Эмоциональный прием у Гитлера

 

Эрвин Роммель был не только выдающимся, но и современным генералом. Он обращался с «лейкой» как профессиональный фоторепортер и прекрасно представлял себе истинную мощь теневых кабинетов власти XX века – радио и прессы. Роммель умело использовал эти подспудные силы в интересах дела, которому служил, отдавая себе отчет в том, какую всеобъемлющую роль в жизни общества играет война и какое значение приобретает сформированное средствами массовой информации общественное мнение. Он избегал популярности и чуждался плебейского тщеславия, но, как и всякий человек действия, генерал гордился плодами своего ратного труда. Журналисты, фото– и кинорепортеры не могли пожаловаться на отсутствие «паблисити»,[20] а открытость, мужество и кураж Роммеля делали его идеальным героем их многочисленных репортажей.

Я уже упоминал о том, что Роммель мастерски использовал психологический фактор и еще перед началом африканского похода допускал утечку информации о «прекрасно налаженной системе снабжения и мощи Африканского корпуса». Так, сразу же после высадки в Триполи Роммель распространил слухи о своей мощной танковой группировке и «подкрепил» их хорошо известными «танками Роммеля» – картонными макетами, установленными на «Фольксвагены». Эти «картонные дивизии» смертельно напугали англичан и помогли ему во время первого наступления, учитывая, что обещанного Гитлером подкрепления и техники он так никогда и не дождался.

Роммель выгодно отличался от большинства немецких генералов, панически боявшихся прессы и с каким‑то суеверным ужасом относившихся ко всем журналистам. Мне были хорошо известны позиции Роммеля по этому вопросу, и в своем журналистском рвении я всегда опирался на его полную поддержку и понимание. Поэтому я воспринял как должное согласие генерала на интервью перед микрофоном сразу же после форсирования доставившего нам немало хлопот танкового рва, накануне падения Тобрука. Но даже меня удивила готовность Роммеля выполнить одну мою не совсем обычную просьбу: я искренне заявил генералу, что считаю взятие Тобрука мировой сенсацией № 1, и попросил выделить самолет для срочной отправки всех фронтовых репортажей и фотоматериалов в Берлин. Роммель сразу же понял меня, а после недолгого размышления широко улыбнулся и протянул на швабском диалекте: «Ну, я не против, берите мой курьерский».

Во второй половине дня 21 июня быстрый «Хейнкель» поднялся в воздух с аэродрома Эль‑Газали, когда еще не все вражеские гарнизоны внешнего кольца обороны крепости сложили оружие и там продолжался ожесточенный бой. Самолет лег на курс Афины – Вена, и через несколько часов приземлился в столице рейха. После падения крепости не успели пройти и сутки, а я уже рассказывал на пресс‑конференциях и по радио о героических событиях, участником которых мне довелось стать. Вся Германия преисполнилась ликования и оптимизма. Победа – это слово звучало в сердце каждого немца. Профессиональный долг, поддержка и помощь Роммеля привели меня в столицу, но я и представить себе не мог, что окажусь в рейхсканцелярии и буду докладывать фюреру о ходе африканской кампании. После двух пресс‑конференций меня неожиданно вызвал доктор Геббельс. Он подробно расспросил меня о Роммеле и о положении наших войск в Африке. Дополнительно к подробному рапорту о боевых действиях Африканского корпуса я прямодушно рассказал рейхсминистру (с которым беседовал первый раз в жизни) о том надрыве, с каким бьются с врагом истощенные немецкие дивизии. Несмотря на все победы, они уже очень скоро исчерпают не безграничные силы без свежих резервов и хорошо налаженного снабжения. К сожалению, у Геббельса и большинства государственных деятелей в Берлине соображения здравого смысла отошли на второй план – радость, ликование и восхищение сограждан и мировой прессы заслонили перспективу. На фоне очередных успехов на Восточном фронте, где вот‑вот должна была пасть мощнейшая черноморская крепость Севастополь, у высшего руководства складывалась искаженная картина военного положения Германии, исходя из реального состояния вооруженных сил рейха и запасов сырья. Огромные расстояния между базами снабжения в Германии, европейским и африканским театрами военных действий становились предпосылкой поражения вермахта в будущем. Во второй половине дня Геббельс сообщил Гитлеру о моем докладе по Северной Африке. Гитлер заинтересовался и через своего министра пропаганды пригласил меня на ужин в фюрербункер. Я был представлен рейхсляйтеру Дитриху и еще раз в течение этого дня изложил ему африканскую эпопею. Ровно в 20.00 мы вышли из здания министерства пропаганды и направились в рейхсканцелярию. Я уже пять дней не брился и даже не сменил пропитанный потом и покрытый пылью фронтовых дорог мундир. Зацикленный на пропаганде Геббельс настоял на том, чтобы я предстал перед фюрером в том же виде, в каком прибыл из Тобрука. Я с нетерпением ждал встречи с человеком, одно слово которого определяло сейчас судьбы Европы и могло решить дальнейшую участь дивизий Роммеля и всего африканского фронта.

