На данный момент статус группы активный, личный состав двадцать два человека. Непосредственное подчинение группы – специальный помощник Директора национальной разведки США.

 

 

Июля 2015 года

Афганистан, Кабул

Специальная тюрьма ЦРУ США

 

Боже, когда такое было, чтобы на территории зеленой зоны, на территории дипломатического анклава, по сути исполнявшего в Кабуле те же функции, какие раньше исполняли европейские сеттльменты в нецивилизованных странах – были тюрьмы...

А вот же – построили.

Помощник директора ЦРУ Марк Уильямс, молодой, тридцать три года, интеллектуал, сменивший на этом посту мудрого и опытного Ника Кейнса, которого проводили на пенсию ловить рыбу на севере штата Нью‑Йорк, подарив часы и второй крест «За выдающиеся достижения в разведке» – сильно нервничал. Это было то особое состояние, когда человек молод, его назначают на достаточно высокий пост, он осознает всю меру своей ответственности и старается делать все как нельзя правильнее. И в то же время считает, что до него все делалось неправильно, а вот как он‑то пришел – он всем покажет, как надо жить и работать по‑новому. Ух!!!

По‑хорошему – так людей менять было нельзя. Нельзя ни в коем случае. Вот если бы этот паренек, окончивший Йелль, поработал лет пять в подчинении именно Ника Кейнса, мудрого и опытного человека, начинавшего еще у Натирбоффа в Москве зеленым юнцом, если бы Ник Кейнс, один из мастодонтов ЦРУ, сказал бы – да, в этом парне есть толк, – вот тогда да, тогда надо назначать, потому что человек и в тридцать три года может быть звездой разведки, все зависит от того, как у него устроены мозги. На самом же деле «золотой мальчик» Марк Вильямс был сотрудником ЦРУ вот уже в третьем поколении, но (sic!) ни отец, ни дед его не были оперативниками! Дед Марка Уильямса был аналитиком, но был вынужден уйти «по‑хорошему», потому что его проблемы с алкоголем были настолько серьезными, что делали невозможной его дальнейшую работу в ЦРУ – а отец работал на обеспечении. Однако если у тебя отец и дед сотрудники ЦРУ – это очень хорошо смотрится в анкете, если ты подаешь ее в отдел HR[76] ЦРУ.

