Гербарий из «каменного сейфа»

 

Побывав под ногой.

Он стал по‑иному прекрасен,

Листок увядший.

Кеси

 

 

 

На рисунке ты видишь два «клочка» одной из первых «страничек» юрской летописи, два куска очень тонкозернистого песчаника, на которых видны отпечатки листьев каких‑то древних растений. Эти камни мне прислали школьники из поселка Знаменского, что в Ивантеевском районе. Из того самого, который стоит на речке Сухой Иргиз.

Получив эти находки, я сразу же стал искать атлас, в котором были бы изображены остатки ископаемых растений. Нашел его в одной из библиотек и узнал, что на первом куске породы запечатлен лист древнего папоротника – кониоптериса (в переводе – «образующего своими листьями, похожими на крылья птиц, конус или воронку»), а на другом – ископаемого хвоща – неокаламита («нового из тех, что похож на тростник»). И еще, что оба растения характерны для флоры первой половины юрского периода.

Перелистав несколько специальных книг, я выяснил, что и кониоптернсы, и неокаламиты росли в очень влажных местах – по берегам рек, озер, по болотам и селились только в тропиках, где даже зимой температура не опускалась ниже плюс десяти.

Собрав эту информацию, я стал рассуждать…

Мелкозернистый песчаник, в котором сохранились отпечатки листьев, образовался из минеральных частиц, оседавших не в море, так как папоротники и хвощи – не водоросли. Потом, море – это постоянно волнующаяся вода, а листьям, чтоб «увековечиться», нужна была очень спокойная. Ведь они должны были, не обтрепавшись, не свернувшись, плавно опуститься на дно, пролежать там неподвижно какое‑то время, пока сверху их не прикроют мельчайшие песчинки и частички глины, пока они не уплотнятся, не сцепятся друг с другом, образовав прочный слой, внутри которого надежно будет храниться полость, вначале занимавшаяся нежной растительной тканью.

 

Не подходит и речная вода, она тоже все время в движении. Остается предположить, что слепки с листьев были в свое время «сделаны» на дне озера?.. Теперь дальше…

В течение почти всего триаса и первой половины юрского периода наши края были приподнятой сушей, на которой шло разрушение земных слоев. Вода сносила образовавшиеся при этом пески и глины куда‑то на юг. И вдруг, в то время, когда росли эти кониоптерисы и неокаламиты, у нас появились озера, в которых стали накапливаться осадки. Почему это произошло? Может быть, море, наступавшее с юга, в то время уже подошло к границе саратовских земель, подпрудило воду рек, заставило их замедлить бег, разлиться озерами и начать часть своего груза оставлять в наших краях?

Но почему, захватив чуть позже саратовские края, море не уничтожило эти первые «странички» юрской летописи, ведь они были очень тонкими и непрочными?

Сохраниться озерным «заметкам» и отпечаткам листьев помогли, вероятно, два обстоятельства. Первое связано с тем, что море в наших краях наступало не на крутые высокие берега, которые оно несомненно крушило бы ударами своих волн, а на низкую, выровненную сушу. Подпрудив реки, соленая стихия образовала перед фронтом своего наступления широкую полосу болот. Даже при самых сильных ветрах волны, приходившие с морских просторов, «вязли» на отмелях, в зарослях морских трав и болотных дебрях. И море, вместо того чтоб размывать как следует поверхность захваченной территории, сразу же начинало отлагать на ней слои своих осадков. Местами поверх того, что до этого накопилось в озерах.

Второе обстоятельство, благодаря которому «озерные записки» сохранились кое‑где во время нашествия Юрского моря, вероятно, связано с тем, что часть из них была спрятана в «каменных сейфах». Увидеть подобные хранилища можно в карьерах, расположенных около поселка Знаменского.

Издали стены выработок там кажутся сплошь состоящими из окаменевших илов Казанского озера‑моря. Однако, подойдя ближе и присмотревшись, можно заметить, что в верхней части разреза есть еще какие‑то слои глин, песков, мелких окатанных камушков. И граница между известняками и этими породами – не прямая линия. Местами она опускается на несколько метров вниз, местами поднимается. Это значит, что поверхность казанских каменных слоев – неровная. Собственно, так оно и должно быть. За те 60 миллионов лет, пока наше Заволжье было возвышенной сушей, силы разрушения, уничтожив слои, лежавшие на казанских известняках и доломитах, основательно «вгрызлись» и в их поверхность, изрыв ее карстовыми воронками, изрезав промоинами, А с подходом моря именно в этих углублениях стали накапливаться осадки. Там, где вода текла, – гравий, косые слои песков; там, где стояла, – тонкие, аккуратные слоя глин и очень мелких песков. Вот эти речные и озерные «странички» и видны в стенках карьеров выше серых казанских известняков и доломитов.