В холле я сразу же попал в плотное кольцо приглашенных на ужин гостей. Гиммлер любезно расспрашивал меня о войне в пустыне, а гауляйтер Ханке, который был ординарцем Роммеля на Западном фронте, вспоминал подробности французской кампании. Всего собралось около двадцати человек, когда прозвучала команда: «Господа офицеры, внимание – фюрер идет!» Все встали и повернулись к дверям, откуда должен был появиться Адольф Гитлер. Геббельс представил меня, а я произнес несколько предусмотренных воинским этикетом слов. Фюрер даже не дал мне договорить до конца. Он сердечно поприветствовал меня и громко, чтобы было слышно всем окружающим, произнес: «Я только что произвел Роммеля в маршалы». Свершилось – Роммель достиг самой верхней ступени армейской иерархии и стал самым молодым маршалом вооруженных сил. Гитлер взял меня под руку и проводил к обеденному столу. Сообщения о победах в России и Африке привели его в прекрасное расположение духа – четыре часа, что я провел в рейхсканцелярии, Гитлер был энергичен и бодр.

В столовой я сидел справа от Гитлера за большим овальным столом. Справа от меня сидел доктор Лей, который за весь вечер так ни разу и не открыл рта. За ним сидели Геббельс, Дитрих, военные и несколько находившихся в это время в Берлине гауляйтеров. Слева от Гитлера сидели Шпеер, Борман, Шауб, Гиммлер и представитель Геринга, генерал Боденшац.

Уже через несколько минут мне показалась несколько странной манера ведения застольной беседы: создавалось впечатление, что ни один человек из ближайшего окружения Гитлера, включая Геббельса, не имеет собственного мнения – высказывался только Гитлер, а остальные поддакивали. Гораздо более тягостное впечатление производили лицемерное раболепие и чуть ли не византийское славословие в адрес фюрера. Гитлер с аппетитом истреблял разнообразные вегетарианские блюда: салаты, закуски из яиц, сыр – и время от времени прикладывался к большому кубку с апельсиновым соком, разбавленным чаем. Геббельс состоял при мне как нянька и выполнял обязанности то ли диктора, то ли суфлера. Уже в который раз за этот день я изложил историю взятия Тобрука.

Уже после нескольких фраз я понял, что Гитлер досконально знает все подробности быстрого прорыва и даже захвата источников воды у последнего, крутого спуска к крепости. Он прочитал удивление в моих глазах и произнес: «Да, как‑то Роммель рассказал мне, как он планирует захватить Тобрук. Мой самый молодой маршал». Потом он усмехнулся и добавил: «Хитрый лис! Такие дела только ему по плечу!».

Следующие десять минут под пристальным наблюдением моих сотрапезников я сдавал самый настоящий экзамен по бортовому вооружению и бронированию британских танков. Гитлера интересовали такие детали, которые, по моему разумению, были известны далеко не каждому специалисту. Тут же всплыла в памяти сценка, разыгравшаяся на палубе посыльного судна «Кузнечик». В 1937 году мореходные качества «Кузнечика» испытывались в Северном море. Гиммлер носился с идеей совершить вместе с фюрером путешествие в исландский город Тингведлир, где по преданию сохранились артефакты древних германцев. Я поднялся на борт стоящего на рейде Рейкьявика судна и стал свидетелем конфуза морских офицеров, которых бросало то в жар, то в холод от вопросов фюрера, необыкновенно компетентного в области систем вооружения и обеспечения боевых кораблей всех стран мира.

