Перипетии вокруг личности Амурсаны

Неприязнь к России и крайнее раздражение деятельностью ее властей, обнаруженные В.Ф. Братищевым в Пекине, возниками не из-за его переговоров по Амуру, а скорее по причине обострения проблемы беженцев, когда маньчжурские армии двинулись на народ Джунгарии, чтобы окончательно сломить его сопротивление. После поражений 1730-х годов сплоченность и мощь джунгар пошли на убыль. Блистательного хунтайджи Галдан-Цэрэна в 1745 году сменил его сын Цэван-Дорджи, или Аджа Намджилу-хан. Пять лет спустя, когда группа высокопоставленных предводителей джунгар подняла мятеж, началась череда междоусобных схваток за власть. Они схватили Намджилу-хана и лишили его зрения, а на его место хунтайджи поставили старшего, но незаконного сына Галдана по имени Лама-Дорджи. Сопротивление ему оказал один только внук знаменитого завоевателя Тибета Цэрэн-Дондуба славный Дабачи (Давацы). В 1751 году Лама-Дорджи разгромил войско Дабачи, но тот со своими немногочисленными сторонниками скрылся на западе. Среди этих сторонников числится некий Амурсана (А-му-эр-сань-а), возглавлявший монгольское племя хойтов (хуэй-тэ), населявших район Тарбагатая. Собрав тысячу воинов, Дабачи с Амурсаной отправились в район реки Ил, и в начале следующего года убили Лама-Дорджи. Дабачи досталось звание хунтайджи, и он щедро наградил Амурсану за помощь. На протяжении двух лет, однако, Амурсана и еще несколько вождей джунгар, истощенных непрерывной враждой и страданиями от преследований, как они считали, Дабачи, переселились в Монголию, где сдались на милость маньчжурам. Амурсана привел с собой больше 25 тысяч хойтов. С этого момента начинается сложная летопись похождений Амурсаны.

Признавая слабость продолжавших сопротивление джунгар, Цяньлун решил предпринять попытку положить конец затянувшемуся соперничеству с равным по силе противником. Армия в составе двух колонн в 1755 году выступила под командованием банди, причем Амурсана с армией северного маршрута (Улиастай) шел в авангарде. Подчинить население района Или маньчжурам труда не составило, Дабачи они схватили (его доставили в Пекин и присвоили звание цинь-вана). Джунгарский бассейн теперь находился в руках маньчжуров впервые с начала правления династии Цин, и последняя из великих империй кочевников стала достоянием истории.

Однако маньчжуры упустили из виду главную черту характера Амурсаны – его непостоянство и склонность к предательству. Опьяненному собственными успехами, ему претил вариант примирения, предложенный маньчжурами, по условиям которого его обещали признать в качестве хана хойтов (а ведь он явно замахнулся на ханство над всеми джунгарами). Такое предложение он отверг, и для согласования позиций ему приказали прибыть в Пекин. Он же предпочел удариться в бега. В сентябре 1755 года этот изворотливый и ненадежный союзник ускользнул от своего эскорта, состоявшего из маньчжурских всадников, чтобы снова заняться подготовкой мятежа. Сначала ему сопутствовал невиданный успех, так как основную часть маньчжурских войск уже вывели с территории Джунгарии. Беспомощный банди наложил на себя руки. Столкнувшись с полномасштабным восстанием, пекинские власти реагировали на зависть скоро. Они послали еще одну армию, и она разгромила мятежные отряды Амурсаны. Сам он бежал к киргизским казахам. Маньчжурские полки опять ушли, и Амурсана поднял точно такое же восстание. Маньчжурские каратели снова вернулись и силами двух армий под командованием Чжаохоя и Цзянгунчапуя взяли Джунгарию в огромные клещи. К тому же выживших главарей мятежников настигла эпидемия оспы. Теперь Амурсана бежал в Сибирь и в 1757 году умер от оспы в Тобольске. Своей кончиной Амурсана ознаменовал завершение затянувшейся череды схваток, терзавших народы Средней Азии на протяжении без малого столетия. В следующем году маньчжурские вояки разграбили земли калмыков, и Джунгария исчезла из летописи текущей истории. Название народа джунгары использовать запретили, а вместо него в обиход вошли термины «алеуты» или «ойраты».

