек напишет книгу про героя? Ему только библию писать!..

Казанович махнул рукой и с головой накрылся одеялом.

 

Гуз отбывает наказание

 

Если прежде Валерка и Алик считали Скуратова чуть не героем, то история с горбуном и запиской заставила их призадуматься и посмотреть на этого человека совсем иными глазами. Кто он такой? Зачем встречается с горбуном? Эти вопросы ни на минуту не давали ребятам покоя.

За новыми заботами друзья забыли и Тэклю, и слуцкие бэры, и все связанные с ними неприятности. Поэтому, когда утром, после завтрака, Николай Николаевич позвал Гуза, тот сразу же подбежал к нему.

– Вот что, милый, – начал Казанович, заклеивая какой‑то конверт. – Я написал в Минск письмо так отнеси его, пожалуйста, в деревню и опусти в по чтовый ящик.

– Ладно, – нехотя согласился Валерка: у него были совсем другие планы на этот день. – Сейчас и нести?

– Подожди минутку. Вот тебе десять рублей, купишь у Тэкли слуцких бэр.

– Бэр?! У Тэкли?! – Валерка отступил на шаг, не веря своим ушам.

– Вот, вот у Тэкли, – повторил учёный. – Десять штук за наличный расчёт.

– Я… Мы… Мы хотели пойти на рыбалку, – забормотал Валерка, но Николай Николаевич перебил его:

– На рыбалку пойдёшь после того, как побываешь в деревне, – твёрдо сказал он. – Понятно?

– П‑понятно.

– Не спеши, ещё не всё. Обязательно попросишь у тёти Тэкли прощения. И скажи, пусть она мне напишет, просил ты прощения или нет. А теперь можешь идти.

Если бы Казанович велел ему сходить ночью на Чёрное озеро и искупаться в нём, Валерка не растерялся бы так, как сейчас. Подумать только: ему нужно идти в дом к Тэкле, просить у неё прощения да ещё и покупать бэры! Ну, бэры купить не фокус. Даст деньги своему двоюродному брату Кольке, и тот принесёт в два счёта. Но вот просить прощения и вдобавок под расписку! От одной мысли, что он увидит Тэклю, её обрюзгшее лицо, совиные глаза, Валерку бросало в дрожь, а ноги прирастали к земле. Как проклинал он теперь и Тэклин сад, и слуцкие бэры, и свою выдумку с патефоном! Зачем ему всё это было нужно!..

На опушке, когда уже показались вдали крыши родной деревни, силы покинули Валерку. Он сел на траву под берёзой и глянул в сторону Тэклиной усадьбы. Статные, высокие груши отсюда были хорошо видны. Стоят, как тополя, и горделиво посматривают вокруг. И грома с молнией на них нет!..

Валерка облизал пересохшие губы, оглянулся назад, на дорогу, что вела к их лагерю. Эх, сейчас все, наверно, купаются или пошли по орехи, а он…

Из‑за поворота дороги неожиданно показался человек. Задержался на секунду, глянул по сторонам и снова бросился бежать. Ближе, ближе… Валерка так и подскочил от радости: Алик! Куда он так спешит?

– Ты куда? – окликнул он друга. – Что случилось?

– Валерка?! – обрадовался Алик. – Вот хорошо! – Он с разгона упал на траву, счастливо улыбнулся. – Догнал! А думал, не догоню. Я ведь и не знал, что ты пошёл. Ты, верно, был уже на полдороге, когда мне Лёня сказал.

– И всё‑таки напрасно ты оставил лагерь… Где Скуратов?

– Сидит в своём шалаше и читает. Да ты не бойся, до ночи он никуда не пойдёт. Горбун ведь ждёт его в полночь… Сейчас давай сходим к Тэкле. Вдвоём мы быстрее её уговорим.

– Продать десяток груш её уговаривать не нужно, – криво усмехнулся Валерка. – Она продаст хоть самому чёрту, лишь бы тот деньги показал. А вот как вырвать у неё справку, что я помилован её спекулянтским величеством?

– Сама с радостью напишет, и вырывать не придётся! – засмеялся Алик. – И не только записку, как хочет Николай Николаевич, а целое послание.

– Директору школы, – буркнул Валерка.

– Эх ты! Ты же, как услыхал Тэклин голос, так и удрал за сто вёрст. А я лежал и слушал, о чём она говорила.

– А что она говорила? – оживился Валерка.

– Вот послушай. Когда Николай Николаевич заплатил за нас деньги, она потопталась, потопталась и спрашивает: «А вам больше груш или яблок не нужно?» Мол, я готова ещё содрать с вас по рублю за штучку. «Если хотите, так я и сюда, в лес принесу».

