Джунгарские войны, беженцы и энергичные действия

После нескольких лет затишья джунгарские войны в 1729 году вспыхнули с новой силой. Двумя годами раньше предводитель джунгар Цэван-Рабдан сложил голову в долине реки Или, и его сыну Галдан-Цэрэну достался титул контайши (хунтайчжи). Мандарины цинского двора послали на запад две армии, одну в Алтайский край и другую в Баркуль. Несмотря на то что Галдан послал к императору Юнчжэну своего представителя, в 1731 году этот вождь джунгар начал внезапное наступление на северную армию маньчжуров и наголову ее разгромил. Разрозненные вооруженные стычки случались на протяжении четырех лет, пока войско Галдан-Цэрэна не ослабло, тогда сам он попросил о мире и его получил. После 1735 года еще 10 лет в Китайском Туркестане преобладал непрочный мир, омрачавшийся натиском джунгар с запада на казахов, чуть раньше присягнувших на верность царице Анне Иоанновне в 1734 и 1740 годах. После кончины Галдан-Цэрэна в 1745 году его сын и преемник Цэван Дорджи сразу же проявил жестокость к маньчжурам, но его убил один из собственных братьев. С тех пор до 1758 года на территории Средней Азии практически непрерывно происходили вооруженные схватки и волнения.

Сразу же после подписания Кяхтинского договора началась проверка его на прочность в условиях постоянного нарушения спокойствия из-за вспышек вооруженного противостояния не только между маньчжурами и джунгарами, но также между теми же джунгарами и остальными соседними монгольскими народностями. Для обеих сторон главная функция этого договора состояла в определении линии известной границы между российскими и маньчжурскими территориями; организации ее патрулирования, перехвата всех местных жителей, пытающихся ее пересечь по какой-либо причине, и незамедлительного возвращения их на родину. О многотрудности данной задачи уже говорилось, когда речь шла о контрабандных потоках товара. Коренные жители приграничного района, как сибиряки, так и монголы, относились к традиционно кочевым народам. В отсутствие переписи и прочих способов проверки принадлежности населения русский и маньчжуро-китайский чиновник или солдат зачастую просто не мог найти различия между сибирским бурятом и монголом из тушету-ханства. Куда проще было разобраться с массами народа. Зато толпу кочевников было гораздо труднее убедить вернуться на территорию своей империи, когда все они были при оружии и готовы были его применить.

Едва ли С.Л. Владиславич-Рагузинский оставил границу, если бы полковник И.Д. Бухгольц сообщил ему о пересечении границы монгольскими грабителями, напавшими на русских поселенцев. Речь шла о первом, быть может, из сотен подобных трагических случаев на протяжении последующих нескольких десятилетий. Такого рода грабежи стали поводом для осложнения русско-китайских отношений, но очень редко с обеих сторон по их поводу предпринимались радикальные меры, и то только когда одной из сторон казалось, что противоположная сторона недостаточно сурово наказывала задержанных преступников. Главная же проблема заключалась скорее в переходе на русскую территорию непримиримых врагов маньчжурских армий или просто тех, кто спасался от потенциального участия в вооруженном противоборстве, а также откровенного бесчинства со стороны солдат оккупационных войск.

Тем не менее И.Д. Бухгольц получил подробнейшие инструкции Коллегии иностранных дел, изложенные в августовском и ноябрьском указах 1730 года. От него требовалось беглецов и перебежчиков возвращать их властям с применением оружия, если не удавалось просто убедить сделать это. Поводом для таких распоряжений послужило пересечение государственной границы монгольским вождем с семью юртами, женами, детьми, коровами и провизией, попросившим убежища и защиты со стороны российского сюзерена. Пограничные инспекторы Григорий Фирсов и Анисим Михалев получили однозначные и категоричные приказы. Им предписывалось отказывать в переходе на русскую территорию всем перебежчикам с китайской стороны, немедленно отправлять назад к чиновникам на китайской стороне всех нечистых на руку людей, пресекать попытки скрытного пересечения российскими подданными границы без надлежащих документов, запрещать продажу через границу провизии, лошадей, коров и верблюдов. В случае внезапного появления многочисленных групп беженцев им предписывалось незамедлительно сообщать об этом сотрудникам таможенной службы в Кяхте и воздерживаться от применения против них открытых военных мер воздействия. По крайней мере, казалось так, что с самого начала российские чиновники одновременно в Санкт-Петербурге и на государственной границе имели все намерения на буквальное выполнение Кяхтинского договора. Позже, как нам еще предстоит убедиться, они не удержались от некоторых служебных злоупотреблений.

