Отметка минус тридцать два метра

 

Штаб операции противодействия расположился в заглубленном командном центре полка РВСН, уничтоженного за годы реформ, – мало кто знал, что Союз ветеранов восстановил не только разрушенный ЗКП – но и взорванные шахты (кто‑то очень постарался, взрывали очень халтурно). Теперь здесь было нечто среднее между убежищем, хранилищем оружия и взрывчатки, которое можно было поразить, только применяя бункер‑бастер, противопещерную бомбу, и замаскированным командным пунктом. Официально здесь был склад, а пару недель назад начали снимать кино.

В ЗКП – тридцать два метра под землей, лифты, лестницы, двери, способные выдержать ударную волну от близко разорвавшегося ядерного заряда, заново смазанные кремальеры – было примерно поровну бывших военных, действующих военных и гражданских. Гражданские в основном занимались разведкой, компьютерами – но все безумие складывающейся ситуации было видно невооруженным глазом – достаточно посмотреть на военную форму командующего СКВО генерал‑лейтенанта Обатурова[50], нервно ходящего по ЗКП, и сидящего в трех метрах от него Поливайкина, студента кафедры информатики (четвертый курс) Ростовского государственного университета, который в присутствии целого генерал‑майора жевал жвачку, слушал русский рэп и работал на двух компьютерах одновременно, получая данные, выдавая часть из них на «командирские планшеты» и успевая еще и указания отправлять. Работали пока по основному каналу, гражданскому, – сюда тайно протянули кабельный Интернет.

Несмотря на наличие в бункере целого генерал‑лейтенанта – было видно, что командует генерал‑майор в отставке Павел Петрович Коренев, он же Седой, едва ли не единственный генерал, вышедший из специальных войск. Дважды смертник (первый раз приговорен к смерти в Афганистане, второй раз – в Чечне) и один из немногих офицеров, кто был в Ливане в восемьдесят втором году, оборонял долину Бекаа и схватывался с израильскими коммандос (действовали тогда по документам сирийцев) на подступах к Бейруту. Подобного опыта – опыта противостояния малыми силами силам большим, опыта обмана, маскировки, внезапных ударов, боев в городе при потерянном превосходстве в воздухе – не было ни у кого из присутствующих, поэтому‑то Седой командовал, а генерал Обатуров ходил из угла в угол и психовал. Он вообще не понимал – как дошло до такого, что он не командует, а командует вот этот вот спокойный, несуетливый и обстоятельный отставник – но понимал, что так, как командуют сейчас – ему не скомандовать никогда. Весь его опыт – это опыт достаточно позорной войны с Грузией, который раздули до небес... сейчас же им противостояла не Грузия, это был куда более серьезный противник. И он понимал, что ему с таким противником – не справиться. А вот этот вот отставной генерал – может, и справится. Может...

В любом случае – отвечать‑то ему. Поэтому и нервничает. Хлебнуть бы...

Пока генерал Обатуров метался по ЗКП, как загнанный зверь – генерал Коренев сидел перед компьютером и наблюдал за обстановкой, а также за сообщениями, появляющимися в окне в левом нижнем углу. В отличие от действующих генералов, которые с компьютерами не очень‑то дружили – Седой попросил одного из своих внуков научить деда пользоваться компьютером сразу, как только возникла такая потребность. Он понимал, что врага можно победить, либо вставая на один уровень с ним, – либо опустившись до девятнадцатого века – до пещер и костров. Второго он не хотел – следовательно, нужно учиться. Учиться, учиться и еще раз учиться. И неважно – кто это завещал.

Команд он пока никаких не отдавал – пока все шло нормально. Есть генералы, которые в бою суетятся, отдают приказ за приказом, даже и ненужные, иногда и откровенно вредные – генерал Коренев считал, что, пока все идет по плану, долбить подчиненных по голове не стоит, у них и так проблем по горло. Это они – в бою, а он на отметке тридцать два метра, следовательно – им лучше видно, что происходит. А если они достаточно опытны – то они сами поймут, что нужно делать.

Похоже, что первый этап прошел почти так, как рассчитывали. Жаль, жаль пилота... но ничего не поделаешь, они закладывали пятьдесят процентов потерь, вышло двадцать пять – и то благо. Война без потерь не бывает.

