Замок Майлдерхерст, 29 октября 1941 года

 

Гроза, пришедшая с Северного моря к вечеру двадцать девятого октября 1941 года, гремела и стонала, сгущалась и хмурилась, прежде чем остановиться над башней замка Майлдерхерст. Первые капли еще на закате как бы нехотя пробились сквозь тучи, и мириады других последовали за ними перед наступлением ночи. Гроза была сдержанной, дождь предпочитал грохоту постоянство; час за часом размеренно плюхались крупные капли, струились по черепице, стекали с карнизов. Ручей Роувинг разбух, темный пруд в Кардаркерском лесу потемнел еще больше, и чуть просевшая юбка из мягкой земли вокруг замка напиталась водой, так что во тьме даже появились очертания давно засыпанного рва. Но близнецы в замке ничего об этом не знали; они знали только, что после часов напряженного ожидания в дверь все‑таки постучали.

 

Саффи успела первой, оперлась рукой о косяк и вставила латунный ключ в скважину. Замок подавался туго, как всегда, и на мгновение она вступила с ним в борьбу, заметив, что ее руки дрожат, что лак на ногтях облупился, что кожа выглядит старой; затем механизм уступил, дверь поддалась, и подобные мысли улетели в сырую темную ночь, потому что на пороге стояла Юнипер.

– Дорогая моя девочка! – Саффи едва не заплакала при виде младшей сестры, которая в целости и сохранности наконец‑то добралась до дома. – Слава богу! Мы так по тебе скучали!

– Я потеряла ключ, – сказала Юнипер. – Простите.

Несмотря на взрослый плащ‑дождевик и взрослую прическу, которая выглядывала из‑под шляпки, в полумраке дверного проема Юнипер казалась сущим ребенком. Саффи не удержалась, взяла лицо сестры в ладони и поцеловала ее в лоб, как делала, когда Джун была маленькой.

– Чепуха. – Саффи жестом указала на Перси, мрачное настроение которой растворилось в камнях. – Мы так рады видеть тебя дома целой и невредимой. Дай мне на тебя посмотреть…

Она придержала сестру на расстоянии вытянутой руки, и ее грудь защемило от радости и облегчения, которых она не смогла бы выразить словами; вместо этого она заключила Юнипер в объятия.

– Ты так опоздала, что мы начали беспокоиться…

– Автобус. Мы остановились из‑за какого‑то… несчастного случая.

– Несчастного случая? – отозвалась Саффи, отступая назад.

– Что‑то с автобусом. Затор на дороге, наверное; я точно не знаю…

Юнипер улыбнулась и пожала плечами, не закончив фразу, но на ее лице промелькнуло недоумение. Перемена была мгновенной, однако этого хватило; обрывок фразы эхом разнесся по комнате, как будто Юнипер отчетливо произнесла его. «Не помню». Два простых слова, невинных в чьих угодно устах, но только не Юнипер. Тревога тяжело заворочалась на дне желудка Саффи. Она взглянула на Перси и уловила такое же знакомое беспокойство на ее лице.

– Что ж, заходи. – Перси тоже улыбнулась. – Ни к чему мокнуть под дождем.

– Да! – согласилась Саффи не менее бодро. – Бедная малышка, ты простудишься, если мы не побережемся… Перси, милая, сходи вниз за грелкой.

Когда Перси исчезла в темном вестибюле, ведущем в кухню, Юнипер повернулась к Саффи, обхватила ее запястье и спросила:

– Том?

– Еще не пришел.

Лицо Юнипер опечалилось.

– Но уже почти ночь. Я опоздала.

– Да, дорогая.

– Что могло его задержать?

– Война, дорогая; это война во всем виновата. Пойдем, я посажу тебя у камина, принесу что‑нибудь вкусненькое выпить, и он скоро появится, вот увидишь.

Они дошли до хорошей гостиной, и Саффи позволила себе мгновение насладиться приятной картиной, прежде чем подвести Юнипер к ковру у камина. Она поворошила кочергой самое большое полено, а сестра тем временем достала сигареты из кармана пальто.

В камине взметнулись искры, и Саффи вздрогнула. Она выпрямилась, вернула кочергу на место и отряхнула руки, хотя они были чистыми. Юнипер чиркнула спичкой, глубоко затянулась.

– Твои волосы, – тихо промолвила Саффи.

– Я обрезала их.

Любая другая женщина коснулась бы рукой шеи, но не Юнипер.

– Что ж, мне нравится.

Они улыбнулись друг другу; Юнипер немного неуверенно, как показалось Саффи. Да нет, ерунда; Юнипер никогда не нервничает. Саффи притворилась, что не смотрит, как сестра обнимает себя за талию и курит.