Потом я рассказал о взятии Бир‑Хакейма и о мужественном сопротивлении голлистского гарнизона под командованием хорошо известного в Германии генерала Кенига (После капитуляции он был главнокомандующим французскими оккупационными войсками в Германии.) Французы едва не сорвали нам наступление. Мало того, продержись они еще немного, и Африканский корпус был бы поставлен перед угрозой катастрофы. В этот момент прорвалась застарелая ненависть Гитлера к Франции и он разразился тирадой, которая прозвучала для меня как гром среди ясного неба:

– Вы слышите, господа! Все, что сейчас рассказал Кох, в очередной раз подтверждает мой тезис о том, что после нас французы лучшие солдаты в Европе. При соответствующей рождаемости они всегда смогут поставить под ружье сотню прекрасных дивизий. После войны нужно непременно образовать коалицию, чтобы сдерживать эту страну чисто военными методами!

Неожиданно в разговор включился Гиммлер:

– Мой фюрер, но вначале мы должны забрать у них провинции, где компактно проживает германское население… – Фландрию, Шампань.

Гитлер прореагировал мгновенно, как будто он ждал именно эту реплику:

– Да, да, мы это обязательно сделаем. Я бывал в этих краях еще во время первой мировой. Какие французы? Там испокон века живут одни германцы!

Эти слова не вызвали возражений у сидящих за столом. Я видел, как некоторые паладины Гитлера утвердительно кивали головами. Это притом, что летом 1942 года, через два года после капитуляции и заключения перемирия, официальная внешняя политика рейха к Франции Петена и Лаваля была подчеркнуто дружелюбной и добрососедской. Одновременно официальная пропаганда заявила о преодолении всех германо‑французских противоречий и политике сотрудничества в рамках «новой Европы». Напомню, что все убежденные сторонники правительства Виши всегда приводили этот довод в качестве главного аргумента их лояльного отношения к Германии.

Мои размышления прервал вопрос Гитлера:

– А что там Роммель? Он собирается идти дальше?

Я сообщил, что перед моим отъездом Роммель рассказал о своих планах дойти до египетской границы и отбить наши старые укрепления под Эс‑Саллумом и в проходе Хальфайя. На большее у Африканского корпуса просто не хватит сил. Гитлер никак не прореагировал на недвусмысленный намек о подкреплении.

Потом разговор вообще ушел в сторону – за столом заговорили о скандинавских проблемах и о вопросах русской кампании. Потом все прошли в правительственный кинозал, где нам продемонстрировали последний еженедельный киножурнал «События недели». Гитлер всегда предварительно редактировал текст, поэтому фильм шел без звука. За его спиной сидел адъютант и громко зачитывал комментарии к кадрам военной хроники. Гитлер постоянно прерывал его:

– Нет, нет. Здесь нужно сформулировать иначе. Наверное, так…

И он диктовал новый текст. В другом месте он требовал вырезать несколько кадров или кричал:

– Стоп. А вот здесь я бы посмотрел еще пару метров.

После киножурнала мы посмотрели технически прекрасно сделанный цветной документальный фильм о первом боевом применении тяжелых и сверхтяжелых осадных мортир в битве за Севастополь.

Из кинозала все вернулись в столовую. Обеденные принадлежности уже убрали, и на столе лежала груда корреспонденции, посвященной взятию Тобрука. Мне открылся еще один тщательно оберегаемый секрет «Третьего рейха»: оказалось, что Гитлер близорук и носит очки. Выяснилось, что в свое время даже был издан указ, категорически запрещающий фотографировать фюрера в очках! Гитлер с видимым удовольствием просматривал сообщения мировой прессы – в эту минуту он был похож на умиротворенного отца семейства, сидящего во главе уставленного вином и яствами праздничного стола. Гитлер зачитывал вслух наиболее понравившиеся ему места сидящим рядом с ним Геббельсу и пресс‑секретарю рейха Дитриху. Время от времени Гитлер громко смеялся, всплескивал руками, со всего размаха бил себя ладонями по ляжкам и восклицал:

– Этот Черчилль, как он врет, как он юлит и изворачивается! Они пишут, что мы еще не взяли Тобрук. Какие лгуны!

Только около полуночи я вышел из портала рейхсканцелярии. Я смертельно устал за последнюю неделю и находился в состоянии нервного возбуждения после богатого на события вечера сегодняшнего дня. Гениальность Роммеля позволила нашей армии избежать долгой осады и десятков кровопролитных штурмов Тобрука, и я испытывал законное чувство гордости, но к нему примешивались тревожные нотки беспокойства. Лицемерное раболепие ближайших соратников Гитлера, двуличная политика руководителей рейха по отношению к Франции, недооценка противника и дилетантизм в оценке и прогнозировании мировых общественно‑политических процессов – все это указывало на неизбежные сложности, с которыми Германии придется столкнуться в недалеком будущем.