Придя в эти края в середине юрского периода, море, конечно, размыло то, что лежало на поверхности суши, но то, что находилось в углублениях, не тронуло, а даже наоборот, запечатало сверху своими отложениями. Более 180 миллионов лет пролежали в «каменных сейфах» самые первые «документы» юрской истории нашего края, пока заряды взрывчатки и стальные челюсти машин не взломали стенки хранилищ…

Однако дальше судьба «записок», составленных безымянными речками и озерами, сложилась не очень удачно…

 

ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ТРАЕКТОРИЙ

 

Мы встретились в таком просторе,

В таком безмолвии небес,

Что было чудом из чудес

Пересеченье траекторий.

Александр Дольский

 

 

Вот строчки из письма, которое я получил в свое время вместе с камнями из поселка Знаменского:

«…На одну из улиц нашего поселка самосвалы привезли из карьера кучу щебня, чтоб замостить топкое место. Когда мы шли мимо, то заметили, что на некоторых кусках породы есть какие‑то отпечатки, словно с листьев растений. Мы собрали камни и отнесли в школу руководителям краеведческого кружка. На следующий день с помощью учителей нам удалось найти шоферов, которые привозили щебень, и они показали место, откуда при погрузке экскаватор брал породу. Мы обшарили всю выемку, но ничего в ней не обнаружили. Два образца, из тех, которые были найдены на улице, посылаем Вам…»

После этого письма я несколько раз приезжал в Знаменский, ходил по карьерам, был на том месте, где находился когда‑то «каменный сейф». Но тоже ничего не нашел. Слой, хранивший отпечатки листьев, был, вероятно, очень быстро выбран машинами, расчищавшими поверхность лежавших под ним известняков и доломитов, которые разрабатываются в Знаменском. Естественно, что в ходе расчистки ни экскаваторщики, ни шоферы, ни бульдозеристы не обратили внимание на то, что хранила серая порода. Камень и есть камень, мало ли его тут приходится ломать, грузить, вывозить? По их словам, они и не предполагали, что в породе может быть что‑то интересное, ценное для наших представлений об истории Земли…

Да что там рабочие!.. На «каменные сейфы» не обратили внимания ни геологи, проектировавшие карьер, ни инженеры и техники, специалисты по добыче камня. А ведь в свое время эти люди, надо думать, учились тому, как читать геологические документы? Но зоркими и любознательными в данном случае оказались школьники.

И не окажись ребята, шедшие из школы мимо кучи щебня, такими глазастыми и любознательными, мы, может быть, никогда бы и не узнали, что в наших краях тоже сохранились какие‑то следы среднеюрской суши. Ведь до сих пор отпечатки листьев деревьев этого времени находили только за пределами Саратовской области. Скажем, севернее, в окрестностях села Переволоки, что недалеко от Сызрани. Или южнее, около города Жирновска, стоящего на реке Медведице в Волгоградской области.

Когда я смотрю на находки знаменцев, то у меня всегда возникают такие мысли… Болота, теплые воды речек и озер, тропические леса – это ведь «самые динозавровые места». А середина юрского периода – «самое динозавровое время». А нет ли в «каменных сейфах» нашего Заволжья каких‑то «документов» и об «ужасных ящерах»? И уж если и искать динозавров в наших краях, так это, пожалуй, только в Знаменских карьерах?..

На кусках тонкозернистого песчаника, собранных Знаменскими школьниками, ни отпечатков лап динозавров, ни обломков их костей нет. Но может быть, подобное хранится в других, еще не обнаруженных «сейфах»?

Да что там динозавры!.. В каменных тайниках могут ведь оказаться сведения и о каких‑то растениях, о каких‑то животных, которые до сих пор еще неизвестны людям? «Документы», способные пролить свет на неведомые доселе события из истории наших мест, а может быть, и всей планеты?.. Почему бы и нет?..

Но пока в Знаменских карьерах регулярно гремят взрывы и рычат моторы мощных машин, вскрывающих стенки все новых и новых «каменных сейфов». Их содержимое, как пустая порода, вывозится в отвалы. «Написанные», быть может, «в единственном экземпляре» документы древнейшей истории, уцелевшие при нашествиях многих морей, при сдвигах земных пластов, устоявшие против козней главной разрушительницы – воды и свиты ее приспешников, исчезают сейчас навсегда…

Тебя это не волнует, капитан?