Дело Амурсаны на этом не закончилось. Вместе с этим отступником границу Сибири пересекли четыре тысячи монгольских юрт, и, опасаясь того, что московиты, несмотря на опровержение Правительствующего сената, будут использовать их для ползучего укрепления своего влияния в Джунгарии, император Цяньлун потребовал выдачи ему Амурсану и его сторонников. Когда маньчжуры получили уведомление о смерти Амурсаны, у них возникли по этому поводу вполне понятные сомнения, и они начали настаивать на предъявлении им тела усопшего предводителя мятежников, чтобы собственными глазами удостовериться в данном факте. Забальзамированный труп Амурсаны отправили в Селенгинск, и там его в марте и апреле 1758 года осмотрели пограничные чиновники. По-прежнему не удовлетворенные вельможи в Пекине позже потребовали возвращения тела. У русских чиновников возникло предположение о том, что маньчжуры хотят выставить голову Амурсаны на шесте у государственной границы в назидание потенциальным мятежникам, чтобы те вовремя отказались от своей затеи. Возня вокруг тела Амурсаны осложняла китайско-российские отношения на протяжении еще некоторого времени. Как будто бы одной интриги было недостаточно, еще одна интрига громкого международного звучания одновременно сыграла свою роль в разрыве вполне дружественных отношений, налаженных в ходе пограничной торговли. В самый разгар вооруженного противостояния (1756–1757) и непосредственно из-за него многие вожди джунгар и прочих монгольских племен пытались найти убежище в России или просили его предоставить. В июльском и сентябрьском 1756 года донесениях сибирского губернатора В.А. Мятлева тот проинформировал Коллегию иностранных дел о больших толпах джунгар, просивших убежища на нескольких российских пограничных постах (Колывань, Бийск и проч.). Первое намерение в этой коллегии состояло в том, чтобы просто приказать В.В. Якоби выразить официальный протест китайским пограничным властям с указанием им на то, что этим беженцам нельзя было позволять приближаться к территории России. В этот момент и появилась самая серьезная угроза маньчжурскому сюзеренитету над Монголией.

Князь хошутов генерал Цзянгунчапуй, командовавший армией, охранявшей маньчжурские транспортные коммуникации в Монголии, а также активно принимавший участие в кампании против Амурсаны, поднял мятеж. Из Пекина тут же обо всем сообщили в Санкт-Петербург и просили вернуть мятежного генерала и его сторонников китайским властям, если они появятся на российской границе. Воодушевленные своим смелым актом неповиновения, несколько влиятельнейших монгольских предводителей, в том числе ханы тушету, чжечженей и даже духовный вождь в Угре хутухта, обратились к В.В. Якоби и устно попросили его направить в Санкт-Петербург их просьбу принять в вассалитет от России. В своем отчете Коллегии иностранных дел В.А. Мятлев рекомендовал принять их в надежде на то, что такому примеру последуют остальные монгольские вожди. Притом что маньчжурские армии в Джунгарии оказались отрезанными от своих пунктов материально-технического снабжения, оставшихся в Западном Китае, у России появляется невиданно мощная позиция для ведения переговоров на своих условиях.

Российскому государству представилась возможность – единственная до середины XIX века – для расширения своего влияния в Монголии и Средней Азии, а также установления своего господства там. Сенаторы не замедлили с использованием ее в своих интересах, но особой решительности не проявили. В.А. Мятлеву предоставили полную свободу на прием монгольских перебежчиков и обещание им защиты с помощью русского оружия. Из-за невозможности расселения 10 тысяч юрт в более или менее близких к государственной границе областях Сибири в силу отсутствия достаточного объема материально-технического снабжения там (продовольствия хронически не хватало), а также в качестве жеста приверженности Кяхтинскому договору никаких попыток по их приему с противоположной стороны границы не предусматривалось. И монгольским вождям нужно было все это сообщить. Монголы, со своей стороны, рассчитывали исключительно на покровительство и поддержку русских властей, предпочитая оставаться в родной среде обитания. Чиновники в Санкт-Петербурге лелеяли большие надежды на эту интригу; в Сенате считали ее прекрасным рычагом для продавливания права на навигацию по Амуру – В.Ф. Братищев тут же отправился из Москвы на Восток. Если вельможи пекинского двора ответят на просьбу русских властей отказом, тогда благодаря возможному переселению монголов в бассейн Амура разрешения маньчжуров практически не понадобится. А если и когда в Пекине выскажут возражения, им нужно будет сказать, что монголы приняли покровительство Русского государства по собственной доброй воле или своевольно.