«Лондон! – хотелось воскликнуть Саффи. – Ты побывала в Лондоне! Расскажи мне о нем; нарисуй словами картины, хочу увидеть и узнать все, что ты делала. Ты танцевала? Сидела у Серпантина? Влюбилась?» Вопросы возникали один за другим, норовили слететь с губ, и все же она молчала. Стояла, как дурочка, пока огонь согревал ей лицо, и минуты утекали сквозь пальцы. Она понимала, что ведет себя глупо: Перси вот‑вот вернется и возможность пообщаться с Юнипер наедине будет упущена. Надо только решиться, обратиться к Юнипер прямо: «Расскажи мне о нем, дорогая; расскажи мне о Томе, о своих планах». В конце концов, это Юнипер, ее родная, любимая младшая сестра. Для них нет запретных тем. И все же… Саффи вспомнила о записи в дневнике, и ее щеки вспыхнули.

– Ой, – всполошилась она, – я такая растяпа! Позволь, я заберу твое пальто.

Она встала за спиной сестры, точно горничная, стащила сперва один рукав, затем, когда Юнипер переложила сигарету в другую руку, второй; сняла коричневое пальто с худеньких плеч и отнесла на стул под Констеблом. Конечно, там с него натечет на пол, но времени искать подходящее место не было. Она немного похлопотала, разгладила ткань, обратила внимание на шитье на подоле, не переставая размышлять над своей молчаливостью, упрекать себя за то, что самые простые семейные расспросы застряли у нее в горле, словно молодая женщина у камина была незнакомкой. Ради бога, это же Юнипер; сестра наконец вернулась домой и, весьма вероятно, прячет в рукаве очень важный секрет.

– Твое письмо, – намекнула Саффи, разглаживая воротник пальто, и рассеянно, мельком задумалась, где сестра приобрела подобный предмет одежды. – Твое последнее письмо.

– Да?

Юнипер присела перед камином, как любила делать в детстве, и даже не оглянулась. Саффи глухо хмыкнула, поняв, что сестра не собирается ей помогать. Она помедлила, собралась с силами; далекий стук двери напомнил ей, что времени в обрез.

– Пожалуйста, Юнипер. – Она поспешила к сестре. – Расскажи мне о Томе; расскажи мне все, дорогая.

– О Томе?

– Понимаешь, я не могу отделаться от мысли, что между вами что‑то есть… что‑то большее, чем ты написала.

Пауза, тишина, словно сами стены навострили уши.

– Я хотела подождать, – почти прошептала Юнипер. – Мы решили подождать и сообщить обо всем вместе.

– Подождать? – Сердце Саффи трепетало, как у пойманной птицы. – Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, дорогая.

– Мы с Томом… – Юнипер жадно затянулась сигаретой и подперла щеку рукой. – Мы с Томом собираемся пожениться, – выдохнула она. – Он попросил моей руки, и я согласилась, и… ах, Саффи! – Она впервые обернулась и посмотрела сестре в глаза. – Я люблю его. Я не могу без него. Не могу и не желаю!

Хоть сама новость была именно такой, как Саффи предполагала, ее ранила сила признания. Его скорость, его мощь, его последствия.

– Что ж. – Она направилась к столу с напитками и вспомнила, что надо улыбаться. – Это чудесно, дорогая; значит, сегодня у нас праздник.

– Ты ведь не скажешь Перси? Не скажешь, пока…

– Нет. Нет, конечно, не скажу, – пообещала Саффи, выдергивая пробку из виски.

– Я не знаю, как она… Ты поможешь мне? Поможешь объяснить ей?

– Ну конечно помогу.

Саффи сосредоточилась на напитках, которые разливала. Она не лукавила. Она сделает все, что сможет, она на что угодно пойдет ради Юнипер. Но Перси никогда не поймет. Папино завещание было совершенно недвусмысленным: если Юнипер выйдет замуж, замок будет потерян. Любовь Перси, ее жизнь, смысл ее существования…

Юнипер хмурилась, глядя в огонь.

– Она справится, правда?

– Да, – солгала Саффи и осушила бокал, потом наполнила его снова.

– Мне известно, что это значит, известно, и мне ужасно жаль; ну зачем папа так поступил? Я никогда их не хотела. – Юнипер указала на каменные стены. – Но мое сердце, Саффи! Мое сердце.

Саффи протянула сестре бокал.

– Вот, дорогая…

Она осеклась; ее рука метнулась ко рту, когда Юнипер встала и обернулась.

– Что?

Однако Саффи словно онемела.

– Саффи? – позвала Юнипер.

– Твоя блузка, – еле выдавила Саффи, – она…

– Она новая.

Саффи кивнула. Это всего лишь игра света, не более. Она взяла сестру под руку и потащила к лампе.

И согнулась пополам.

Это не ошибка. Кровь. Саффи пыталась справиться с паникой; убеждала себя, что бояться нечего, пока нечего, необходимо сохранять спокойствие. Она поискала подходящие слова, чтобы сообщить об этом, но не успела – Юнипер проследила за ее взглядом, натянула ткань блузки, на мгновение нахмурилась и завизжала. Принялась лихорадочно смахивать пятна с блузки. Шагнула назад, как будто от ужаса можно было убежать.