Техника заранее рассредоточена, вместо настоящих систем ПВО и истребителей, конечно же, стоят имитационные макеты. Тут Стоянович постарался. Майор Стоянович, сербский фашист, аж прослезился, когда к нему подошли в белградской кафане, передали привет от русского добровольца по кличке Волк и сказали, что русы приглашают его в Россию, и там он сможет дать отпор натовцам, используя системы С300 и С400 и современные истребители. Душу сербского специалиста ПВО до сих пор жгли бессильные слезы от бомбардировок девяносто девятого года, когда на страну, разорванную на куски гражданской войной, ослабленную, – НАТО бросило все, что у них было, истребители‑бомбардировщики, тяжелые бомбардировщики, ракеты «Томагавк». А они ничего не могли сделать: все, что у них было, – это старые комплексы С125 и еще более старые С75. И «Шилки». Все! Ах, да, еще несколько «Миг‑29» первых серий, давно стоявших без ремонта. Сейчас же – русы обещали дать в его руки настоящее оружие, он не только отомстит за Сербию. Он защитит и Россию.

Так что с этой стороны – можно быть спокойными. Макеты с источниками тепла... их давно развезли по нужным местам, американцы сильно удивятся, когда увидят ТАКОЙ частокол систем ПВО, возникших чуть ли не на ровном месте. Излучатели ложного сигнала – господи, да просто микроволновые печки, которые вынесли на длинном проводе подальше в поле, открыли дверцу и оставили включенными. Настоящие системы ПВО – добровольцы в приграничной зоне с ракетами «Стрела‑3М», установки С‑400, С300ПМУ, «Панцирь». В общем и целом – у Стояновича и русских защитников неба, которые по условному сигналу сорвались с мест, меняя позиции, будут сегодня возможности.

Сложнее в Ростове. Банда в городе, под сотню человек, на бронированных машинах, подготовленная и вооруженная американцами. Сжечь бы «Шмелями» – но нельзя. Надо играть до конца. Те, кому суждено уйти – те уйдут.

– Товарищ генерал, восьмой передислокацию завершил. Ждет сигнала.

– Пусть ждет, – сказал генерал, – как мышь! Радар не включать, сидеть тихо! Что в Ростове?

– Вышли на исходные.

– Мы?

– И они тоже.

– Спасатели?

– Пересекли границу. Идут на предельно низкой.

Генерал сжал кулаки.

– Прикажете действовать?

– Прикажу ждать...

 

Семья Щечко

 

Было десять часов вечера – или двадцать два ноль‑ноль, если пользоваться армейской терминологией, предполагающей двадцатичетырехчасовой отсчет времени. Рыба наконец‑то сготовилась, на ее приготовление пришлось потратить больше времени, чем рассчитывала Валерия Ивановна. Денис так и продолжал где‑то шляться...

Звонок в дверь прозвенел, когда рыба уже была разложена по тарелкам, источая умопомрачительный аромат.

– Сиди, открою, – предостерегая Валерию Ивановну, поднялся отец.

Явился...

Юрий Петрович прошел по коридору, вышел в полутемный холл, приник к глазку – он купил израильскую бронированную дверь, а вот когда Мишка, его компаньон, предложил купить и ружье – сказал, что это лишнее, в доме дети. Юрий Петрович был на самом деле спокойным и законопослушным человеком, он искреннее думал, что государство его защитит. Не понимал, что никто не защитит тебя и твою семью вместо тебя самого, а если в ТВОЕМ городе, в ТВОЕЙ стране есть наглые, вооруженные, агрессивные чужаки – то ты не можешь быть в безопасности, пока они есть, пока они живы. К сожалению, Юрий Петрович этого не понимал. Он посмотрел в глазок – и увидел, что на площадке стоят полицейские. Что подумает отец, когда десять часов вечера, старшего сына в доме нет, а в дверь звонок, и за дверью полицейские? Что сын что‑то натворил. Если бы Юрий Петрович был повнимательнее – то заметил бы, что оба полицейских сами загорелые, а вот нижняя часть лица и щеки белые, так бывает у людей, которые жили в солнечных краях, носили бороду, а потом ее сбрили почему‑то. У одного полицейского – еще туда‑сюда, у двух – это сигнал тревоги. Но многие ли на месте Юрия Петровича заметят это? Один из сотни, не больше, тот, кто воевал в Чечне и научился подмечать такие вещи, там научишься, если жить хочешь. А тут еще и сын непонятно где...

И поэтому он открыл дверь.

– Старший лейтенант Габазов, – козырнул тот, кто стоял ближе к двери, – можно войти?

– Да, конечно.

Хозяин дома отступил в сторону, в холл вошел сначала один полицейский, а потом другой. Холл был просторным, шестнадцать метров, не так, как в старых домах, где вдвоем не развернешься...

– Что‑то с Денисом?

Первый полицейский услышал голоса на кухне и отправился туда.

– Что...

Второй полицейский шагнул к Юрию Петровичу и ударил его ножом в живот.