А вот Марк Уильямс стремился к работе именно в оперативном отделе. Так получилось, что он еще в Йелле избрал специализацией Россию и защитил диссертацию по русской истории – он вообще был очень одаренным и умным молодым человеком, этого у него было не отнять. Сначала казалось, что он избрал неправильную траекторию роста – «русские» были больше не в фаворе, остро нужны были арабисты, департамент арабских стран разбухал как на дрожжах. Единственно, почему русские еще держались, – на высоких должностях в ЦРУ было еще немало людей, выходцев из эпохи холодной войны, они поддерживали друг друга и тех, кого считали близкими себе по духу, да еще можно было уйти в Министерство обороны, где осталось немало людей из ЦРУ еще со времен главного «русиста» Америки, бывшего первого заместителя директора ЦРУ. Но так... русский отдел постепенно усыхал и превращался в захолустье, усугублялось это и катастрофическим падением уровня компетентности русских разведывательных служб. И лишь в тринадцатом году, после победы на президентских выборах некоей дамы, ассоциируемой с хищной рыбой барракудой, когда в ЦРУ начались повальные проверки, призванные «выявить причины некомпетентности» – вдруг получилось, что у русского отдела – самые высокие показатели в работе среди всех других подразделений ЦРУ США! Надо сказать, что проверка, проводившаяся людьми из новой команды президента, отличалась – как и вся политика Барракуды – агрессивной некомпетентностью и верхоглядством. Люди, понимающие в разведке не больше, чем свинья в высоком искусстве, принялись «чистить авгиевы конюшни» ЦРУ. Они были менеджерами, с гражданскими управленческими навыками, – и принялись чистить ЦРУ по совершенно диким, безумным схемам, больше применимым к какой‑нибудь убыточной компании по производству напитков. В итоге – многие полетели со своих постов, а те люди, которые, по мнению менеджеров, были «перспективны» и давали «хорошие показатели в работе», либо были повышены сразу, либо были включены в кадровый резерв. В основном это была молодежь с хорошим образованием – использовались те же самые критерии, что и на гражданке. В числе «отделов‑доноров» оказался и русский отдел, блестяще борющийся против русского проникновения в Штаты, – никто не заметил, что уровень профессионализма русской разведки сильно упал, многие из тех, кто проводил ревизию, до сих пор употребляли термины «агент КГБ» не только в речи – но и в письменных меморандумах, от которых на последнем этаже в Лэнгли у уцелевших волосы дыбом вставали. Так, Ника Кейнса проводили на пенсию, хотя перед ним надо было на коленях стоять, чтобы он остался – а его обязанности раздербанили между троими «специальными офицерами», в том числе и Марком Уильямсом. Поскольку он хорошо знал русский язык – на него взвалили и осуществление связи и контроля по группе «Ромео». Схема была такая – он числился офицером связи при директоре национальной разведки (первый заместитель директора ЦРУ), но занимался он не только связью, но и контролем – то есть контролировал, как исполняются поручения директора, и представлял меморандумы по этим вопросам, вроде как «свежий, незашоренный взгляд на ситуацию». Директором национальной разведки, вопреки всяческому здравому смыслу, был назначен не кадровый сотрудник ЦРУ, даже не военный – а бывший высокопоставленный сотрудник Министерства юстиции, крайний консерватор, в разведке он был, что называется – ни в зуб ногой, зато любил проявить «активность», то есть, выражаясь простым языком – «опять что‑то натворить». Он‑то и послал Марка Уильямса в Эй‑стан с документами, заданием и миссией. В Эй‑стане сидело второе звено, отделявшее директора национальной разведки от группы «Ромео» и некоторых других специальных формирований ЦРУ, – спецпредставитель директора национальной разведки в Афганистане, должность и полномочия которого были засекречены – официально он занимался кураторством восстановительных работ в провинциях от армии США и даже имел звание бригадного генерала. Фокус был в том, что спецпредставителя назначил предыдущий директор, который не выдержал «контроля» со стороны «проверяющих» и положил рапорт на стол – по сути, его просто выжили. В итоге новый директор, поднаторевший в бюрократической грызне, чуть ознакомившись с хозяйством, сразу и огульно поставил под сомнение компетентность людей, назначенных прежним директором. С недавних пор в ЦРУ это было нормой, приняв направление, обвинять предшественников во всех смертных грехах. Одновременно он начал приближать тех, кто раньше был в опале, формируя свою команду, а также принимать людей «со стороны». В принципе – обычная бюрократическая возня и подсиживание. Разница с тем же Минюстом лишь в том, что ЦРУ было на переднем крае не только не прекращающегося – но с каждым годом все сильнее разгорающегося пожара и некомпетентность одних людей могла привести к гибели других. И не столько к гибели – сколько к зверскому убийству. Но тех, кто устраивал бюрократические игры – это мало волновало.

Марк Уильямс был одним из тех, кого новый директор НРС приблизил к себе сразу. Понятливый полугражданский молодой человек, уже проявивший себя как мастер подковерных интриг, специалист по выстраиванию обвинений против людей, по поиску компрометирующего материала, имеющий навыки гражданского менеджмента, полученные в университете. Директор продвинул его так высоко, как только ему было нужно – до статуса специального помощника, – а позавчера вызвал в свой кабинет и уделил примерно полчаса своего драгоценного времени. В лоб ничего не говорилось – но и директор НРС и его специальный помощник мастерски владели эзоповым языком, принятым в последнее время в Вашингтоне как основной – на тех, кто решался назвать осла ослом, смотрели как на юродивых. Суть миссии Уильямса в Афганистан следующая: надо было накопать компромат и создать на ровном месте повод для отстранения от должности спецпредставителя директора НРС по Афганистану, «бригадного генерала» Ричарда Теннисона. Для этого надо – чтобы произошел серьезный провал и началось служебное расследование. До того чтобы совершить прямое предательство, директор НРС не додумался – все‑таки он был бывшим сотрудником Минюста и хорошо знал, что полагается за предательство. Вместо этого он придумал кое‑что другое: во время изучения совершенно секретных программ, осуществлявшихся предыдущим руководством ЦРУ, он наткнулся на SAD, дивизионы специальной активности, занимавшиеся примерно тем же, чем во Вьетнаме занимались MACV‑SOG[77]. А в этих файлах он наткнулся на группу «Ромео» и немало подивился наивности своего предшественника. Это ж додуматься надо – в Украине русские убивают солдат НАТО, в том числе американцев, а тут – создали нелегальную группу из русских, да еще и гражданство США им дали. Это упасть и не встать! А если среди членов этой группы есть русский террорист, внедрившийся туда, чтобы получить американское гражданство, а потом проникнуть в страну и убить президента?! Ерунда?! А как быть с тем, что русский фашист‑смертник убил в Киеве заместителя госсекретаря США и руководителя Гражданской администрации Украины? Ведь это – открытый и явный террористический акт, показывающий, что русские – варвары, может быть, даже более опасные варвары, чем афганцы. И как только ума хватило сформировать из этих варваров отряд на службе правительства США?!