Плывя по древним морям, мы встретили на пути одну из острейших проблем наших дней. Позволь мне ненадолго задержать около нее бег нашего «корабля»..

 

 

НАМ, ЛЮДЯМ, НАДО ПОМНИТЬ!

 

Земле от человека тяжело,

Ее материкам и океанам.

Судьбу Земли загадочным обманом

К безумной катастрофе повело…

Михаил Дудин

 

 

Ты уже знаешь, в каменной летописи планеты не хватает очень многих страниц. Они уничтожены морскими волнами, речными течениями, дождями, развеяны ветрами – словом, силами стихии, которую мы обычно называем слепой, бездушной, грубой. Однако подсчитано, что в наши дни с помощью техники люди перемещают с места на место почти столько же различных пород, слагающих каменную оболочку Земли, сколько все разрушительные процессы, вместе взятые. И если учесть, что потревоженные слои, как правило, Перестают быть полноценными историческими документами, то станет ясно: деятельность человека стала для каменной летописи не менее опасна, чем морской прибой, речные потоки, землетрясения и даже извержения вулканов…

Конечно, землю надо копать, без этого не обойтись. Людям нужны каналы, траншеи для трубопроводов, котлованы для зданий. Камень надо добывать, он пока главный строительный материал. Карьерами и шахтами приходится прорезать земные слои, так как без полезных ископаемых не прожить. Но, управляя мощными машинами и закладывая заряды взрывчатки, нам, людям, всегда следует помнить, что перед нами не просто «грунт» или «порода», которые надлежит переместить, срезать, вынуть, а подчас уникальные исторические документы, без которых мы плохо будем знать прошлое, а следовательно, не сможем правильно понять, что нас ждет впереди.

 

 

Эти строчки я пишу с надеждой: став взрослым и сев, скажем, за рычаги машин, ты будешь почаще обращать внимание на то, что срезает нож твоего бульдозера, что захватывает ковш экскаватора, что сыплется в кузов твоего самосвала. Я хотел бы верить, что, проектируя новый канал или дорогу, ты найдешь время и желание познакомиться и с тем, чем интересны горные породы, с которыми придется иметь дело, что, придя в котлован какой‑то стройки или в карьер, ты станешь интересоваться не только «процентом выполнения плана», но и осмотришь разрез, сделанный машинами…

Это – в будущем. А сейчас пока ты еще учишься в школе или ПТУ?

Мы как‑то свыклись с тем, что все новое находят и открывают только ученые. Считаем, что это их привилегия, а стало быть, и забота. Конечно, правильно прочитать и понять, что написано на страницах каменной летописи, могут только те, кто овладел «языком камней и окаменелостей». Но в наше время, когда в сотнях и тысячах мест одновременно вскрываются «архивы» с геологическими документами, специалисты просто не в состоянии везде успеть. Нередко они узнают о каких‑то редких, интересных слоях или окаменелостях, когда те уже основательно повреждены, а то и полностью уничтожены.

Помочь ученым вовремя узнать о каких‑то новых страницах каменной летописи, оказавшихся вдруг на поверхности земли, может в принципе каждый любознательный человек. В том числе и ты, читатель. Ведь совсем не трудно, мне думается, с товарищами, а еще лучше и с учителем, сходить в ближайший карьер. Посмотреть, какие пласты пород там в данный момент разрабатываются, нет ли в них чего необычного, примечательного, загадочного. Поговорить с рабочими, узнать что‑то и у них. Или раз‑другой в лето осмотреть местные овраги и берега речек. Или, узнав о прокладке нового канала, дороги, о закладке котлована под фундамент, побывать и там.

Естественно, что, найдя что‑то или узнав от других, надо еще не полениться и довести дело до конца – сообщить об этом в ближайший краеведческий музей, в редакцию газеты, на телевидение, в Саратовский университет. Добиться, чтоб с твоими находками познакомились специалисты.

Конечно, совсем не обязательно, что при первом же посещении карьера ты сделаешь сенсационное открытие, найдешь что‑то такое, чего никто до тебя не находил. Чаще всего у тебя в руках окажутся камни и окаменелости, давно уже известные геологам и представляющие ценность только для личной коллекции или школьного краеведческого уголка, что само по себе уже очень неплохо.