– Тсс. – Саффи похлопала ее по руке. – Успокойся, дорогая. Не надо волноваться.

Но она чувствовала вкус призрачной спутницы – своей собственной паники.

– Дай я посмотрю на тебя. Дай Саффи на тебя посмотрит.

Юнипер замерла, и Саффи дрожащими руками расстегнула пуговицы. Распахнула полы блузки, провела кончиками пальцев по гладкой коже сестры – отзвук заботы о маленькой Юнипер, – изучая ее грудь, бока и живот в поисках ран. Глубоко вздохнула от облегчения, когда ничего не нашла.

– С тобой все в порядке.

– Но чья? Чья? – Голос Юнипер дрожал. – Откуда она, Саффи?

– Ты не помнишь?

Юнипер покачала головой.

– Совсем ничего?

У Юнипер стучали зубы; она снова покачала головой.

Саффи заговорила спокойно и мягко, как будто с ребенком;

– Дорогая, как, по‑твоему, у тебя случился провал в памяти?

В глазах Юнипер вспыхнул страх.

– Голова болит? Пальцы… покалывает?

Юнипер медленно кивнула.

– Хорошо.

Вымученно улыбаясь, Саффи помогла сестре снять испорченную блузку и обняла ее за плечи, едва не заплакав от страха, боли и любви, когда нащупала под кожей хрупкие косточки. Надо было поехать в Лондон, надо было отправить Перси в Лондон и забрать Джун домой.

– Все хорошо, – уверенно заявила Саффи, – теперь ты дома. Все будет хорошо.

Лицо Юнипер ничего не выражало, она молчала.

Саффи взглянула на дверь; Перси придумает, что делать. Перси всегда знает, что делать.

– Тсс, – сказала Саффи, – тсс.

Она обращалась скорее к себе, чем к Юнипер, которая больше не слушала.

Они вместе сели на край кушетки и принялись ждать. В камине трещал огонь, ветер носился по камням, дождь хлестал в окна. Казалось, прошла сотня лет. Затем в дверях возникла Перси. Она прибежала с грелкой в руке.

– Мне показалось, я слышала визг… – Она остановилась, заметила, что Юнипер раздета. – Что? Что случилось?

Указывая на запачканную кровью блузку, Саффи сказала с устрашающей бодростью:

– Давай‑ка помоги мне. Юнипер провела в дороге весь день, и мы просто обязаны набрать ей чудесную теплую ванну.

Перси мрачно кивнула; близнецы встали по бокам от своей младшей сестры и повели ее к двери.

Комната привыкла к их отсутствию; камни зашептались.

Разболтанная ставня слетела с петли, и никто не увидел, как она сорвалась.

 

– Она спит?

– Да.

С облегчением выдохнув, Перси шагнула чуть дальше в чердачную комнату, чтобы взглянуть на младшую сестру, и встала у кресла Саффи.

– Она что‑нибудь говорила тебе?

– Немного. Она помнит, как ехала на поезде, потом на автобусе, автобус остановился, она присела на обочине; затем она сразу оказалась на подъездной дорожке, почти у двери, руки и ноги у нее покалывало. Как бывает… ну, знаешь, после.

Да, Перси знала. Она провела костяшками двух пальцев вдоль линии роста волос Юнипер и вниз к щеке. Их младшая сестренка казалась такой маленькой, такой беспомощной и безобидной, когда спала.

– Не разбуди ее.

– Это вряд ли, – отозвалась Перси, указывая на флакон с папиными пилюлями у кровати.

– Ты переоделась, – заметила Саффи, легонько потянув сестру за штанину.

– Да.

– Собираешься на улицу?

Перси коротко кивнула. Если Юнипер вышла из автобуса, но все же отыскала дорогу домой, вероятно, причина провала в ее памяти, причина крови на ее одежде находится где‑то неподалеку от дома. А значит, Перси должна немедленно все проверить; взять фонарик, пройти по дорожке и хорошенько поискать. Она не желала размышлять над тем, что именно найдет; ей было известно только одно; ее долг – убрать это. Если честно, она была рада задаче. Важной и четкой цели, которая поможет отогнать страхи, не позволит воображению умчаться вперед. Положение и без того было тревожным. Она взглянула сверху вниз на голову Саффи, ее хорошенькие кудряшки, нахмурилась и обратилась к сестре:

– Обещай мне, что займешься делом, пока я хожу, а не просидишь здесь все время в переживаниях.

– Но, Перси…

– Я серьезно, Саффи. Она пролежит в забытьи много часов. Отправляйся вниз; возьми перо и бумагу. Отвлекись. Паника нам ни к чему.