Тем не менее – и этих варваров директор НРС предавать не стал – он был умелым бюрократическим бойцом и умел сделать все так, чтобы потом, при расследовании его действий, против него невозможно было бы выдвинуть юридическое обвинение. Действия должны быть внешне безупречными – а суть не важна. Он решил сделать так: он посылает своего человека в Кабул, тот через спецпредставителя передает русским явно невыполнимое задание. Если русские откажутся его выполнить – он назначит расследование по факту невыполнения его директив, а там во время расследования, как начнут копать – много чего накопают, и каждое лыко в строку встанет. Если русские пойдут его выполнять и погибнут – он назначит расследование по факту массовой гибели сотрудников ЦРУ – и неважно, что задание было невыполнимо, отвечают всегда те, кто внизу, на нижних ступенях бюрократической лестницы, все дерьмо всегда стекает вниз. Если русские пойдут выполнять задание и провалятся – он назначит служебное расследование по факту провала и обвинит своего спецпредставителя в плохой подготовке операции, приведшей к серьезному провалу.

Вот такая вот идеальная бюрократическая ловушка. Ни прибавить, ни отнять. Того, что русские выполнят задание – не предусматривалось вообще.

Целый день директор НРС потратил на то, чтобы найти русским явно невыполнимое задание. И нашел. Потом он вызвал молодого Уильямса и эзоповым языком рассказал ему все, что тому нужно было знать – Марк Уильямс проявил к этому делу интерес, потому что у него была какая‑то болезненная мания к бюрократическим играм и «съеданию» людей. Короче говоря – машинка завертелась.

Сам Марк Уильямс, получив задание, отпросился у своего шефа на конец дня, материалы он запер в сейфе в рабочем кабинете, потому что выносить их из Лэнгли домой было нельзя. Заперев свой кабинет, он сдал его под охрану агенту службы безопасности, дежурившему на этаже, кабинет опечатали, и он расписался в журнале. Потом он спустился на лестнице в подземный «привилегированный» гараж – там у него, в «привилегированном ряду», в который кадровые сотрудники ЦРУ вставать брезговали – стоял золотистый «Лексус‑200», дорогой, но не слишком, престижный и экологичный. Марк Уильямс был человеком нового поколения, политкорректным и обращающим на эти вещи особое внимание.

На этой машине он выехал в Вашингтон, по дороге он навел справки в Интернете, благо сейчас в Интернет можно было выйти из машины – и по дороге заехал в один магазин, в котором он ни разу не бывал. Там он обзавелся тремя комплектами военного снаряжения – военным, в раскраске «пустыня», черным полицейским и гражданским «Блэкхок», какой обычно носят контракторы. К этому ко всему он прикупил рюкзак, саперную лопатку, которой не умел пользоваться, перчатки с отрезанными пальцами, какие он видел в боевике «Объединенная зона безопасности», нормальные перчатки, косынку на голову, клетчатый платок на лицо, как у британских спецназовцев, несколько разных очков и каску. Хотел купить еще и рацию, но она ему показалась дорогой, и он подумал, что потребует, чтобы рацию ему выдали там, на месте. Оружия у него не было, потому что он не одобрял сторонников свободного оборота оружия (хотя и был республиканцем), и получать разрешение на него было уже поздно. Решил, что оружие он тоже раздобудет там. Про флягу Уильямс благополучно забыл, карту тоже не додумался спросить. Все покупки он сложил в рюкзак и перенес в багажник машины, расплатившись платиновой кредитной карточкой.

Потом он заехал еще в один магазин. Там он купил два костюма, один нормальный, для приемов в посольстве, а второй – костюм британского колонизатора, бежевый и с шортами. В последнем магазине он купил сувениры, чтобы раздавать там, и целую сумку косметических средств. Он слышал, что в Афганистане жарко, и не хотел, чтобы от него неприятно пахло. С этим со всем он заехал в кондоминиум, где снимал квартиру на правах долгосрочной аренды, поднял все в квартиру и оставил там. Потом поехал в зал для фитнеса – решил немного подкачаться перед Афганистаном и взять пару уроков карате. Еще ему надо было заехать к Дженне – уроженка Флориды, начинающий, но уже успешный адвокат и лоббист, по факту она не только спала с восходящей звездой национальной разведки, но и советовала, как поступить в том или ином случае, потому что была откровенно умнее. Сегодня Марку нужен был от нее и секс, и совет.

 

* * *

 

Если бы Ник Кейнс видел все эти приготовления – он бы только головой сокрушенно покачал. Но увы – Кейнс теперь удил рыбу в заливе Кейп‑Код, и его мало что интересовало, кроме завтрашнего прогноза погоды.