Судя по всему, Гитлер не собирался усиливать африканскую группировку и перебрасывать дополнительные резервы своему новому маршалу. В начале июля я возвращался в Африку, но не вез с собой никаких обнадеживающих известий только что захватившему позиции под Аламейном Роммелю, прямо просившему меня открыто говорить в Берлине об испытываемых трудностях и тщетно ожидавшему подкрепления. Сегодня можно со всей определенностью заявить, что тогда фюрер совершил решающую стратегическую ошибку. Памятуя о страхе, который испытывали англичане перед Роммелем, Гитлер упустил свой величайший шанс потрясти до основания Британскую империю.

 

 

Глава 6. УСМЕШКА СФИНКСА

 

 

 

ПОРАЖЕНИЕ У ВОРОТ КАИРА

 

Роммель стремительно пересек египетско‑ливийскую границу, и логика событий требовала ни в коем случае не прекращать преследования стремительно откатывающихся на восток обескровленных остатков 8‑й армии британцев. Немцы без особого труда захватили Мерса‑Матрух, Фука и Эль‑Даба вместе с их многочисленными армейскими складами, аэродромами и коммуникационными сооружениями. Уже 1 июля сильно потрепанные в жестоких боях немецкие части стояли в сотне километров от Александрии, под Эль‑Аламейном. Призрак надвигающейся катастрофы замаячил перед англичанами: неоспоримая победа Роммеля в мгновение ока вытеснила Великобританию из западного и центрального Средиземноморья.

Английское командование даже переправило линейный корабль королевского ВМФ из сухого дока Александрии в Джибути. Теперь, кроме интернированных в порту Александрии французских военных кораблей, британцы контролировали в Средиземном море только Мальту и Гибралтар. Итальянский флот должен был бы добиться решающего превосходства над противником и одерживать одну победу за другой – но не добился и не одержал…

Обескураживающий упадок боевого духа царил в британской армии. Вот что написал Мурхед о пораженческих настроениях, охвативших английскую колонию в те далекие дни:

– Британский флот покинул Александрию. Все портовые сооружения были заминированы. Большая часть экспедиционной армии покинула город, а оставшиеся подразделения находились на казарменном положении. Командование отзывало офицеров из отпусков и командировок и отдавало приказ незамедлительно убыть в расположение своих частей. Даже в Каире был продлен комендантский час. Улицы были забиты автомобилями из Александрии и прилегающих областей, а также военными транспортами с откатывающегося фронта. Перед дверями английского консульства выстроились длинные очереди желающих получить въездную визу в Палестину. Поезда в том направлении шли переполненными. Около здания британского посольства на набережной Нила и у квартала Генерального штаба ощутимо пахло дымом – правительственные чиновники и военные сжигали секретную документацию. Под усиленной охраной в Палестину уходила одна транспортная колонна за другой. Глубокой ночью американцы начали эвакуацию своей штаб‑квартиры в суданский Хартум и Асмару в итальянском Сомали. Южноафриканский женский добровольческий батальон в полном составе погрузили в поезд и отправили в южном направлении. Семьи британских военнослужащих получили указания подготовиться и ждать срочной эвакуации. Очинлек забрал у Ричи его коммандос и, наконец, отважился на вылазку в пустыню, чтобы принять командование фронтом…

В течение 1 июля Роммель безрезультатно пытался захватить хорошо укрепленные позиции англичан. Не принесли успеха и попытки обойти укрепления с юга. Видимо тогда маршал окончательно понял, что на этот раз армия исчерпала до дна свои далеко не безграничные возможности. Взятие Тобрука открыло путь на восток, и всего лишь несколько километров отделяли маршала от дельты Нила, которая перезревшим яблоком должна была упасть под гусеницы немецких танковых дивизий, но сил для нанесения последнего удара уже не оставалось. Конечной целью прорыва Африканского корпуса Роммеля был захват и блокирование зоны Суэцкого канала на стыке Африки и Азии, но Эль‑Аламейн в 104 км от Александрии стал крайней восточной точкой, которую удалось достичь германским войскам.

В последующие дни Роммель неоднократно предпринимал попытки прорвать оборону противника, но прикрытые солеными озерами с севера и низменностью Кваттара с юга позиции британцев под Эль‑Аламейном оставались неприступными. Аламейн был как наглухо перекрытое ущелье на пути в Александрию. Британцы построили здесь мощнейший больверк с тщательно оборудованными артиллерийскими позициями, железобетонными укрытиями, дотами и дзотами, окопами и системой траншей. Все подходы к укрепрайону перекрывали минные поля и заграждения из колючей проволоки, а на юге продвижение к дельте Нила преграждали менее мощные, но не ставшие от этого менее опасными многочисленные форты англичан.