К осени 1731 года вице-губернатор Алексей Жолобов докладывал, что в Сибирь уже переправилось 10 тысяч юрт, из которых выслать на родину удалось 2142 юрты. Он предупреждал о том, что в условиях продолжающихся в Монголии военных действий решение задачи надежного прикрытия границы становится невыполнимым. Приграничная зона становится слишком широкой и чересчур густонаселенной, а к несению там пограничной службы готов только один полк пехоты и одна рота драгун регулярных войск при поддержке 5 тысяч вооруженных тунгусов и бурят, лояльных, но не до конца надежных в сложной ситуации. Его предупреждение выглядело предельно обоснованным и весьма благоразумным. В последующие несколько лет ситуация еще более ухудшилась.

В апреле 1732 года обитатели более 500 юрт переправились в Нерчинскую область, обосновались в долинах реки и объявили о своем желании остаться там навсегда. И.Д. Бухгольц не смог склонить их к возвращению на родину, и А. Жолобов докладывал в следующем месяце о серьезной опасности сложившейся обстановки. Он просил губернатора Тобольска об освобождении его от основной возложенной на него обязанности. Позже он рекомендовал уведомить Лифаньюань, чтобы там приняли активные превентивные меры по перехвату их людей, а перебежчикам, кому удалось пересечь границу, разрешили оставаться в русских деревнях под присмотром тунгусов и бурят до тех пор, пока в местах их прежнего проживания продолжаются вооруженные столкновения. К концу 1732 года между Лифаньюанем и Сенатом произошел обмен дипломатическими нотами. Китайцы обвиняли русских чиновников, как они множество раз сделают это в будущем, в отсутствии оперативности с возвращением беглых подданных Поднебесной. Русские дипломаты отметали все обвинения, обосновав свой вывод трудностями, связанными с возвращением больших масс народа в места их прежнего обитания. Сенаторы пожелали китайскому императору большой удачи в его военной судьбе.

Российской стороне тоже было на что обижаться. Губернатор Тобольска Андрей Плещеев жаловался в конце весны 1734 года на то, что таможенники не получили удовлетворительного ответа на их многократные обращения к монгольским пограничным властям. Речь шла о расследовании случаев конокрадства через государственную границу. Он обвинял монгольских чиновников в потворстве конокрадам.

Касательно перебежчиков внимание обращалось на то, что между 1730 и 1733 годами через границу на родину в Монголию вернули 2886 юрт с их обитателями, но с проблемой как таковой разобраться не получалось. И позже ее острота не прошла. Летом на территорию Нерчинского уезда переселились обитатели 935 юрт с 2150 мужчинами годного к военной службе возраста, и на требование Г. Фирсова покинуть территорию России те ответили категорическим отказом подчиниться. Тогда И.Д. Бухгольц приказал ему собрать вдоль границы 3 тысячи вооруженных ополченцев ради демонстрации военной силы, которую Г. Фирсов действительно устроил с помощью племенных предводителей тунгусов. Китайцы удалились, но к октябрю перешли границу снова, когда убедились в том, что русское ополчение распустили по домам.

Некоторое облегчение наконец-то наступило в 1735 году. Весной из Коллегии иностранных дел губернатору Тобольска поступили категорические приказы, чтобы всех беглецов из Монголии «предельно быстро» возвращали на родину, то есть прежде чем готовившийся на границе казенный обоз перейдет на территорию Монголии. Проявивший несколько излишнее усердие А. Плещеев 10 июня 1735 года отправил на границу капитана Петра Порецкого, облеченного всеми полномочиями на возвращение беглецов домой и на улаживание любых жалоб китайцев по поводу набегов мародеров через границу. В Лифаньюане усилия русских пограничных властей в те месяцы произвели самое благоприятное впечатление, и его руководство отправило в Сенат дипломатическую ноту с выражением благодарности, сопровождавшимся сотней штук камки и тысячей цюней китайки, которые В.В. Якоби раздал тунгусам и бурятам, принявшим участие в облавах на нарушителей границы. Совершенно не скоро поступило сообщение о заключении Галданом мира с китайцами. На возвращение всех беженцев потребовалось некоторое время, но первый переломный момент удалось пережить. С установлением спокойной обстановки на всем протяжении государственной границы неудивительно, что купцы с обеих ее сторон потихоньку подтянулись в Кяхту и Маймачен.

