Объем российско-китайской торговли в Кяхте за 1768–1772 гг., руб.

Примечание. Данные округлены до полного рубля. Позаимствовано у М.Д. Чулкова (Историческое описание. III. Кн. 2. С. 340–341). Статистика экспорта за 1770 год указана не точно, но исправить ее не представляется возможным.

Наилучшее решение может состоять в использовании обоих наших самых достоверных источников информации. Они, в свою очередь, явно основывались на одном источнике, но, к сожалению, тоже не проявили достаточной добросовестности, чтобы его указать. Проще всего было бы отвергнуть статистику Чулкова, чтобы сосредоточиться на данных, собранных Семивским, как это откровенно сделали Корсак, Трусевич и Самойлов. Такое решение представляется одинаково невозможным не только потому, что всю статистику экспорта и импорта у Семивского придется подвергнуть сомнению, а потому из мелкой головоломки в виде вопроса торгового баланса и платежей вырастает более важная побочная проблема.

В 1780 году из Коммерц-коллегии вышел приказ, согласно которому в будущем рублевую стоимость экспорта и импорта в кяхтинской торговле требовалось указывать в виде уравненной суммы, то есть стоимость экспорта должна равняться стоимости импорта. Результат такого распоряжения в статистике торговли бросается в глаза при первом взгляде на Таблицу 1. Лежащая на поверхности причина принятия такой меры заключается в обязательном равновесии экспорта и импорта, а также отражении данного равновесия в отчетах, так как, исходя из договорных определений и русских государственных установок, все торговые отношения требовалось сводить к меновой торговле. Предоставление кредитов в обе стороны от границы и деньги приграничных государств использовать запрещалось. Представители пограничной администрации обеих сторон осознанно мешали хождению благородных металлов при расчете участников торгов и предоставлению кредитов хотя бы после завершения торговой сессии.

Торговцы в Кяхте и Маймачене пользовались одновременно кредитом и благородными металлами, игнорируя при этом распоряжение 1780 года, невзирая на гонения по этому поводу, устраивавшиеся по обе стороны границы, как до, так и после упомянутого выше года. Уклонение от платы по долгам, чем отличались китайские торговцы на протяжении всего XVIII столетия, как мы уже увидели, служило источником напряженности в приграничной зоне.

Что же касается оборота благородных металлов между частными торговцами, то, по разрозненным сведениям, складывается такое впечатление, будто русским купцам все-таки перепадало китайское золото и серебро вопреки всем запретам из Пекина и грозным указаниям из Санкт-Петербурга. Константин Аполлонович Скальковский в своем труде под названием «Русская торговля в Тихом океане, экономическое исследование русской торговли и мореходства в Приморской области Восточной Сибири, Корее, Китае, Японии и Калифорнии», изданном в Санкт-Петербурге в 1883 году, отметил, что во второй половине XVIII века серебро в Сибирь поступило «в большом количестве где-то до 500 пудов». П.С. Паллас зафиксировал за 1777 год ввоз в Сибирь золота и серебра на 11 215 рублей. Н.П. Румянцев в 1805 году среди прочих ввезенных товаров упомянул серебро в слитках на 44 рубля. При полном на то основании можно считать, что львиная доля данного металла предназначалась государству, однако кое-что совершенно определенно оставалось на руках у смышленых купцов. Упоминаний о вывозе русских благородных металлов китайцами нигде не встречается, но, если их на самом деле сбывали китайцам, в условиях государственного запрета на такую деятельность в официальных документах, составленных на основе отчетов таможни, о таких случаях никто упоминать бы не стал. Контрабандный вывоз благородных металлов из России представляется более выгодным делом, чем экспорт мехов, провизии и т. д.; русские ценные вещи совершенно определенно пользовались оживленным спросом, поэтому металлические деньги и благородные металлы в процессе нелегального обмена практически не требовались.