Но… вдруг? Ведь нашли же знаменцы никому доселе не известные следы среднеюрской суши? И случай этот, в общем‑то, не единственный.

Итак, давай будем все время помнить, что под ногами у нас не просто – земля, грунт, безликая порода, а страницы каменной летописи. Внимательно относясь к ним, мы сможем больше узнать о своем крае, а стало быть, у нас будет больше поводов любить его и гордиться им…

 

«АВТОГРАФЫ» ЮРСКИХ ЛЕСОВ

 

У всякой мелкой поросли

И у самой планеты

Есть метины о возрасте…

Алексей Марков

 

 

Кониоптерисы и неокаламиты – растения очень влажных мест. Но напрасно было бы думать, что перед приходом первого Юрского моря наша область была сплошь покрыта озерами и болотами. Были на ее поверхности и более сухие места, где росли беннетитовые деревья, внешне похожие на пальмы. Некоторые из них имели удивительные, почти шарообразные стволы, украшенные на макушке пучками перистых листьев, а по бокам – пыльниками, напоминавшими пышные яркие цветы. Там же, вдали от воды, встречались во множестве и родственники беннетитов – цикадеи или саговники, тоже обликом схожие с пальмами. Немало в этих лесах росло и гинкговых деревьев, с листьями, имевшими вид вееров. А дальше всех от воды образовывали светлые редколесья выносливые араукарии, хвойные деревья, по силуэту напоминающие наши сосны. Почему это я так уверенно перечисляю названия деревьев, составлявших в наших краях основу лесов около 180 миллионов лет тому назад? Для этого имеются веские основания. Растения прошлых эпох оставили после себя не только отпечатки своих листьев. В одних местах планеты память о древней флоре сохраняют слои угля и торфа, в других – обломки окаменевшей древесины, а порой целые стволы деревьев, пропитанные минеральными веществами. Изучая в конце прошлого века осадочные породы под микроскопом, немецкие ученые Эренберг и Шульце обнаружили и еще один вид «документов», весьма точно характеризующих леса, луга, степи прошлого. Ими оказались остатки спор пыльцы, с помощью которых древние растения размножались.

Оболочки этих крохотных частичек жизни, имевших размеры не более нескольких десятков микрон, то есть тысячных долей миллиметра, обладали изумительной прочностью. Они не намокали, противостояли гниению и истиранию, выдерживали нагрев до 300 градусов. Поэтому остатки спор и пыльцы дошли до нас и в отложениях морей и рек, и даже… в вулканических породах! В последних они, конечно, сохранялись, если попадали в остывающие потоки лавы или слои пепла.

 

 

Каждый вид древних растений имел пыльцу или споры какой‑то определенной формы, строения, размеров. Развевая их по ветру, отправляя в плавание по воде, деревья, кустарники, травы прошлого оставляли на «страницах» каменной летописи как бы микроскопические автографы в память о себе. А заодно и метили эти «страницы» «знаками времени», так как каждый вид растений существовал на планете в определенную эпоху или век.

В начале 50‑х годов профессор Саратовского университета В. Г. Камышева‑Елпатьевская вместе с В. В. Спириной и Е. Ф. Шаткинской обнаружили пыльцу и споры растений в отложениях первых морей, пришедших в наши края в середине юрского периода. Ветры, дувшие с суши, рассеивали эти частички жизни над поверхностью соленых вод. Опускаясь на дно, они попадали в морские осадки. Изучая эти крохотные следы прошлого, ученые заметили, что три четверти «автографов» древних растений принадлежало влаголюбивым папоротникам и хвощам, в том числе и кониоптерисам с неокаламитами, но четверть представляла собой остатки пыльцы тех деревьев, которые я тебе назвал выше. Они размножались семенами и поэтому могли расти вдали от рек, озер и болот…

Итак, капитан, «геологические часы» на нашем «корабле» показывают, что наступил ааленокий век, названный так по немецкому городу Аалену, и что до современности нам предстоит еще плыть 188 миллионов лет. «Туман неизвестности», скрывавший примерно девять веков истории саратовской земли, остался позади, и прямо по курсу мы видим сушу, покрытую лесами. А с юга на нее вдоль заболоченных речных долин наступает море…

Это первое наступление длилось недолго. Вскоре соленые воды почему‑то отступили. Следов «разведки боем» на поверхности земли в наших краях нет. Однако в недрах саратовского юго‑востока хранятся свидетельства об этом событии в виде серых песчаников и коричневых морских глин, содержащих раковины фораминифер и моллюсков того времени.