Англия несколько оправилась после сокрушительного поражения под Тобруком и в конце концов осознала, с кем имеет дело. Противник умело использовал несколько недель отсрочки, и теперь все преимущества были на его стороне. Как и после катастрофы под Дюнкерком непотопляемый Черчилль был крайне озабочен моральным состоянием войск, поэтому сменил каирское руководство и назначил нового главнокомандующего – Монтгомери – самого энергичного и способного противника Роммеля. Из Индии, Южной Африки и метрополии англичане отправляли в Северную Африку все, что могло бы усилить ближневосточную группировку. Так как люфтваффе утрачивали воздушное господство над Средиземноморьем, Монтгомери получал подкрепление непосредственно у линии фронта – в зоне Суэца, а ближайшая база Роммеля по‑прежнему располагалась в крепости Тобрук.

 

НАЗАД К ЭС‑САЛЛУМУ

 

Первая же танковая атака британцев из глубины аламейнских позиций доставила немало неприятностей Роммелю. Необстрелянные экипажи противника действовали настолько яростно и решительно, что немецкая сторона впервые заговорила о возможности поражения, если не подойдет обещанное подкрепление. Звериное чутье на опасность не обманывало Роммеля и на этот раз – он чувствовал, что удержать позиции под Эль‑Аламейном не удастся. Маршал принял решение оставить под Аламейном усиленные разведывательные подразделения и отступить на заранее подготовленные позиции к Эс‑Саллуму, прикрытые с тыла крепостью Тобрук.

Уже были составлены подробные карты с обозначением боевых позиций танковых дивизий, прикрывавших южные рубежи Тобрука и препятствовавших обходу крепости со стороны пустыни. Но ни Берлин, ни Рим не желали ничего слушать о разумных планах Роммеля. Мало того, снабжение корпуса по воздуху с недавнего времени стало вызывать серьезную озабоченность генерал‑фельдмаршала. Ставка требовала разрабатывать и продолжать наступательную операцию в направлении Александрии и Каира, обещая неограниченные резервы. Причем, кроме дислоцировавшейся на Крите парашютно‑десантной дивизии генерала Рамке и нескольких маршевых батальонов, так и оставшихся недоукомплектованными после понесенных потерь, штаб‑квартира не могла предложить ничего большего, учитывая крайне напряженное положение на Восточном фронте.

Одуревшие от избытка усердия чиновники по карте‑схеме Каира определяли войска на постой и намечали подлежащие конфискации еврейские типографии, чтобы печатать распоряжения новой военной администрации и первый номер солдатской газеты «В дельте Нила». Несмотря на весь свой оптимизм и хладнокровие, Роммель скептически относился к этим далеко идущим планам и был крайне осторожен в прогнозах. Вполне обоснованные опасения фельдмаршала вызывали квалифицированное военное руководство англичан, своевременно получаемое ими подкрепление и добротность британского снаряжения. Он всегда с уважением отзывался о вооружении английской армии, имея в виду прежде всего американские танки «Шерман», лучше оснащенные и более скоростные разведывательные бронеавтомобили, блестящую моторизацию английской армии с ее небольшим количеством типов транспортных средств и мастерство английских водителей. Маршал Роммель считал Монтгомери весьма искусным, чисто британским полководцем.

Мурхед как‑то назвал Роммеля «более способным, чем любой британский генерал». Посмотрим, что он пишет о самом выдающемся противнике Роммеля генерале Монтгомери, который как тень следовал за немецким фельдмаршалом в течение двух военных лет – вначале в Африке, а потом в Европе:

– Когда Бернард Монтгомери появился в Африке, это был худощавый мужчина с нервным изможденным лицом аскета. Он не употреблял спиртного и не курил. Монтгомери занимался изысканиями в области военной науки и всю жизнь избегал «искушений плоти». Вся нерастраченная энергия сублимировалась в религиозную одержимость, непоколебимую веру в себя и свое предназначение на этой «грешной земле» – сражаться. В нем возродился дух миссионеров, а душа пылала мессианским пожаром – огнем и мечом утверждать правоту своей веры и «наставлять заблудшие души на путь истинный». Не совсем обычный человек, не очень удобный соратник. Его идеи были логическим продолжением американской производственной «системы Бедо» и «стахановского метода» на советских предприятиях. По Монтгомери «все воинское искусство сводится к образцу и цифровым показателям, все основывается на войсковых частях и огневой мощи». Кроме этого, нового генерала сразу же признали в войсках. Его танк украшала надпись «Монти», а он сам разгуливал в расположении британских частей в очаровательном головном уборе со значком. Офицеры старой закалки считали эти причуды моветоном, но войска принимали нового главнокомандующего «на ура».

