Эффективность налога – низкая, социальные последствия – негативные. Зачем он нужен?

Очевидно, что средняя ставка налога в 1 % рыночной стоимости для России невозможна, – но ведь именно ее рекомендует установить совещание «участников эксперимента и представителей государственных ведомств». Какова же логика их расчетов, каков прогноз социальных последствий реализации их рекомендации? И сообщество специалистов социально‑гуманитарного профиля, и общество в целом имеют право (а строго говоря, обязаны) потребовать от Правительства внятного изложения методологических оснований принятия решений по данной проблеме.

На мой взгляд, методологические основания доктрины нового порядка налогообложения жилья сомнительны – независимо от социальных последствий и экономической эффективности этого порядка. Конечно, если бы эта эффективность обещала быть высокой, а социальные последствия благотворными, то критический анализ методологии имел бы лишь познавательное значение и вряд ли побудил кого‑то активно протестовать против нововведения. Но в данном конкретном случае, как представляется, методологическая ошибка таит в себе риски принципиального характера, что оправдывает усилия по обсуждению обоснованности доктрины.

Итак, предлагается ввести налог на жилье из расчета 1 % от его рыночной стоимости. Предполагается, что эта рыночная стоимость является измеримым параметром, который можно принять за мерило налогооблагаемой базы. Это индикатор ценности жилья как блага, ради сохранения которого гражданин будет согласен платить налог. Определение ставки налога подчиняется критериям целесообразности, которые здесь не будем обсуждать.

В общем, при введении любого налога мера определяется разными способами. Власть, обладающая достаточной силой и легитимностью (авторитетом), может ввести налог волевым путем, исходя из критической необходимости (неважно, дает ли она при этом подданным или гражданам развернутые объяснения или просто уведомляет о своей воле). Если же власть желает убедить население в целесообразности налога с помощью рациональных аргументов, необходимо найти явную и надежную связь латентной величины блага, облагаемого налогом, с измеримым и ясным параметром (неважно, вводится ли эта мера в ходе общественного диалога или авторитарно).

В данном случае, в отличие от волевого решения, возникает опасность, что установленная властью мера будет воспринята населением как ложная (ошибочная или, что еще хуже, манипулятивная). Это происходит, когда связь между измеримым параметром и латентной величиной не имеет убедительного обоснования. Выбранный в качестве индикатора параметр не служит мерой того блага, которое оценивают с его помощью. Такое ложное обоснование налога приводит к большим издержкам и существенно подрывает легитимность власти. При этом даже неважно, «в какую сторону» искажает реальность измерительный инструмент. Вызывает возмущение сама его неадекватность.41

Как обстоит дело в нашем случае?

Две модели недвижимости: жилье как предмет купли‑продажи и жилье как часть натурального хозяйства

Первым делом возникает вопрос, на каком основании за мерило берется рыночная стоимость того жилья, которое становится предметом купли‑продажи и аренды на рынке.

Как ни странно, никаких объяснений этого выбора не давали ни чиновники, ни привлеченные для работы над доктриной специалисты. Когда удавалось задать этот вопрос, отвечали: «так делается во всем мире». Этот ответ принять невозможно. Ведь очевидно, что при жизни множества поколений в России так не делалось.

В действительности так делается именно в странах, где длительное воздействие рыночной экономики привело к формированию рыночного общества. Иными словами, в товар и предмет купли‑продажи превратились и те сущности, блага и отношения, которые в иных культурах купле‑продаже не подлежат. Страны рыночного общества – отнюдь не весь мир. Для того чтобы применять в России социальные технологии, используемые в этих «рыночных» странах, требуется показать, что в отношении данной технологии выполняются критерии подобия.

Исторически представления о недвижимости, сложившиеся в России и в рыночных обществах, различались кардинально. Нагляднее всего это выражалось в отношениях к земле.

Вплоть до реформы Столыпина практически вся земля находилась в казенной, общинной и феодальной собственности, а также в собственности монастырей. Свободной купли‑продажи не было. Попытка провести приватизацию общинных земель успехом не увенчалась. Соответственно, рыночная стоимость земли, очевидно, не могла служить индикатором для оценки участков – земля не имела товарной формы.

Приложение к земле рыночных индикаторов применялось колонизаторами с целью замаскировать явный произвол при изъятии недвижимости у населения колоний. Это – важная глава в истории Запада. Превращение в товар общинных земель, начиная с XVII в., с экспроприации общинных земель в Ирландии Кромвелем, и последствия такого изменения были предметом интенсивных исследований экономистов, социологов и антропологов. Затем Локк исследовал эту проблему по заказу администрации колоний Северной Америки при организации рынка общинных земель индейских племен.