Приобретенный опыт преодоления былых трудностей не послужил поводом для укрепления пограничной охраны и совершенствования досмотровой службы ни с одной из сторон. Русская царица действительно санкционировала формирование одного нового драгунского полка и одного пехотного батальона, укомплектованных представителями сибирского дворянства, казаками и боярскими сыновьями. Сибирскому представительству тоже поступило распоряжение на создание запасов всего имеющегося под рукой оружия, боеприпасов, лошадей и военного обмундирования. На протяжении всех сражений с Галданом китайцы сообщали русским чиновникам о сооружении нескольких новых крепостей в Монголии, но ни одна из принятых мер не возымела видимого эффекта, так как граница оставалась по-прежнему дырявой.

Поскольку проблема беглецов на тот момент отступила на второй план, обострились споры по поводу конокрадства и хищения прочего имущества через границу. Положениями Кяхтинского договора предусматривалось, чтобы угнанный скот возвращали его владельцу в десятикратном размере. Такое условие смотрится прекрасно, но выполнить его практически невозможно в условиях скотоводческой формы хозяйства, служащей единственным источником жизненно необходимых ресурсов. Такое суровое наказание предполагалось в качестве возможного средства устрашения, но на деле все вышло совсем наоборот: воры никуда не делись, зато в условиях десятикратного возмещения похищенного имущества участились случаи угона скота, на скот повысился спрос ит. д., пока ситуация полностью не вышла из-под контроля. Один из первых случаев угона скота после заключения Кяхтинского договора зарегистрирован в 1732 году. Тогда монгольский разбойник с большой дороги убил трех русских пастухов и угнал 113 голов скота. Китайские власти возвратили украденных животных и заплатили штраф в виде 203 голов «крупных» коров.

Русские люди такого усердия в деле возмещения утраченного имущества не проявляли. В том же самом году китайцы потребовали 2087 голов скота, угнанного с 1729 года в окрестностях Цурухайтуя на востоке. Русские власти не спешили принимать мер, тогда как претензии к ним множились до тех пор, пока в 1737 году не случилась трагедия: был разрушен дом одного китайского купца и похищен его товар. Тогда дзаргучей пошел на приостановление торговли в Кяхте на несколько дней. На протяжении двух предыдущих лет капитан П. Порецкий получил от ханов чжечженей и тушету списки с указанием 190 отдельных случаев хищения чужого имущества, на основании которых монгольские вожди потребовали у русских властей передать им 23 873 головы верблюдов, лошадей и рогатого скота. Он докладывал в начале 1737 года губернатору Тобольска и одновременно в Коллегию иностранных дел, что ему удалось расследовать только 40 случаев хищения скота и передать китайской стороне 2927 голов. Еще 150 преступных случаев остались нерасследованными. Между тем он расследовал и оформил 37 случаев (из в общей сложности 186) угона российского скота в Монголию и обеспечил возвращение в Сибирь 3665 голов из в общей сложности 25 784 затребованных голов скота. Как и в случае с беглецами – нарушителями границы, местные российские чиновники с молчаливого согласия Коллегии иностранных дел считали самым удобным средством обращения с хищением скота своего рода обмен домашними животными. В письме данной коллегии местному губернатору от 15 сентября 1737 года говорилось, что китайцев вроде бы не волнуют нераскрытые случаи конокрадства и в то же время остаются без должной реакции многочисленные мелкие претензии с российской стороны. Следовательно, впредь стоит просто «помалкивать» и ничего не расследовать. На тот случай, если китайцы вздумают настаивать на своих претензиях, П. Порецкому поручалось расследование преступлений, но ровно стольких случаев, сколько получится, и при этом он должен был потребовать от китайцев удовлетворения такого же количества претензий с российской стороны.

