Русское государство и Кяхтинская торговля

Начиная с 1740-х годов, то есть во времена немощных усилий по возрождению государственной монополии на пекинскую торговлю и торговлю ревенем, а также правления Елизаветы II, ряд русских сановников проявляет самый живой интерес к совершенствованию условий торговли для китайских купцов. Постепенно появляется осознание финансовой ценности для государства становящейся все более выгодной торговли в Кяхте. Одним из предпринятых тогда первых шагов стала рекомендация Сибирского приказа, одобренная Сенатом, поощрять купцов с их семьями на постоянное проживание в Кяхте. До того времени постоянными жителями пригорода Кяхты не числилось ни одного русского купца. Все они по-прежнему значились в налоговых ведомостях их родных или ставших родными городов, куда эти купцы возвращались после завершения сезона торгов. Теперь под присмотром коменданта Селенгинска В.В. Якоби до сотни семей со всей Сибирской губернии или Иркутской области получили разрешение переехать в Кяхту и зарегистрироваться в налоговых ведомостях данного города. Поводом для такого переселения назвали «расширение торгового дела». Для размещения там переселенцев на землях, прилегающих к пограничному посту, требовалось обустроить дворы, заводы, огороды и выпасы домашнего скота, а также специально построить новый пригородный поселок. Этим новым поселенцам нужно было разрешить срубить деревья в 5—10 километрах от Кяхты, чтобы не лишиться находившегося под рукой удобного источника дров и пиломатериалов. Вокруг домов переселенцев предстояло возвести частокол с двумя воротами для входа и выхода, чтобы не допускать провоза товара без оплаты таможенных пошлин. Переселенцы на пять лет освобождались от подушной подати, рекрутских обязательств и прочих поборов, но после завершения такого срока переселенцам предстояло вносить все положенные государственные налоги наравне с остальными подданными русского государя. Всем заинтересованным в таком деле лицам разрешили подавать соответствующее прошение, даже тем, кто не числился в списках плательщиков подушного налога где-то еще. Исключение распространялось на беглых крепостных крестьян, солдат, драгун.

Два года спустя (в 1745 году) вышло дополнение Сената к данному указу, в соответствии с которым право на переезд в Кяхту и регистрацию там распространялось на жителей европейских русских городов – Москву, Казань, Архангельск. Тем, кто изъявил желание переселиться в Кяхту, предлагалось сообщить о нем в магистраты своих собственных городов, откуда, в свою очередь, шло уведомление в Сенат с указанием имен просителей и суммы находившегося на руках у каждого из них капитала. В.В. Якоби поручили пропускать в Кяхту всех горожан (посадских) и казенных крестьян, располагавших собственным жильем, но при этом оперативно оповещать чиновников в их предыдущих местах жительства, чтобы они удалили их имена из текущих списков жителей (переписи). Большое внимание тем не менее следовало обратить на то, чтобы в Кяхту не попали беглые крепостные крестьяне, принадлежащие помещикам, приписанные к церковным или монастырским землям. Официальное право на переселение предоставили не обремененным собственным делом ремесленникам и квалифицированным рабочим; купцов, не успевших сбыть свой товар, их агентов и работников с просроченными паспортами выселять из Кяхты не требовалось. С. Свиньину, как главе Кяхтинской комиссии, поручили продлевать действие паспортов на необходимый срок, а затем сообщать в администрацию городов этих лиц, чтобы там во время отсутствия этих своих граждан не забыли отметить в переписи.

В ходе тогдашней вербовки купцов для Кяхты обнаружилась одна из острейших проблем в деле расширения китайской торговли, заключавшаяся в нехватке русского населения на территории Восточной Сибири. Одни только купцы по большому счету в Кяхте никому не были нужны без достаточного населения, способного предоставлять разнообразные услуги носильщиков, ремесленников, извозчиков, лодочников, держателей трактиров, земледельцев и скотоводов, без которых было не обойтись основателям любого коммерческого учреждения крупного масштаба.