– Даже в лес?!

– А ей что, трудно? Это ведь не жито жать. Вот мы сейчас и заявимся к ней как посланцы от всего отряда. Хотим, значит, заключить с вами, Тэкля Фёдоровна, торговый договор. Будем вашими постоянными клиентами, только дайте нам бумаженцию, что вы не сердитесь на нас за прошлое. И для начала покупаем десяток груш, по рублю за штуку.

– Здорово! – воскликнул Валерка, так и просияв от радости. – Если торговый договор, так она всё напишет! Пошли!

Аликов план удался как нельзя лучше. Тэкля написала записку, которую продиктовал ей сам Валерка, отсчитала десять груш (притом самых лучших) и, передавая их в руки своим в недавнем прошлом заклятым врагам, беззлобно проворчала:

– Только чтобы в сад больше ни ногой!

– Что вы, тётенька! – с самой искренней покорностью в голосе воскликнул Валерка и тут же поклялся – Пусть засохнут все ваши яблони и все четыре бэры, если мы хоть раз перелезем через этот забор!

– То‑то, – не расслышав его бормотания, сказала Тэкля. – Бог карает тех, кто чужое хватает!.. Так когда же вас снова ждать?

– Видимо, завтра придём. Что такое на целый отряд десяток груш!

– А вы бы и брали не десять, а больше.

– Николай Николаевич то же самое говорил, да дед побоялся нам много денег давать. Ещё потеряете, говорит.

– И то правда, – согласилась Тэкля. – Дай таким озорникам много денег – греха не оберёшься…

– Тётя Тэкля, а не могли бы вы сами принести в лагерь груш и яблок? – вдруг спросил Валерка. Алик испуганно глянул на друга и незаметно ткнул его кулаком под бок: «Что ты плетёшь?» – но Гуз не обратил на него внимания и спокойно продолжал: – Тогда мы бы сразу много купили.

– А сколько? – спросила осторожная Тэкля.

– Всё, сколько ни принесёте, – не моргнув глазом, ответил Валерка.

– Ну, а почему же нет! – обрадовалась Тэкля. – Хоть сегодня! Перезреют мои бэрочки!.. А по какой цене возьмёте? – вдруг спохватилась она.

– Как всегда.

– Принесу, сегодня же принесу.

– Только мы, тётенька, теперь уже не на той поляне. Мы теперь на Барсуковой горе. Знаете? Это за реку и километра три влево.

– Ишь ты! Яйцо курицу учит! – обиженно пробурчала Тэкля. – Да на Барсуковой горе когда‑то мой дед жил, царство ему небесное.

– Тогда мы вас ждём часов в семь.

– А почему в семь?

– Раньше вы можете никого не застать в лагере. Мы же там не гуляем, а работаем.

– Мои вы детки, в семь так в семь, – согласилась Тэкля.

– Что ты затеял?! – встревоженно спросил Алик, когда они вышли на улицу. – Зачем ты снова с ней связался?

– А я и не связывался, – спокойно ответил Валерка, уплетая яблоко, которое успел прихватить в Тэклином саду. – Я просто хочу её немного проучить.

– Смотри, чтобы снова не заварил кашу.

– Ну и пусть! Зато, может, поубавится её спекулянтский пыл, и я подлечу её немного от «порока сердца», а заодно отблагодарю за шапку и за всё остальное… Ты пойдёшь со мной?

– Куда? – удивился Алик.

– На Барсукову гору.

– Зачем это?

– Там увидишь. Пойдёшь?

– А в лагерь? Как бы Скуратов…

– Ты же сам сказал, что до полуночи он никуда не денется.

– Что с тобой поделаешь, пойду, – согласился наконец Алик. – А пока давай сбегаем домой, перекусим. Щей или борща какого‑нибудь захотелось, давно не ели. Встретимся после обеда…

…Барсукову гору не спутаешь ни с какой другой, хотя их и немало в пуще. Она похожа на большую лодку, перевёрнутую вверх дном. На «носу» и на «корме» этой лодки, как два богатыря, возвышаются в зарослях берёзок и рябин два дуба. В один из них когда‑то угодила молния, и верхушка его засохла. Пять чёрных обломанных узловатых сучьев вздымаются в небо, словно пять пальцев чьей‑то огромной руки.

Посередине горы находится довольно ровная площадка шагов на двести в длину и немного меньше – в ширину, вся покрытая густой травой, кустами дикой груши, малины, крапивы, бурьяна. В центре её стоит высокий дубовый столб с развилкой. Это – остатки журавля над старым, давным‑давно заваленным колодцем.

