Суд Пилата и пасхальная «амнистия»

 

Образ Понтия Пилата, префекта Иудеи (26–36 н. э.), в известных нам источниках двойственный. То, что мы читаем во внебиблейских источниках, не вполне вяжется с тем, что мы читаем в Евангелиях. Внебиблейские авторы рисуют его как жестокого и неуступчивого наместника, крутого на массовые расправы. (Само по себе это понятно: именно такого человека императору и естественно было послать управлять неспокойной провинцией!) Читаем у Иосифа Флавия:

 

Когда претор Иудеи Пилат повёл своё войско из Кесарии в Иерусалим на зимнюю стоянку, он решил для надругательства над иудейскими обычаями внести в город изображения императора на древках знамён. Между тем наш Закон возбраняет нам всякие изображения. Поэтому прежние преторы вступали в город без таких украшений на знамёнах. Пилат был первым, кто внёс эти изображения в Иерусалим, причём сделал это без ведома населения, вступив в город ночью.

«Иудейские древности» 18.3.1

 

Отсюда мы узнаём, что Пилат презирал и ненавидел иудаизм больше своих предшественников по должности. Вот ещё дальше пример:

 

Затем Пилат соорудил водопровод в Иерусалиме. На это он употребил деньги Святилища. Водопровод питался ключами, находившимися на расстоянии 200 стадиев от города. Однако население воспротивилось этому, и много десятков тысяч иудеев собралось около рабочих, занятых сооружением водопровода, и стало громко требовать, чтобы наместник оставил свой план... Последний распорядился переодеть значительное число солдат, дал им дубины, которые они должны были спрятать под платьем, и велел окружить толпу со всех сторон. Толпа, в свою очередь, получила приказ разойтись. Но так как она продолжала поносить его, то он подал солдатам условный знак, и солдаты принялись за дело даже ещё более рьяно, чем то было желательно самому Пилату... Возмущение было подавлено.

«Иудейские древности» 18.3.2

 

Отсюда мы узнаём следующее: Пилат не был вовлечён в финансовую машину храмовой торговли (а значит, в расправе над Иисусом не был заинтересован денежно); и он умел жестоко усмирять толпу. Отметим попутно любопытную деталь: вышеупомянутые два эпизода идут непосредственно перед так называемым Testimonium Flavianum, а именно кратким упоминанием о жизни Иисуса («Иудейские древности» 18.3.3): это свидетельство столь сильно испорчено христианскими переписчиками, что мы на нём здесь не останавливаемся. Скажем лишь, что, на наш взгляд, первоначальный смысл отрывка был отрицательным по отношению к Иисусу.

Евангелисты же, создаётся впечатление, питают к Пилату какую-то слабость. Он относительно любезно разговаривает с Иисусом (Мк 15:1–6), а потом ещё и пытается Иисуса освободить. У Марка это выглядит следующим образом:

 

На каждый же праздник отпускал он (Пилат) им одного узника, о котором просили. Тогда был в тюрьме некто Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство. И народ начал кричать и просить Пилата о том, что он всегда делал для них. Он сказал им в ответ: «Хотите ли, отпущу вам царя иудейского?» Ибо знал, что первосвященники предали его из зависти. Но первосвященники возбудили народ просить, чтобы отпустил им лучше Варавву. Пилат, отвечая, опять сказал им: «Что же хотите, чтобы я сделал с тем, кого вы называете царём иудейским?» Они опять закричали: «Распни его!» Пилат сказал им: «Какое же зло сделал он?» Но они ещё сильнее закричали: «Распни его!» Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие.

Мк 15:6–15

 

Евангелист Матфей добавляет к этой сцене следующее:

 

Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: «Невиновен я в крови этого праведника. Смотрите вы». И отвечая, весь народ сказал: «Кровь его на нас и на детях наших!»

Мф 27:24–25

 

Пора назвать вещи своими именами. Описанная сцена абсолютно недостоверна и неправдоподобна.