– Остерегайся мистера Поттса, – наказала в свою очередь Саффи, переплетя пальцы с пальцами Перси. – Не свети фонариком во все стороны. Ты же знаешь, как мистер Поттс горячится насчет затемнения.

– Обязательно.

– И немцев тоже, Перси. Будь осторожна.

Перси отняла ладонь у сестры, смягчив это тем, что засунула обе руки в карманы, и криво усмехнулась.

– В такую‑то ночь? Если у них есть мозги, они давно сидят дома в своих теплых кроватках.

Саффи попыталась улыбнуться, но тщетно. Кто мог ее винить? В комнате толпились старые призраки. Перси подавила дрожь и направилась к двери со словами:

– Ну ладно, я…

– Помнишь, как мы спали здесь на чердаке?

Остановившись, Перси нащупала сигарету, которую свернула раньше.

– Смутно.

– Это было здорово, правда? Только ты и я.

– Если мне память не изменяет, тебе не терпелось перебраться вниз.

Наконец Саффи улыбнулась, но ее улыбка была полна печали. Она избегала взгляда Перси; не сводила глаз с Юнипер.

– Я всегда спешила. Вырасти. Уехать.

У Перси заныло в груди. Усилием воли она отогнала подступившую тоску. Она не желала вспоминать девушку, которой была ее сестра до того, как папа ее сломал, когда у нее были талант, мечты и все шансы их осуществить. Не сейчас. Никогда, если получится. Это слишком больно.

В кармане брюк лежали обрывки бумаги, на которые она по чистой случайности наткнулась на кухне, когда готовила грелку. Она искала спички, подняла крышку кастрюли на скамейке и увидела обрывки письма Эмили. Хорошо, что она нашла их. Не хватало только, чтобы Саффи поддалась старому отчаянию. Перси отнесет их вниз и сожжет по пути на улицу.

– Я пошла, Саффи…

– Наверное, Юнипер уедет от нас.

– Что?

– Думаю, она планирует сбежать.

Почему сестра это сказала? И почему сейчас, сегодня вечером? Пульс Перси участился.

– Ты спросила у Юнипер о нем?

Саффи помедлила достаточно, чтобы Перси поняла: да, спросила.

– Она собирается замуж?

– Она говорит, что любит его, – выдохнула Саффи.

– Но она не любит его.

– Она верит, что любит, Перси.

– Ты ошибаешься. – Перси вздернула подбородок. – Она не выйдет замуж. Не сможет. Ей известно, что сделал папа, к чему приведет ее брак.

– Любовь толкает людей на жестокие поступки, – печально улыбнулась Саффи.

Коробка спичек выскользнула из пальцев Перси, и она наклонилась поднять ее с пола. Выпрямившись, она увидела, что Саффи наблюдает за ней со странным выражением лица, как будто пытается передать сложную мысль или найти решение мучительной загадки.

– Он придет, Перси?

Перси закурила и пошла вниз по лестнице.

– Послушай, Саффи, – бросила она, – откуда мне знать?

 

Подозрения закрались в голову Саффи исподтишка. Дурное настроение сестры весь вечер было неприятным, но привычным, вот почему Саффи думала исключительно о том, как с ним справиться и не испортить торжественный ужин. Но потом Перси надолго скрылась на кухне, якобы искала аспирин, а затем вернулась в испачканном платье, с историей о шуме снаружи. Озадаченное лицо на вопрос, нашла ли она аспирин, как будто сестра и вовсе забыла, что ходила за ним… А теперь утверждения, почти уверенность, что Юнипер не выйдет замуж…

Но нет.

Хватит.

Перси может быть жесткой и даже недоброй, однако на такое не способна. Саффи никогда в это не поверит. Сестра любит замок страстно, но не ценой собственной человечности. Перси храбрая, порядочная и благородная; она спускалась в воронки от бомб спасать чужие жизни. Кроме того, это не Перси покрыта чужой кровью…

Задрожав, Саффи резко встала. Перси права: ни к чему нести безмолвное дежурство у постели спящей Юнипер. Понадобилось три папиных пилюли, чтобы погрузить сестру в сон, и бедный ягненочек наверняка проспит много часов.

Бросить ее здесь одну, такую маленькую и уязвимую… все материнские инстинкты Саффи восставали против этого. И все же она знала, что если останется, то непременно скатится в малодушную панику. Ее разум уже запутался в кошмарных предположениях. Юнипер теряла память, только если переживала какую‑либо травму, только если видела или делала нечто, обострявшее ее чувства; нечто, отчего ее сердце колотилось быстрее, чем положено. В сочетании с кровью на ее блузке и общим предчувствием беды, которое последовало за ней в дом…

Нет.

Хватит.

Саффи прижала ладони к груди. Попыталась ослабить скрутившийся в ней узел страха. Сейчас не время поддаваться панике. Она обязана сохранять спокойствие. Очень многое еще неизвестно, но ясно одно. Она не сможет помочь Юнипер, если не справится со своим неконтролируемым страхом.