 

* * *

 

Поездка в Афганистан была обставлена точно так, как в фильмах, – с вертолетами, стоящими в отдельных ангарах самолетами и всеми прочими атрибутами шпионского боевика. Бюджет США откровенно трещал по швам – но кое‑каких статей бюджета, числящихся защищенными – это никак пока не коснулось.

На посадочной площадке в Лэнгли Марка Уильямса со всем его багажом забрал принадлежащий ЦРУ вертолет, и со всем возможным комфортом, пролетая над многочисленными пробками, он доставил его в небольшой аэропорт частной авиации «Тетерборо», штат Нью‑Йорк. Там, вместе с десятками частных реактивных джетов, стояло и несколько машин, принадлежащих через подставные компании или временно зафрахтованных ЦРУ. Для полета Марку Уильямсу выделили почти новый «Learjet‑35», которые обычно покупают для себя удачливые адвокаты, брокеры и управляющие крупными компаниями и фондами, – такой самолет считается «покупкой на грани наглости», если купить еще дороже – за этим последует внимание налоговой и скандал с акционерами. Новенькая снаружи, машина был изрядно изгваздана внутри, и Марк Уильямс со своими вещами разместился в дешевом, стандартно отделанном салоне с большими царапинами на кожаной обивке с изрядной долей брезгливости.

Самолет полетел на запад, путь был довольно тяжелым и неблизким. Посадка в Лос‑Анджелесе, потом в Токио, в Гонконге и наконец – в Кабуле. Во время промежуточных посадок пилоты отдавали и принимали какие‑то мешки, опечатанные – и они раздражали Уильямса, подсознательно он считал, что этот самолет предназначен только для одного – чтобы быстро доставить его, помощника директора Национальной разведывательной службы, в Кабул и ни для чего другого. Стюардессы в самолете не было, только готовая еда в специальных термосах – нормальная для первого класса хорошей авиакомпании, но Марка от нее чуть не стошнило.

Кабул!

Марк Уильямс боялся Кабула – и в то же время его подсознательно тянуло туда, хотелось побывать, чтобы потом, десяток лет спустя, когда, конечно же, они победят – на каком‑нибудь приеме небрежно так ввернуть: «А вот, помнится, в Кабуле я...» Он хотел быть причастным, хотел быть старым опытным волком разведки, хотел быть кумиром, гуру – при этом не предпринимая усилий, не рискуя по возможности жизнью и стараясь не заниматься ничем опасным, потому что опасное часто заканчивается провалом, а за провалы кто‑то должен отвечать. Он же отвечать не хотел, как и те, кто сейчас правил в ЦРУ.

Кабул был просто потрясающим – низкая застройка, большой, очень большой на вид город – и горы. Огромные, высокие горы, настолько высокие, что рядом с ними даже Эмпайр Стейт Билдинг смотрелся бы как лилипут рядом с гигантом. Эти горы обступали город со всех сторон, будто показывая – что отсюда нет выхода, что это – ловушка.

Пилот снижал машину так быстро, что у Марка Уильямса заложило уши. Удар шасси о бетон был жестким, наверное, так садятся истребители – но сели с первого раза, вероятно, пилот садился на этот аэродром не один раз и даже, наверное, не один десяток раз.

Самолет пробежал по полосе, подрулил к дальним ангарам, имеющим собственный периметр, отмеченный бетонными блоками и быстроразвертываемой колючей проволокой. Там его уже ждали – три «Субурбана», черных, абсолютно одинаковых, со специальными номерами, которые не совпадают с гражданскими номерами, выдаваемыми афганской дорожной полицией. На последнем из «Субурбанов» сзади была проволокой прикреплена большая табличка, на которой по‑английски, на пушту и на дари было написано – опасно, дистанция не менее ста метров.

Все как в фильмах!

Самолет встречали – американец, высокий и крепкий, в полицейских солнцезащитных очках, с коротким ежиком седых волос, он сильно походил на бригадного генерала, хотя им и не являлся, потому что в ЦРУ нет воинских званий. И его охрана – это были гражданские контракторы: черные очки, одежда такая же, какую купил Марк Уильямс, пистолеты в кобуре на уровне бедра, разгрузочные жилеты, автоматы Калашникова и «М4» («калашниковых» было больше), черные легкие шлемы, похожие на хоккейные. Они стояли кругом, перекрывая все сектора огня, и держали руки на висящих на груди автоматах, спокойно и профессионально. На головном «Субурбане» на крыше была антенна, а на переднем бампере был какой‑то нарост, довольно длинный цилиндр, сильно напоминающий небольшой дециметровый радар, – на самом деле это была система подавления радиовзрывателей, одно из средств предосторожности против фугасов.