• Отсутствие обычая. Внебиблейские источники не упоминают о существовании у римлян столь вольной пасхальной амнистии: «отпускать одного узника, о котором просили» иудеи (Мк 15:6/Мф 27:15). И как минимум такой обычай противоречил бы элементарному здравому смыслу в поведении оккупантов на оккупированных и мятежных территориях. (Это было замечено ещё в древности: Ориген в своём толковании на Евангелие от Матфея удивляется данному факту.) Совершенно немыслимо, чтобы оккупанты ввели обычай отпускать всякого, кого захочет толпа. И с какой стати именно еврейскому народу была дана такая (повторимся, не засвидетельствованная во внебиблейских источниках) привилегия? Мягко говоря, римляне не отличались юдофильством, а Иудея была одной из самых смутных провинций Империи.

• Неподходящая кандидатура Вараввы. Невероятно, что Пилат стал бы отпускать «известного» (Мф 27:16) бунтовщика. Часто говорят, что Пилат боялся реакции Цезаря на освобождение Иисуса. Но неужели он в таком случае не боялся, что скажет Тиберий, если узнает, что римский наместник, поддавшись давлению толпы, освободил популярного террориста? (Или, чего хуже, сам предложил его освободить!) Легко ожидаемым последствием было бы немедленное увольнение Пилата. Предотвратить неприятные для себя последствия Пилат мог легко: просто отправив на крест обоих — и Иисуса, и Варавву. Если иметь в виду сцену, которую описывают евангелисты, Пилат выглядит в ней профнепригодным. Если бы она произошла в реальности, его враги легко могли инкриминировать ему, что он за взятку повесил мирного проповедника и отпустил политически опасного преступника. (Или устарел, потерял бдительность.)

• Нелогичность действий Пилата. Пилат вообще не был обязан никого спрашивать: если бы он, главное лицо в Иудее, действительно хотел отпустить Иисуса, он бы его отпустил. Даже если он боялся жалобы императору (имевшей, кстати, мало шансов на успех, если Иисус не совершал политических преступлений), он мог оставить его в тюрьме или (самый простой способ сбыть проблему с рук) отправить его на дознание в Рим.

• Политическая безопасность Иисуса. Далеко не факт, что Иисус был вообще опасен римским властям. Даже если бы Иисус объявлял себя «царём» (сомнительно!), римляне вполне могли терпеть царей в Иудее. Популярный пацифистский «царь», заповедавший платить римские налоги, теоретически мог рассматриваться даже как идеальный политический вариант. Возможно, римляне подождали бы казнить столь перспективную фигуру и подумали бы, не сделать ли на неё ставку.

 

Каким же образом эпизод с Вараввой попал в Евангелия? Ответ, видимо, простой: Марк, который придумал его (прежде чем Матфей расцветил его новыми деталями) пытался с его помощью осмыслить недавнее прошлое — Иудейскую войну (66–70 н. э.) и гибель Иерусалима (70 н. э.). «Этот эпизод символически подводит итог прошедшим десятилетиям: народ встал перед выбором между разбойником и Иисусом и выбрал разбойника. Люди выбрали разбойника. Выбрали в вожди не мирного Иисуса, а революционера — именно так, согласно Марку, произошла война 66 года» (Д. Кроссан). Евангелист Матфей продолжил осмысление. Фраза «кровь его на нас и на детях наших» (Мф 27:25) — это то, что Матфей думает о прошедшей войне. В планы Матфея вовсе не входило возлагать вину на все последующие поколения евреев. Слова «и на детях наших» надо понимать буквально (поколение Иисуса и следующее поколение): здесь нет слова «навеки» (ср. 3 Цар 2:33). Некоторые комментаторы усматривают, однако, в Мф 27:25 дополнительный смысл: по мнению евангелиста, кровь Иисуса смывает грехи даже его палачей...

По-видимому, дело обстояло просто: Пилат не стал вникать во внутрииудейские разборки, а утвердил приговор без особых раздумий. Со своей проповедью о необходимости возвращения к Торе и почитанию Бога Израилева Иисус едва ли вызывал у него симпатии. Если же у него возникли колебания, возможно, решить вопрос помогла взятка.

 

Предательство и конец Иуды

 

Прежде чем говорить о казни Иисуса, необходимо сказать несколько слов о человеке, предательство которого его на эту казнь привело, — об Иуде Искариоте. Канонические источники содержат две совершенно разных версии его смерти. Вот что сообщает евангелист Матфей:

 

Тогда Иуда, предавший его (Иисуса), увидев, что он осуждён, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: «Согрешил я, предав кровь невинную». Они же сказали ему: «Что нам до этого? Смотри сам!» И бросив сребреники в Храме, он вышел, пошёл и повесился.