Рассмотрение данного затруднения и прочих противоречий требовало череды приграничных совещаний (в 1739–1743) с участием следователя по особым поручениям П. Порецкого (а после смерти в 1739 году его преемников майора Калины Налабардина и капитана Андрея Греченинова, прежде служивших в одном и том же Якутском полку) и нескольких советников, назначаемых тушету-ханом. Из перечисленных русскими участниками совещаний 50 преступлений в форме переселения с незаконным пересечением границы, хищения чужого имущества, угона скота и убийства раскрыть удалось 15 уголовных дел, но никаких конкретных решений или процессуальных норм по обращению с такими делами на будущее выработать не получилось. Хотя то совещание закрывали в ноябре 1743 года в атмосфере дружбы и миролюбия.

Все дружелюбие испарилось уже в следующем году в ходе жаркого спора по поводу трагедии, когда пьяные русские мужики убили двух китайцев во время конфликта из-за водки. Из-за этого происшествия возникла угроза всему предприятию в виде казенного обоза под руководством Герасима Кирилловича Лебратовского в 1744 году. Дзаргучей, уставший ждать заверений с российской стороны в том, что негодяев, виновных в злодейском убийстве, осудили за совершенное ими преступление, в конце концов на 17 дней закрыл торговлю в Маймачене, пока ему не сообщили дату суда. Даже тогда расследование продвинулось совсем незначительно, и только в 1746 году китайцам сообщили о том, что преступников приговорили к смертной казни. Однако, насколько нам известно, никого не казнили, а китайцам ничего больше не оставалось, кроме как продолжать требовать предъявления тел казненных на границе в качестве доказательства порядочности российских вершителей правосудия.

Данный спор по поводу смертной казни для пойманных в приграничной зоне злодеев не был единичным случаем. Тяжбы из-за наказания пойманных преступников, за которые обычно предусматривалась высшая мера, между двумя сторонами длились с 1742 года. Кяхтинским договором определялась смертная казнь для военнослужащих обеих сторон, обвиненных в дезертирстве, ее исполнение предполагалось на стороне границы, на которой дезертиров задерживали. Однако в нем ничего не говорилось относительно наказания, назначаемого гражданским лицам. Все дело осложнялось елизаветинскими мерами по облегчению наказаний и отмене смертного приговора для представителей некоторых сословий и групп населения России. В Сибири, однако, смертная казнь применялась на протяжении некоторого времени после того, как от нее отказались в европейской части России. Тяжбы по этому поводу в русско-китайских отношениях возобновились в 1750 году, когда Варфоломей Якоби доложил о своем решении в одностороннем порядке помиловать тунгуса, которого китайцы трижды обвинили в казнокрадстве. При этом он привел весьма бесхитростное обоснование: китайцы воздерживались от казни своих собственных преступников, и в ответ на такое милосердие русские люди тоже не должны убивать соотечественников. Тайно от китайцев тунгусов и прочих российских коренных жителей следовало пороть кнутом и наказывать повышенной ставкой ясака во время его сбора. В Коллегии иностранных дел 31 июля 1750 года признали достойным обоснование решения В.В. Якоби, и, даже если бы китайцы стали казнить своих собственных преступников, ему предлагалось ждать подтверждения смертного приговора из Сената и только потом исполнять его применительно к кому-либо из подданных русского престола. Прознав о таком решении, пограничный дзаргучей в 1751 году запретил торговлю на два дня. Два года спустя, когда русские стражи границы задержали нескольких китайцев при попытке переправления запрещенных товаров (китайского вина и 90 копеек медью) и передали их соотечественникам, вино и деньги они поначалу попридержали у себя. Текущий спор, вызванный таким рядовым происшествием, использовал дзаргучей, заявивший об отсутствии у него доказательства наказания убийц, совершивших свое преступление еще 10 лет тому назад, а также еще в трех отдельных случаях, и приостановил торговлю в Маймачене в общей сложности на пять с лишним месяцев летнего сезона. На тот момент более длительного периода приостановления торгов за все их время не случалось. Переписка между Сенатом и Лифаньюанем с выдвижением собственных аргументов и претензий по поводу наказания преступников продолжалась еще много лет.