 

* * *

 

Юрия Петровича убили в прихожей – ударили ножом в живот, а потом перерезали горло, как барану. Остальных убили на кухне, потом перенесли в ванную и бросили там. Павел бросился защищать маму, и его ударили ножом восемь раз. Евдокия Ивановна ударила одного из чеченцев тарелкой – зарезали и ее. Не убили только Настю...

Когда почти со всеми членами семьи Щечко расправились – один из убийц отправил СМС, и из «УАЗа»‑буханки, который припарковался рядом с домом, вышли еще шесть человек – у всех у них были большие, тяжелые сумки, такие тяжелые, что взрослые, тренированные мужики тащили их с трудом. У двоих сумки были еще и длинными – длиной взрослому человеку по грудь.

Внизу была пропускная система, кодовый замок на стальной двери – но чеченцы набрали номер квартиры Щечко, и их пропустили...

 

SAS 22 regiment

Подразделение «Альфа»

 

Четыре человека – их звали Джон, Джек, Майк и Том – пересекли границу России и Украины два дня назад, пересекли по тому же самому ходу, по которому в Украину ходят русские террористы. Собственно говоря, они ничем и не отличались от русских террористов – автоматы Калашникова, одна «СВД», русская военная форма без знаков различия, недельная щетина на лице, потому что бриться некогда и незачем. У одного, старшего, – повязка, черный, желый и белый цвет, такие повязки носят русские фашисты. Все они понимали по‑русски и могли говорить на этом языке, кто с акцентом, кто без такового. Были у них и русские паспорта довольно хорошего качества – фальшивые, конечно.

Поймав машину – раздолбанный деревенский «газик», они доехали до города, с водителем расплатились рублями, там сели на автобус до Ростова. Оружие у них было в сумках, да никого это особо и не интересовало, оружие‑то – сейчас оно у многих есть. Примерно на двух третях пути до Ростова они увидели подходящее место, попросили водителя остановить автобус и сошли – в России это просто, в Германии, например, водитель бы сказал – не положено, и ехал бы до остановки, как ни проси. А в России – попросили – остановил, может, человек деревню родную увидел. Или, может, надо ему зачем‑то...

Они шли по полю, пока не увидели, что достаточно отдалились от дороги. У самой дороги – нельзя. Земля была жирная, черная. Хорошая земля; Джон, как сын валлийского фермера, это отметил.

Потоптавшись по полю с проросшей пшеницей, оглядевшись по сторонам – они поняли, что это и есть именно то место, какое им надо для выполнения миссии. Один из них – Том – еще помнил, как готовили для заброски на территорию СССР. Видимо – мир и впрямь сильно изменился, если до нужной им точки на территории БЫВШЕГО СОВЕТСКОГО СОЮЗА можно просто доехать на автобусе.

Оценив площадку (грунт мягкий, но приемлемый, уклон незначительный, мин нет), они поставили палатку в перелеске, выставили дежурного и легли отдыхать.

 

* * *

 

Вертолеты появились на следующий день, ближе к ночи. Они вышли на связь, если это можно было так назвать, просто Майк включил сотовый и послал эсэмэску на нужный адрес, извещающую о том, что у них все в порядке, плацдарм осмотрен и готов к приему гостей[51]. Потом они разбежались по краям площадки, уже с оружием, в центре поставили приводной маяк, а по краям распылили флуоресцентную, видимую только в очки ночного видения краску, обозначая края площадки.

Вертолеты появились неожиданно, они шли на предельно малой, без навигационных огней, и шли очень быстро. Первоначально сасовцы даже подумали, что все идет кувырком и летчики промахнулись мимо промежуточной станции. Но нет – для «Оспри» просто нужно время и место, чтобы перейти из горизонтального режима полета в вертикальный. Заложив вираж и поднявшись чуть выше, самолеты перешли в вертолетный режим и начали – все так же, без единого огонька, спускаться на обозначенную площадку, которая представляла собой засаженное яровой пшеницей поле.

Вертолеты приземлились, из двух из них выскочили десантники, обеспечивать периметр. Один из американцев подбежал к спокойно стоящему и смотрящему в сторону леса Тому, встал на колено, направив пулемет в сторону леса – как будто в Ираке высадка или в Афганистане.

– Вы группа «Альфа»?

– Я не глухой, парень! – с достоинством ответил британец. – Да, мы – группа «Альфа».

– Здесь безопасно?

– Гранатометчиков не наблюдается. Парень, я приехал сюда на рейсовом автобусе, не строй из себя альфа‑самца[52].

Идиот...

– Как начнем взлетать, занимайте место в любой машине! Шесть идут пустыми!

– Премного благодарен!

Чертовы кузены...