Первосвященники, взяв сребреники, сказали: «Непозволительно положить их в сокровищницу храмовую, потому что это цена крови». Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников. Поэтому и называется та земля «Землёй Крови» до сего дня...

Мф 27:5–8

 

Здесь образ Иуды двойственный: он способен на подлость, но способен и на раскаяние. Он не лишён мужества и терзаем угрызениями совести. Совсем другую историю рассказывает Лука, который вкладывает её в уста апостола Петра:

 

Он причислен был к нам и получил удел этого служения. Так вот он приобрёл участок за плату за нечестие и, упав ничком, лопнул посередине, и излились все его внутренности.

И стало это известно всем обитателям Иерусалима, так что тот участок был назван на их языке Хакелдамах, что означает «участок крови».

Деян 1:18–19; пер. И. Левинской

 

Здесь Иуда обрисован как вполне законченный мерзавец, который обустраивает дачу под столицей, пока проданный им учитель погибает ужасной смертью.

Кто прав: Матфей или Лука? С одной стороны, в сюжете Луки есть нечто узнаваемое: предатели, получив свои гонорары, обычно не спешат вешаться, но до поры пользуются приобретёнными благами. С другой стороны, этот рассказ и максимально далёк от «правды жизни»: если бы Иуда долгие годы благоденствовал на своём участке, развивая коммерцию и участвуя в храмовых службах, ситуацию можно было бы назвать правдоподобной. Но идея, что Иуда попросту лопнул? Автор Деяний вообще испытывает слабость к эпизодам, в которых нечестивца (особенно по части денежных грехов) настигает немедленное и зрелищное возмездие свыше. Например, если верить ему, когда в первохристианской общине Анания и Сапфира пожертвовали своё имущество не полностью, они моментально умерли: «Услышав эти слова, Анания пал бездыханным... вдруг она упала у ног его и испустила дух» (Деян 5:5, 10). Или, скажем, правителя Ирода постигает расплата: «Но вдруг ангел Господень поразил его за то, что он не воздал славы Богу; и он, быв изъеден червями, умер» (Деян 12:22). Иными словами, у Луки подобная смерть — почти что богословский метод расправы со злодеями. Поэтому его рассказ о смерти Иуды вызывает большие сомнения.

Зато версия Матфея не похожа на стилизацию. Только «тридцать сребреников» вызывают сомнения. (Матфей мог не знать точную сумму, если не имел источников в иудейских «спецслужбах», а потому взял чисто символическое число из Ветхого Завета: Зах 11:12–13.) Значит, Иуда действительно раскаялся почти сразу после предательства. (Может быть, он ещё и не ожидал смертного приговора? Думал, что Иисус в очередной раз вывернется?) Его дальнейшие действия — это действия человека не трусливого (пошёл объясняться с иерархами) и не жадного (не смог жить с полученными деньгами). Но почему он в таком случае вообще предал Иисуса?

Ответа на этот вопрос мы не знаем. Но, как мы уже говорили (см. выше главу 6), было бы слишком упрощённо и несправедливо сводить всё к жадности. Иисус не взял бы к себе столь корыстолюбивую личность, да и сам Иуда бы за ним не пошёл: для этого нужно было оставить имущество, комфорт, благополучную жизнь (Мк 10:28). (Причём перспективы получить в будущем взамен нечто материальное были крайне туманны, и ни один прагматичный человек ими бы не прельстился.) Поэтому, скорее всего, перед нами драма отношений (которую нам не проследить) и, возможно, разочарование в мировоззрении. В конце концов, Царство, обещанное ещё Иоанном Крестителем, так и не пришло. Судя по некоторым намёкам, Иуду всё более раздражали и их нынешние скитания, и почитание, которым Иисуса окружали другие ученики (Ин 12:4–5). Рискнём высказать ещё такую догадку: вряд ли Иуда по чистой случайности предал Иисуса именно после акции в Храме. Возможно, он решил, что дальше оставаться в сомнительной общине смертельно опасно, да и не нужно, — деньги же взял, чтобы было на что вернуться к обычной жизни.

