Я ей дал адрес Дункан, но ехать к ней отказался. Домой пришел около 12-ти.

Ел землянику и спал хорошо. Сегодня с утра примерки. Все сделали скверно, т. е. по-французски. Покупал кое-что для "Месяца в деревне", и все думалось о Кире. Вот то же и Эля Ивановна – фантазерка. Хотела прежде всего не самого искусства, а, главное, того, чтоб быть хоть в чем-нибудь первой в искусстве. Живопись – так живопись, танцы – так танцы. Увлеклась в этом направлении, основания не заложила никакого, и, как видно, придется бросить и танцы, если не будет лучше, и заняться опять булочной ². Так всегда кончается, когда начинают с того, чем надо кончать.

 

Точно судьба подсовывает мне примеры. По всему Парижу красуется имя Ida Roubinstein³. Знал я ее такой же, как Кира. Только кончила гимназию. Звал я ее учиться как следует. Она нашла Художественный театр устаревшим. Была любитель[ницей], училась всему и во Франции, и в Германии, и в Англии. Хотела быть немецкой актрисой. Опять пришла ко мне. Опять не послушала. Поступила в императорский театр, думала там найти новое (другими словами, старое, что якобы делается новым). Потом планы с Мейерхольдом, с Саниным, строили театр на Неве. Опять пришла в Художественный театр. Опять не послушалась. Сходилась с Дункан, та прогнала ее. И теперь эта богачка Рубинштейн, дочь тех самых архимиллионеров харьковских […], та Рубинштейн, которая считала всех и вся ниже себя, профинтив все, ломается в "Олимпии"⁴. Ее знаменитое имя стоит рядом с труппой собак и Maria la Bella. Сегодня иду смотреть для назидания – к чему приводит гордость, самомнение и невежество в искусстве.

…Однако записался. Пора обедать. Будь здорова. Поцелуй детишек. Скучаю и озабочен всем, что писал, но сам телесно бодр.

 

Работать тоже хочу, если б и в театре не ждало меня то, что так противно в искусстве,- самомнение, невежество и высокомерие.

…Спи крепко. Завтра уезжаю. Билеты возьмут на 1 сентября.

 

 

Нежно обнимаю. Твой навек

Костя  

 

 

Авг. Париж

Из письма к М. П. Лилиной

 

 

16 августа 1909

 

 

Моя бесценная и дорогая,

Через полчаса я уезжаю. Грустно удаляться от вас, но несказанно рад проститься с французами. Париж сейчас ужасен. Пуст, и потому автомобили чуть не гоняются на призы. Будьте осторожны. Скучен, развратен без всякого пикана.

 

Вчера я был в "Олимпии" и смотрел Рубинштейн. Более голой и бездарно голой я не видал. Какой стыд! Музыка и постановка "танца семи покрывал" (Фокина) очень хороши. Но она бездарна и гола.

Неужели и Кирюля в живописи может так заблудиться? Она у меня не выходит из головы.

 

…После спектакля, в котором были очаровательны собаки, обезьяна и марионетки, я отправился домой. Читал и заснул часа в 2. Сегодня с утра убрался и поехал на утренник. Не могу даже [подумать] ни о Comedie, ни о Gymnase и потому я отправился в Porte St. Martin¹ смотреть трескучую мелодраму "Le Bossu" – наивно, глупо и сентиментально до последней степени². Двое хорошо играют. Если хотите видеть что-нибудь по-французски эффектное, со всевозможными coups de scene {сценические эффекты, трюки (франц.). }, пойдите посмотреть.

К вашему приезду сезон начнется; с 1-го сентября открываются почти все театры.

 

Вчера в St. Wandrille y Метерлинка был спектакль. Шел "Макбет" en plein air³. Я был не в духе и не поехал, хотя успел бы вернуться.

К Дунканше не поехал тоже. Протомился в Париже и рад, что уезжаю. Билеты можно получить только завтра. Во-первых, потому что сегодня праздник, а во-вторых, потому что надо дождаться телеграммы на задержанные места в Кёльне и Берлине. Прилагаю имена двух портье, которым я это поручил сделать.