Все-таки в конце периода правления Петра Великого общая численность населения Забайкалья с учетом Нерчинского шахтерского района вместе с женщинами оценивалась в 10 тысяч человек. Осознавая важность переселения народа для разработки Нерчинских рудников, царь Петр Алексеевич распорядился о направлении каторжан и 300 семей ссыльных уголовников из Западной Сибири в Даурию, где им предстояло освоение пахотных земель. В то время чиновничество Санкт-Петербурга совершенно не обращало внимания на район Селенгинска, который еще не просматривался в качестве потенциального центра торговли с китайцами.

В годы после кончины Петра Великого численность населения там росла медленно, но неуклонно. К концу правления Елизаветы II русская община в Забайкалье увеличилась в два с лишним раза, хотя для этого потребовалось больше 40 лет, тогда как численность коренного населения, вероятно, осталась той же самой. Район Селенгинска по сравнению с Нерчинском, однако, отличился значительно большим притоком населения, и, хотя пока в нем насчитывалось гораздо меньше жителей, в их приросте нашли отражение очевидная важность и ценность торговли с китайцами. К 1761 году общая численность населения Забайкалья могла превышать 30 тысяч человек, в том числе около 12 тысяч коренных жителей, подавляющее большинство которых проживало в области Нерчинска. К концу XVIII столетия (согласно пятой переписи населения 1794–1796 годов) в Иркутской губернии, теперь уже выделенной из состава Нерчинской провинции, числилось 53 724 души мужского пола, из которых почти 23 тысячи относились к великороссам, а остальные к вносящим ясак бурятам, тунгусам и прочим коренным народностям. Нерчинский район по численности населения отставал.

Население городов и поселков на территории Иркутской губернии существовало практически за счет торговли, главная роль в которой как ключевому городу принадлежала самому Иркутску. Основание Иркутска относится к 1661 году. На его месте возвели острог, в который в скором времени назначили воеводу, и к 1721 году ему присвоили статус провинциального административного центра. К середине XVIII столетия он превратился в самый заметный и культурный город к востоку от Тобольска. В 1769 году в Иркутске насчитывалось 1153 дома, почти половину которых занимали купцы, посадские люди и чековые торговцы, а мужское его население оценивалось в 5 тысяч человек. За год до того там открыли свои первые официальные ярмарочные торги, которые проводились два раза в год – с 15 ноября по 1 января и с 15 марта по 1 мая. Эти ярмарки открывались для всех без разбора. На них съезжались сибиряки, коренные жители, великороссы и иноземцы. Широкой публике предлагались самые разнообразные европейские, русские и китайские товары: сибирские меха, шкуры, воск, медь, хлопчатобумажные ткани, железо, испанский, голландский и немецкий текстиль, а также обычные китайские импортные товары. Промышленность, однако, развивалась слабо; Иркутск служил практически исключительно административным и торговым центром Сибири. Там существовали мелкие шелковые и стекольные мануфактуры, а по соседству еще и металлургический завод (основанный в 1730 году иркутским купцом Ланиным, прогоревший в 1812 году), солеварня и медеплавильный завод. Приблизительно в 60 километрах от Иркутска пять купцов из Москвы и Великого Устюга в 1731 году открыли текстильный комбинат Тельминский, но дела не заладились, и в 1773 году его передали в распоряжение двух иркутских купцов – Алексея и Михаила Сибиряковых. 20 лет спустя он достался Военному комиссариату, и его перепрофилировали в Иркутскую казенную текстильную мануфактуру. Кое-какая продукция данных мелких фабрик отправлялась на территорию Китая, но она никогда не составляла существенной статьи русского экспорта.

Согласно опросу, проведенному в 1779 году, на территории Иркутской губернии без учета многочисленных кустарей и ремесленников, не отнесенных ни к каким гильдиям, из общего числа в 1809 человек чековых купцов 742 человека числились в Иркутске, зато 953 человека в Кяхте и 101 человек – в Селенгинске. Уже в 1740 году в кабинете царицы Анны по инициативе Л. Ланга приняли меры, а также выделили дотации по переселению в Иркутск иноземных ремесленников, серебряных и золотых дел мастеров, ювелиров, сапожников, шорников и прочих кустарей. За исключением рудников Даурии в Иркутском крае собралось гораздо большее число умелых ремесленников, чем на любой еще территории к востоку от Урала. Вот и снова просматривается роль китайской торговли в развитии очередной территории Российской империи.