 

 

А вот в следующем, байосском веке (от названия французского города Байе) море не только захватило всю территорию Саратовской области, но и продвинулось на север до параллели нынешнего Ульяновска. Держался этот бассейн в наших краях несколько миллионов лет и успел «написать» солидную пачку глиняных «страниц». С некоторыми из них мы уже встречались в овраге Суходол, когда еще были в Тепловке. Какие‑то видели лежащими поверх «серии Мазаровича» в Гнилушкинском овраге. А еще встретиться с ними можно на северо‑западной границе Саратова.

 

 

ЗАГАДКИ ГЛИНЯНОГО КАРЬЕРА

 

Интересное есть везде, нужно лишь научиться видеть.

Н. Н. Плавильщиков

 

 

В том месте, где оживленный Сокурский тракт, миновав последние городские строения, поворачивает на северо‑запад, слева, на обширном пустыре, спускающемся к речке Елшанке, находится большой карьер. Вскрывает он слои серых, местами чуть буроватых с поверхности от выветривания и каких‑то однообразных, унылых с виду глин. Когда видишь их впервые, то невольно думаешь, неужели тут может быть что‑нибудь интересное?

 

 

Но не поддадимся первому впечатлению, спустимся в карьер, пройдем вдоль его стен.

Глина, глина, глина… Но вот в каком‑то месте глаз замечает прослойки другой породы. Поднимемся к ним, отобьем образец. Камень удивительно тяжел. Капля соляной кислоты почти не пузырится на нем, но постепенно принимает желтовато‑зеленый оттенок… В другом месте вдруг обнаруживаются какие‑то темные желваки. Небольшие, но увесистые. Раскалываются под ударами молотка не сразу, как бы не торопясь показывать, что сложены они загадочным минералом, по цвету и блеску напоминающим золото. Потом то и дело в глине начинают попадаться сростки довольно крупных полупрозрачных кристаллов. На кислоту не реагируют, значит, не кальцит. В воде заметно не растворяются, следовательно, и не соль. Легко царапаются даже ногтем, стало быть, и не кварц. А что же это тогда?..

Да и сама «главная порода карьера», глина, в общем‑то, загадка. Почему именно ее отлагало здесь Байосское море, а не песок или, скажем, известняк?..

А вот и окаменелости. Какие‑то мелкие, однообразные ракушечки. Местами они сплошь покрывают поверхность отдельных слоев породы… Довольно крупные двустворчатки с вытянутыми раковинами. Эти встречаются значительно реже… Странные коричневые камни, удивительно похожие на обломки дерева. Или это только так кажется?..

В общем‑то все эти загадки для нас с тобой, капитан, теперь и не очень‑то трудны. Взяв знакомые уже справочники, определители, атласы, мы можем узнать, что «тяжелый камень», например, – это порода, содержащая сидерит – минерал, наполовину состоящий из железа. Потому‑то отбитые нами образцы ее так тяжелы, а после прокаливания в костре начинают притягивать стрелку компаса. Проведя кусочком загадочного темного желвака по шероховатой поверхности обломка старой тарелки или электроизолятора и увидев черную полоску, мы поймем, что перед нами – пирит и что ничего в нем «золотого», кроме цвета и блеска, нет, так как состоит он из того же железа и еще серы. А свойства полупрозрачных кристаллов позволят нам узнать в них гипс.

Взяв лупу и рассмотрев как следует «коричневые камни», мы выясним, что это действительно куски окаменевшей древесины. За долгое время, пока обломки стволов древних деревьев лежали в слоях глин, минералы, заменив собой вещества растительной ткани, сняли точную копию с древесных волокон.

Узнаем мы и то, что мелкие двустворчатки – это псевдомонотисы, а крупные – плевромии. Словари нам подскажут: первое имя переводится как «ложноодноухие», что связано с формой раковинок, а второе можно понимать как «имеющие мышцу сбоку», оно отражает особенности устройства механизма, закрывавшего створки этих ископаемых моллюсков. Кстати, палеонтологи нередко называют псевдомонотисов еще и мелеагринеллами, то есть «маленькими сестренками героя древнегреческнх мифов Мелеагра, участника знаменитого похода аргонавтов и охоты на гигантского Калидонского кабана». Это имя придумал для древних двустворчаток в прошлом веке палеонтолог Вейтсфилд.