 

БЕЛАЯ ЛОШАДЬ МУССОЛИНИ

 

В то время как Роммель с беспокойством наблюдал за развитием событий под Эль‑Аламейном, Муссолини волновали совершенно другие проблемы: он боялся опоздать к дележке «каирского пирога». Его белую лошадь, гордо восседая на которой он принимал от Бальбо «Меч ислама» на параде в Триполи, успели «эвакуировать» в Италию. Дуче мечтал о создании «священной римской империи» от Италии до нильских пирамид и загадочного сфинкса включительно, поэтому в пожарном порядке лошадь вернули в Африку – на глазах восхищенных египтян Муссолини собирался принимать на ней парад Победы в Каире.

Роммель тщательно разрабатывал план отступления. Когда он был в основном готов, в его штаб‑квартиру срочно прибыл Этторе Бастико и заклинал маршала ни при каких обстоятельствах не отступать. Снова, как когда‑то под Тмими, повторилась давнишняя история, и закружилась бесславная политическая чехарда: Бастико сообщил Муссолини о намерениях Роммеля, и дуче опять обратился к Гитлеру с требованием «держаться под Аламейном до последнего», несмотря на отсутствие боеприпасов и горючего и практически иссякшее снабжение германских войск.

В своей книге «Иллюзия и реальность» Эрих Кордт пишет:

– В Риме лихорадочно комплектовали штаты военной администрации Египта и с удовлетворением констатировали, что Гитлер не возражает, чтобы на посту губернатора находился итальянец. В недрах итальянской бюрократии был рожден удивительный документ, согласно которому немецкий солдат мог приобрести в Египте товаров на сумму, не превышающую 100 рейхсмарок. По всей видимости, речь шла о дельте Нила, поскольку в египетской пустыне магазинов попросту не было!

Тем временем положение под Эль‑Аламейном становилось все более угрожающим. Германские газеты пестрели заголовками – «Бомбардировщики дальнего действия над Суэцким каналом», «Бомбардировка сирийских нефтепроводов». Впрочем, «взрывные» статьи мало кого могли ввести в заблуждение, и за ними не стояло ничего, кроме нескольких малоэффективных налетов немецких люфтваффе. С тяжелыми минами, действительно сброшенными в канал, очень быстро справились британские минные тральщики, а бомбардировка нефтепроводов была еще более сомнительным предприятием – поврежденные в результате взрывов трубы быстро демонтировали и устанавливали новые. Эти булавочные уколы не могли повлиять на высадку англичан, которые морским путем отправляли сюда гигантские конвои с оружием, боеприпасами и подкреплением изо всех уголков империи, Америки и мыса Доброй Надежды. Монтгомери оставалось только дождаться, пока спадет страшный летний зной, и, согласовав свои действия с высадившимся в Западной Африке американским десантом, обрушиться всеми силами на Африканский корпус Роммеля.

 

ПРОРОЧЕСКОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

 

После того как Гитлер отклонил план передислокации к египетско‑ливийской границе, Роммель решил нанести упреждающий удар. На этот раз он решил застать врасплох британские войска под командованием Монтгомери. В случае удачи Роммель рассчитывал получить необходимую передышку для усталых, обескровленных и ждущих подкрепления войск. При сложившемся соотношении сил и недостаточном снабжении корпус был не в состоянии долго удерживать позиции под Аламейном, как это уже было раньше под Тмими.