Помимо Иркутска в этом обширном районе наблюдался рост всех без исключения городов, хотя более умеренный. Город Верхнеудинск на реке Уде, появившийся в 1649 году как острог, приобрел особую важность в качестве постоянного места проживания богатых китайских купцов, а также благодаря своим лодочникам, перевозившим товары между Кяхтой и Иркутском. Описание Селенгинска и Кяхты уже давалось выше.

Государственная политика внешних таможенных пошлин и их сбора строилась в русле создания благоприятных условий для торговли с китайцами (и торговли на всей территории Сибири в целом). Базовым сибирским тарифом, распространявшимся на китайские товары, назначенным в 1698 году и сохранившимся без существенных изменений до 1761 года, назначалась общая для всех ставка в размере 10 процентов (десятины). Эта десятина вычиталась из всех поставляемых товаров в натуральном виде. Кроме того, все купцы в Кяхте платили необременительные ежемесячные взносы на местные нужды: на содержание сотрудников конторы начальника гарнизона Троицкосавска, поддержание в исправном состоянии моста в Троицкосавске, на возведение и содержание храма в Кяхте. Всем купцам к тому же вплоть до их отмены в 1753 году полагалось платить внутренние таможенные сборы, собираемые обычно во время прохождения через верхотурский кордон. Размер последнего из поборов периодически менялся, но, как правило, превышал 10 процентов. Размер налога с оборота обычно начислялся на базарных ярмарках или в городах, где товары приобретались и продавались; Филипп Страленберг отмечал в своем труде, что его ставка составляла 5 копеек с рубля.

Размер всех этих поборов, разумеется, назначался на основании стоимости товаров, назначенной инспекторами таможенной службы, и какой-либо стандартизации процедуры расчета такой стоимости не существовало. Иногда в ход шла фактическая цена товаров или предполагавшаяся продажная стоимость. В прочих случаях расчет велся по произвольно назначенной стоимости, ничего общего не имевшей со сложившимися рыночными ценами. Таким образом, во всех случаях назначаемые пошлины выглядели постоянными и неизменными, поэтому раз за разом изворотливым купцам приходилось подачками «умасливать» сборщика налогов или чиновника, в зависимости от размера взятки снижавшего ставки или освобождавшего от поборов вовсе. Напомним, что такое лихоимство выдвигалось одним из пунктов обвинения против вице-губернатора Иркутска Алексея Жолобова в 1730-х годах.

Споры по поводу неподъемных тарифов, бушевавшие в последние годы правления Петра Великого и с восхождением на престол его преемников, никак не отразились на положении дел в Сибири и в Кяхте. Первые важные петровские меры по регулированию тарифов прописаны в его указах 1724 года, и впервые в российской истории они выглядели откровенно протекционистскими. Изначально тарифы назначались для Санкт-Петербурга, Нарвы, Выборга, Архангельска и Коньске и позже нашли применение вдоль всей польской границы. В Сибири они не применялись. Но даже если бы их там попытались внедрить, ситуация вряд ли заметно поменялась, невзирая на весьма высокие тарифы, задранные от 25 до 75 процентов на пользующиеся государственной протекцией товары, произведенные в России. К категории товаров, облагаемых повышенным налогом, относились дорогие шелковые ткани (в том числе парча и тафта) наряду с курительными трубками (популярностью у сибиряков пользовались китайские курительные трубки). Прочие произведенные на вывоз готовые изделия относились к категории товаров, облагаемых пониженным налогом (например, к данной категории следует причислить китайский бархат). Шелк-сырец, предназначавшийся для переработки на новых шелкопрядильных фабриках России, оставили на минимальной ставке в размере от 4 до 6 процентов. За исключением изделий, на которые распространялась государственная монополия или отданных на откуп частным предпринимателям, тариф распространялся буквально на все товары иноземного производства, даже предназначенные наиболее остро нуждающимся в них отраслям России. Политика Петра Алексеевича заключалась в предоставлении минимальной государственной протекции какой-либо отрасли, когда он видел, что эта отрасль способна удовлетворить нужды и потребности России в ее товаре.