Почему Байосское море откладывало в наших краях в основном глины? И об этом нетрудно теперь догадаться. Берега его находились в 300–400 километрах севернее, и оттуда к нам доплывали только самые мелкие частички разрушавшихся тогда на суше пород. Немного подумав, мы, пожалуй, придем к мысли, что в байосском веке песок не отлагался в нашем море даже и рядом с берегом. Реки тогда просто не выносили его с суши. Подпруженные солеными водами, они замедляли бег задолго до конца своего пути и сбрасывали этот более тяжелый груз, накапливая слои песков в своих широких, разработанных долинах до поры до времени. Ну а известняк не отлагался в море, может быть, потому, что в водах этого бассейна просто не было большого количества «производителей кальцита», мелких растений и животных. Или изготовлявшийся ими кальцит не оседал на дно, растворяясь в воде, содержавшей избыток углекислоты. Или – превращался сразу же в какие‑то другие минералы…

 

 

Сложнее, пожалуй, нам будет представить себе, каким было Байосское море, соленым или не очень, и какие его окружали берега. Но попытаемся и это сделать, используя «документы», найденные в карьере.

Некоторые из них могут сразу же показаться очень простыми и понятными. Скажем, те куски породы, которые сплошь покрыты одинаковыми раковинками псевдомонотисов. С подобными скоплениями остатков какого‑то одного или всего нескольких видов живых существ мы уже встречались. Вспомни мозаику из мелких ракушек и улиток на отдельных страницах последнего карбонового моря или россыпь полушаровидных раковин миниатюрных плеченогих – продуктусов в заключительной части «мемуаров» Казанского озера‑моря. Там подобную картину мы объяснили повышенной соленостью воды в пересыхавших заливах отступающих морей, берега которых были пустынями. Жить в тех условиях могли только очень неприхотливые моллюски или плеченогие, которые и размножились в перегретых лагунах в огромных количествах.

Так, может быть, и Байосское море было пересыхающим, с берегами, лишенными жизни?

Вроде бы это подтверждают и кристаллы гипса, который, как мы знаем, выпадал на дно именно из не в меру теплых и пересоленных вод? Однако это совсем не вяжется с тем, что нам сообщают другие «документы» – скажем, куски окаменевшей древесины. Ведь это прямое свидетельство – берега моря были покрыты лесами! А пласты пород, вскрытые карьером? Ведь они сложены глинами, которые вынесли с суши реки? И вероятно, немалые, судя по мощности слоев? Если же в море текли крупные реки, то вода в нем должна была быть скорее опресненной, чем пересоленной?..

Что же получается? Имеющиеся в нашем распоряжении документы противоречат друг другу? Или – это нам только кажется, поскольку мы опять чего‑то еще не понимаем в их «текстах»?

Давай подумаем… Нам известно, если в литре морской воды будет содержаться не 3,5 грамма солей, а больше, то большинство истинно морских существ откажется в ней жить… Ну а если солей будет меньше? Наверно, и это многим не понравится? И в недосоленной воде останутся опять же самые неприхотливые, скажем из моллюсков – двустворчатки. Так не потому ли в слоях байосских глин и встречаются скопления псевдомонотисов, что море шестого века юрского периода было «недосоленным»?..

 

Ну, а гипс? Как же он мог выпадать из опресненной воды? Самое неожиданное в том, что он мог и не выпадать. Он мог быть «изготовлен» на дне моря. Или чуть позже, когда илы Байосского бассейна стали уже в недрах земли постепенно превращаться в глину.

 

ХИМИЧЕСКИЙ ЗАВОД НА ДНЕ

 

В природе нет составителей ложных документов. Документы Земли хотя и неполны, но говорят только правду. Ложным же, лучше сказать – ошибочным, может быть лишь наше прочтение сохранившихся страниц геологической летописи…

С. В. Мейен

 

 

Там, где сейчас стоит Саратов, 180 миллионов лет тому назад располагался один из мелководных заливов Байосского моря. Вода в нем наверняка была теплой, поскольку наши края все еще находились в тропиках. Солнце не только грело, но и пронизывало своим светом залив до дна. Реки приносили сюда с суши массу питательных веществ. И совершенно естественно, что эту часть моря должны были заселить многочисленные водоросли и простейшие беспозвоночные животные. После смерти этих недолговечных существ их остатки опускались на дно. И в таких количествах, что на разложение организмов бывших жителей залива уходил почти весь кислород из придонного слоя воды, а вместо него появлялась углекислота.