Тем временем из-за еще одного источника трений, причем непосредственно связанного с торговлей, в 1747 году случилась мимолетная приостановка торговли. В предыдущем году несколько русских купцов, в том числе Михаил Мушников и Андрей Евреинов, сообщили В.В. Якоби о предоставлении ими кредита китайским и бухаритинским купцам в размере 20 330 рублей 50 копеек, расплачиваться за который никто явно не собирался. Дзаргучей сначала отказался заниматься этим делом на том основании, что отсутствовал в Маймачене, когда его купцы якобы подписывались под своими долгами. К 1747 году требования русских купцов по неоплаченным долгам достигли суммы 24 766 рублей, а переписка с бюрократическим аппаратом Угры только усугубляла дело. Амбан Угры отписывался в том плане, что предыдущий спор с участием П. Порецкого и члена совета Угры завершился передачей 150 недубленых шкур купцу Григорию Шелехову, после чего требования по погашению долговых обязательств он отозвал. Тогда же заключили соглашение, напоминал он, о том, что требовать следует только те непогашенные ссуды, договоры о предоставлении которых подписывались в присутствии ответственных таможенных сотрудников. В противном случае никаких кредитов русским купцам никто возвращать не собирается. Он просил, чтобы в будущем по подобным вопросам его больше не беспокоили. Тем не менее купцы с обеих сторон продолжали давать и брать ссуды под честное слово. А что еще им оставалось делать в отсутствие конвертируемой валюты или слитков благородных металлов под рукой?! С прямыми и встречными претензиями пришлось иметь дело капитану Остякову, сменившему капитана Греченинова, снятого с должности как не справившегося с задачей налаживания отношений с сибирскими коренными жителями чиновника. К 1752 году сенаторы направили жалобы в Лифаньюань и потребовали назначить ответственных китайских должностных лиц в помощь монголам на границу для погашения долгов нескольким российским купцам, а также решения других вопросов.

Во время приостановок торговли в 1753 году дзаргучей воспользовался случаем, чтобы обвинить русских соседей по еще двум делам, причем совсем не новым. Он выдвинул предположение о том, что своими запретами на частную торговлю несколькими ценными товарами – мехом камчатского бобра, тонко выделанной лисицы, провизией с продовольственными товарами и монетами – российские власти лишали китайских и монгольских купцов большой части торгового дохода. Он жаловался к тому же на то, что таможенные пошлины взимались в Кяхте в нарушение прямо сформулированных положений Кяхтинского договора. Этот добросовестный чиновник несколько лукавил, когда приводил оба случая якобы из лучших побуждений выяснения истины. На протяжении многих десятилетий все упомянутые предметы государственной монополии находились за пределами частной торговли на ввоз в Россию и вывоз из нее. То, что монополия тормозила полноценный рост частной торговли, бесспорно; а то, что ее условий строго придерживались в обсуждаемое нами время, конечно же не факт. Тот же самый аргумент можно привести по поводу таможенного режима в той же Кяхте, разве что после отмены внутренних таможенных пошлин и их замены дополнительным сбором на внешнюю торговлю на самом деле заметно подросли поборы на границе. В результате, как мы убедились, никакого заметного изменения в фактической продажной стоимости китайских ввезенных товаров и русских товаров, обменивавшихся на китайские, не случилось. Ну, возможно, кое-кто из отдельных русских купцов воспользовался таким предлогом для оправдания своих повышенных запрашиваемых цен. Главная проблема состояла в том, что внутренние пошлины от китайцев скрывали, а о новом дополнительном сборе им объявили.