За исключением конкретных предпринимателей петровский тариф сразу же породил многочисленных противников, выдвинувших вполне обоснованные доводы в пользу его отмены. Сенаторы стали задаваться вопросом, а служит ли он развитию внешней торговли и процветанию купечества или оказывается препятствием на их пути; способствует ли на самом деле здоровому и разумному росту промышленности в России; не сократились ли из-за него государственные таможенные доходы по причине подавления поставки некоторых предметов роскоши; не поощряется ли им контрабандная торговля, несмотря на обустройство новых зданий таможни, рубежей и расширение штата таможенных служащих, и не из-за него ли таможенники стали принимать больше взяток? И неудивительно, что среди первых, кто начал жаловаться, оказались английские, голландские и гамбургские купцы, торговавшие в Санкт-Петербурге. В Коммерц-коллегии обратили внимание на то, что львиная доля товаров 15 лет назад до введения повышенных тарифов стоила гораздо дешевле. Значительно активизировались жулики, торговавшие из-под полы. А русские купцы, по нескольку раз в год посещавшие Бреслау, Гамбург, Силезию и другие места в Европе, практически все товары везли в Россию через Ригу и прочие города, освобожденные от применения тарифа 1724 года. Начиная с 1726 года петровский тариф на выборочные артикулы понизили, а кульминация наступила в 1731 году с началом его коренного пересмотра. В целом все выглядело как возврат к временам перед началом политики государственного протекционизма, хотя власти немного побеспокоились о поддержке русских купцов, отправлявшихся за границу торговать. За исключением дипломатических работников, взявших на себя эту функцию добровольно, власти России не позаботились о назначении каких-либо консулов или консульских служб, хотя иноземцы из крупнейших европейских стран, занимавшиеся торговлей в России, не могли обойтись без услуг своих консулов, готовых дать полезные советы и даже оказать финансовую помощь.

Сотрудникам Комиссии о коммерции, образованной в марте 1727 года, поручили поиск средств на совершенствование и укрепление положения купечества в России. И предпринятое ими одно судьбоносное действие заметно сказалось на поведении китайских купцов. 16 мая 1729 года состоялось провозглашение указа под названием Устав вексельный, проект которого составили как раз в Комиссии о коммерции. Этим уставом русским купцам (а сибирским купцам после 1781 года) разрешалось откладывать срок оплаты таможенных пошлин на период времени, который им требовался на доставку своих товаров на восток в Кяхту или на запад в европейские города (прежде всего в Санкт-Петербург), а также их сбыт там. Формальный период погашения векселя устанавливался в полгода, и на тех, кто не оплатил его в срок, накладывался штраф из расчета 8 процентов на рубль. Купцам предоставлялось право оставлять свой залог либо в Санкт-Петербурге, либо в Кяхте, а также оставлять в качестве имущественного залога часть своего товара или наличные деньги. Может показаться, что такой схемой не могли широко пользоваться относительно немногочисленные европейские русские купцы, бравшие на себя труд по доставке товаров на всем протяжении пути из-за откровенно короткого периода времени, предоставленного на погашение задолженностей. А всех тех купцов, что были зарегистрированы как жители сибирских городов и поселков, в любом случае к такой схеме не допускали. В елизаветинском указе 1754 года повторялись условия погашения векселя, и их довели до широкой публики на всей территории России.