Дно залива, где другим существам было бы нечем дышать, очень пришлось по вкусу разнообразным бактериям, которые и без кислорода могли обходиться, и углекислоты не боялись. Поселившись на дне, они стали питаться тем, что опускалось к ним сверху, но при этом выделяли из себя, опять же в немалых количествах, весьма активные в химическом отношении вещества. Такие, как сера, сероводород, и даже… серная кислота!

Понятно, что такие «химикаты» не могли лежать на дне спокойно. Они вступали в реакции с другими веществами, растворенными в морской воде и входившими в состав донного ила, образуя при этом массу различных химических соединений.

Таким образом, дно моря походило на огромный химический завод. Сырьем для него служили остатки живых существ, морские соли, выделения бактерий. А выпускал он в числе своей богатой, надо думать, продукции и знакомый нам сидерит, который мог получаться при взаимодействии соединений железа, принесенных реками, с кальцитом или другими солями угольной кислоты, то есть с карбонатами. Здесь же производился и пирит, в ходе реакции между соединениями железа и, скажем, сероводородом. Тут же изготавливался и интересующий нас гипс, допустим, при взаимодействии кальцита или других карбонатов с серной кислотой.

Хочу сразу заметить, что «химический завод», начавший свою деятельность на дне Байосского моря, продолжал работать и после того, как этот бассейн навсегда исчез с лица Земли. В его бывших осадках, скрытых под отложениями следующих морей, многие миллионы лет не прекращали свою деятельность бактерии, циркулировала вода, перенося различные химические вещества, разлагались одни и возникали другие минералы.

Не прекратило своего существования это «предприятие» и сейчас, когда байосские глины оказались на поверхности земли и в него стало поступать новое «сырье» – кислород воздуха. Соединяясь с ним, продолжили свое окисление частички железа, перекрашивая тем самым слои глин из темно‑серого в бурый цвет… Стали разлагаться сидерит с пиритом, превращаясь в новый минерал лимонит, или бурый железняк, рыжие пятна которого видны в карьере повсюду. Начал под действием дождевых вод понемногу растворяться и гипс.

«Химический завод», подобный байосскому, имело на своем дне каждое древнее море. Продукцию этих «предприятий» можно встретить на многих «страницах» каменной летописи. Эти «документы» содержат богатую информацию, однако чтение их, как ты мог убедиться, дело далеко не простое. Тут надо дружить и с химией, и с биологией.

Многое осложняется еще и тем, что не всегда ясно, когда создавались некоторые «документы», на дне моря или позже, уже в слоях горных пород. Не легко бывает выяснить, откуда на «завод» поступало «сырье». Оно ведь могло и выпадать из воды, и подниматься из недр с магмой, водой, парами, газами, и спускаться с неба, то есть оседать из атмосферы, и изготавливаться живыми существами. Не просто бывает понять, какие из химических реакций привели к созданию «на предприятии» тех или иных минералов…

Но, может быть, все эти трудности как раз и делают расшифровку «минеральных документов» очень увлекательной отраслью геологии, которую принято называть литологией (формально это слово можно перевести как «учение о камнях», однако специалисты под литологией понимают науку только о тех горных породах, которые образовались осадочным путем).

 

ХИТРЫЕ ПСЕВДОМОНОТИСЫ

 

… в глубинах суть попробуй рассмотри!..

Готфрид Бенн

 

Ну, а теперь давай вернемся к окаменелостям, чаще всего встречающимся в глиняном карьере около Сокурского тракта. Их крохотные раковинки не менее загадочны, чем кристаллы гипса, сидерита или пирита. На самом деле, как хозяева этих известковых скорлупочек могли в свое время жить в Байосском море? Опресненная вода еще куда ни шло, но ведь в ней не было кислорода! Она была насыщена углекислым газом! И потом, содержала сероводород – очень, надо сказать, ядовитое вещество!..

 

 

Давай рассмотрим как следует одну из раковинок. Она – не симметричная, а как бы перекошенная. И створки у нее разные. Одна крупнее и выпуклее, другая – поменьше и почти плоская, с небольшим отверстием у края. Такую форму имели, и в наше время имеют те двустворчатки, которые живут, подвесившись к каким‑то предметам на «канате» из роговых нитей, для выхода которого и служило отверстие на одной из створок.