По отрывочным свидетельствам можно судить о том, что торговый баланс тогда склонялся в пользу России. Однако Х.И. Трусевич утверждал, будто из-за нараставшего в Санкт-Петербурге беспокойства по поводу неблагоприятного торгового баланса властям пришлось принять упомянутый выше приказ 1780 года. Статистика Н.В. Семивского (использованная Трусевичем) с таким утверждением явно не согласуется. В таблице 1 наглядно показано, что стоимость русских товаров, вывозившихся на протяжении предшествовавших появлению приказа 10 лет с 1768 по 1778 год, превышала стоимость ввезенных в Россию товаров только лишь за один год. И то на очень скромную сумму 13 807 рублей, притом что валовой товарооборот оценивался в 2 с лишним миллиона. Между тем в таблице, составленной М.Д. Чулковым за 1769–1772 годы, выводится неблагоприятный для России торговый баланс. Если Х.И. Трусевич хотел отстоять свой аргумент и если он видел таблицу Чулкова (а нам следует исходить из того, что он ее видел, так как многократно ссылался на труд Чулкова), почему же он предпочел ссылаться на статистику Семивского, а не Чулкова? Очевидного ответа на такой закономерный вопрос у Трусевича мы не находим. Зато можем себе позволить то, на что Трусевич не решился: переставить местами всю статистику экспорта и импорта у Семивского за годы до 1780-го, но сохранить на прежнем месте его статистику за последующие годы. Тогда получим, что пассивный баланс во внешней торговле у России складывался на протяжении 1755–1760 и 1769–1778 годов (за исключением 1773 года), но единственное оправдание такой манипуляции статистики в виде доверия к данным у Чулкова выглядит весьма неубедительным.

Еще одно возможное обоснование для выпуска приказа 1780 года видится в желании руководства Коммерц-колле-гии скрыть растущее количество товаров европейского происхождения в общем объеме русского экспорта. В своем сборнике за 1769–1772 годы Чулков приводит долю иноземных предметов торгового обмена в рублевой стоимости, составившую 30–43 процента от общей стоимости экспорта. Доля, бесспорно, выглядит значительной. Иноземная пушнина (особенно шкуры бобра, выдры, ондатры и лисицы из Северной Америки) и ткани на самом деле начинали проявляться в русско-китайской торговле в последней четверти XVIII века, как мы в этом убедились в последней главе. Существовал ли активный торговый баланс в пользу России или нет, сказать сложно, однако платежный баланс выглядел неустойчивым по сравнению со стоимостью иноземных предметов в этой торговле. Следовательно, напрашивается вывод, что с учетом объема сбыта иноземной пушнины и тканей стоимость валового русского экспорта поддерживалась на уровне соразмерном со стоимостью импорта. С наступлением нового столетия важность иноземных товаров тут же становится очевидной из представленной Н.П. Румянцевым статистики (таблица 2); на протяжении пяти лет с 1801 по 1805 год иноземные товары в стоимостном выражении обгоняли исконно русский экспорт ежегодно на 360–990 тысяч рублей. И окончательный обзор статистики таможенных пошлин, собиравшихся на протяжении второй половины того века, доходчиво убеждает нас в повышающейся важности европейских товаров. В результате сравнения данных по таможенным доходам с валовым объемом торговли обнаруживается их непропорциональный рост относительно объема торговли на протяжении последних двух десятков лет XVT11 столетия. В значительной степени обосновать такую диспропорцию можно новым тарифом 1761 года, так как иноземные товары разрешалось доставлять китайцам без внесения дополнительных платежей в Кяхте, ведь пошлины уже взимались с них при ввозе на европейскую территорию России. После всего обнаруженного остается один только вопрос: почему санкт-петербургской бюрократии потребовалось скрывать крупные объемы европейских товаров, переправлявшихся транзитом в Китай? Разумного ответа на такой вопрос мы пока не знаем.