Спецпредставитель директора НРС в Афганистане Ричард Теннисон в принципе исполнял здесь те же обязанности, что в батальоне исполняет офицер G2, только выполнял он их в масштабах всей страны и всех сил стабилизации. Он знал, кто именно к нему летит, и предполагал, с какой именно целью, – в Лэнгли остались друзья, они нашли возможность предупредить о том, что его «едят» и с этой целью в его епархию направляют ревизора. Собственно говоря, агент Теннисон был по горло сыт Эй‑станом, формально положенный срок его командировки давным‑давно истек, и он мог со спокойной совестью положить на стол рапорт, уйти и удить рыбу так же, как это делает Ник Кейнс, а не подставлять здесь свою задницу. Однако – за ним были люди, налаженные контакты, личные агентурные связи – и он не видел никого, кому бы он мог это спокойно передать, не опасаясь за дальнейшую их судьбу. Присланный новый посол – ни в зуб ногой, он, видимо, считает, что оказался в Колумбии или Сальвадоре, а не в Афганистане. Резидент – глаза бы на него не смотрели. Он отвечал за людей – и у него было такое редкое ныне качество, как совесть. Поэтому он не мог просто бросить все и умыть руки.

Но от службы в ЦРУ у него был и цинизм, поэтому, глядя на торопливо выгружающего на бетонку свои вещи пацана в белой рубашке, он думал о том, не стоит ли его сразу послать, к примеру, в Джей‑Бад, и пусть там копает. А потом – списать на нападение талибов.

Выгрузив вещи, Марк Уильямс пошел к людям, которые его ждали. Про себя он уже разозлился на них за то, что ему не помогли с вещами. Но он хорошо умел это скрывать и быстро изобразил на лице искреннюю и дружелюбную «позитивную» улыбку.

– Сэр, я Марк Уильямс, вам должны были сообщить обо мне.

Рука встречающего была почему‑то вялой, хотя шершавой и грубой, как у крестьянина.

– Ричард Теннисон. Местный торговец хот‑догами[78].

– Очень рад, сэр. Про вас хорошо говорили в Лэнгли.

– Думаю, они лгали. Прошу в машину. Наша – вторая.

Уильямс оглянулся на лежащие вещи – его «Лирджет» уже начал рулежку, самолеты здесь без необходимости не задерживались.

– Э, сэр... Мои вещи.

– Ваши вещи? Так возьмите их, и побыстрее. Грузите в багажник, тут могут и обстрелять.

Марк Уильямс взглянул в лицо местного торговца хот‑догами, надеясь понять, что он шутит. Агенты охраны, повинуясь жесту Теннисона, уже сняли периметр и рассаживались по машинам или прикрывали площадку от машин. Судя по лицу спецпредставителя, спокойному и какому‑то отрешенному – он отнюдь не шутил...

 

* * *

 

Дорога в Кабул была недлинной, но утомительной.

Чек‑пойнт, потом виляние между бетонными блоками на скорости десять миль в час. Настороженные люди, пальцы на спусковых крючках, афганцы в жару – в черной форме, черных бронежилетах и касках, почти у всех – русское оружие. Много бронетехники, дорога чистенькая, но, как знаки беды, – заметные следы подрывов, какие‑то обломки на обочине, подорвавшуюся технику не оставляют, эвакуируют. На дороге – много следов, что ее ремонтировали, ремонтировали кусочно‑ямочно, большие – от фугасов, мелкие – от разрывов ракет. На обочине гильзы, не то чтобы ковром – но попадаются на каждом шагу. Машины – либо американские, либо старые советские, либо китайские. Много бронированных, конвоями не ходят – но от конвоев сил стабилизации держатся подальше. Опасаются.