Камней на илистом дне Байосского залива, надо думать, не было. Значит, псевдомонотисы подвешивались к водорослям. Ты уже начал догадываться, в чем «хитрость» этих моллюсков? Отравленным был только ил, в котором работал «химический завод», и какой‑то слой воды над ним. Выше же вода, вероятно, была сносной для жизни. В ней‑то и благоденствовали «ложноодноухие»!

А как же плевромии? Ведь судя по форме раковины, они обитали на дне и даже могли закапываться в грунт?

Этих моллюсков, надо полагать, выручало другое – очень длинные трубки‑сифоны, которые они поднимали над поверхностью дна.

Можно предположить еще, что связанные водорослями, почти неподвижные воды находившегося в наших краях залива состояли из нескольких слоев, имевших разную «загазованность» и даже соленость. Пользуясь наиболее подходящими, сюда из открытого моря могли проникать даже такие требовательные к качеству воды существа, как головоногие моллюски белемниты и аммониты. Их остатки – «чертовы пальцы» и спиральные перламутровые раковины – изредка тоже можно найти в карьере. Я тебе сразу не сказал об этом, чтоб не усложнять наших рассуждений. Тем более что «слоистость воды» – только догадка, а раковины головоногих после смерти хозяев могли заносить из открытого моря в залив волны и течения… Аммониты и белемниты… Существа, оставившие наиболее заметный след в каменной летописи 17 следующих веков древнейшей истории саратовской земли. Нам определенно стоит познакомиться с ними поближе…

 

ДРАМАТИЧЕСКАЯ РОДОСЛОВНАЯ

 

…Но прошлое – пусть в нас оно живет

И каждый миг пусть нами будет зримо,

Пусть будет от живых неотделимо,

Как бытие – как их судьба и род

Н. Ленау

 

 

Примерно 580–590 миллионов лет тому назад, в первом периоде палеозойской эры, в морях планеты появилась новая жительница. Выглядела она весьма скромно. Коническая трубочка длиной всего в сантиметр и пучок тоненьких щупальцев, торчавших из ее широкого конца. Однако известковый домик, который защищал мягкое тельце его хозяйки, существенно отличался от тех раковин, которые строили тогда другие моллюски. В нем была не одна «комнатка», а несколько. Владелица жила только в одной, ближайшей к выходу, но и остальные не пустовали, их заполняли газ и вода. Первый придавал постройке плавучесть, делая раковинку как бы невесомой, а вторая служила балластом. Меняя ее уровень в «комнатках», фольбортелла (так назвали родоначальницу всех головоногих моллюсков ученые в честь палеонтолога А. Ф. Фольборта, впервые нашедшего ее остатки в отложениях кембрийских морей) могла опускаться на дно или всплывать над ним.

Раковина‑аэростат, а точнее – гидростат, была одним из замечательных изобретений головоногих, и уже в следующем, ордовикском периоде они сумели извлечь из него существенную пользу.

Увеличив размеры своих «невесомых» раковин в сотни раз, потомки крохотной фольбортеллы стали самыми большими и самыми грозными хищниками морей того времени. Броня надежно защищала их. Камеры с газом и балластом в раковине и мощный водометный двигатель позволяли им быстро перемещаться в толще воды в любом направлении. Роговой клюв и сильные щупальца – удачливо охотиться. Наиболее крупными среди головоногих тогда были ортоцерасы и эндоцерасы, длина которых достигала пяти метров!

Однако в конце следующего периода, силурийского, броненосные гиганты стали вымирать. Вероятно, им никак не удавалось приспособиться к каким‑то переменам, происходившим в морях того времени. Но династия головоногих не пресеклась. Среди них нашлись такие, что сумели перестроиться.

Одни из них изменились очень сильно. Сделав ставку на скорость, они убрали свою раковину внутрь тела. Лишившись брони, эти существа обрели некое подобие скелета для своего мягкого тела, которое стало походить на стремительную торпеду. Обтекаемая форма и мощный водометный реактивный двигатель позволили им занять место среди самых быстрых обитателей древних морей. Этих головоногих мы называем белемнитами, то есть «стрелоподобными». Остатки их раковин многим известны как «чертовы пальцы».

Другие родственники броненосных гигантов не изменили прежней жизненной стратегии и стали совершенствовать раковину, которая продолжала служить им защитой. Они постепенно свернули ее в компактную спираль. Толстый слой кальцита, из которого она состояла прежде, заменили тремя тонкими, каждый из которых сообщал броне какое‑то важное свойство: твердость, гибкость или химическую стойкость. Сделав стенки ребристыми, усилив их в нужных местах (бугорками, за<