Интрига сохранялась на всем протяжении 1757 года, причем в Санкт-Петербурге придерживались трезвой достойной позиции. В дипломатической ноте Сената от 17 апреля содержался ответ на объявление Лифаньюаня о восстании Цзянгунчапуя. В ней сказано, что сибирские власти во исполнение Кяхтинского договора совершенно определенно не предоставят убежище или помощь мятежнику. Но в другой ноте, от 20 мая, сенаторы, возвращаясь к предложениям, специально внесенным китайским посольством в российском дворе в 1731 году, конкретно привлекли внимание Лифаньюаня к тому факту, что Джунгарское государство считается, в конце-то концов, самостоятельной империей, граничащей одновременно с китайскими и с российскими вотчинами. В разгар ведущегося сражения, если джунгары или другие монголы (такие, как Амурсана) переберутся в Сибирь, для России видится правильным предоставить им возможность для жизни, проявляя заботу только о том, чтобы они не использовали Сибирь в качестве удобного плацдарма для нанесения ответных ударов по маньчжурским армиям и чтобы монгольских предводителей вернуть китайским властям. Затем авторы данной дипломатической ноты подразумевали возможность территориальных уступок в обмен на выдачу властям беглых монгольских вождей мятежников. Именно эти дипломатические ноты привели китайских придворных в бешенство во время нахождения В.Ф. Братищева в Пекине.

Соблюдая внешнюю пристойность и формально следуя букве Кяхтинского договора, российская сторона на деле продолжала двойную игру. Через толмача гренадера Федора Шарина чиновники пограничной службы поддерживали отношения с потенциальными перебежчиками в Монголии, но по не зависящим от московитов причинам их планы сорвались. В начале 1758 года умер хутухта Угры, и без его духовного руководства и благословения стало трудно убедить многих монгольских князей (зайсанов) принять российский сюзеренитет. Кроме того, весьма реальная угроза маньчжурскому верховенству в Средней Азии побудила Пекин к решительным действиям. Маньчжурские армии двинулись на Монголию, и власти России, располагавшие ничтожно слабой военной группировкой, даже думать не могли о том, чтобы бросить вызов этим армиям в открытом поле. Пекин назначил нового губернатора Угры, и тот тут же прихлопнул все мятежные движения монголов. Мало того что монголам запретили переход на территорию Сибири, им даже ограничили общение со своими собственными племенами. Назревавшее было восстание народа всей Восточной Монголии маньчжуры задавили в зародыше.

Нарастающая напряженность

Пять лет с 1758 по 1762 год стали периодом упадка в отношениях между Россией и Китаем; предпринимались попытки уладить пограничные противоречия, однако этот упадок выглядел не просто спокойным и неуклонным, но и откровенно необратимым процессом. Обе стороны прилагали усилия по наращиванию своей мощи, будь то военная или административная, в пограничной зоне, по крайней мере на российской стороне, к разговорам о войне относились вполне серьезно, даже притом что Россия уже завязла в болоте Семилетней войны. И все это отражалось на торговле. В 1759 году торговый оборот в Кяхте и Маймачене достиг самого большого объема, вероятно, за все времена. Свою роль при этом могло сыграть то, что, с тех пор как в Пекин ушел последний казенный обоз, прошло уже несколько лет. С оборота около 1,5 миллиона рублей в виде таможенных пошлин казна получила намного больше 200 тысяч рублей. К 1761 году валовой товарооборот сократился до чуть больше миллиона рублей, а российский экспорт в рублевом исчислении едва превысил половину того, что было в предыдущем году.