Сверх таких мелких мер у государства ничего великого по своим последствиям для стимулирования частной торговли с китайцами сделать не получилось. На русский престол взошла императрица Елизавета. Она унаследовала дух политики своего отца в области торговли и экономики и его придерживалась. Вплоть до завершения периода ее правления сохранялась мода на исключительные государственные монополии, хотя, как нам уже известно, в торговле с китайцами их никогда не отменяли. Восстановили деятельность Мануфактур-коллегии и посредством самых разнообразных декретов существенно изменили картину сосуществования торговли и тарифов. Ввозное из-за рубежа сырье, необходимое для российских фабрик, освободили от пошлин или разрешили покупать в условиях их значительного снижения, в том числе шелк-сырец из Китая. Ради удешевления сырья, произведенного в России, назначили заградительные тарифы на их вывоз за границу и приняли другие подобные меры. Однако генеральный тариф 1731 года никто полностью не пересматривал и не переписывал. В 1752 и 1753 годах ввели в действие новый перечень тарифов для Сибирского рубежа, то есть для таможенных служб Оренбурга и Троицкого форта, через которые проходили мелкие партии китайских товаров. Тариф на товары из списка одобренных предметов в 5 процентов выглядел, однако, щадящим. Этот перечень, хотя и получивший название «азиатского тарифа», в Кяхте не применялся. Ближайшим и самым толковым советником императрицы Елизаветы по экономическим и торговым вопросам считался сенатор граф Петр Иванович Шувалов. Одним из последних в череде задуманных и совершенных им подвигов значится внедрение тарифа 1757 года, которым впервые за четверть века удалось радикально усовершенствовать тарифную структуру России. В этом нормативном акте нашли свое отражение многие черты протекционистского тарифа Петра Великого от 1724 года. На сырьевые и переработанные материалы, находившие применение в производстве, пошлины назначали облегченные, а на готовые ремесленные и промышленные товары – относительно обременительные. Основным различием стала в целом повышенная пошлина на все ввозимые товары, на которые не распространялась государственная протекция. Прежний тариф находился на уровне пониже, приблизительно в 6 копеек (3 копейки на рубль ефимками); нынешний тариф установили в 12,5 процента (5 копеек на рубль ефимками), а на подавляющее большинство товаров, перечисленных в перечне тарифов, он находился в пределах между 15 и 20 процентами.

Конечно же Елизавета с введением своего тарифа преследовала больший фискальный интерес, чем ее отец Петр Алексеевич. Шелк полусырец и сырец, например, попадали в нижний уровень предела, а шелка качеством повыше, такие как гросс-де-тур, произведенные за границей, тоже облагались пошлиной тарифом пониже. На простые шелковые ткани, железную утварь и селитру, периодически появлявшиеся в торговле с китайцами, сборы назначали по ставке выше, чем когда-либо раньше. С введением нового тарифа к тому же менялся размер дополнительного сбора в 13 процентов (вместо внутреннего таможенного сбора), назначавшегося теперь в пределах от 6 до 16 процентов. Причем поменьше процентов начисляли на те изделия, с которых таможенные пошлины взимались в ефимках. Притом что тариф 1757 года не применялся в азиатской и китайской торговле, он послужил образцом для «сибирского тарифа», введенного в действие от 31 мая 1761 года, который просуществовал без кардинальных изменений до самого начала XIX столетия.

«Сибирский тариф» 1761 года содержал совсем мало настоящей новизны. Все запрещенные предметы торговли в тот или иной момент так и остались под запретом для частной торговли; ревень, китайские табачные шары, медные монеты, вино на зерновом спирту, скипидар, мышьяк и т. д. нельзя было вывозить за рубеж, а ввозить нельзя было меха соболя, чернобурой и красной лисицы, бобра, драгоценные металлы, свинец, порох, любое огнестрельное оружие, замшевое кожсырье, поташ и льняную пряжу. С другой стороны, среди ввозных товаров освобождались от пошлины алмазы, хлопок-сырец, сахарный песок, шелк-сырец, лекарственные препараты и другие лечебные средства, ввозившиеся из-за рубежа для казенного фармацевтического пункта, краски и лаки, а также и печатные книги. Все эти товары относились к предметам, пользовавшимся спросом, но их производство на территории России налажено еще не было, или сырью, необходимому русским заводам. Русские хлопки, картины или печатная продукция всех видов вывозились за рубеж после уплаты таможенной пошлины. Кроме этих конкретных предметов торговли перечень тарифов 1761 года практически совпадал с генеральным тарифом П.И. Шувалова 1757 года.

Изменением с самыми далекоидущими последствиями считается поправка елизаветинской поры, внесенная в 1753 году, и она вызвала коренное переустройство таможенной структуры, воплотившись в виде тарифов 1757 и 1761 годов. Опираясь на предложение, выдвинутое годом раньше П.И. Шуваловым, сенаторы отменили все внутренние таможенные пошлины и розничные подати. Обоснование этого выглядит весьма незатейливо. Их сбор требовал больших затрат (10,5 копейки на собранный рубль), а доход казался недостаточно весомым, чтобы оправдывать такую форму налогообложения. К тому же, судя по высказываниям Петра Ивановича, присяжные оценщики ничем не отличались от купцов, пекущихся о собственном барыше. Власти, однако, не собирались совсем отказываться от привычного уже давно дохода, так как по многочисленным предложениям П.И. Шувалова внешние таможенные пошлины подняли на 13 процентов в зависимости от цены товара, тем самым фактически восполнив утраченный источник дохода, зато освободив государство от сложной и даже невыполнимой задачи сбора внутреннего налога. Купеческое сословие восприняло такую меру с великим одобрением.