После нескольких бесед с дзаргучеем подчиненных ему офицеров В.В. Якоби лично встретился с ним 19 ноября 1753 года в Селенгинске. На их встрече обсуждались многочисленные темы, но по большей части все-таки застарелые дела: наказание нарушителей границы; сбор пошлины в Кяхте; запреты российских властей на сбыт определенных предметов торговли; чрезмерное (по мнению дзаргучея) количество российских солдат и казаков в Кяхте; волокита, с которой сталкиваются китайские купцы в поисках российских чиновников, обязанных одобрить ассортимент товаров, предназначенных для обмена, и ночные посещения китайскими купцами жилья русских людей «с непристойными, неприличными и постыдными намерениями». Практически по всем темам В.В. Якоби заявил, что он всего лишь выполнял приказы своего начальства и дзаргучею следует доложить в Лифаньюань, чтобы оттуда связались по почте непосредственно с Сенатом, если у них созрело большое желание. Удовлетворенный выслушанными объяснениями дзаргучей распорядился восстановить торговлю на следующий же день. Хотя ни один из давно возникших и пока еще острых поводов для разногласий между этими двумя империями устранить не удалось. Из мелких разногласий местного масштаба одним стало меньше: Кяхтинскую таможню, как нам уже известно, переместили в другое место, и им дзаргучей довольствовался. Со временем российские власти отказались от государственной монополии, но конечно же не из-за официального протеста вельмож в Пекине или чинуш Маймачена. Насколько нам известно, кяхтинские чиновники могли бы с большим рвением отнестись к собственным должностным обязанностям, когда китайские купцы нуждались в их санкции на вывоз своих покупок из Кяхты, вместо того чтобы постоянно отговариваться нахождением «на ужине» или «совершением визита». Ночные похождения китайских купцов продолжались практически в прежнем духе.

Плавание по Амуру

Все разногласия, упоминавшиеся до настоящего момента, в той или иной мере относятся к категории локальных приграничных проблем. Их-то как раз следовало ожидать на линии сопряжения народов двух империй с кардинально расходящимися воззрениями на торговлю и дипломатию. Самая удивительная особенность русско-китайской пограничной торговли состояла в том, что она протекала в целом в атмосфере дружелюбия, хотя и не безмятежного; на границе преобладал настрой на поиск взаимовыгодных решений. До 1760-х годов приграничная торговля приостанавливалась в общей сложности не больше чем на шесть лет.

Причем в каждом отдельном случае эта приостановка продолжалась буквально считаные дни. Пятимесячная приостановка торгов в 1753 году внешне настолько же сказалась на этом ремесле, как и все остальные обострения противоречий или приостановления, но даже в данный период времени товарообмен все-таки продолжался. Ведь она пришлась на летние месяцы, или на мертвый сезон. С мая по август в Кяхте в виде таможенных пошлин собрали 4010 рублей. Для сравнения: с января по март таможенники получили пошлин на достойную даже для летних месяцев сумму 7480 рублей. К этому локального масштаба недоразумению в 1750-х годах добавились две острейшие коллизии интересов в долине реки Амур и в Джунгарии. Соперничество в этих областях, сначала по существу только случайное в сфере кяхтинской торговли, перерастало в затяжные противоречия и превращалось в конечном счете в угрозу нарушения или возможного полного прекращения к тому времени наладившейся было приграничной торговли.

Официально российский интерес в долине Амура практически никак не проявлялся на протяжении 70 лет от момента подписания в 1689 году Нерчинского договора, когда Гавриил Иванович Головкин отказался от претензий на данную область со стороны Русского государства, и вплоть до начала 1750-х годов. Река оставалась пока закрытой для российских граждан, им запрещалось водить по ней свои суда и селиться на берегах. Сложившаяся ситуация медленно менялась в первой половине XVIII века по мере того, как русские первопроходцы проникали на Камчатку и Алеутские острова, а также по ходу дела открывали для себя новые богатейшие источники промысла мехов, воспламеняли жажду наживы у охотников на пушного зверя, купцов и властей. Сибирские речные пути не вели непосредственно к Тихому океану, а сухопутный переход из пригорода Якутска до Охотского моря требовал громадных физических и финансовых затрат. Прямой водный путь от Нерчинска до Охотска через Шилку и реки Амурского бассейна обещал кардинально облегчить переселение русских людей на Тихоокеанское побережье и на Камчатку. И к тому же открывался маршрут более простой доставки мехов с Камчатки и Алеутских островов на кяхтинский рынок или выход на обычные большаки в европейскую часть России.