Она пойдет вниз и займется своим романом, как и советовала Перси. Час или около того в приятном обществе Адели – именно то, что нужно. Юнипер в безопасности, Перси найдет то, что следует. И Саффи. Не. Будет. Паниковать.

Не должна.

Приняв решение, она поправила одеяло и ласково разгладила его на груди Юнипер. Сестра даже не вздрогнула. Она спала так крепко, словно ребенок, уставший за целый день под солнцем, под ясным синим небом, на берегу моря.

Юнипер была таким особенным ребенком. Воспоминание пришло в голову мгновенно и полно, словно вспышка: маленькая Юнипер, ножки‑палочки с белесыми волосками, блестящими на солнце. Сидит на корточках, колени в засохших царапинах, босые пыльные ступни распластаны по выжженной летом земле. Нависла над старой канавой, возит веточкой в грязи, ищет подходящий камешек, чтобы кинуть сквозь решетку…

Пласт дождя скользнул по окну, и девочка, солнце и запах сухой земли превратились в дым и улетели прочь. Остался только тусклый и затхлый чердак. Чердак, на котором Саффи и Перси жили в детстве, в стенах которого превратились из хнычущих младенцев в капризных юных леди. Сохранилось совсем мало доступных глазу свидетельств того, что они здесь когда‑то обитали. Только кровать, чернильное пятно на полу, книжный шкаф у окна, на который она…

Нет!

Хватит!

Саффи сжала кулаки. Заметила флакон с папиными пилюлями. Мгновение подумала, открутила крышку и вытряхнула одну таблетку в ладонь. Это поможет снять напряжение, поможет расслабиться.

Оставив дверь открытой, она осторожно спустилась по узкой лестнице.

В чердачной комнате вздохнули шторы.

Юнипер вздрогнула.

Длинное платье мерцало на гардеробе, словно бледное забытое привидение.

 

Луны не было, было сыро, и Перси промокла до нитки, несмотря на дождевик и сапоги. К тому же еще и фонарик проявил некстати свой норов. Она опустила ногу на раскисшую дорожку и ударила фонариком о ладонь; батарейки загромыхали, вспыхнули свет и надежда. И тут же погасли.

Перси чуть слышно выругалась и смахнула запястьем волосы, которые липли ко лбу. Она не представляла, что ищет, но надеялась найти это несколько раньше. Чем больше времени утекало, чем дальше от замка она уходила, тем меньше оставалось шансов, что с проблемой удастся справиться. А с ней необходимо было справиться.

Она прищурилась сквозь дождь, пытаясь что‑либо рассмотреть.

Ручей разбух и мчался вперед; она слышала, как он кувыркается и ревет по пути к лесу. Такими темпами мост к утру снесет.

Чуть повернув голову налево, она ощутила сердитые взгляды часовых Кардаркерского леса. Услышала ветер, прячущийся в верхушках деревьев.

Перси дала фонарику еще один шанс. Проклятая штуковина продолжала ее игнорировать. Она двинулась дальше по направлению к дороге, медленно, осторожно, внимательно глядя вперед.

Сверкнула молния, и мир стал белым; промокшие поля покатились прочь, лес отступил, замок скрестил руки в разочаровании. Застывшее мгновение; Перси ощутила безмерное одиночество, внутри ее было так же холодно, мокро и белым‑бело, как и снаружи.

Она увидела это в последнем отблеске молнии. Нечто впереди. Нечто совершенно неподвижное.

Боже праведный, нечто формой и размером с человека.

 

2

 

Том привез цветы из Лондона, небольшой букетик орхидей. Их было сложно найти, пришлось изрядно раскошелиться, и когда день сменился вечером, он пожалел о своем выборе. Орхидеи казались потрепанными, и он начал сомневаться, что магазинные цветы понравятся сестрам Юнипер больше, чем понравились бы ей самой. Еще он привез подаренное на день рождения варенье. Боже, он нервничал.

Посмотрев на часы, он решил больше этого не делать. Он безнадежно опаздывает. Исправить уже ничего нельзя; поезд остановили, он был вынужден искать другой автобус, а единственный, который направлялся на восток, уходил из соседнего города, поэтому ему пришлось бежать много миль по пересеченной местности, только чтобы выяснить, что рейс сегодня отменен. Этот автобус явился ему на замену через три часа, когда Том уже собирался отправиться пешком в надежде поймать попутную машину.

Он облачился в форму; через несколько дней ему предстояло вернуться на фронт, к тому же он привык к ней; но из‑за переживаний тело затекло, и куртка сидела на плечах как‑то странно. Еще он надел медаль, ту, которую ему вручили после канала Эско. Том испытывал к ней смешанные чувства… каждый раз, надевая ее, он вспоминал всех парней, которых они потеряли, отчаянно пробиваясь из преисподней; но, судя по всему, она много значила для других, например его матери, и он решил, что так будет лучше, учитывая, что ему предстоит первая встреча с родными Юнипер.