Кабул. Улицы – главная, Майванд, широкая, шумная, много людей, несмотря на то что сейчас разгар рабочего дня, выделяются контрактники и гражданские служащие Коалиции – одеждой и тем, что держатся вместе. Везде грязь, срач такой, что и не выскажешь, мусор, похоже, отсюда вообще никто не вывозит. Женщины в никабах, мусульманских одеяниях, черных платьях до пят с закрытой головой, как у монахинь. Говорят, что даже некоторые гражданские контракторы женского пола, выходя в город, надевают никаб, это намного лучше бронежилета, потому что по понятиям афганцев женщина – не человек, но поэтому же она и не цель в междоусобной войне, здесь воюют мужчины с мужчинами. Много торговли, торгуют на каждом шагу, встречаются совершенно неуместные здесь вывески – такие как Cartier. Удивительного здесь ничего нет – Афганистан пухнет от денег наркомафии, только простому народу достаются крохи, крестьянину, возделывающему поле опийного мака, платят ровно столько, чтобы он и его семья как‑то дожили до следующего урожая. Пробовали уничтожать поля... предыдущая вспышка террористической активности, начавшаяся в девятом, закончившаяся в одиннадцатом, связана была с тем, что опиумный мак поразил какой‑то грибок, и половина посевов была уничтожена, а вторая половина сильно пострадала. Наркобаронам по барабану, потому что у них на тот момент на складах пять‑шесть тысяч тонн готового товара было, а вот крестьяне от бескормицы подались в талибы, фугасы на дороги подкладывать за деньги и прочей дрянью заниматься. А потом и в Пакистане наводнение случилось, тем, кто всего лишился, дорога одна – в шахиды.

На Майванде полно «Тойот Ланд Круизер», серии 200 и 300 – местные уважаемые люди, несмотря на то что стали уважаемыми под прикрытием американцев – никогда не купят американскую машину, покупают эти, роскошные, надежные – и в то же время неприхотливые. Настоящий лимузин для стран третьего мира.

Много полиции – у них не обычные для полиции нормальных стран седаны, а четырехдверные пикапы, на некоторых пулеметы. Сами полицейские настороженно смотрят по сторонам, видно, что в любой момент может произойти все что угодно. Некоторые здания отделены от улицы невысокими бетонными заборчиками.

Дипломатический анклав, «зеленая зона», как в Ираке, только более запущенная и грязная – отгорожена от всего остального Кабула морскими контейнерами, поставленными один на другой по три штуки, чек‑пойнт из бетонных блоков, перед ним – привычная «змейка» – серия бетонных блоков, выложенных в шахматном порядке, чтобы невозможно было прорваться к чек‑пойнту на скорости. Знаки STOP – проезд без остановки запрещен, и ограничение скорости пять миль в час. На контроле – американцы, но не военные – а опять гражданские контрактники. Американцы – это весьма условно, фирма зарегистрирована и управляется американскими гражданами, а персонал может быть откуда угодно. В армии такого тоже полно – наняли кормить миротворцев какую‑то фирму, та для экономии привезла поваров‑индусов, кормят так, что через пять лет такой кормежки кто язву или гастрит не заработал – впору медаль «За безупречную службу» выдавать. Вместо MRAP и JLTV[79], на каких ездят по «красной зоне» – пост прикрывают два «Хаммера», на каждом – пулемет. Каждую машину теперь проверяют, суют под днище зеркало на ручке, просматривают – в прошлом году прямо в зеленой зоне был теракт, взорвалась машина, был тяжело ранен посол.

Внутри зеленой зоны – чище, чем снаружи, но все равно все в бронежилетах, с пистолетами как минимум – это условия страховки, хотя многие последний раз чистили свой пистолет с полгода назад. Много журналистов, зачастую они так и работают, берут интервью у «штабных вояк», которые здесь крутятся, каждый день получают пресс‑релиз из штаба, стряпают очередной бодрый репортаж и считают, что они рискуют жизнью. Что касается достоверности – понятно, что наговорят штабные, им ведь тоже хочется крутыми мужиками себя чувствовать. Командование сил стабилизации тоже старается журналистов из зеленой зоны не выпускать, а если и выпускать – то только пулами и под охраной. Чтобы лишнего не увидели и чтобы их не украли. На востоке и юге Афганистана людей воруют, как кур, выкуп – иногда пары сотен долларов достаточно. Есть фрилансеры, они работают свободно, и их репортажи от «штабных журналистов» отличаются очень сильно. Их, кстати, воруют редко.

В зеленой зоне все тоже неспокойно. То тут, то там заборы, бетонные и из больших армированных мешков, наполненных землей, только если на внешнем периметре забор шестиметровый – то тут по пояс. Патрули, во многих местах знаки «стоянка запрещена», у некоторых зданий на первом этаже оконные проемы заложены мешками с песком. Афганцев здесь мало, пеших еще меньше, в одном месте Марк Уильямс увидел, как один патрульный держал афганца под прицелом, другой его обыскивал. На удивление много женщин. Кое‑где на зданиях – оспины от пуль, некоторые здания сверху донизу укутаны специальными матами – это для того, чтобы гасить ударную волну от взрыва, чтобы здание не рухнуло.

Удивительное ощущение осажденной крепости, смеси оптимизма и предрешенности, понятное даже совсем не знающему местных дел человеку. Там, где для защиты надо ставить стены в три морских контейнера высотой – понятно, что порядка нет и долго еще не будет. Возможно, что и никогда не будет.