К началу 1758 года в Санкт-Петербурге стали серьезно опасаться угрозы войны с Китаем. Замечания В.Ф. Братищева по поводу обсуждавшейся отправки мощной армии к границе для вызволения Амурсаны и прочих сбившихся с пути джунгар внешне вроде бы подтверждались откровенно резким тоном китайских дипломатических нот, поступавших на протяжении всего года. В.В. Якоби старательно обращал внимание властей на слабость России в Сибири в военном отношении, и он требовал незамедлительно прислать армейское подкрепление. Практически одновременно (в ноябре 1757 года) бригадир Карл Львович Фрауендорф докладывал с Усть-Каменогорского рубежа в долине Иртыша, что монгольская армия численностью где-то 6 тысяч человек находилась приблизительно в 210 километрах от того приграничного острога. Монголы якобы занимались преследованием Амурсаны. Маньчжуры из еще одного отряда якобы требовали дань с некоторых племен в Кузнецк— Колыванском секторе, пребывавших в своего рода двойном гражданстве, выплачивая подать одновременно сибирским и монгольским чиновникам.

Еще даже до появления таких сигналов опасности в Военной коллегии и Сенате провели слушания по поводу неготовности сибирских войск к серьезным военным действиям. В 1755 году В.В. Якоби уже напоминал членам этой коллегии о том, что в приграничной зоне на территории Селенгинска находится всего один полностью укомплектованный личным составом и вооружением пехотный полк регулярных войск трехбатальонного состава и рота гренадерской кавалерии. Александр Васильевич Суворов докладывал о том же самом Сенату 15 сентября. К марту 1757 года сенаторы приняли следующее решение: усилить Якутский полк за счет формирования новых батальонов и рот с назначением в них офицеров из подразделений, находившихся тогда в Тобольске, вдоль Иртышского и Кузнецкого рубежей. Личный состав предлагалось набирать из старателей соляных шахт Соликамска, а также из числа уголовников армейских и гарнизонных полков (исключение делалось только для солдат, осужденных на смертную казнь). Если такого подкрепления покажется недостаточно, на границу с Монголией обещали прислать первых новых армейских рекрутов. Все тогдашние беспокойства себя оправдали. Маленьких подразделений регулярных войск в Селенгинском и Оренбургском секторах совершенно не хватало для отражения нападения решительно настроенных и прекрасно вооруженных маньчжуров китайской армии, а долины Селенги и Иртыша практически не могли послужить преградой для врага, отважившегося забрать у московитов их наиболее развитые и дорогие области сибирской колонии.

Нараставший вал монгольских отступников и дело Амур-саны в конце 1757 и в начале 1758 года потребовали пересмотра военных нужд в сторону их повышения. В сентябре 1757 года в Коллегии иностранных дел, опираясь на данные, приведенные в докладе В.В. Якоби 1756 года, и используя в качестве обоснования необходимость увеличения численности регулярных войск на селенгинской границе, массовое дезертирство джунгар и неизбежное отступничество хутухта, рекомендовали Сенату наращивание вооруженных сил в упомянутом районе до четырех полков. Два полка следовало развернуть в Селенгинске и два – в Нерчинске. На случай перехода китайцев через государственную границу в Селенгинске требовалось 20 тысяч человек личного состава пехоты регулярных войск и 3 тысячи человек военизированного ополчения, а в Нерчинске – 10 тысяч человек личного состава регулярных войск и 2 тысячи человек ополчения. К концу того года В.В. Якоби во второй раз посетовал на слабость русских вооруженных сил на границе и на великую опасность вовлечения России в дела монгольских отступников. К началу января 1758 года, когда все эти рекомендации дошли до Сената, а В.Ф. Братищев сообщил о подстрекательских речах китайцев, сенаторы распорядились немедленно отправить из Тобольска к границе два полка с приданным отдельным батальоном в полном обеспечении оружием, боеприпасами, провизией и проч.