 

Группа отсечения

 

Примерно в то же самое время, когда чеченцы позвонили в квартиру Щечко – звонок раздался и в угловой квартире Матрены Петровны Сидоркиной, восьмидесяти одного года от роду. Матрена Петровна внимательно изучила полицейского в глазок и только потом открыла дверь. На ее счастье, это и в самом деле был полицейский.

– Старший лейтенант Цеповяз! – козырнул он. – Разрешите пройти.

– Документики покажите, молодой человек, – проскрипела Матрена Петровна, держа в заведенной за спину руке небольшой, оставшийся от супруга, бывшего офицера СМЕРШ, пистолетик. «ТК», Тульский‑Коровина, почти никто и не помнит, что это такое – а ведь на таком расстоянии насмерть положит. И весит всего ничего, и спрятать – запросто.

– Пожалуйста.

Матрена Петровна ухитрилась одной рукой нацепить на нос очки, стала тщательно вчитываться в раскрытое удостоверение, не беря его в руки. Благо Павел Евграфович покойный показывал – что может статься, если руку вперед протянуть.

– Матрена Петровна, документ как документ. Вы что, не доверяете полиции?

– Не учите меня жить, молодой человек! Вот когда НКВД было – тогда доверяла! И порядка тогда было больше! А удостоверение – фальшивое, спрятать можете!

Старлей опешил.

– Почему вы так решили...

– Эту серию удостоверений я сама выписывала, молодой человек, – отрезала Матрена Петровна, – как документы прикрытия сотрудникам ФСБ! Как нехорошо, такой молодой, и нагло врете! И отработку адреса не проводите, если бы так боролись в свое время с бандеровцами, так бы их и не вывели! Что вам нужно?

Старлей глубоко вдохнул – и выдохнул. Вот ведь старая...

– Матрена Петровна, – проникновенно начал он, – соответствующим органам необходима ваша помощь.

– Органам... Так бы сразу и сказали. Проходите... Я чай заварила.

Через несколько минут в квартиру Матрены Петровны подняли из подвала крупнокалиберный пулемет «КОРД» с оптическим прицелом, еще один пулемет – «Печенег» с американским коллиматором вместо штатного прицела и снайперскую винтовку «ОЦ‑44»[53]. Ворчащую Матрену Петровну вежливо препроводили в ванную, объяснив, что пуля – она все‑таки дура. По просьбе Матрены Петровны ей включили свет и передали туда вязание – свитер бабушка внуку вязала. Не зная, что внук – в пятистах метрах оттуда, – матерясь, помогает устанавливать в подвале пулемет.

 

* * *

 

Одной из самых больших проблем было создание скрытных огневых позиций для тех, кто должен был отсечь банду Басаева от трассы и уничтожить ее. Проблема была в том, что за городом велось постоянное наблюдение, наблюдение со спутника, и если, к примеру, просто начать копать окоп или устанавливать пулемет на крыше – можно сказать, что операция сорвалась. Проблема была и с автомобилями – все прекрасно понимали, что как только американцы начнут игру – автомобили, бронетранспортеры, прорывающиеся к объекту, будут уничтожены с воздуха. Вот такая вот головоломка.

Посовещавшись, офицеры штаба решили не изобретать велосипед, а использовать опыт Чечни. В этом было преимущество обороняющихся – никто на стороне нападающих, ни Бьюсак, ни кто бы то ни было еще – не имел опыта долгих и жестоких боев в крупном, подготовленном к обороне городе, какой имели русские офицеры. Город Грозный – огонь тогда велся из подвалов, с балконов, с частного сектора – отовсюду. Проще всего – установить часть огневых точек в подходящих подвалах домов, их даже с беспилотника ракетой не достать в таком случае. Потом, когда карты вскроются и беспилотники будут сбиты... – будет потом. А пока подвал – самое удобное.

Но две точки – пришлось разместить в домах, на верхних этажах. По‑другому – сектора было просто не перекрыть.

По‑хитрому решили и проблему ПВО. В нужный момент несколько опытных зенитчиков откроют огонь из ПЗРК – а откроют они его не с крыш. В каждом доме есть два люка, ведущих на крышу, иногда и технический верхний этаж. Все просто – высунулся в люк, выскочил на крышу, захват, пуск – и сматываться. Если все сделал быстро и правильно – останешься жив. Если нет – ракета с беспилотника, и хоронить будет нечего.

Оружие и боеприпасы на позиции доставили просто. Гражданские и ремонтные машины. Люди в спецовках. Кто мебель привез... холодильник там новый купил, шкаф. Где в подвале трубу прорвало, починить надо.

A la guerre com a la guerre...

