А. И. Курносова — Ф.М. Достоевскому

Федор Михайлович! Простите!

Я, совершенно незнакомая и неизвестная Вам, обращаюсь к Вам с просьбой, с сильной просьбой — ответить мне хотя бы в нескольких словах на мое письмо. Боже мой, мне так совестно, так неловко было писать, что я, несмотря на сильное желание уяснить себе многое, все же стеснилась и долго не решалась обратиться к Вам с просьбой: мне все казалось, что Вы, прочитавши мое письмо, махнете на него рукой и оставите без внимания, а это ведь мне было бы очень обидно, или же (чего я ужасно страшилась) подумаете то же, что некоторые мои знакомые не постеснялись сказать мне в глаза, "что я хочу обратить на себя Ваше внимание" с той целью, какая преследуется многими, "выступить литературным героем". Но как они меня не понимают — я ничего такого не хочу; я хочу слышать от Вас слово, от Вас же именно потому, что я, Федор Михайлович, Вас крепко уважаю; я верю Вам так, как ни в одного человека в мире, ни один человек не служит для меня таким нравственным светилом, как Вы. Когда я послушаю Вас на вечерах, вот тогда-то мне и легче станет и на душе светло, так светло, как было тогда, когда я была маленькая и когда у меня была добрая мать, — теперь у меня никого нет; нет того, кого душа хочет, а хочет она светлого, чего-то хорошего, во что бы можно было верить всю жизнь, во имя чего можно было бы и пострадать даже, если нужно; а у меня нет; люди с вечно мрачной душой, живущие сами не сознавая "зачем" и "что", эти люди отняли, разбили у меня веру в Христа — как Бога всегда сущего, а оставили мне только недосягаемый идеал человека, человека, к которому я стремлюсь всей душой, но в существование которого не верю; кругом же... кругом ничего, ничего нет, что бы поддержало эту веру, прошла вера в Христа, исчезла вера и в возможность хорошего на земле, и вот мне скверно, мрачно — подчас не знаю, зачем я живу, для чего, зачем приношу людям горе, радости нет, зачем мне не умереть? Невыносимое состояние, а с жизнью расстаться все же не хочешь и вот начинаешь хвататься за все, из чего можешь хоть что-нибудь добыть, чего нужно; начинаешь искать почвы, словом, ищешь то, за что можно бы было ухватиться, что крепко бы связало с жизнью. А тут раздастся голос такой же ужасающий, какой слышен в "Великом инквизиторе". И все одно и то же говорят, почему это? Зачем они говорят и за чем меня испортили, что мне делать? Я хотела бы убежать на время от людей, пожить одна с своими идеалами, снова укрепить свою веру, но, к несчастью, меня многие любят и не дают простора душе моей, которой подчас не в силу все переносить. Начну я говорить что-либо "о Христе, о правде". А они мне "хороший обед, сытый желудок, удовлетворение всех потребностей, какими наградила нас разумница природа, вот суть где". Выходит, что я жалуюсь на людей, а себя хвалю, но это не так, Федор Михайлович, я на них не жалуюсь, но говорю потому, чтобы лучше уяснить Вам мое состояние, а то ведь я плохо говорю, все перескакиваю с одного на другое, но Вы поймете меня и ответите — мне ведь так трудно было посылать Вам такое послание — вот уж целый год как я только временами перестаю думать о нем. Я знаю, что Вы лучше, чем кто-либо другой, можете разъяснить все вопросы, касающиеся душевной жизни человека, я знаю также, что Вы помимо чисто физических потребностей человека признаете другие более высокие духовные потребности. Вы никогда не отрицали добродетель; я все это знаю, уверена в этом, но подчас невольно поддаешься влиянию обстановки и все прекрасное кажется одной химерой, продуктом фантазии, вот тогда-то мне и особенно хочется услышать Ваше мнение, Ваш взгляд, который меня сильно может поддержать и направить в хорошую сторону — это я знаю по опыту: нет других книг, могущих иметь на меня такое благотворное влияние, как Ваши: "Идиот", "Братья Карамазовы", "Преступление и наказание" и Гюго "Misérables". У меня временами является какая-то необходимая потребность читать Ваши произведения, и я всегда себя удовлетворяю, но теперь, когда мне особенно плохо, -- мне захотелось Вас видеть и из Ваших уст слышать, но так как это невозможно, к моему несчастью, то я решила удовлетвориться хотя несколькими словами, написанными Вами ко мне. Еще раз прошу Вас, Федор Михайлович, не откажите мне в том, в чем я сильно теперь нуждаюсь: если Вы не имеете времени свободного на то, чтобы написать мне хотя немного, то потрудитесь написать тогда: "Я не могу" или "не хочу", словом, что-нибудь. Последнее все же лучше будет, чем абсолютное молчание.
Простите, что я затрудняю Вас, Вы и без того слишком заняты, — простите, сама не знаю что делать — так как слишком хорошо сознаю, что я не вправе писать к Вам.

Думается, что данное письмо — помимо наглядного образца внутренней и внешней красоты письменного обращения одного человека к другому — полезно для нас вот ещё чем: взяв пример с него, можно самостоятельно поупражняться в написании обращения к человеку, которого мы крепко уважаем. К живущему ли, умершему ли — не имеет значения. Важной будет та форма, которую примет обращение и те вопросы, которые будут заданы.

Вполне возможно, что форма окажется такой, которую образованному человеку и отправить стыдно или что вопросов серьёзных не найдётся, а нашедшиеся при повторном прочтении покажутся нелепыми, смешными. Вот и благодатная почва для самоанализа, самодисциплины, самоисправления. А там, того и гляди, самосовершенствование какое-никакое случится.

Всего доброго.