Сформулировавший такое предложение сибирский губернатор Василий Алексеевич Мятлев в 1752 году подал царице Елизавете рапорт, в котором обращал внимание ее величества на ценность реки Амур как транспортной артерии. На следующий год как раз разменявший восьмой десяток лет вызванный из опалы вельможа Федор Иванович Соймонов получил предписание заняться разведкой на месте русел и течений рек Шилка, Аргунь и Амур. Потребовалось три года, чтобы снова собрать участников 2-й Камчатской экспедиции, оставшихся в Тобольске, пригласить из Санкт-Петербурга двух штурманов и построить несколько надежных речных судов. В 1757 году Федор Иванович со своими командами и сыном Михаилом на трех больших лодках отправился из Нерчинска в опасный путь. Они спустились по Шилке к ее слиянию с Аргунью, и там их ждали китайцы, преградившие путь русской экспедиции. Ее участники в соответствии с полученным заданием повторили пройденный путь, проведя тщательную топографическую съемку реки с берегами и промер ее глубин. На основе прекрасно выполненной членами экспедиции работы Ф.И. Соймонов составил полное описание разведанного района, которое его сын отвез в Сенат.

У российских властей снова появился государственный интерес к освоению бассейна Амура. Весной 1755 года в Сенат поступил предварительный отчет Ф.И. Соймонова и также соображения иркутского вице-губернатора Ивана Вульфа, посвященные всесторонней ценности Амура для России. К июлю завершились дебаты по поводу отправки в Пекин специального эмиссара, которому поручалось выяснить возможное использование обширной речной системы Амура в интересах России. В мае 1756 года императрица Елизавета выбрала Василия Федоровича Братищева, считавшегося продолжателем традиции русской дипломатии, заложенной С.Л. Владиславич-Рагузинским и Л. Лангом. Он 13 лет набирался опыта в Персии сначала в качестве студента, овладевшего персидским языком, а потом главы российской миссии там же. После присвоения ему звания канцелярского советника и получения авансом жалованья в размере 1,5 тысячи рублей Василий Федорович в начале 1757 года отправился в путь на Пекин. Его свита состояла из талантливого помощника и одновременно толмача И.В. Якоби, приходившегося сыном коменданту Селенгинска и совсем недавно вернувшегося из миссии в Пекин, еще двух толмачей (Е. Сахновского и Ф. Шарина), а также эскорта в лице трех гренадеров и пяти кадровых военнослужащих.

Формально В.Ф. Братищев числился всего лишь курьером, которому поручили доставку дипломатической ноты сената в адрес Лифаньюаня, без каких-либо полномочий вести переговоры об изменении статуса долины Амура, и не существует никаких доказательств того, что ему предоставили аудиенцию у китайского императора или что он исполнял обряд коутоу. Но выданными ему 21 декабря 1756 года инструкциями из 15 пунктов предусматривалось делегирование Василию Федоровичу полномочий на попытку проведения переговоров и согласование множества проблем, в частности по статусу Амура, а также истребование у китайцев ответов на его дипломатические ноты. Ему поручили ходатайствовать об отправке в Россию китайского посольства с поздравлениями императрице Елизавете по случаю ее восшествия на престол (случившегося больше полутора десятков лет до того) и попытаться уладить продолжающиеся пограничные споры по поводу посягательств на режим границы, краж и беглецов. Так как обмен нотами между двумя дворами происходил постоянно, а по упомянутым вопросам, особенно по последнему, уже провели множество совещаний, от В.Ф. Братищева вряд ли ждали больших свершений, да еще он располагал мехами для подношения всего лишь на 500 рублей. Ему к тому же предстояло попытаться убедить китайцев принять и взять на довольствие несколько новых российских студентов в Пекине (А.М. Владыкин только что такое поручение провалил), а самое главное договориться с китайцами о разрешении на беспрепятственное плавание по Амуру на лодках с грузом зерна и прочей провизии на борту. Эти поставки предназначались гарнизонам российских острогов и жителям поселений в самых отдаленных уголках Восточной

Сибири. Официально ему поручили вручить три дипломатические ноты: во-первых, с повторением запроса по статусу Амура; во-вторых, ответ на две китайские ноты с протестом по поводу убийства русскими разбойниками китайских подданных в регионе Аргуни (сенаторы заверяли руководство Лифаньюаня в том, что оба убийцы утонули в озере Баунтовского уезда) и, в-третьих, официальный запрос на стажировку в Пекине шести студентов отделения иностранных языков. Смысл – raison d’etre – миссии В.Ф. Братищева состоял в получении санкции на плавание русских людей по Амуру.