 

Квартира Щечко

 

– Свинья! – припечатал Анзор, как только ступил в квартиру. Труп Юрия Петровича лежал прямо в прихожей, от него растеклась по полу большая лужа крови.

– Вах, зачем так говоришь, амир! – вскинулся Ваха, который и зарезал русиста.

– Убрать не мог! Теперь эта свинья тут лежит, грязь на полу! Убери!

Амир повернул голову – из комнаты, у которой на полузакрытой двери был наклеен какой‑то рождественский герой... а может, и еще кто – раздавался детский придушенный писк и довольное сопение...

Урод...

Дукваху в отряде не уважали, он был патологически жесток и всегда выполнял самую грязную и кровавую работу. Когда Ичкерия была независимой – он любил насиловать детей, когда не было детей – трахал овец. Он не трогал только детей чеченцев, за это его тут же бы зарезали, а потом пошли бы резать родственников, несмотря на то что родственники от него уже отказались. Дукваха ходил на Ставрополье с отрядами, там никогда не упускал возможности кого‑нибудь изнасиловать. Женщину, девочку, мальчика – ему было все равно. Как‑то раз его даже наказали. Ага, по шариату – тридцать палок по заднице. Амиры отрядов старались не связываться с Дуквахой – потому что он был недисциплинированным и мог послать амира на три известные буквы, и тогда амир должен был либо убить его за это – либо он потерял бы намус. А в отряде он был нужен – никто не решался сделать такое, что делал Дукваха, это было настолько омерзительно, противно шариату, закону, общественным нормам, что даже у опытных террористов пробегал мороз по коже. А этому – было все равно, в отряде он исполнял обязанности палача для своих и исполнителя самой грязной работы для чужих.

И поэтому Анзор ничего не сказал про Дукваху, не дал ему никаких указаний. Вместо этого он осмотрелся и сказал:

– Ваха – выйдешь на лестничную клетку и карауль там. Дверь закрыть. Остальным – готовить позиции.

– Э, Анзор‑эфенди, тут пожрать есть! – раздалось из кухни. – Правда, крови много...

– В свиньях крови много! – заржал кто‑то.

Анзор нахмурился.

– Готовить позиции! Не время жрать, когда идешь по пути джихада! Думайте об Аллахе, а не о своей утробе, несчастные!

 

НОРДОС

 

Добыча казалась столь легкой, что Басаев даже не стал заранее выставлять снайперов вблизи от объекта. Есть удачно расположенная снайперская группа, она и прикроет, там две тяжелые снайперские винтовки «Барретт», они получили их только в Афганистане и только там увидели, что они делают. Эх... если бы в Ичкерии вовремя догадались закупить такие – наверное, Ичкерия бы существовала до сих пор. БТР русистов пробивает чуть ли не насквозь, БМП – тоже можно подбить с вероятностью процентов пятьдесят, валит человека с расстояния в два километра.

А с другой стороны – такой позиции не нашлось, ну и шайтан с ним. Возьмем и так... русисты совсем оборзели.

Выждав время, Басаев включил рацию на передачу.

– Шиъ, Кхоъ, Диъ, Пхиъ – со берзалой ву. Мук ду обстановк?[54]

Привычно выслушав о том, что, мол, «обстановка дикду», и ощущая такой же подъем, как тогда, в Буденновске, когда они ворвались в город и начали убивать русистов – крикнул в рацию:

– Хьалха! Аллаху Акбар![55]

 

* * *

 

Боевики рванулись вперед – но неприятности начались сразу же. Почему‑то они не смогли застать русских врасплох – после первого залпа на земле остались лежать лишь четверо, это было неправильно – они же собирались с ходу ворваться в складской комплекс. Остальные повели себя достаточно грамотно – отступив за какие‑то ящики и штабеля, они открыли огонь и даже попытались вытащить своих, которым не повезло. Огонь был неожиданно метким – совсем не таким, какой был в Грозном девяносто четвертого, тогда против них воевали пацаны, которые даже не догадывались, что для точной стрельбы в городе надо поставить прицел не на «постоянный» – а на сто метров, высадив впустую магазин, они становились добычей снайпера или гранатометчика. Здесь же у охраны оказались запрещенные тридцатиместные американские магазины к полуавтоматам «Сайга», оптические и лазерные прицелы и дробовики, полуавтоматические и снаряженные патронами с крупной картечью. Первый рывок боевиков к складам оказался сбит именно шквальным огнем пуль и картечи из дробовиков, причем пули тоже оказались запрещенными – они каким‑то образом пробивали бронежилеты, которые были на боевиках, видимо, русисты достали откуда‑то специальные патроны для армии и правоохранительных органов США, которых в свободной продаже никогда не было. Еще хуже был забор – сетка‑рабица, как в Чечне, проклятые русисты научились. Толстые, бетонные, глубоко вбитые сваи и на них – забор из сетки‑рабицы, проволока каленая, штык‑ножом не перерезать. Преграждает путь, не дает нормально стрелять из гранатометов, потому что гранаты взрываются на этой сетке – и в то же время защитники комплекса прекрасно видят цели и могут их обстреливать. Хуже того – у русистов оказались еще и снайперы – «Тигр» с запрещенным восемнадцатиместным магазином и снаряженный запрещенными бронебойными патронами, которые из‑под полы на базаре продают – на таком расстоянии может пробить крышку дорожного люка.