Когда европейцы вторглись на земли индейцев‑скотоводов, для их захвата применили старый принцип res nullius (право захвата «ничьей» земли). Но англичане, двигаясь по плодородным прериям, натолкнулись на племена земледельцев. Попытались опереться на трактат Томаса Мора «Утопия» (1516) – он пошел дальше принципа res nullius и определил, что колонисты имеют право силой отбирать у аборигенов землю и «депортировать» их, если их земледелие менее продуктивно, чем у колонистов. Эта идея стала позже в Англии знаменем, под которым вели «огораживание» и сгон крестьян с общинных земель. Испытав этот принцип на своих крестьянах, английские лорды провели экспроприацию большей части земли у ирландцев с колоссальной «экономической эффективностью». Чтобы делить отнятую землю между солдатами Кромвеля, пришлось разработать теорию стоимости.

В Америке превратить все эти заделы в стройную теорию собственности поручили Джону Локку. Локк дополнил трудовую теорию собственности новой идеей: труд, вложенный в землю, определяется в цене на рынке. Хороший урожай у индейцев не имеет значения – это от природы. Земля у них не продается – вот главное! Она дается бесплатно или обменивается на ценности, «в тысячу раз меньшие, чем в Англии». Это значит, что индейцы в нее не вкладывали труда. А англичане вкладывали очень много труда – потому у них земля покупается и продается по высокой цене. Значит, землю у индейцев надо отобрать, потому что англичане «улучшают» землю. Так возникло новое право собственности: земля принадлежит не тому, кто ее обрабатывает, а тому, кто ее изменяет (увеличивает ее стоимость).42

Таким образом, к землям индейцев были приложены индикатор и критерий, которые были к ним неприложимы из‑за отсутствия у индейцев частной собственности и купли‑продажи земли. Методологический подлог (или ошибка – неважно) помог легитимировать в глазах колонистов изъятие недвижимости у аборигенов и, фактически, их геноцид. Легитимность этой экспроприации в глазах колонистов была необходима, поскольку колонисты стремились строить «правовое государство».

Это маленькое отступление делает логичным вопрос: сложилось ли в России, как общая норма, отношение к жилью как товару?

Вспомним, как формировался жилищный фонд России и, соответственно, как формировалось его восприятие в массовом сознании. Вплоть до конца 1920‑х гг. 80 % населения СССР жило в селах и деревнях. Жилье практически полностью не покупалось, а строилось для своей жизни. В большой мере так же было и в городах.

Это значит, что подавляющее большинство населения жило в домах, составлявших часть натурального хозяйства, а не рыночной экономики. Дом не рассматривался как товар, покинуть его, продать или бросить заставляли повороты судьбы, и это чаще всего было драмой.

В советское время очень небольшой рынок жилья дореволюционной России сузился еще больше. Городской жилищный фонд был собственностью государства и предоставлялся гражданам практически в вечное пользование. Отношение к дому как товару иссякло; смена квартиры, тем более с теневыми коммерческими сделками («доплата»), было редким приключением. Рынок жилья стал складываться лишь с середины 1990‑х гг.

На Западе, напротив, буржуазное общество формировалось через разрыв всяческих «оков», привязывающих человека к земле, деревне, общине. Свободный индивид становился неукорененным и подвижным. Крестьяне сгонялись с земли и превращались в пролетариев. В сельской местности они переселялись в коттеджи (т.е. мызы, хутора) и арендовали участки, в городе – снимали жилье. Даже купив квартиру, они не привязывались к ней, перемещаясь по стране согласно спросу и предложению на их рабочую силу.

Даже сегодня, когда самой массовой социальной группой стал «средний класс», 60 % немцев в Германии живут на съемных квартирах. Понятие «родной дом» ушло из массового сознания. Жилье – ликвидная недвижимость, продажа которой определяется чисто рациональными соображениями и является рядовым событием. Жилищный фонд здесь реально есть часть рыночной экономики.

Если так, то применение для урегулирования жилищных отношений в России инструментов, созданных и применяемых на Западе, с необходимостью требует предварительно обосновать саму эту возможность. Инструменты рыночной экономики могут быть совершенно непригодны для применения в натуральном хозяйстве.

Два этих экономических уклада описываются разными моделями, и внешне одинаковые категории имеют в них разные смыслы и по‑разному измеряются.