В заключение 9 апреля 1758 года ее императорское величество провела при дворе крупный съезд военных чинов. Всех прежде всего волновала судьба Амурсаны. Собравшиеся военные сановники придавали величайшее значение Сибирскому рубежу на западе, охраняемому на тот момент несколькими мелкими отрядами регулярных войск, расположенных в далеком Оренбурге. Обращалось внимание на то, что в 1757 году на Сибирском рубеже выставили четыре команды башкир и мещеряков с их семьями, но власти их делами не занимались. Участники съезда договорились отправить в Оренбург по тысяче казаков с Дона и Яика плюс полк драгун из Уфы или какую-нибудь подобную воинскую часть. Они предназначались для усиления защиты протяженного неохраняемого участка границы от Оренбурга до Кузнецкого района, а также между Кузнецком и Иркутском, где отсутствовали даже сторожевые вышки. При нынешнем положении вещей любое вторжение врага в данный район может пройти не замеченным со стороны русских властей. И не может быть возвращено ими в состав империи только потому, что войска из крепостей Тобольска или Иртыша туда вообще вряд ли дойдут.

На протяжении следующих трех лет вплоть до 1761 года российский двор продолжал понемногу наращивать пограничные войска и увеличивать численность населения в приграничной зоне. В марте 1759 года губернатор М.Ф. Соймонов повторно отправил в Сенат расчеты В.В. Якоби в потребности размещения как минимум 35 тысяч человек личного состава регулярных и военизированных подразделений между Селенгинском и Нерчинском. При этом он снова обращал внимание властей на неготовность Сибири к нападению извне. Рубеж Кузнецк – Колыванск (между реками Иртыш и Енисей) по-прежнему оставался слишком слабым, чтобы на него можно было рассчитывать. Вместо завоза из других районов России, как советовал в свое время В. В. Якоби, М.Ф. Соймонов предпочел призыв на службу казаков в четыре местных военизированных полка, пластунов и кавалерию, с укомплектованием армейскими офицерами полевого и ротного звена. Соответственно, эти полки требовалось обеспечить вооружением, боеприпасами и провизией. Казаков следовало переселить в районы Нерчинска и Селенгинска вместе с семьями. Два с половиной месяца спустя из Коллегии иностранных дел поступил доклад о планах набора 10 145 человек офицеров и личного состава в основном из казаков Томского и Кузнецкого уездов, приписанных к Колывановоскресенской фабрике. Из них намечалось сформировать четыре полка вооруженного ополчения и назначить их на 22 заставы по 15–25 человек от Балчиханска (Бальджиканская) к востоку от Кяхты до Аргуньска. Жалованье им намечалось выплачивать из местных сибирских обязательных и необязательных поступлений на уровне армейского денежного содержания и зернового перечня. А также «на украинский манер» за лошадей им придется оплатить аренду из расчета 1 рубль в год на 10 лет. Так как полки намечалось назначить на прикрытие протяженного рубежа, их предполагалось укрепить призывниками из числа горожан и ремесленников, не успевших обзавестись постоянным доходным делом или ремеслом.

Между решением и настоящим делом возникала масса проволочек, однако в начале 1760 года В.В. Якоби доложил свой план расселения вдоль кяхтинского участка не 10 тысяч с лишним человек, а 1 тысячи донских и яицких казаков, санкционированных почти двумя годами раньше для участка границы, простиравшегося от Иркутска на запад. Из них 200 человек он предложил разместить около Кяхты и 800 – на Нерчинском рубеже. Из тех 800 казаков 440 человек следовало приписать к 22 заставам на линии государственной границы, а 360 человек держать в резерве в двух местах – в деревне Акчинск и в лагере у устья реки Борзя (впадающей в реку Онон). Таким образом, их можно было бы при необходимости оперативно перебросить в район либо Селенгинска, либо Нерчинска. К концу года В.В. Якоби и М.Ф. Соймонов доложили об отсутствии какой-либо подозрительной деятельности на монгольской стороне, указывающей на наращивание группировки китайской армии для наступательных целей. Китайские армии в Монголии, по имевшимся тогда сообщениям, пребывали в ослабленном состоянии, и один бухаретинский амбан, прибывший в Кяхту с 80 тысячами лянов серебром, купил 250 верховых животных по 12 лянов 5 цзиней и 13 лянов за голову. Но их он приобрел для нужд своего народа, проживавшего в окрестностях города Селим, а не для военных целей. В 1761 году в Сенат продолжали поступать доклады губернатора М.Ф. Соймонова о его продолжавшихся усилиях по формированию четырех военизированных полков сухопутных войск для прикрытия Селенгинск – Нерчинского рубежа. Но, по всей видимости, фактическое размещение казаков вдоль государственной границы не было закончено до наступления 1770-х годов. Ведь как раз тогда возникли новые обстоятельства, связанные с большим опасением, что знаменитый переход волжских калмыков назад в Монголию станет поводом для вовлечения России в военные действия против китайских армий. В указе 1763 года упоминаются две роты регулярной армии и четыре военизированные роты казаков.