Важным пунктом таможенного досмотра для Сибири продолжало служить Верхотурье. Львиная доля российских товаров могла проходить через него туда и обратно беспошлинно, но, когда какой-нибудь из тех товаров вывозился за границу из европейской части России или Сибири, на них начислялись 13 процентов плюс дополнительный сбор в размере 5 процентов на содержание здания таможни на границе. Существовало несколько незначительных вариантов: вывозимая за границу сибирская пушнина облагалась традиционной десятиной в натуре плюс 13 копеек на рубль ее стоимости. С китайского и прочего иноземного товара, ввозившегося через Сибирь, теперь брали 10 копеек на рубль его стоимости вместо прежней десятины натурой плюс 13 процентов. Пушнину, доставляемую из Сибири в европейскую часть России для личного пользования купцов, все еще облагали натуральным налогом в размере десятины. Константин Николаевич Лодыженский, лучше всех разбиравшийся в российской тарифной структуре, обращал внимание на то, что взимание пошлин на пограничных постах и в портах все больше усложнялось и затруднялось. Происходило это главным образом в силу того, что новый дополнительный сбор рассчитывался в российской валюте, тогда как (согласно тарифу 1731 года) стандартные таможенные пошлины рассчитывали в золоте или ефимках. Вся таможенная структура нуждалась в пересмотре, так как уже существующая за два с лишним десятилетия устарела, а многие обычные ввозимые в Россию и вывозимые из нее товары в действующем перечне тарифов не указывались. Императрица Елизавета по своим воззрениям тяготела к более активным сторонникам государственного протекционизма, чем граф Андрей Иванович Остерман, который предложил прежний тариф.

Тем временем русская таможня на границе пережила некоторое укрепление и усовершенствование. По рекомендации сибирского губернатора Федора Ивановича Соймонова таможню в 1766 году перевели подальше от границы, чтобы убрать ее от зорких глаз дзаргучея и чтобы ответить на его накопившиеся уже жалобы по поводу взимания пошлин, считавшихся незаконными по условиям Кяхтинского договора. Взимание пошлин на китайские товары на протяжении многих лет раздражало китайцев. И они постоянно настаивали на том, что Кяхтинским договором категорически запрещались любые поборы. В конечном счете сбор таможенных пошлин перенесли в Троицкосавск, расположенный всего лишь в 4–5 километрах от Кяхты, зато на достаточном расстоянии от места возможных споров. После 1775 года таможню навсегда перевели в Иркутск.

Когда 23 августа 1754 года выпустили новый перечень должностных лиц таможенного ведомства, Кяхте предназначался самый широкий состав сотрудников во всем Забайкалье и один из самых значительных в Сибири: директор таможни, ее казначей, назначавшийся из числа российских купцов, бухгалтер, двое служащих канцелярии, четыре переписчика, один переводчик и два стражника. Два года спустя добавился второй директор на тот случай, чтобы передавать ему дела на время болезни первого. И хотя этого вслух никто не произносил, но надежда возлагалась на то, что два директора будут следить за суждениями и порядочным поведением друг друга. В дополнение к кадровым сотрудникам казначею полагался помощник, а еще четыре кладовщика (ларета) и восемь присяжных оценщиков, которых обычно выбирали из местных купцов. Таможенным службам в Кяхте, Верхотурье, Ямышеве и Семипалатинске Сибирского рубежа предписывалось составлять годовые и ежемесячные отчеты, в которых подробно перечислялись все прошедшие через них товары в обоих направлениях, а также все полученные с них пошлины.