 

…Мысленно обнимаю вас всех и благословляю. Тебя нежно целую и люблю.

Твой Костя  

 

 

Париж 16/29 авг. 1909

 

Из письма к М. П. Лилиной

Августа 1909 г.

 

Москва

19 августа 1909

 

 

…Пишу на блок-нотах. 11 часов. Всех отпустил спать, а бумаги нет.

 

Уехал из Парижа в 10 часов вечера, Gare du Nord. С купе вышла путаница. К счастью, оказалось свободное купе и хорошо устроился. Ехал один. Вечер прохладный. Спал хорошо. Утром в 8 часов вылез в Кёльне и перешел в простой вагон. Народу всегда (говорят) с этим поездом мало. Опять целый день ехал один. Было даже свежо. Все время читал Тургенева¹. В 6 часов в Берлине на Potsdammer Bahnhof взял извозчика, переехал на Friedrichstra?e, побрился, выпил кофе – и в 7 часов дальше. Обедал в вагоне. Спал хорошо. Залег в 9 1/2 часов, и в 1 1/2 ночи разбудили – граница. Повеяло Русью. Бестолковщина, крик, шум, неразбериха. Провозились до 4-х. Ничего не взяли. Спал остальную часть ночи хорошо, но мало, так как в 8 часов Варшава. Поезд опоздал, и потому прямо с вокзала – на вокзал на пароконных.

…На вокзале встретил Эмилию Карловну Павловскую (певица и сестра Фанни Карловны) с мужем и с доктором Чулковым (мой бывший товарищ по гимназии). Поезд пошел тихо; я оказался опять один в вагоне. Прохладно, но пыльно. Ничего не делал и даже не читал, а только болтал с Павловскими. Сегодня в 1 час 40 минут приехал в Москву. Меня встретил Иван. Каштанка визжала. Василий стоял у дверей и изображал радость и т. д. Пустой дом, духота и даже жара на дворе (с 5 августа жара доходила до 30-40 градусов). Вспомнил я о море и его воздухе. Немного уныло, скучно. Прямо в ванну. Потом звонил в театр. Говорил с Румянцевым. По-видимому, настроение кислое, а Южин и Незлобии горят: доход выяснился – 103 тыс. рублей (а думали – 112 тыс. рублей).

 

Пришел нотариус по продаже дома Александры Владимировны Алексеевой. Прочитал письма. Много глупых пьес, и ничего ни приятного, ни неприятного. Пришел к обеду Владимир Иванович. Постарел, спокоен и вял. Пошли подробные отчеты. Труппа работает добросовестно. Лужский нервится. Прошли четыре картины, но на самой главной застряли и ни с места. Очевидно, ждут меня, как подстежки. Качалов, говорят, хорошо работает и даже играет. Вишневский банален, но местами трогает. Бутова – совсем плоха, и заменить некем. Германова (по словам Владимира Ивановича) – ничего не дала еще. Горев – хорош (сын, чахоточный). Халютина великолепна (бессловесная роль) ².

Поговорили о Германовой и об Эллиде³. Владимир Иванович говорил хорошо и соглашался со мной. У Германовой нет обаяния, а роль вся на нем. Это дело отложено. Завтра собирают всех для "Месяца в деревне". От Барановской письмо – все лето хворала и была в санатории. В 10 часов Владимир Иванович ушел. Я проводил его пешком. Тепло. Вернулся и пишу тебе. Завтра утром, пошлю телеграмму. Боялся сделать это сегодня, так как, думаю, телеграмма придет вечером, позвонят у главного входа ночью и напугают вас.

 

Думаю о вас и скучаю. От тебя получил письмо в Париже (открытка) и больше ничего не знаю. Пишу наудачу в Париж – в Лувр: не условились, куда писать. Я здоров и не устал от путешествия. Надеюсь, что вы не трусите, так как теперь ночи лунные. Бедняжка, с завтрашнего дня начинается твоя мука – укладка, потом Париж… Ох!… Даже не знаю: кто сейчас счастливее – ты или я?!