Заехали сначала в посольство. Там трехметровый внутренний периметр, последняя линия обороны, охраняется тоже частниками. Внутри – уже правительственные гарды из Дипломатической секретной службы, отличить просто – одинаковые темные очки, одинаковые наушники, одинаковая амуниция и ни одного «калашникова» – у всех карабины «М4» правительственной модели. Им выдают, они оружие себе не покупают.

Обыскивают трижды – сначала на въезде машину, потом на входе в здание личный обыск, с детектором металла и аркой, которая ловит микрочастицы взрывчатки – или наоборот. Уильямс думал, что будут проблемы с допуском – но проблем не было, его вписали как «Теннисон +1», то есть у спецпредставителя был пропуск, позволяющий проводить гостей, не отмечая даже их в журнале посещений. В самом здании жарко – кондиционеры не справляются, но не пыльно. Потом обыскали при входе на этаж, который принадлежит ЦРУ, – тут обыскивали уже руками, просили выложить все, что в карманах, в лоток. Люди в основном в белых рубашках, брюки и белая рубашка. И карточка‑пропуск, приколотая на левой стороне груди. Людей в военной форме почти не видно.

Кабинет Теннисона был в самом конце коридора. Небольшой, но с прочной стальной дверью. Бросался в глаза висящий на стене ящик с пластиковым стеклом – там был автомат с подствольным гранатометом. Люди на стену оружие времен гражданской войны в США вешают – а тут так вот висел автомат с подствольником.

– Кофе? Чая нет, сразу говорю...

Уильямс так устал – смена часовых поясов давала о себе знать, – что готов был выпить даже яду...

– Да, спасибо...

На сейфовом ящике зашипел дешевый китайский чайник.

– Предъявляйте пока. Вы же мне кое‑что привезли, так?

Марк Уильямс положил на колени плоский стальной дипломат, прикованный тонкой сильной проволокой к запястью, снял кольцо от наручников, натершее руку, потом открыл замок. Достал конверт из манильской бумаги, положил его на стол. Теннисон достал из кармана складной нож «Спайдерко», какие обычно носят контракторы, потянулся к конверту.

– Сэр...

– Что?

– Это документы. Секретность А.

– Я вижу. И что?

– Разве их не надо провести через канцелярию? Я имею в виду стандартную процедуру прохождения документов.

Такие документы, даже если они адресованы кому‑то конкретно – все равно должны были проводиться через канцелярию. Канцелярия должна была проверить полномочия и уровень допуска и отправителя, и получателя и только потом выдать документы, исключение составляли документы с пометкой «Лично, особо срочно». По статистике, каждое сотое письмо, или меморандум, или служебная записка в ЦРУ направлялась либо не тем, кем надо, либо не тому, кому надо, и это угрожало утечкой информации.

– Здесь не хватает людей, даже оперативников. Здесь чертов кипящий котел, и рано или поздно он взорвется. Думаю, мы обойдемся без формальностей.

«Генерал» вскрыл пакет, начал просматривать документы, одновременно разливая кофе. Кофе получился очень крепким, крепче, чем тебе подадут в любой вашингтонской кофейне, даже в «Старбакс», раза в два. Такой кофе приводил в чувство.

– Это задание? – вдруг сказал спецпредставитель.

– Полагаю, что да, сэр, – осторожно и обтекаемо ответил Уильямс.

– Нет, сэр, это не задание. Это чушь собачья! Чушь!

Теннисон с победным видом отхлебнул из чашки.

– Чушь!

– Сэр, господин директор при мне...

– О, я верю, верю. Старик при тебе запечатал конверт и сказал – иди, сынок, доставь письмо Гарсии[80]. Примерно ведь так?

Уильямс ощетинился.

– Сэр, полагаю неуместным такие...

– Сынок, пока что я здесь спецпредставитель директора Национальной разведки, – беззлобно осадил его Теннисон, – и это мой кабинет. Поэтому позволь мне решать, что здесь уместно, а что нет. Вот это, по‑твоему, что такое?

Спецпредставитель указал на стандартное канцелярское корыто, полное бумаг.

– Позволю предположить, что это корзина, полная неразобранных входящих бумаг, сэр, – предположил Уильямс.

Теннисон улыбнулся.