Вместо того чтобы прорываться к складскому комплексу – басаевцы откатились за бронированные машины, найдя за ними защиту.

 

Защитники комплекса

 

Наверное, сложно писать об этих людях. Сложно писать об Александре Матросове, малолетнем уголовнике, ставшем героем и шагнувшем на пулемет. Сейчас говорят, что он просто сорвался с крышки дота на пулеметные стволы – а если даже это и так – что это меняет? Те, кто это говорит, надеясь измарать говном память героя – сами‑то можете хоть на сто метров приблизиться к доту, изрыгающему пламя? И не только приблизиться – но и вступить с ним в противоборство, загасить его изрыгающие смерть стволы, чтобы пехота могла идти дальше? Ведь каждый раз – это пятьдесят на пятьдесят, или ты их, либо они – тебя, а за этим дотом будет еще один дот, и еще, и еще... и ты пойдешь и будешь бороться с ними, пока тебя не перережет пулеметная очередь или пока не поднимется Красное знамя победы над Рейхстагом. Можете так же? Не можете. Вот – то‑то же!

Думаете, сейчас что‑то изменилось? Да ни хрена. И даже из героев – выделяются те, кто готов шагнуть на верную смерть, совершенно хладнокровно и осознанно.

Два пацана с пулеметами – в Афганистане остались прикрывать отход расстреливаемой со всех сторон роты из ущелья.

Еще один пацан – после того как остальные сдались и им перерезали горло – остался один с пулеметом против роты басаевцев в бывшем здании школы в разрушенном Грозном. И – выстоял. И – победил.

Еще один – в вертолете, и так переполненном выше всякого предела, не нашлось места – остался на горной вершине прикрывать взлет вертолетов.

Неправда, что мы оскотинились с тех времен, со времен большой войны. И тогда хватало подонков. И сейчас – хватает героев.

Капитан Чурило был вовсе не герой. Какой, к чертям, герой – обычный пацан из неполной семьи, из сельской местности. В селе взрослые пили, пацаны дрались, жестоко дрались, кость в кость, до проломленных голов – до которых не было никому никакого дела, если не будет трупа. Черепно‑мозговая – отлежался пару недель, и опять. Если труп да поножовщина – тут, конечно, посадят, как пить дать. Мало кто работал – все калымили, на лесопилке, у фермеров – но работать никто не хотел. Работать заставляла нужда, нужда в деньгах на бутылку самогона. Если есть деньги – то можно и не работать.

Тем не менее – как только пришла пора, пацан пошел в армию. Он сделал это не потому, что боялся наказания, что его будут ловить военкоматские – а просто потому, что так было надо. В городе делали это по принуждению – а в селе, пьяном, раздрызганном, опустившемся – по долгу. Чувствуете разницу?[56]

Потом, когда он отслуживал первый год, тогда еще два года служили – начали набирать контрактников. По всем частям был выставлен план, если не выполнил норматив – угрожали рассмотреть вопрос о служебном соответствии командира части. Вот и крутились как могли, бред ведь – командир части перед срочниками чуть ли не на коленях. А ведь было!

Схема простая. Второй год – на контракте, куда лучше, и денежное довольствие и все, понравится – продлишь. Не понравится...

Василий Чурило решил, что терять ему нечего. Куда ему возвращаться – в синюю (от пьянства, не от васильков) родину? Остался. Понравилось...

Потом попал в Ичкерию. В долбаную‑передолбаную Чечню.

Попал он туда на второй год, когда основные боевые действия уже были завершены, теоретически республика находилась под контролем федеральных сил. Фактически же...