К обычной жизни, однако, ему не суждено было вернуться. Он умер ещё раньше, чем погиб преданный им человек.

 

Казнь

 

Распятие было, пожалуй, самой мучительной казнью, которая существовала в Средиземноморье I века. Американские историки Джером Нейрей и Брюс Малина собрали греко-римские и еврейские свидетельства, показывающие, что процесс этой казни был задуман как последовательное унижение.

1. Вынесение приговора часто сопровождали бичевание и пытки; многим распинаемым выкалывали глаза и наносили ранения.

2. Осуждённые были вынуждены нести перекладины от крестов.

3. У осуждённых отбирали одежду: в своей наготе они выставлялись на публичное посрамление.

4. Тяжёлые увечья наносили гвозди, вбиваемые в руки. При этом палачи часто старались прикрепить жертву ко кресту в какой-либо странной и нелепой позе.

5. Смерть была медленной и мучительной: органы тела изувечивались, терялся контроль над телом; увеличивался в размерах пенис.

6. Часто к кресту собирались насмешники, которые издевались над казнимым и осыпали его бранью и шутками.

Вполне правдоподобны свидетельства Евангелий, что Иисусу довелось пережить большую часть из описанного здесь. Мы не знаем, однако, был ли Иисус привязан к кресту или прибит гвоздями: оба варианта казни широко практиковались римлянами. Рассказы о явлениях Воскресшего упоминают раны от гвоздей (Ин 20:25, 27), но не вполне понятно, стоит ли за этими упоминаниями достоверная информация о способе казни.

Общему описанию казни верить можно: все евангелисты упоминают, что при распятии присутствовали женщины-ученицы Иисуса (Мк 15:40). Одним из свидетелей мог быть также некий Симон из Киринеи, которого солдаты заставили нести перекладину от креста Иисуса (Мк 15:21). Само место казни было оцеплено войсками, но они наблюдали издалека.

Очень сложен вопрос о последних словах Иисуса. Здесь евангелисты сильно расходятся в показаниях. Если попытаться выстроить эти слова в хронологическом порядке, получится следующее.

1. «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят!» (Лк 23:34).

2. «Женщина, вот сын твой!.. вот мать твоя!» (Ин 19:26; о «любимом ученике»).

3. «Истинно говорю тебе: ныне же будешь со мной в раю» (Лк 23:43; сказано одному из преступников, распятых вместе с Иисусом).

4. «Элои, Элои, ламма, савахфани!» (Мк 15:34/Мф 27:46).

5. «Жажду» (Ин 19:28).

6. «Совершилось!» (Ин 19:30).

7. «Отче! В руки Твои предаю дух мой» (Лк 23:46).

Однако здесь возникают серьёзные проблемы по части достоверности. Для начала мы имеем сомнения общего порядка: во-первых, откуда вообще известно, что Иисус говорил на кресте, если рядом были только палачи, а женщины-ученицы Иисуса наблюдали за казнью лишь издалека? Во-вторых, не означает ли сам разнобой между евангелистами, что чёткого и устойчивого предания на сей счёт не существовало, и каждый автор вкладывал в уста Иисуса те слова, которые считал нужным?

Далее, есть проблемы с каждым конкретным речением. Вынесем пока за скобки (4) и рассмотрим остальные слова. Что касается (1), то эти слова хорошо соотносятся с общим духом учения Иисуса, но отсутствуют в целом ряде важных рукописей; поэтому даже их наличие в оригинальном тексте Евангелия от Луки находится под большим вопросом. Речения (2), (5) и (6) попадают под сомнение как часть Иоаннова богословия: четвёртый евангелист неизбежно подчёркивает, что Иисус всегда чётко знал свою миссию и никаких борений не испытывал; при этом легитимируется авторитет «любимого ученика», на авторитет которого опиралась Иоаннова школа. К сожалению, слова в (3) тоже сомнительны: более ранний источник, Марк, сообщает неприглаженную информацию, что Иисуса ругали оба распятых с ним преступника. Достаточно правдоподобно выглядит (7), но, возможно, Лука лишь домыслил фразу по общим соображениям (см. также ниже).