– Верно. Мы здесь пока во многом работаем, как пятьдесят лет назад, нормальной компьютерной сети по всему городу нет как нет, только локальные у нас по зданиям. Вот это вот – мне все поступило из национальной полиции и разведки RAMA, которая сидит не в Кабуле, и это очень неудобно. Это корзина, полная дерьма, поэтому я берусь за нее нечасто. Знаешь, как это делается? Я живу в каком‑нибудь затраханном кишлаке, а рядом со мной живет ублюдок, дедушка которого оскорбил моего дедушку – и это не есть хорошо. Тогда я прихожу в полицейский участок и говорю: а знаете, у моего соседа дома скрываются боевики, а сам он поддерживает талибов и прячет дома фугас, чтобы поставить его на дороге. Мы приезжаем, выбиваем дверь и... наживаем еще одну враждебно настроенную к нам семью афганцев. И это в лучшем случае. В худшем либо начинается перестрелка, а потом, как по заказу, сбегаются репортеры, чтобы заснять очередные зверства американской военщины, либо мы вышибаем дверь, и тут все взрывается, и еще несколько хороших парней летят на родину в гробах. Вот как все это делается, и корзина эта полна всякого дерьма, которое я большей частью мельком просмотрю и выкину. Так и тут. В приказе содержится цель, но нет информации о цели. В нем нет ничего достовернее того, что находится в этой корзине. Все это – мы поставляем в Вашингтон в виде разведсводки. Я не вижу здесь и следа того, чтобы кто‑то плотно потрудился, подготовил операцию...

Глядя на все это, Марк Уильямс не мог поверить своим глазам. Для него неразобранная корзина входящих была чем‑то вроде смертного греха – по крайней мере, не сильно отличалась по тяжести последствий. Вот теперь понятно, почему до сих пор руководитель Талибана мулла Мухаммед Омар находится на свободе! Потому что никто здесь даже не утруждает себя работой с информацией, которая поступает – она просто ссыпается в мусорную корзину. Да, мистер Микулич был прав – бардак, каленым железом тут все выжигать надо...

...просчитал варианты. Я не вижу здесь главного – шанса. Понимаешь, шанса! Хочешь, скажу – как делаются дела?

– Хотел бы послушать, сэр.

– Расскажу. У каждого крупного боевика, тем более у того, кого вы намереваетесь грохнуть – есть убежища. Очень надежные убежища, что по ту сторону границы, что по эту. Чаще всего – это убежища у дальних родственников или членов рода, в крайнем случае, племени. Здесь совершенно другие понятия о родстве, парень. Это у нас родители живут для себя, а дети сдают родителей в дом престарелых, здесь никто и никогда не сделает такое. Все живут в одном доме, семьи живут в одном кишлаке, держатся друг за друга. Пришлые боевики, люди из Аль‑Каиды либо берут жен из местных, чтобы породниться, либо не суются сюда, на эту сторону границы, на длительное время. Джихад здесь для многих значит очень мало, кто бы что ни говорил, – и того, кто ведет джихад – предадут за понюх табаку. Но здесь никогда не предадут родственника. Мы это знаем. И они это знают. Пуштун пуштуну брат, если кто‑то предаст и об этом узнают – это будет позором не только для него, но и для всех его родственников. Вот почему – в моей корзине для входящих всегда омерзительно воняет дерьмом. Но если ты терпелив и умеешь работать, парень, – их можно перехитрить. Это как рыбалка, понимаешь? Ты закидываешь леску с крючком на конце и червяком на крючке и говоришь тем самым рыбе – смотри, как вкусно! Хочешь попробовать? Если даже у тебя есть рыболовный сонар и ты можешь видеть, где рыба, ты же не ныряешь за ней, чтобы схватить руками, ты просто готовишь крючок с червяком, прикармливаешь какое‑то место, которое нравится рыбе, закидываешь удочку и ждешь. И если тебе повезет, парень, – рыба поверит тебе и схватит червяка с крючком. И тогда, если ты не прозеваешь и сумеешь выбрать леску – рыба будет твоей.

Так и тут. Ты должен не искать, где находится тот или иной террорист – если и найдешь, то случайно, – а придумать что‑то такое, чтобы заставить его прийти туда, куда нужно тебе. И если он поверит тебе и придет – тут у тебя будет игра на твоих правилах, а не на его. Возможно, ты эту игру и выиграешь.

Уильямсу пришлось приложить усилие, чтобы переварить все это.

– Как бы то ни было, сэр, это приказ директора. Мы должны его исполнять. И кроме того – мне бы хотелось поговорить о группе «Ромео».

– Ты еще произносил эти слова кому‑нибудь? – резко перебил спецпредставитель.

– Какие именно?

– Группа «Ромео».

– Нет, никому, сэр.

– И не произноси. Группы «Ромео» не существует. Ее нет в природе. Нет, и никогда не было. Если у вас в Вашингтоне идут разговоры про группу «Ромео» – значит, дело неладно. Пошли, распишемся в журнале за секретные д<