Для укрепления военного положения России в том районе власти предприняли еще два конкретных и очень скромных шага. В.В. Якоби на самом деле сформировал военные команды численностью 500 человек тунгусов, проживавших в приграничной зоне, предназначенные для оказания помощи в патрулировании границы под руководством сержантов Якутского гвардейского полка. И по указанию из Сената директор Кяхтинской таможни капитан артиллерии Федор Стрекалов провел топографическую съемку и картографирование территории границы.

На западном участке Сибирского рубежа поступали сообщения, позволявшие предположить нарастание опасности вторжения врага. В июле 1760 года командующие в этом районе генерал-майор Иван Иванович Веймарн и бригадир Карл Львович Фрауендорф увидели «несколько опасностей» на китайской стороне и доложили о заселении местности рядом с Усть-Каменогорским острогом, подходящей для ведения сельского хозяйства, а также о возведении дополнительных укрепленных сооружений. Петр Иванович Шувалов в ноябре приказал губернатору Федору Ивановичу Соймонову заняться строительством фортов в подходящих для того и согласованных местах от Усть-Каменогорска вверх по течению Иртыша до реки Бахтарма и Телецкого озера. Для руководства намеченным строительством прислали инженеров, но два года спустя, когда на Сибирский рубеж прибыл новый командующий (генерал-майор Иван Иванович Шпрингер), в его задачи входило исполнение приказов на строительство все тех же самых укреплений. Летом следующего, 1761 года Азовский драгунский полк, прежде передислоцированный вверх от Оренбургского рубежа на Сибирский рубеж «из-за угрозы, исходившей от китайских армий», вернули в места постоянного расквартирования. Ф.И. Соймонов советовал сделать так потому, что обеспечение в Иртышском районе регулярных войск провизией было делом чрезвычайно трудным. А 12 января 1761 года из Сената поступило распоряжение на востоке и севере Колыванского сектора, считавшегося чрезвычайно важным в силу добычи там полезных ископаемых и уязвимым с точки зрения военного вторжения с территории Монголии, разместить четыре пехотные роты и одну роту драгун с полным снаряжением. При этих ротах постоянно находились толковые офицеры, и, если кто-то из офицеров относился к исполнению своих обязанностей без должного рвения, его незамедлительно заменяли добросовестным командиром. Офицеры и личный состав рот обязывался тесно сотрудничать с начальством Колывановоскресенского прииска, и это начальство должно было из собственных фондов выдавать военнослужащим оклад денежного содержания по положенным армейским нормам.

К концу 1761 года, то есть к концу правления царицы Елизаветы, а также практически к завершению русского участия в Семилетней войне, много речей прозвучало по поводу военной неготовности Сибири в военном отношении и было запланировано еще больше полезных мероприятий. Однако досадно мало достижений можно записать в актив властей с точки зрения существенного укрепления регулярных армейских подразделений и строительства оборонительной линии пограничных крепостей. Зато на протяжении всех тех лет из-за политики властей Пруссии и нужд Семилетней войны у русских не оставалось другого выбора, кроме как маневрировать регулярными подразделениями Сибири и Урала, а также набирать ополчение на месте, как только появлялись опасные участки на границе.