Ему было важно им понравиться, важно, чтобы все прошло как можно более гладко. Скорее ради нее, чем ради себя; двойственность Юнипер смущала его. Она часто говорила о сестрах и своем детстве, всегда с любовью. Слушая ее и вспоминая собственное мимолетное знакомство с замком, Том воображал идиллию, деревенскую фантазию, более того, нечто вроде волшебной сказки. И все же она долго не хотела приглашать его домой, становилась почти подозрительной при любом намеке на это.

А потом, всего две недели назад, Юнипер передумала с типичной внезапностью. Пока у Тома еще шла кругом голова оттого, что она приняла его предложение, она объявила, что они должны навестить ее сестер и вместе объявить новость. Ну конечно должны. И вот он здесь. Он знал, что почти прибыл на место, потому что автобус уже не раз останавливался, и большинство пассажиров вышли. Когда он выехал из Лондона, небо хмурилось, затянутое белой облачной пеленой, которая темнела по краям по мере приближения к Кенту, а сейчас полил дождь и дворники елозили по ветровому стеклу с убаюкивающим звуком, от которого Том провалился бы в сон, если бы меньше нервничал.

– Едете домой, да?

Он поискал в темноте человека, которому принадлежал голос, и увидел женщину на сиденье через проход. Лет пятидесяти – сложно точно сказать, – довольно доброе лицо, так могла бы выглядеть его мать, если бы жизнь обошлась с ней милосерднее.

– Навещаю подругу, – пояснил он. – Она живет на Тентерден‑роуд.

– Подругу, говорите? – Женщина лукаво улыбнулась. – А может, зазнобу?

Том тоже улыбнулся, потому что отчасти она угадала, но тут же посерьезнел, потому что в главном ошиблась. Он собирался жениться на Юнипер Блайт, она не была его зазнобой. Зазноба – это девушка, с которой парень встречается во время отпусков, хорошенькая особа с надутыми губками, стройными ножками и пустыми обещаниями в письмах на фронт; любительница джина, танцулек и обжиманий в темноте.

Юнипер Блайт была совсем другой. Она станет его женой, он станет ее мужем; но Том знал, хоть и хватался за абсолютные ценности, что она никогда не будет принадлежать ему одному. Китс встречал женщин, подобных Юнипер. Когда он писал о деве на лугу, что шла навстречу с гор, о цветах в ее кудрях, летящем шаге и блестящем диком взоре,[56] он, верно, описывал Юнипер Блайт.

Соседка ожидала ответа. Том улыбнулся и произнес:

– Невеста.

Он насладился звучащим в слове обещанием надежности и в то же время поморщился от его неуместности.

– Ну надо же. Как мило. До чего приятно слышать хорошие новости в такие времена. Здесь, у нас познакомились?

– Нет… То есть да, но не по‑настоящему. Мы встретились в Лондоне.

– В Лондоне. – Она одобрительно улыбнулась. – Иногда я навещаю там подругу, и когда в последний раз сошла с поезда на Чаринг‑Кросс… – Она покачала головой. – Храбрый старый Лондон. Просто ужас, что с ним случилось. С вами и вашими родными все в порядке?

– Нам везет. Пока что.

– Долго сюда добирались?

– Выехал в двенадцать минут десятого утра. И попал в комедию ошибок.

Дама вздохнула.

– То встанут, то поедут. Толпы народу. Проверка документов… и все же вы здесь. Почти в конце путешествия. Погода, правда, подкачала. Надеюсь, вы захватили зонтик.

Не захватил; но он кивнул, улыбнулся и вернулся к своим мыслям.

 

Саффи взяла писательский дневник в хорошую гостиную. В других комнатах в этот вечер не топили камин, и, несмотря ни на что, изящное убранство комнаты по‑прежнему доставляло ей скромное удовольствие. Она не любила огороженных пространств, и потому предпочла стол креслам. Убрала один из приборов. Аккуратно, стараясь не потревожить оставшихся трех… безумие, конечно, она это понимала, но крошечная ее часть продолжала цепляться за надежду, что сегодня они поужинают, все вчетвером. Она налила себе еще виски, села и раскрыла тетрадь на последней странице; внимательно прочла ее, освежая в памяти историю трагической любви Адели. Вздохнула, когда тайный мир ее книги приветственно распахнул объятия.

Оглушительный раскат грома заставил Саффи подпрыгнуть и напомнил, что она собиралась переписать сцену, в которой Уильям разорвал помолвку с Аделью.

Бедная, милая Адель. Ну конечно, ее мир рухнет во время грозы, когда сами небеса словно раскалываются на части! Все правильно. Все трагические моменты в жизни должны быть подчеркнуты разгулом стихий.