Вошли в село. Какие там бронемашины, о чем – стоны?! Какие MRAP? «УАЗ‑таблетка» – впереди, за ней – старый «ГАЗ‑66», который заводился через раз. В «УАЗе» фейсы[57] были, чуть ли не ашники, четверо и один водитель. Адрес их был, они вроде как в усилении – надо быть полным психом, чтобы сунуться в Дыште‑Ведено без прикрытия. Им – даже не довели, что за адрес, просто сказали ехать за этой «таблеткой»[58] и делать то, что офицеры скажут. В один прекрасный момент они «таблетку» потеряли из виду, начали искать – хрен найдешь. Связь... какая на хрен связь, ее так до самого конца не появилось нормальной, солдаты в основном по мобилам общались, по мобилам же обстановку докладывали, приказы получали. Потом чуют – неладно дело, бабы собираются, пацаны. Рванулись – выскочили чисто, только очередь кто‑то вслед послал, они ответили. Потом – три «бэтээра» с комендатуры подскочило, бойцы с комендантского взвода, вошли в село. «Таблетку» нашли на базаре, фейсы – оружия нет, одному – отрезали половые органы и засунули в рот, остальных просто расстреляли, потом ножами тыкали. Это взрослые, б...ь, мужики! Что уж говорить о срочниках.

Потом – комендачи пригласили в отряд исполнителей. Приговоры исполнять. Смертные. Чего?! Какой такой мораторий? Это вы душне объясните – ох, посмеются. А потом – голову отрежут. Хрен они клали на мораторий.

Кого днем задерживали – задержали, в камеру, допросили – допрашивали жестко, на такой случай у них танковый аккумулятор был и телефон полевой[59]. Пару раз задержанные подыхали при допросах, не сказав ни слова – но обычно кололись. Расколовшихся – исполняли. Сначала – как и духи, горло перерезать (расстреливать нельзя, потом по пуле установят), закопать. Потом, как скопилась взрывчатка и копать лень стало – делали проще: вывезут в пустынную местность, обложат взрывчаткой (пары килограммов хватало), бабах – и нету. В смысле – тела нету, при таком подрыве оно испаряется, разлетается на мелкие‑мелкие куски. Потом в сводках – пропал без вести.

Полканом у них был Куницын. Жесткий мужик... в девяносто четвертом еще капитаном он прорывался со своими людьми на деблокирование Майкопской бригады, которую расстреливали в упор, дрался в районе железнодорожного вокзала, участвовал в зачистке заводского района, горел в подорванном бронетранспортере, до сих пор были на нем и шрамы, и следы от ожогов. Сюда вошел уже полканом, назначили комендантом района, неспокойного района. К чехам у полкана Куницына отношение было простое: хороший чех – мертвый чех. Неважно – мужчина, женщина, ребенок, старик – все одним миром мазаны. Когда русских вырезали – в опустевшие дома и квартиры вселялись чеченские семьи, матери своими руками отправляли подросших пацанов в отряды боевиков драться с русскими. Это и в самом деле был единый народ... точнее, не совсем единый, были и те, кто был за русских – но те кланы и тейпы, которые сражались – они и в самом деле были едины, в них не было ни сомнений, ни страха. Поэтому – никаких сомнений не было, если попал – никого не выпускали, кончали, если увезли – то с концами. Были и группы зачистки – ночью ездили по адресам, если про какого‑то есть оперативная информация, что участник бандформирований – уничтожали всех мужчин в доме, не трогали только грудных и совсем уж пацанов. Один раз удалось выследить двух пацанов, которых послал отец поставить фугас на дороге. Пацанов связали и привязали к снаряду, потом выстрелили из снайперской винтовки – и от пацанов ничего не осталось.

Игра шла не в одни ворота. Гибли и они сами... в засадах, при обстрелах, подрывах... смерть была везде. Один раз, придя ночью по адресу, они обнаружили в доме группу боевиков, четырнадцать человек. Итог – двадцать «двухсотых» и «трехсотых», двоим или троим боевикам удалось скрыться.

Году в шестом Чурило начал понимать, что сходит с ума. Окончательно сломал его один эпизод – при обыске нашли кассету, там показывался «забой». Забой – это своего рода инициация, посвящение чеченских подростков в мужчины, причем подросткам – по двенадцать‑тринадцать, а кому и по десять лет. Пленных выпускают в круг, который образуют эти самые подростки с ножами. У пленных связаны ноги, но руки свободны.

Сначала пацанов – кого нашли – казнили, положили под БТР. А Чурило, уже ставший капитаном, написал рапорт, потому что дальше так жить было просто невозможно.

Просто – невозможно. Не по‑человечески это.