Это фундаментальное положение экономической теории. А.В. Чаянов, изучавший специфическую систему трудового крестьянского хозяйства (натуральное хозяйство, включенное в капиталистический рынок), предупреждал: «Экономическая теория современного капиталистического общества представляет собой сложную систему неразрывно связанных между собой категорий (цена, капитал, заработная плата, процент на капитал, земельная рента), которые взаимно детерминируются и находятся в функциональной зависимости друг от друга. И если какое‑либо звено из этой системы выпадает, то рушится все здание, ибо в отсутствие хотя бы одной из таких экономических категорий все прочие теряют присущий им смысл и содержание и не поддаются более даже количественному определению.

Так, например, к экономической формации без категории цены, т.е. системе экономических единиц, по своей организации абсолютно натуральных и служащих исключительно удовлетворению собственных потребностей либо семьи, ведущей хозяйство, либо хозяйствующего коллектива, неприложима ни одна из перечисленных национально‑экономических категорий в обычном смысле слова».43

Это суждение А.В. Чаянова почти полностью соответствует нашему случаю. Жилищный фонд России существует в двух различных формациях. Большая его часть построена в советское время – дома «для себя» населения или колхозов в сельской местности, государственные и кооперативные – в городе. После 1991 г. квартиры оформили в собственность граждан не через куплю‑продажу, а формально. Эта часть существует «в экономической формации без категории цены», она «по своей организации абсолютно натуральная и служит исключительно удовлетворению собственных потребностей семьи».

Другая, очень небольшая часть жилья является предметом купли‑продажи и циркулирует на рынке недвижимости. Но для первой части «все [рыночные] экономические категории теряют присущие им смысл и содержание и не поддаются даже количественному определению».

Строго говоря, рыночная цена квартир, ставших товаром, неприложима к квартирам, иммобилизованным в натуральном хозяйстве. Поэтому нет оснований брать эту рыночную цену за точку отсчета налога на квартиры, которые не продаются и «служат исключительно удовлетворению собственных потребностей семьи».

Конечно, с помощью налога можно разрушить натуральную часть жилищного хозяйства, заставить жильцов продать свои квартиры или даже сделать их бездомными. Однако такая цель не была декларирована Правительством в программе введения нового налога. Подобного рода незапланированные результаты, как правило, приводят к большим издержкам и общество, и государство.

Можно также пренебречь методологической стороной дела и привязать ставку налога к рыночной цене квартир волевым путем, просто опираясь на политическую силу; но такой манипулятивный волюнтаризм гораздо хуже открытого.

В любом случае, и Правительство, и его эксперты‑экономисты должны были как‑то аргументировать применение рыночных индикаторов к натуральному хозяйству. Ведь экономическая сущность объектов недвижимости в этих двух формациях различна, независимо от внешнего сходства физических сущностей. Что касается жилья, Маркс специально замечает: «Только в потреблении продукт становится действительным продуктом. Например, дом, в котором не живут, не является действительным домом».44 Сказано витиевато, но для нас важна мысль, что дом, в котором живут, и дом, построенный на продажу, – объекты разные.

Различие земли как объекта купли‑продажи и земли, арендуемой крестьянином для удовлетворения собственных потребностей, подробно обсуждается А.В. Чаяновым. Он обращает внимание на такую кажущуюся аномалию: арендные цены, уплачиваемые крестьянами за землю, были в России значительно выше той чистой прибыли, которую с этих земель можно получить при их капиталистической эксплуатации. И это – общий в России случай. А ведь именно капиталистическая рента определяет цену земли на рынке.

А.В. Чаянов в книге «Теория крестьянского хозяйства» (1923) пишет: «Многочисленные исследования русских аренд и цен на землю установили теоретически выясненный нами случай в огромном количестве районов и с несомненной ясностью показали, что русский крестьянин перенаселенных губерний платил до войны аренду выше всего чистого дохода земледельческого предприятия».

Расхождения между доходом от хозяйства и арендной платой были очень велики. А.В. Чаянов приводит данные для 1904 г. по Воронежской губернии. В среднем по всей губернии арендная плата за десятину озимого клина составляла 16,8 руб., а чистая доходность одной десятины озимого при экономичном посеве была 5,3 руб. В некоторых уездах разница была еще больше. Так, в Коротоякском уезде средняя арендная плата была 19,4 руб., а чистая доходность десятины – 2,7 руб. Разница колоссальна – 16,6 руб. с десятины, в семь (!) раз больше чистого дохода.45