Гроза могла бы разразиться, но не разразилась, когда Мэтью разорвал помолвку с Саффи. Они сидели бок о бок на диванчике в библиотеке рядом с застекленными дверями, и солнце струилось им на колени. Прошло двенадцать месяцев после кошмарной поездки в Лондон, премьеры пьесы, темного театра, отвратительного чудовища, которое вылезло из рва и взобралось по стене, стеная от невыносимой боли… Саффи как раз налила две чашечки чая, когда Мэтью заговорил:

– Думаю, нам следует освободить друг друга от обязательств.

– Освободить?.. Но я не… – Она моргнула. – Ты больше не любишь меня?

– Я всегда буду любить тебя, Саффи.

– Тогда… почему?

Она переоделась в сапфировое платье, когда стало известно, что он придет. Это было ее лучшее платье; она носила его в Лондоне; ей хотелось, чтобы Мэтью восхищался ею, желал ее, пылал страстью, как в тот день у озера. Она почувствовала себя глупо.

– Почему? – выдохнула она, презирая слабость в своем голосе.

– Мы не можем пожениться; ты знаешь это не хуже меня. Как мы можем жить как муж и жена, если ты отказываешься покидать эти стены?

– Не отказываюсь; я не отказываюсь, я мечтаю уехать…

– Тогда поехали, поехали сейчас же…

– Я не могу… – Саффи поднялась. – Я же объясняла тебе.

И тогда с ним произошла перемена, горечь исказила его черты.

– Ну конечно не можешь. Если бы ты любила меня, ты бы поехала. Села в мой автомобиль, и мы бы умчались из этого жуткого, затхлого места. – Мэтью вскочил на ноги. – Поехали, Саффи! – В его лице не осталось и тени обиды. Он указал шляпой на начало подъездной дорожки, где находился его автомобиль. – Поехали. Давай уедем сейчас же, ты и я.

Ей хотелось повторить, что она не может, молить его понять, потерпеть, подождать, но она не стала этого делать. Ясность пришла мгновенно, словно чиркнули спичкой, и она осознала: никакие ее слова или поступки не заставят его понять. Ощутить калечащую панику, которая охватывала ее при попытке оставить замок; грозный и беспричинный страх, который запускал в нее когти, укутывал крыльями, выжимал воздух из легких, затуманивал зрение, делал пленницей в этом холодном темном месте, слабой и беспомощной, как дитя.

– Поехали. – Он взял ее за руку. – Поехали.

Это было сказано так нежно, что, сидя в хорошей гостиной замка шестнадцать лет спустя, Саффи ощутила эхо его слов, которое пробежало по позвоночнику и жарко угнездилось под юбкой.

Она невольно улыбнулась, хотя знала, что стоит на вершине исполинского утеса, внизу кружится темная вода и любимый мужчина просит позволить ему спасти ее, не понимая, что спасти ее невозможно, что противник сильнее его во сто крат.

– Ты прав, – кивнула она, шагая с утеса и падая вниз. – Нам следует освободить друг друга от обязательств.

Никогда больше она не видела Мэтью, равно как и кузину Эмили, которая выжидала подходящего момента, своего шанса; всегда мечтала о том, чего хотела сама Саффи.

 

Бревно. Всего лишь кусок плавника, смытый быстро набухающим потоком. Перси оттащила бревно на обочину, проклиная его тяжесть и сучок, который вонзился в плечо. То ли она испытывала облегчение, то ли смятение оттого, что поиски необходимо продолжить. Она собиралась пойти дальше по дорожке, когда ее что‑то остановило. Странное ощущение, как‑то связанное с сестрой‑близнецом. Голова закружилась от дурного предчувствия. Как там Саффи, нашла себе занятие?

Перси в нерешительности постояла под дождем, посмотрела на дорогу у подножия холма, оглянулась на темную громаду замка.

Не совсем темную громаду замка.

В ночи сиял огонек, маленький, но яркий. Окно хорошей гостиной.

Проклятая ставня. Ну почему она не починила ее как следует?

Ставня окончательно решила дело. Не хватало только привлечь внимание мистера Поттса и его отряда местной обороны.

В последний раз обернувшись на Тентерден‑роуд, Перси направилась к замку.

 

Автобус остановился у обочины и выпустил Тома. Лило как из ведра, и его букет проиграл борьбу за жизнь в тот же миг, когда очутился снаружи; юноша мгновение поразмыслил, что лучше – погубленные цветы или никаких цветов, и швырнул орхидеи в бурлящую канаву. Хороший солдат чует, когда пора трубить отступление; к тому же варенье все еще при нем.

Сквозь непроглядную сырую ночь он различил чугунные ворота и толкнул створку. Когда она со скрипом поддалась под его весом, он закинул голову к черному‑пречерному небу. Закрыл глаза и позволил дождю беспрепятственно струиться по щекам; неприятно, но без плаща или зонта ему оставалось только капитулировать. Он опоздал, он промок, однако он здесь.