Наступление началось 31 августа и продолжалось до 5 сентября. «Шестидневные скачки» закончились далеко не в немецкую пользу и позволили гарантированно предсказать мрачное будущее танковой армии «Африка». Атака в песках под палящими лучами безжалостного августовского солнца и убийственный климат, который каждый день уносил из поредевших колонн сотни тяжело заболевших солдат, оказались для немцев более суровым испытанием, чем взятие Тобрука в июне. И снова Роммель предпринял попытку обхода британских позиций полуохватом с юга – на этот раз через низменность Кваттара. Наступление развивалось успешно до тех пор, пока королевские ВВС не нанесли массированный бомбовый удар по площадям и танковым дивизиям Роммеля, которые понесли тяжелейшие потери. Как всегда Роммель находился в первых рядах атакующих и на своей шкуре испытал, что значит попасть под «адскую лавину» ковровой бомбардировки. В то время термин «ковровая бомбардировка» был совершенно неизвестен в Германии и Европе, и нам, фронтовым журналистам, приходилось прилагать немало усилий, чтобы объяснить в редакциях, что же мы имели в виду. Уцелевший после страшной бомбардировки, обычно невозмутимый Роммель воскликнул:

– Если нам не удастся отомстить и отплатить врагу той же монетой, а эскадрильи британских бомбардировщиков вернутся в Европу и Германию, то война будет проиграна.

Только мобилизовав все оставшиеся силы, Роммелю с большим трудом удалось вернуть на исходные позиции, вырвавшиеся далеко вперед танковые батальоны, израсходовав при этом последние, неприкосновенные запасы горючего. Три итальянских танкера, прибытия которых с нетерпением ждали в корпусе в эти решающие дни, вышли в море с явно недостаточным эскортом и были пущены ко дну британскими подводными лодками.

Об эффективности боевого применения королевских ВВС свидетельствует официальный рапорт американского летчика, генерала Арнольда на имя начальника американского генштаба:

– За время боевых действий в пустыне в 1941/1942 годах англичане создали мощные ВВС с образцовой боеготовностью. Несмотря на потери обширных сухопутных территорий, Королевский воздушный флот в большей или меньшей степени имел воздушное господство над ливийской пустыней. Противодействие британских ВВС стало одной из важнейших причин, почему Роммелю так и не удалось уничтожить 8‑ю армию. Во многом благодаря умелым действиям ВВС британцы смогли остановить Роммеля под Эль‑Аламейном.

Последняя надежда вырваться из вражеского кольца, воспользоваться моментом и сорвать, возможно, еще больший банк, оказалась иллюзорной. Оставшаяся без горючего танковая армия Роммеля оказалась парализованной и была вынуждена дожидаться атаки Монтгомери, стоя на месте.

Немцы и англичане сражались яростно и бескомпромиссно, но и в этих жестоких сражениях воюющие стороны твердо придерживались главного закона войны в пустыне – быть милосердными и человечными. Роммель постоянно ратовал за строжайшее соблюдение рыцарских методов ведения войны. Мы часто приглашали британских военнопленных к себе в палатки, а Роммель охотно общался с английскими офицерами и генералами. Гуманное отношение бойцов Африканского корпуса к военнопленным всегда отмечали наши британские оппоненты. Признательность и уважение противника в первую очередь заслуживает сам Роммель как командир экспедиционного корпуса, непосредственно отвечающий за стратегию, тактику и методы ведения войны. Когда Африканский корпус Роммеля стоял под Аламейном, в штаб поступил печально известный «указ о заложниках», фактически предписывающий убийство захваченных в плен солдат противника. Маршал собственноручно уничтожил директиву Ставки и ни единым словом не обмолвился о ее существовании. Он не знал, что такое нечистоплотность. Мурхед пишет:

– …Отношение немцев к военнопленным оказывало существенное влияние на боевой дух британцев. Дюжины наших солдат ежедневно бежали из плена, и все в один голос утверждали, что немцы ведут себя превосходно, сразу же кормят и дают воду. Никаких «допросов 3‑й степени с пристрастием» и т. п. Они относились к нашим пленным значительно лучше итальянцев. Один солдат рассказывал, что немец забрал у него фотокамеру, а проходивший мимо офицер приказал вернуть ее. Другой сообщал, что ему дали пятьдесят сигарет и стакан пива. Третий добавил, что долго беседовал с парочкой нацистов, владевших английским, и те высказывали мнение, что немцы и британцы должны были бы быть вместе…

…Раненые утверждают, что немецкие лазареты – это какое‑то чудо. У них масса медикаментов, и они лечат британцев так же, как и своих. Вскоре об этом знала вся наша армия…

…Нужно признать, что они прекрасно обращаются с пленными. По крайней мере, со мной они обращались чертовски прилично…

… Холодными ночами поисково‑спасательные отряды немцев пробирались на поле боя. Они гуманно обращались с нашими ранеными. Давали горячий чай беспомощно лежащим рядом с дымящимися останками их боевых машин танкистам, укутывали одеялами тяжелораненых, которые в противном случае могли бы замерзнуть…