Еще одно объяснение причины появления все того же загадочного приказа может заключаться в желании руководства Коммерц-коллегии максимально увеличить показатель таможенных денежных поступлений. Если исходить из предположения о том, что русско-китайская торговля на самом деле представляла собой по большому счету товарный обмен, что любая передача металлических денег или слитков драгоценных металлов (особенно из России в Китай) обозначалась неким кодом, нам неизвестным, и что активным использованием кредита по окончании сезонной торговой сессии можно пренебречь, то пограничную торговлю вполне уравновешивает обмен не подлежащими поборам предметами, такими как, например, лошади, коровы и провизия из Сибири или многочисленные изделия местного изготовления из Монголии. При таком раскладе появляются все основания считать, будто на самом деле торговля действительно постоянно находилась в равновесии или близком к этому состоянии. Истинное предназначение того приказа, следовательно, могло состоять в попытке налогообложения всех предметов товарного обмена, в том числе освобожденных от пошлин до 1780 года. В результате этого ожидалось увеличение, пусть даже небольшое, валовых таможенных денежных поступлений. Такой выглядит гипотеза, подкрепить или опровергнуть которую с привлечением имеющихся в нашем распоряжении документальных источников невозможно. Тем не менее особого внимания заслуживает предположение, что русско-китайская торговля осуществлялась, как правило, в форме товарного обмена и уравновешивалась в силу практических соображений. Если же слишком много внимания уделить отсутствию денежного торгового баланса по итогам того или иного года, тем более на протяжении ряда лет до 1780 года, то суть дела сведется к тому, что фактическая разница между экспортом и импортом в рублевом выражении постоянно выглядит статистически очень маленькой величиной. Притом что временами создается впечатление об оттоке серебра из Китая, никакой рациональной закономерности данного процесса вывести не получается. Требования положений договора, российские государственные указы, а также свидетельства российских и иностранных посетителей границы сходятся на исключительно меновом характере деловых отношений в Кяхте и Маймачене.

Тайна обратной торговой статистики остается неразгаданной, по крайней мере до тех пор, пока в местных сибирских архивах не обнаружатся все еще скрываемые факты. Если бы ситуация не осложнялась соображениями торгового баланса и баланса платежей, а также поступлением золота и серебра, со статистикой Семивского можно было смириться после добавления данных Чулкова, однако пассивный баланс в торговле у Чулкова не полностью согласуется с остальными документальными эпизодами. Н.П. Румянцев заметил в разговоре о коммерческой статистике России, составленной до 1802 года, что действия и отчеты Коммерц-коллегии «окутаны своего рода таинственным плащом», из чего данные выглядят всего лишь мелким и далеким от сути примером.

Суммарный объем российской торговли через Кяхту теперь можно примерно представить, не беспокоясь больше о загадках Семивского – Чулкова. Из таблиц 1 и 2 прекрасно видно, что суммарный объем торговли логически распадается на четыре периода с промежутками, обозначающими периоды приостановки торгов (1764–1768, 1778–1780 и 1785–1792). Наращивание экспорта и импорта между 1755 и 1765 годами выглядит медленным и незначительным. Дальше, как наглядно показано в главе 8, в 1766 году в результате навязанной приостановки торговли они резко пошли на спад и снизились практически до нуля. Если взглянуть на период до 1762 года как на время относительно беспрепятственной торговли, то получится, что средний годовой оборот составлял тогда 1 миллион 032 тысячи рублей, или 7–8 процентов от валового оборота внешней торговли России за тот период. Обратите внимание на то, что кяхтинская торговля приносила в казну практически такую же долю таможенных доходов, как и общая внешняя торговля России, то есть чуть меньше 8 процентов.

После того как в 1768 году снова открыли российско-китайскую границу, товарообмен взлетел на невиданную прежде высоту. По всей вероятности, свою роль сыграли два фактора: сохранение подавляющего большинства механизмов торговли в условиях скрытых перевозок товаров через закрытую границу и накопление запасов товаров, готовых к продаже по обе ее стороны. В 1770 году валовой товарооборот на 85 процентов превысил прежний максимальный свой уровень, достигнутый в 1759 году, и составил больше 2,5 миллиона рублей. Как только складские запасы товаров иссякли, однако, общий объем товарообмена в 1772 году упал до без малого 2 миллионов рублей, а затем возобновился подъем его уровня более медленными темпами до очередного пика, в 1776 году превысившего 3 миллиона рублей. Споры на границе на протяжении последующих двух лет и логичная в тот момент приостановка торговли с китайцами в 1778 году послужили причинами делового спада после такого удачного года, пока между 1778 и 1780 годами официальные обмены товарами не опустились до нуля.