Маленькая свита Братищева пересекла границу в июле 1757 года и прибыла в Пекин 26 сентября. В Пекине его ждал любезный прием. Ему предоставили продовольствие, деньги на мелкие расходы и иногда даже баловали фруктами. Но китайские министры упорно стояли на своем, несмотря на заступничество архимандрита Юматова. Императора Цяньлуна глубоко смутил отказ российских властей оперативно вернуть на родину джунгар, бежавших на территорию Сибири. И Братищев доложил в Сенат о том, что, когда император узнал о малочисленности русского военного контингента в Сибири, он приказал отправить на границу крупное соединение за беглецами и вернуть их домой, в том числе силой, если до того дойдет дело. Относительно отправки китайского посольства в Москву мандарины не проявили ни малейшего интереса. Если бы русские власти прислали на границу какого-нибудь известного человека и облекли его полномочиями на ведение переговоров, из Пекина обязательно делегировали бы чиновника для обсуждения пограничных споров. Ничего большего сверх этого делать не пожелали. Просьбу о разрешении плавания по Амуру в Пекине даже не захотели обсуждать; китайское отношение к такому делу лучше всего выражено словами императорского указа советнику по военным делам (цзюньши дацяну) и остальным мандаринам: «Русский курьер прибыл в Лифаньюань с документом из Сената, в котором говорится, что на северо-восточной границе их страны народ оказался в бедственном положении и голодает и что в настоящее время строятся лодки для доставки провизии по восточному маршруту: Нерчинский уезд, река Ингода (приток Шилки), Аргунь и Амур. Московиты требуют [разрешения для] беспрепятственного плавания по упомянутым рекам. В одиннадцати статьях, прежде согласованных и утвержденных с московитами [в Кяхтинском договоре], [никакого упоминания не содержится о] пересечении границ и отправке людей для перевозки предметов. [На этом основании] в Лифаньюань направлено распоряжение московитам отказать и их просьбу отвергнуть! Но иноземные варвары ничего не понимают в [китайских] традициях. Как видно, они полагают, будто представлением некоего документа в Лифаньюань все дело заканчивается, то есть, не дожидаясь документа в ответ, подойдут к часовым на границе с просьбой дать им пройти. Таким образом, приказываю следующее: генералу (цзянцзюню) Чзоледо незамедлительно поручить чиновникам погранично-патрульной службы объяснить им [московитам] фразу «Даже притом что ваши высокопоставленные сенатские отправили некий документ в Лифаньюань, мы еще не получили из нашего юаня документа на предоставление разрешения [на ваш проход]. На каком основании мы должны пускать вас на нашу территорию, выслушав только ваши односторонние предложения? Предположим, что мы рассказали вам об отправленном нами документе вашим высокопоставленным сенатским с просьбой разрешить нам проходить на вашу территорию, вы нам поверите?». Стражникам на границе предписывается особое внимание уделить воспрещению их проникновения на нашу территорию. Всех, кто отказывается их слушать, останавливать любыми способами. Офицерам пограничной патрульной службы докладывать обо всех случаях нарушения границы с применением силы. Цзоледо должен незамедлительно посылать войска для задержания таких нарушителей, и обращаться с ними следует как с дезертирами».

Такой отпор лишил российскую сторону перспективы на приобретение прав в долине Амура до самого конца столетия. И только после заключения Айгунского договора (1858) им все-таки разрешили плавание по этой реке. Когда этот вопрос подняли в Сенате в 1764 году, представитель Коллегии иностранных дел посоветовал не заниматься им, несмотря на очевидную ценность доступа к Амуру, из-за «непреклонности маньчжурского двора». Единственный реальный результат усилий на том направлении выразился в том, что у китайцев углубились уже появившиеся подозрения в постоянно нараставших аппетитах русских властей. В частности, когда их поползновения становились угрозой для родины самих маньчжуров.