Куницын помог – позвонил бывшему сослуживцу, тот устроил его в охранную службу, которую возглавлял полкан из внутренних войск, тоже «чеченец». Когда Чурило явился «на представление командиру части» – вэвэшник молча посмотрел на него, потом коротко и четко изложил условия службы. За беспредел – накажу, за бухалово – накажу. Будешь честно служить – помогу. Все как в армии... только в нормальной армии, а не в той, какая есть сейчас. Чурило сам скоро увидел, как разбираются с сачками и бухариками – приехав на объект и учуяв от одного из охранников запах, полкан недолго думая двинул его в челюсть, да так, что потом водой отливали. Впрочем... что тут вообще говорить, если тот же самый полкан недолго думая двинул в челюсть замминистра МВД, за что и покинул службу.

С другой стороны – и служить было нормально. С зарплатой не кидали, всякой лажей они не занимались. Здесь ему тоже пришлось иметь дело и с чехами, и с кем похуже – но правила были уже другие. Здесь – нет прокурора, с ними уже боялись связываться. Да и того, что творилось в Чечне в первые годы ее «мирной жизни», не было. Наступило другое время – время тихое и подлое. Время выстрелов из‑за угла.

Когда полкан пригласил его в кабинет – там был еще один человек – седой, поджарый, как собака, сделанный словно из витого провода, понимающие люди сразу это определяют. Он‑то и рассказал Чурило – все, ничего не утаивая. Сказал, что на это дело – идут только добровольцы и шансы выжить там – даже не пятьдесят на пятьдесят. Но им придется схватиться в схватке с одними из самых опасных людей на земле, с чеченским бандформированием, подготовленным инструкторами НАТО и оснащен‑ным самым современным оружием, средствами разведки и наблюдения, возможно, даже имеющими бронетехнику. Он не сказал – кто именно будет руководить этим бандформированием – но сказал, что это достаточно известный человек, на руках которого кровь даже не сотен – тысяч русских людей. Это – своего рода рулетка, ты или тебя. И помощи – не будет, по крайней мере в первое время. Чурило подумал – и согласился.

Потому что это было справедливо.

Последнее время он думал о Боге. Нет, не о том, которому ходят молиться в церквях, о другом. О едином Боге, о Боге равновесия, который воздает каждому по делам его. Этот Бог не только милует – но и карает, руками людей – но карает. Многие из тех, кто держал сейчас оборону здесь, у складов, против превосходящих сил противника – тоже были в Чечне, тоже участвовали во многом. Это было что‑то вроде суда, высшего суда – кто виновен настолько, что не имеет права жить – тот и ляжет здесь. Но ляжет – не по приговору суда, не от пули палача – а как мужчина, с оружием в руках, защищая то, что считает верным и правильным в жизни. Так – и никак иначе.

Единственное, что у них было, – это штабеля и ящики, в которых были где кирпичи, а где цемент с водой, с камнями и с железками, за этим можно было спрятаться. Чеченские снайперы и автоматчики били по ним – а они били в ответ. Убивали. И умирали...

 

Квартира Щечко

 

– Видишь их? Видишь?

Чеченский снайпер, расположившийся на балконе, пытался поймать цель в прицел. Наконец, плюнув на все – все равно с такого расстояния нормально не прицелишься – прицелился по штабелю из каких‑то ящиков, за которым скрывался стрелок русистов, и нажал на спуск. Винтовка бухнула, отдало в плечо, пуля попала туда, куда он и целил – в ящики, обвалив их. Русист больше не стрелял.

Третий...

На счету человека, который сейчас выбивал из винтовки «Барретт» русистов одного за другим, было уже три русиста сегодня и сорок восемь – всего, недаром Масхадов, когда еще был жив, наградил его орденом Ичкерии – «Честь нации». Он был не чеченцем – он был уроженцем небольшого села рядом со Львовом, в Ичкерию приехал по линии РУХа в девяносто третьем, да так там и остался. Выучил чеченский язык, женился на чеченке, у них даже ребенок родился. Потом Наиля с сыном погибли при бомбежке, а сам он отличился как беспощадный истребитель москалей, как‑то раз он застрелил полковника с девятисот метров и скрылся.

То, что произошло в этой квартире – он не совсем одобрял, все‑таки у него тоже когда‑то были жена и сын, и он бы не обрадовался, если бы их вырезали просто для того, чтобы занять выгодную огневую позицию. Если бы командиром был он – он бы просто приказал связать русистов и затолкать их в ванную, чтобы лежали там. Но у чеченцев, с которыми он шел – были свои счеты, и если они решили перерезать всех русистов – это их дело.

Он прицелился в другого русиста... больше он так тщательно выцеливать не будет, какой смысл, если винтовка, которая есть у него в руках, пробивает любую стену. Он так увлекся стрельбой по русистам, что не заметил, как левее, примерно в восьмистах метрах от него открылась фрамуга окна, и толстый цилиндр глушителя лег на подоконник...

 

* * *

 

Русский с