…После всех боев в пустыне я бы определил немецкую позицию следующим образом: это чистая, ничем не омраченная война в безлюдной пустыне, где нет гражданского населения и… «политических соображений». Это солдатская война…

 

ПРОРЫВ МОНТГОМЕРИ

 

Уже полтора года Роммель не мог позволить себе и одного дня отдыха. Полтора года он работал не покладая рук, испытывая непосильные трудности, едва не сгибаясь под неподъемным грузом ответственности. После «шестидневных скачек» он исчерпал запасы душевных и физических сил, а его здоровье было серьезно подорвано после обострения желудочной болезни. Ему было крайне необходимо хотя бы на пару недель съездить в Европу – отдохнуть и подлечиться. В начале октября генерал‑фельдмаршал уже давал пресс‑конференцию иностранным журналистам в Берлине. Роммель в очередной раз поверил обещаниям Гитлера «срочно отправить в Африку подкрепление всех видов и наладить бесперебойное снабжение войск», поэтому заявил представителям международной прессы, что позиции под Эль‑Аламейном будут удержаны любой ценой. Фельдмаршал очень надеялся на то, что его пропагандистский блеф остудит боевой пыл врага, и вышеупомянутое подкрепление успеет прибыть в Северную Африку до начала боевых действий.

Тем временем Монтгомери основательно подготовился к началу наступления. Он имел представление о состоянии немецких войск и прекрасно знал свои силы – на этот раз их было вполне достаточно, чтобы окончательно покончить с танковой армией противника. 24 октября британский главнокомандующий атаковал немецкие позиции под Эль‑Аламейном. Роммель прервал только начавшийся, крайне необходимый курс лечения и поспешил назад в африканскую пустыню.

Как пишет Алан Мурхед – англичане не преминули воспользоваться отсутствием генерал‑фельдмаршала:

– Обстоятельства благоприятствовали британцам: немецкая контрразведка сплоховала – и нам удалось узнать, что Роммель уехал в Германию. Его заместитель, фон Штуммс, сделал то, что сам маршал не сделал бы ни при каких обстоятельствах – он распределил силы более или менее равномерно по всему фронту. Основой обороны должны были бы стать отборные мобильные части, вместо этого фон Штуммс «привязал» их к позициям, лишив главного козыря – подвижности. Когда Роммель в спешке вернулся из Берлина, ему не потребовалось много времени, чтобы осознать – в этом хаосе уже ничего нельзя изменить. Наверное, не осталось ни одной ошибки, которую не совершил бы его заместитель: он принял за чистую монету мнимое сосредоточение британской техники па позициях за Эль‑Аламейном, он неправильно определил направление главного удара, а когда спохватился, то было невозможно исправить создавшееся положение.

Англичане сконцентрировали на участке прорыва 800 пушек, подвезли к артпозициям около миллиона снарядов, и через десять дней нанесли атакующий удар. Когда Монтгомери бросил в бой бронетехнику, то на тысячу стальных колоссов британцев пришлось около двухсот немецких танков. Немцы яростно оборонялись, но соотношение сил в зоне прорыва было явно не в их пользу – 1:10. Англичане сообщали, что у всех оказавшихся в плену немцев были ранения разной степени тяжести, а некоторых из них приходилось буквально вытаскивать из стрелковых щелей в полубессознательном состоянии.

На 12‑й день наступления Монтгомери добился поставленной цели. По всему фронту британцы глубоко вклинились в оборонительные порядки немцев. Роммель был вынужден вести маневренные бои, чтобы не потерять то, что еще можно было спасти. Так, маршал отдал приказ отступить на заранее намеченные и подготовленные позиции и отправил в Ставку радиограмму, в которой аргументировал принятое решение. Вечером шифровку приняли в штаб‑квартире фюрера, но никто не отважился сообщить Гитлеру о событиях под Эль‑Аламейном. Только на следующий день, около полудня ему сообщили о случившемся. Фюрер бушевал, кричал, ругал Роммеля и в конце концов отправил в Африку приказ:

– Армии «Африка» немедленно развернуться и занять старые позиции…

Подробнее об инциденте в штаб‑квартире фюрера сообщает Эрих Кордт:

– Дежурный офицер, не рискнувший разбудить Адольфа Гитлера ночью, когда пришла шифрограмма от Роммеля, был разжалован и отправлен на фронт. В узком кругу доверенных лиц Гитлер утверждал: если бы ему удал