Не составляет ли исключение (4)? На первый взгляд никому из христиан и в голову не пришло бы вложить в уста Иисуса крик богооставленности. В конце концов, обычная тенденция, как видим, диаметрально противоположная. Когда христиане пытались представить, что Иисус мог сказать в последние часы жизни, они вкладывали ему в уста попечения о судьбах церкви (Ин 19:26), уверенность в своём посмертном будущем (Лк 23:43, 46), уверенность в исполненной миссии (Ин 19:30), слова милосердия (Лк 23:34) или, в крайнем случае, желание пить (Ин 19:28; с мессианской оглядкой на Пс 68:22!). Но придумать для Иисуса цитату из Псалма (Пс 21:1), которая отражала бы недоумение и страдание?! Если же Мк 15:34 столь сильно выбивается из общего ряда, то нельзя ли считать уж эту-то фразу аутентичной?

Вопрос исключительно сложен. Вышеупомянутые аргументы в пользу достоверности Мк 15:34 имеют тот основной недостаток, что евангелист Марк (а за ним Матфей!) не собирались писать ни объективно-беспристрастный труд о биографии Иисуса, ни трагедию о крушении надежд. Если евангелисты упоминают такие слова, значит, считают их частью благой вести. Это может означать лишь то, что, цитируя Пс 21:1, они имеют в виду дальнейшее содержание данного псалма, говорящее о страданиях и оправдании праведника (причём не просто праведника, но царя Давида — Иисус же к моменту написания Евангелия от Марка мыслился уже как мессианский царь и своего рода новый Давид). В частности, в конце псалма сказано следующее:

 

Да благоговеет пред Ним (Богом) всё семя Израиля, ибо Он не презрел и не пренебрёг скорби страждущего, не скрыл от него лица Своего, но услышал его, когда сей воззвал к Нему. О Тебе хвала моя в собрании великом... Да восхвалят Господа ищущие Его!.. Вспомнят и обратятся к Господу все концы земли, и поклонятся пред Тобою все племена язычников, ибо Господне есть Царство, и Он — Владыка над народами...

Пс 21:24–29

 

Таким образом, перед нами указание вовсе не на богооставленность, а на дальнейшее оправдание Иисуса Богом, установление Царства Божьего на земле, и обращение язычников. Мк 15:34 не только не выбивается из общего ряда, но и является ярчайшим образцом того, как ранние христиане представляли себе последние слова Иисуса. Помимо всего прочего, есть указание и на роль язычников, а это уже богословская тематика языкохристианского евангелиста Марка. Ещё одна историческая проблема: Марк приводит слова Иисуса в транскрипции с арамейского, но при этом полагает, что палачи, неверно расслышав, подумали, будто Иисус зовёт Илию. Однако путаница между выражением «Бог мой» и словом «Илия» возможна лишь на иврите, а не на арамейском языке.

На наш взгляд, слова в Мк 15:34 вложены в его уста евангелистом. Логика евангелиста была проста. Он опирался на уже сложившуюся христианскую интерпретацию, которая видела в Пс 21 указание на казнь Иисуса. Для него было вполне естественно предположить, что и сам Иисус увидел во время распятия эту связь как исполнение пророчества и произнёс перед смертью начальные слова данного псалма.

К сожалению, нам не известно, какими были реальные слова Иисуса перед смертью и говорил ли что-то Иисус вообще. Догадка Луки (не основанная непосредственно на предании), что Иисус смиренно произнёс «Отец, в руки твои предаю дух мой», видимо, близка к истине, хотя может и не отражать дословной формулировки.

 

Погребение

 

Некоторые учёные считают, что евангелисты ошибаются, и Иисус вообще не был похоронен: в конце концов, обычной участью распятых было достаться на добычу воронам и шакалам. Постигла ли Иисуса эта же судьба? На наш взгляд, скептикам пока что не удалось опровергнуть аргументы сторонников обычной теории: тело Иисуса было положено в гробницу. Назовём некоторые из этих аргументов.

• Свидетельство Павла. Древнейший наш источник на сей счёт, апостол Павел, сообщает, что Иисус был погребён (1 Кор 15:4). Само послание 1 Кор написано около 53 года, но Павел относит предание о погребении к числу той информации, которую сам получил при обращении в христианство (1 Кор 15:3). Обращение Павла относится приблизительно к 32–33 годам, то есть самым первым годам существования Иерусалимской церкви. Значит, перед нами очень раннее предание, причём кто бы Павлу ни излагал его в 33 году, он проверил его тремя годами позже, когда видел Петра и Иакова (Гал 1:18–19). Можно не сомневаться, что в те годы информация о судьбе тела Иисуса была достоверной.