Как уже упоминалось, сенаторы напомнили великорусским купцам, занятым торговлей в Кяхте, их преимущественное право на внесение существенного залога под оплату податей с отсрочкой их погашения на месте наличными деньгами, как это подробно освещалось в вексельных регламентах 1729 года. На жителей Сибири такие привилегии пока не распространялись. Даже великорусские купцы, торговавшие в Верхотурье, Цурухайтуе, Ямышеве и Семипалатинске, не могли воспользоваться вексельным залогом из-за малого объема внешней торговли в этих городках и их близости к Тобольску, Иркутску и остальным сибирским губернским городам. Вексельные залоги отправлялись почтой из Кяхты в Сибирский приказ, где за предоставляемую услугу начисляли еще по 2 копейки на рубль сверху. Любой купец мог получить освобождение от двухкопеечного начисления после внесения предоплаты наличными деньгами его поездки на границу. Однако, как и прежде, вексельный период считался слишком коротким, поэтому у подавляющего большинства купцов не получалось сбыть свой товар к назначенному сроку. И им приходилось обращаться за наличными деньгами к ростовщику (или, грубо говоря, к барышнику), заламывавшему за них цену, в два или три раза превышающую сумму его ссуды.

По инструкциям, выпущенным для вновь назначенного директора кяхтинской таможни Романа Пятова, можно получить некоторое представление о его широких полномочиях и экстраполировать их на нравы этого торгового по своей природе города. Наряду с обычного рода наставлениями и указаниями по процедуре ведения дел толковой бюрократической конторы в данном пространном документе (включавшем 37 статей) Р. Пятову поручалось позаботиться о том, чтобы на кяхтинский «купеческий двор» не проникали посторонние лица. То есть там не должно было появляться никого, кроме купцов и назначенных ими агентов, хранивших товары на складах, а также крестьян и ремесленников, непосредственно обслуживавших торги. Купцы, выступавшие в качестве комиссионеров, агентов купцов и розничных торговцев на основании сенатского указа от 1744 года, должны были предъявить кредитные письма или аттестации (доверительные письма), выданные их хозяевами или деловыми товарищами. Категорически запрещалось хранить товары, доставленные на торги, в частных домах или помещениях. Их следовало размещать в специальном месте, постоянно доступном для досмотра сотрудниками таможенной службы. В обязанность директора таможни входил досмотр на наличие контрабанды у всех прибывающих и отъезжающих купцов. Собственными инструкциями ему вменялось в обязанность выявление попыток незаконного провоза свинца, серебряных рублей и прочей валюты, драгоценных металлов в любом виде, ревеня и табачных шаров, перечисленных в декретах 1734, 1735, 1744 и 1753 годов. Обо всех нарушителях таможенного режима следовало докладывать в губернскую канцелярию Иркутска и в Сибирский приказ. Для текущего обслуживания пограничных караульных помещений Р. Пятов пользовался правом на назначение офицеров и выделение в их распоряжение команд солдат, но при этом он не освобождался от обязанности пристального надзора за ними с точки зрения выполнения личным составом всех касающихся его приказов и распоряжений. Даже при наличии в Кяхте малочисленной городской администрации, по большому счету состоявшей из купцов, директор таможни, по крайней мере до обсуждаемого времени, нес ответственность за местные судебные органы. То есть за местный словесный суд и расправу. До учреждения в Кяхте ратуши в 1774 году директор таможни больше выступал в роли пограничного воеводы, располагавшего широкими административными, исполнительными и судебными полномочиями, значительно превышавшими полномочия градоначальника в каком-нибудь степенном месте далеко от границы. Вместе с авторитетными купцами в пригороде он управлял делами коммерческой заставы, а не городского центра.

Одним из непреодолимых затруднений в деятельности почти всех купцов в России XVIII века считается использование ими кредита исключительно под ростовщический процент. До середины того века отсутствовала какая-либо форма системного кредитования, хотя на протяжении сотни лет купечество и государственные чиновники сокрушались по этому поводу и предлагали различные варианты решения данной проблемы. Первым официальным кредитным учреждением стала Монетная контора, основанная в 1729 году и просуществовавшая по крайней мере до 1736 года. Поскольку «многим нашим российским подданным, нуждающимся в деньгах» приходится их занимать под ростовщические ставки в 12, 15 или 20 процентов, в конторе приступили к выдаче мелких ссуд. Но на внешней торговле это не сказывалось, и положение купцов от такой деятельности не улучшалось.