На противоположной стороне границы китайцы тоже что-то пытались предпринимать, хотя в деле создания наступательной группировки войск им тоже удалось весьма немногое. К началу 1758 года Джунгария подчинилась Пекину, а назревавший было мятеж среди монголов племени халха сошел на нет. На границе вполне могла появиться мощная военная группировка маньчжуров в составе прежде всего регулярных войск маньчжурских знамен (родов), а также ополчения из числа коренных монголов, значительно превосходящая, по крайней мере численно, имевшиеся в распоряжении русских властей подразделения. Без сомнения, против русских войск маньчжуры смогли бы очень быстро выставить десятки тысяч вооруженных человек. Позже все эти армии внешне утратили свою былую высокую боевую готовность. Как уже отмечалось выше, сотрудники русской разведки честно и последовательно докладывали об отсутствии военных приготовлений или действий со стороны китайцев.

В то же время китайские колониальные власти ужесточили бессистемные и не соответствующие моменту меры контроля, осуществляемого раньше над Монголией, и особенно над пограничной торговлей. В 1758 году в Угру назначили нового чиновника по имени Сансай-Дорджи, числившегося наследным тушету-ханом, в расчете на то, что он укрепит китайский сюзеренитет над Монголией. Его снабдили всеми полномочиями на арест и заключение в тюрьму преступников, обвиненных в отступничестве. Но главная его задача заключалась в восстановлении и обустройстве пограничных караульных постов.

Год спустя в новых правилах появилось утверждение о том, что в Пекине взяли под свой контроль китайских купцов, имеющих дело с русскими купцами. Всем китайским купцам вменялось в обязанность иметь при себе паспорт или лицензию (линпяо), выдаваемые Лифаньюанем, те из них, кто прибывает из Чжили и проходит через ворота Калгана в Великой Китайской стене, должны предъявлять их для проверки военным губернатором (датуном) Чахара или в магистрате Долоннора. А те, кто прибывает из Шаньси, проходят проверку в канцелярии генерала (цзянчаня) Суйюаня. В таком паспорте указывали фамилию и «титул» купца, место его жительства, перечень доставляемых товаров, место их назначения и дату начала путешествия владельца документа. Чиновникам в Угре и Кяхте приказали тщательно проверять паспорта у прибывающих купцов, а купцов обязали предъявлять для досмотра все свои товары и наличное серебро. Действие таких паспортов устанавливалось всего лишь на один год, после завершения которого купцам следовало возвращаться в Китай. Купцам, не удосужившимся получить паспорт, полагалось наказание в виде конфискации половины их товаров. В дополнение ко всем прочим наказаниям следователь мог назначить любую кару, которую сочтет соразмерной степени любой другой вины купца. Во время нахождения на границе китайским купцам категорически запрещалось заключать кредитные соглашения с русскими купцами под вымышленным именем, а также присвоение себе монгольского имени из любых соображений, как благих, так и преступных, и заключение брака с местными женщинами. В самом Маймачене купцов следовало объединить в восемь «обществ» (ханов), во главе которых назначать купца с безупречной репутацией. Причем всем купцам приказали вести взаимную оценку своих товаров и выступать единым фронтом в общении с русскими купцами. Судя по упоминаниям в российских документах, купцы в Маймачене успешно создали свои ханы. Многие из перечисленных выше ограничений на деле оказываются мерами прежней политики, реализовать которые тогда не получилось. Нынешние отличия заключаются в назначении новых чиновников для их исполнения.

В 1762 году впервые в Утру назначили непосредственных императорских наместников (цзиньцюев). Одного маньчжурского или монгольского чиновника присылали из столицы, а еще одного подбирали из числа предводителей знамен (родов) халха. Срок их полномочий определялся в три года. Ради укрепления защиты сибирской границы эти императорские наместники поддержали надежную связь с остающимся заместителем генерала (цзофу цзянцзюнь) и канцлером (цзяньцзан дачен) административного центра самой западной части Монголии города Ховд, находившегося ближе всего к Сибирскому рубежу, а также на востоке с генералом Амурской области (Хейлунцзян) и заместителем маршала (фудатуном) Хулуньбуира. Все они вместе выступали в качестве ответственных чиновников, занимавшихся русскими делами. Таким образом, как минимум с 1762 года образовалась расширенная общая структура для наблюдения за всем участком границы от Амура до Сибирского рубежа.