• Наличие свидетелей. У креста присутствовали женщины (Мк 15:47): они должны были видеть, что стало с телом. Если бы наличие свидетелей было бы выдумано, то выдумали бы свидетелей-мужчин, а не женщин.

• Наличие у Иисуса сторонников. У Иисуса не могло не быть сторонников или сочувствующих в верхах иудейского общества. Пусть даже его смерть была для них ударом и разочарованием, было бы странно, если бы никто из них не попытался получить или выкупить тело Иисуса.

 

Поэтому рассказ о вмешательстве Иосифа Аримафейского очень правдоподобен. Этот рассказ выглядит у Марка следующим образом:

 

Пришёл Иосиф из Аримафеи, знаменитый член Совета, который и сам ожидал Царства Божия, осмелился войти к Пилату и просил тела Иисусова. Пилат удивился, что он уже умер, и, призвав сотника, спросил его: «Давно ли умер?» И узнав от сотника, отдал тело Иосифу. Он, купив плащаницу и сняв его, обвил плащаницей и положил в гробнице, которая была высечена в скале, и привалил камень к двери гробницы. Мария же Магдалина и Мария Иосиева смотрели, где его полагали.

Мк 15:42–47

 

Иосиф из Аримафеи, один из главных членов Синедриона, добился у римских властей выдачи тела Иисуса. (В ночном судилище он не участвовал: будучи благочестивым иудеем, он сначала отпраздновал Пасху, а затем, видимо, отправился ко сну, радостный от той пасхальной надежды, которую Бог даёт своему народу.) Скорее всего, он не был учеником Иисуса, но лишь благожелательно присматривался к его проповеди. Он добыл для Иисуса погребальный саван — это прикрывало наготу (Мк 15:24) — и положил тело Иисуса в гробнице.

В отличие от Марка Матфей сообщает, что к гробнице приставили стражу, причём даёт на редкость неправдоподобное объяснение: иерархи якобы боялись, что ученики выкрадут тело, а потом скажут, что Иисус воскрес (Мф 27:62–66). Хотя полностью исключать наличие стражи нельзя, всё же более вероятно, что её не было: для подобных хлопот не видно рациональных причин. Храмовой верхушке удалось устранить главного критика своей финансовой системы, и дальнейшее их пока не волновало.

 

 

Глава 13. Воскресение?

 

Согласно всем четырём Евангелиям и ряду других древнейших свидетельств, история Иисуса не заканчивается его смертью: он умер, но Бог воскресил его «на третий день».

Вправе ли мы вообще исследовать вопрос о достоверности этих евангельских рассказов? Не правомернее ли считать, что всё, что было после распятия, — это уже история христианства, история церкви, но не история самого Иисуса? С одной стороны, секулярные (и некоторые либеральные христианские) авторы считают, что, поскольку «чудес не бывает», сама постановка вопроса о возможном воскресении представляет собой неслыханную и неоправданную уступку исторической науки религиозным догмам. С другой стороны, даже многие более традиционные христианские авторы (и часть историков) полагают, что разговор о воскресении возможен, но лишь в плоскости теологии: историю же он никак не захватывает.

На наш взгляд, это неверно. Вопрос о том, оправдал ли Бог Иисуса после его смерти, и если да, то как, относится действительно не к сфере истории, а к сфере теологии. Однако «рассматривать вопрос об историчности воскресения Иисуса необходимо, потому что раннехристианские свидетельства объявляют его событием во времени и пространстве» (Г. Людеман). Иными словами, к сфере компетенции историка относятся как минимум следующие вопросы: что произошло с телом Иисуса? Была ли его гробница найдена пустой, и если да, то почему? Какие исторические события породили христианскую веру в воскресение Иисуса? С предельной осторожностью мы попытаемся рассмотреть эти вопросы в данной главе. При этом мы не будем спешить ни с отрицанием физического воскресения, ни с гипотезой о чуде.