Закрыв за собой ворота, он перебросил вещмешок через плечо и пошел по дорожке. Боже правый, ну и темень. Затемнение в Лондоне – это одно, но в сельской местности, да еще при том, что непогода погасила все звезды, он словно пробирался сквозь смолу. Справа высилась какая‑то громада, чуть чернее, чем окружающий ее мрак. Том знал, что это должен быть Кардаркерский лес. Поднялся ветер, и верхушки деревьев заскрежетали зубами, пока он наблюдал за ними. Он поежился и отвернулся, подумал о Юнипер, которая ждет его в теплом сухом замке.

Шаг за шагом он продвигался дальше. Завернул за поворот, преодолел мост, под которым неслась вода, а дорожка все не кончалась и не кончалась.

Зазубренная вспышка молнии – и Том в изумлении замер. Ему открылось великолепное зрелище. Мир купался в серебристо‑белом свете… вздыбленная толпа деревьев, бледный каменный замок на холме, извилистая дорожка, которая бежала впереди через продрогшие поля… и местами исчезала во тьме. Отпечаток освещенного пейзажа сохранился перед глазами наподобие фотографического негатива, и Том понял, что не одинок среди мрака и сырости. Кто‑то еще шел по дорожке перед ним: хрупкий, но мужеподобный силуэт.

Том лениво удивился, зачем кому‑то выходить на улицу в подобную ночь; возможно, в замке ожидают еще одного гостя? Который тоже опоздал и тоже был застигнут дождем. Том воспрял духом и собирался было окликнуть товарища по несчастью… разве не лучше явиться на пару с другим долгожданным гостем? Однако убийственный раскат грома заставил его отказаться от этой мысли. Он прибавил ходу, ориентируясь на точку в темноте, где должен был стоять замок.

Лишь приблизившись, Том увидел его: едва заметный рельеф в темноте. Он нахмурился, моргнул и понял, что ему отнюдь не мерещится. Впереди сияла искра золотистого света, тонкий лучик в крепостной стене. Он представил, как Юнипер ждет его, подобно русалке из старинных историй, держит фонарь как маяк для застигнутого бурей возлюбленного. Исполненный пылкой решимости, он устремился на свет.

 

Пока Перси и Том пробираются сквозь дождь, в глубине замка Майлдерхерст все тихо. Высоко на чердаке лежит в тяжком забытье Юнипер; внизу в хорошей гостиной ее сестра Саффи, устав от сочинительства, откинулась на спинку кушетки и балансирует на грани сна. За ее спиной комната с потрескивающим камином; перед ней дверь, за которой – пикник у озера. Чудесный день в конце весны 1922 года, неожиданно теплый, небо синее, как первосортное венецианское стекло. Гости наплавались и теперь сидят на одеялах, пьют коктейли и едят изысканные сэндвичи.

Несколько молодых людей отделяются от остальных, и спящая Саффи следует за ними; в особенности ей интересна юная пара на заднем плане, парень по имени Мэтью и хорошенькая девушка шестнадцати лет по имени Серафина. Они знакомы с детства, он друг семьи ее странных кузин с севера, и потому папа признал его подходящим знакомством; столько лет они носились друг за другом по бескрайним полям, удили многие поколения форели в ручье, глазели на ежегодные костры в честь жатвы; но что‑то между ними изменилось. В этот его визит она стала косноязычной; порой она ловит на себе его пристальный взгляд, и ее щеки теплеют в ответ. Со времени его приезда они обменялись не более чем тремя фразами.

Группа, за которой тянутся двое, останавливается; одеяла с экстравагантной небрежностью расстилаются под деревьями, откуда‑то появляется укулеле,[57] вспыхивают сигареты и шутливая болтовня; юноша и девушка устраиваются с краю. Они не говорят и не смотрят друг на друга. Сидят и с нарочитым интересом разглядывают небо, птиц, солнечный свет, играющий в листве, но думают только о дюйме между ее коленом и его бедром. О пульсирующем электричестве, которое наполняет пространство. Шепчет ветер, листья кружатся по спирали, поет скворец…

Она ахает. Прикрывает ладонью рот, боясь, что кто‑то услышал.

Кончики его пальцев едва коснулись ее ладони. Так легонько, что она могла бы не почувствовать, если бы ее внимание не было с математической точностью сосредоточено на расстоянии между ними, его головокружительной близости… В этот миг спящая сливается со своим юным двойником. Она больше не следит за влюбленными издали, а сидит по‑турецки на одеяле, опершись на руки, и сердце колотится в груди со всей незапятнанной радостью и надеждами юности.

Саффи не смеет смотреть на Мэтью. Она быстро озирается по сторонам и изумленно понимает, что никто не заметил происходящего; маятник мира