И вот снова вслед за восстановлением регулярной торговли в 1780 году валовой ее объем опять же подскочил до невиданного уровня, превысив 7,5 миллиона рублей по итогам следующего полного года торгов. Высокий уровень деловой активности сохранялся в 1782 году. Начало 1780-х годов отмечено оживленной торговлей, объем которой в два с половиной раза превышал максимальные ее показатели до приостановки торгов. Частные причины здесь остались прежними, то есть те же факторы обеспечили рывок деловой активности в конце 1770-х годов после прежней приостановки торгов: накопление складских запасов товаров в ожидании момента для обмена и, по всей вероятности, процветающая контрабандная торговля. Но следует напомнить о том, что внешняя торговля России росла поступательно и стремительно по всем направлениям практически на всем протяжении периода правления Екатерины Великой. То было время относительной зрелости, освобождения от бюрократических махинаций и поощрения со стороны государственного аппарата крупных частных торговцев России. Рост общей европейской торговли России, например, между 1776 и 1781 годами (наиболее благополучные годы для кяхтинской торговли) составил практически одну треть. И за эти три десятилетия, то есть в 1762–1792 годах, объем торговли русскими товарами на западном направлении в рублевом исчислении увеличился в три с половиной раза. Другими словами, ежегодный рост составил без малого 12 процентов!

За несколько лет до 1785 года определилась тенденция устойчивого упадка кяхтинской торговли. Тем не менее средний годовой оборот торгов на протяжении шести лет с 1780 по 1785 год составлял 5 миллионов 654 тысячи рублей, то есть практически в 4,5 раза превышал средний показатель по кяхтинской торговле за период 1755–1761 годов и без малого в два раза превышал его за 1769–1778 годы.

После того как губернатор Ларион Тимофеевич Нагель и наместник китайского императора Сунъюнь в 1792 году подписали соглашение о восстановлении пограничной торговли, объем торговли не поднялся до нового рекордного уровня, как это происходило после предыдущих продолжительных ее приостановок. На этот раз контрабанду, как видно, удалось гораздо более надежно подавить, а русские купцы с китайскими торговцами одновременно увезли свои товары от границы и сбыли их где-то еще, например в Цурухайтуе. Несмотря на несколько где-то замедленное начало, валовой товарооборот в 1793 году достиг уровня, превысившего 7 миллионов рублей. Затем он снизился в среднем до 5 миллионов 970 тысяч рублей в год между 1792 и 1800 годами (на умеренные 5,5 процента превышавшие средний показатель 1780–1785 годов). Все-таки такой показатель среднего годового оборота на 300 с лишним тысяч превышал показатель 1780–1785 годов и на 4 миллиона 300 тысяч с небольшим рублей – показатель 1755–1761 годов. К 1800 году валовой объем торгов превысил 8 миллионов рублей, и с наступлением нового столетия оставался на рубеже даже выше максимального показателя 1781 года.

Российская торговля с Китаем в районе Кяхта – Маймачен развивалась бурно и устойчиво на протяжении 45 лет XVIII столетия, и на этот счет до нас дошла надежная торговая статистика. Причем следует помнить о том, что на протяжении 15 лет в упомянутом периоде либо действовал полный запрет на торговлю, либо торговая деятельность затруднялась из-за неблагоприятных условий, складывавшихся в приграничной полосе. Б.Г. Курц согласился с громадным абсолютным приростом в объеме торговли, но возразил в том плане, что его не стоит называть значительным, если учесть тогдашнее увеличение народонаселения на территории одновременно России и Китая. В чем-то он конечно же прав, однако его аргумент не имеет ни малейшего отношения к состоянию торговли в XVIII веке. Львиная доля товаров, преодолевавших границу в обоих направлениях, предназначалась для состоятельных покупателей, а не для широкого сбыта среди простого населения в целом как в России, так и в Китае. Б.Г. Курц к тому же упустил из виду роль китайской торговли в развитии общей системы хозяйствования в Восточной Сибири, которая, как мы уже убедились, представляется значительной во многих отношениях.