Приглядевшись хорошенько, можно заметить и ещё кое‑какие следы человеческого жилья. Там‑сям выглядывают из травы куски жести, большущие камни, а шагах в десяти от столба, в крапиве, чернеет целая груда обгорелого кирпича. Тут когда‑то была хата лесника Ефима Богуна, которого прозвали почему‑то Барсуком. В 1943 году фашисты сожгли хутор вместе с хозяевами. За много лет место это совсем одичало, и теперь сюда мало кто заглядывал.

Было часов пять, может, немногим больше, когда Валерка и Алик поднялись на Барсукову гору. В запасе у них оставалось много времени, и они, не сговариваясь, нырнули в малинник, ветви которого так и гнулись от душистых крупных ягод. Ягоды, казалось, сами таяли во рту, и ребята настолько увлеклись ими, что весь план Гуза чуть не пошёл насмарку. Жадная до денег Тэкля, оказывается, поторопилась и пришла раньше назначенного времени. Она уже добрых полчаса сидела на горе, шагах в сорока от малинника, когда Валерка случайно заметил её. Бедняга так испугался, что даже забыл про встречу, которую сам ей назначил, и в первую минуту хотел дать стрекача. Хорошо, хоть вовремя спохватился. Он подполз к Алику и шепнул ему на ухо:

– Тэкля пришла. Сиди и не шевелись, пока я тебя не позову. Понял?

И исчез. Алик забрался глубже в кусты и стал ждать: какой ещё номер отколет неутомимый на выдумки Гуз? Но пока всё было тихо. Очень тихо и как‑то непривычно темно.

«Неужели вечереет уже? – удивился Алик и посмотрел на небо. Его закрывала густая чёрная туча, которая медленно надвигалась на Барсукову гору. – Хоть бы дождь не пошёл», – беспокойно подумал парнишка и вдруг оцепенел. Где‑то совсем близко завыла собака. Завыла жутко и протяжно – у Алика по спине пробежал холодок. Он приподнялся на цыпочки, осторожно раздвинул руками малинник. Нигде никого. Только Тэкля растерянно и испуганно озиралась по сторонам. У ног её стоял внушительный, пуда на два, мешок.

И тут Алик смекнул, что за «собака» объявилась в малиннике. Притаившись, он продолжал наблюдать за Тэклей: что она будет делать?

«Собака» на минуту умолкла, потом снова подала голос. Это было нечто ужасное: она скулила, жаловалась, оплакивала кого‑то… Малинник ходил ходуном, в воздух летели листья, вырванные с корнем стебли, комья земли. Казалось, там схватилась в драке добрая дюжина чертей!

Бедная Тэкля с перепугу забыла, какой рукой нужно креститься, и замахала сразу обеими: раз – левой, раз – правой. Потом как‑то боком сползла с камня, на котором сидела, и, как клещами, обхватила мешок.

Тарарам в малиннике сразу прекратился. Какое‑то время царила полная жуткого ожидания тишина, но вот кто‑то жалобно застонал, потом захрипел и наконец заговорил старческим замогильным голосом:

– Кто пустил сюда эту спекулянтку? Гоните её прочь или, ещё лучше, ведите сюда!..

– И‑и‑и! – снова заверещало в кустах.

– Тр‑р‑рах! Тар‑р‑рарах! – громыхнул над самой головой гром.

И без того выпученные Тэклины глаза совсем вылезли на лоб. Алику почему‑то показалось, что женщина умирает. Он уже хотел броситься ей на помощь, но Тэкля вдруг легко вскочила на ноги, забросила на спину мешок – и дай бог ноги! Догнать её теперь можно было разве только на коне.

– Дёр‑ржи спекулянтку! – страшным голосом кричал ей вдогонку Гуз и изо всей силы молотил ладонями по голому животу.

Кувыркнувшись через пень, Тэкля с треском врезалась в кусты и исчезла. Валерка упал на траву и зашёлся смехом.

– Хватит тебе, лопнешь, дурень, – забеспокоился Алик.

– Ха‑ха‑ха… Видал? – хрипел Валерка. – На всю жизнь запомнит этот базар! Ха‑ха‑ха!..

Наконец он сел, вытер рубашкой мокрое от пота лицо и спокойно сказал:

– А яблок, ведьма, не оставила. Хоть бы одно потеряла, во рту освежить.

– Малину ешь. Лучше всяких яблок, – посоветовал Алик.

Но тут начал накрапывать дождь, и друзья заторопились в лагерь.