Реальное начало деятельности ссудных банков в России связано с основанием во времена правления Екатерины Великой в 1754 году Государственного заемного банка, поручителем которого числился энергичный князь П.И. Шувалов, служивший министром, отвечавшим за внедрение практически всех либеральных экономических мер того времени. Клиентами данного банка стали две основные категории подданных российской короны: печально известные представители дворянского сословия Москвы и Санкт-Петербурга, постоянно нуждавшиеся в наличных деньгах, и российские купцы, занимавшиеся торговыми операциями в порту Санкт-Петербурга. Последние брали в Государственном коммерческом банке (такое название присвоили коммерческому отделению Государственного заемного банка) капитал для обеспечения торговой деятельности на срок не меньше месяца и не больше года по поразительно выгодной годовой ставке 6 процентов. Данный банк находился в ведении Коммерц-коллегии и передавался под управление его президента (Якова Евреинова) до 1764 года, когда из-за его несостоятельности на порученном посту общее управление перешло к самой коллегии. Его упразднили в 1782 году, а остававшийся на балансе капитал передали в распоряжение Петербургского дворянского банка.

Размер ссуды Государственного коммерческого банка не мог превышать три четверти от стоимости товаров, предлагаемых в качестве имущественного залога. Изначально данный банк располагал капиталом на 500 тысяч рублей (по сравнению с 750 тысячами рублей у Петербургского дворянского банка), а его статус определялся как исключительно ссудный банк. В нем не проводилось операций со счетами или вкладами. По сведениям от Саула Яковлевича Борового, на шести сессиях Сената, посвященных обсуждению вопроса формирования данного банка, речь как-то зашла о расширении его функций, в частности об обслуживании им купцов не только из Санкт-Петербурга, но в конечном счете предпочтение досталось одним только столичным коммерсантам. Возможно, свою роль сыграло то, что главная функция Государственного коммерческого банка, и П.И. Шувалов на ней настаивал, предполагалась в укреплении российского коммерческого кредита на Амстердамской фондовой бирже. Под эгидой Я. Евреинова предназначение его банка ограничивалось сужением собственного капитала, но управлялся он скверно. К 1764 году совокупный капитал, тогда превысивший 800 тысяч рублей, находился на руках у заемщиков, а сумма просроченных ссуд достигла 382 тысяч рублей. Господин Боровой совершенно определенно утверждает, что Я. Евреинов на своем посту весьма обогатился лично, а в свете его, мягко говоря, нечестивого, хотя и не получившего достойную оценку участия в ревенной монополии С. Свиньина такой вывод вполне заслуживает доверия. После 1760-х годов активной деятельности Государственного коммерческого банка не просматривается.

В 1760 году по инициативе снова преобразованной Комиссии о коммерции в Астрахани открывается местный банк специально для обслуживания армянских купцов, торговавших там. О его судьбе мало что известно, и его существование совершенно определенно китайских купцов практически не волновало. Три года спустя поступило предложение об открытии банка в Мадриде, но дальше пустых слов дело не пошло. К 1769 году относится основание Государственного ассигнационного банка, но он относился к эмиссионной категории, поэтому в нем не проводились операции по кредитованию в сфере землевладения или торговли.

За исключением, возможно, Государственного коммерческого банка в Санкт-Петербурге ни один из этих новых банков или кредитных учреждений не оказал никакого влияния на состояние торговли с китайцами. Можно себе представить, будто один или два крупных купца, которые вели свои дела в Кяхте через своих агентов, на самом деле взяли для себя ссуды в данном банке. Однако короткий срок погашения займа выглядел весьма невыгодным условием для торгового предпринимателя, доставляющего товары от монгольской границы на рынки Амстердама, Лондона или Гамбурга. В 1764 году группа коммерсантов подала прошение о продлении срока погашения ссуды до четырех лет, и им даровали разрешение на отсрочку платежа, но к тому времени у самого банка возникли собственные затруднения, и впоследствии его относительно активная деятельность прекратилась. Усилия П.И. Шувалова по стимулированию торговли выглядели весьма похвальными, но одновременно настолько суженными по масштабу и сосредоточенными непосредственно на совершенствовании рынков сбыта товара в Санкт-Петербурге и других европейских городах, что они не имели никакого видимого эффекта на улучшение ситуации в Сибири.