Глава VI. Глупая птица дятел

 

Подумать только: человек знает ноты!

 

«Может быть, Петя прав», – думал Лорс и ждал кары. Однако заведующий вел себя как ни в чем не бывало.

«Решается вопрос, – вспомнил Лорс загадочную формулу, которую ему часто приходилось теперь слышать по всякому поводу в учреждениях. – В культпросветотделе решают, снимать меня или нет».

Уже через день Лорс перестал ломать голову над этим, потому что увлекся работой. Все у него налаживалось.

Полунина при встрече с Лорсом сказала хлопотливо‑доброжелательно:

– Министерство выделило вам обещанные деньги и в придачу высылает аккордеон. Зайдите в райфинотдел, оформляйте деньги. А потом сходим вместе с вами в сельпо. Я велела оставить для клуба дешевые занавеси, скатерти, портьеры и темно‑синий материал. Сцена голая, вам же нужны кулисы, падуги?

– Без падуг просто задыхаемся! – ответил ей Лорс, пытаясь сообразить, что это такое – падуги.

В райисполкоме тоже всячески старались помочь. Через несколько дней после стычки с Тлином Лорс зашел к Кериму на работу. Не ожидая увлекательного вопроса «как жизнь?», осторожно закинул удочку:

– У меня все нормально!

Вместо ожидаемого упрека в строптивости, вместо угроз вызвать из города дядю Керим благодушно ответил:

– Утихомирился? Вот и работай. Клуб – еще не самое пустое занятие на земле. Уже поговаривают, что у тебя там что‑то получается…

Аптекарь, так же как и Тлин, внешне ничуть не переменил в худшую сторону своего отношения к Лорсу. Нечаянно он даже помог Лорсу.

Они сели в парке играть в шахматы. Болельщики еще не сбежались.

– Вы знаете, что такое кальвадос? – спросил аптекарь.

– Яблочная кислятина, которую я пил у вас.

– А Каварадосси?

– Оперный герой. Пуччини, «Тоска». Я же редкий эрудит, неужели вы еще не заметили?

– Ко мне вчера в аптеку пришел парень, работник больницы: «Говорят, у вас много пластинок. Не дадите ли мне на один день арию Кальвадоса из оперы «Тоски»?»

И аптекарь расхохотался так, что опрокинул со скамейки шахматы.

– Дали? – спросил Лорс, восстанавливая на доске позицию.

– Нет. Не могу прикасаться к пластинке, побывавшей в чужих руках. То же самое и с газетой.

– Даже если в ней волнующий очерк Цвигуна? – сделал ход пешкой Лорс.

– Кажется, вы тоже журналистом… были? – ответил аптекарь ходом коня.

Утиное мясо будет преследовать его всю жизнь… Лорс представил себе, как о нем рассказывал Цвигун и какой смех стоял в квартире аптекаря. При Эле!

– А кто этот Кальвадос из больницы, не знаете? – вынужден был перевести разговор Лорс.

– Демобилизованный. Воздыхает по молоденькой врачихе, очень интеллигентной девушке. И поет у нее под окном.

Лорс провел отличную комбинацию с жертвой ферзя и загнал чужого короля в матовую сеть.

…В тот же день он познакомился в парке на волейбольной площадке с Володей Власьевым, о котором рассказывал аптекарь. Они сошлись сразу, потому что Володя тоже самозабвенно любил мяч. Ростом почти в метр восемьдесят, очень прыгучий и с «собранным» ударом, Володя отличался игрой от большинства местных волейболистов. Тем только дай поэффектнее ударить через сетку, чтобы взвыла публика.

– А для меня без паса и защиты нет игры, но плохо чувствую мяч, – пожаловался Володя.

Полуголые, они остывали в прохладном зале, и Лорс сразу вскочил показать Володе его ошибки: показал выход в правильную стойку, поставил ему пальцы для встречи мяча и объяснил нижний кистевой прием. Они договорились каждый день хоть по полчаса гонять друг друга в кругу без сетки.

В репетиционной, вытирая полотенцем широкую белую грудь, Володя увидел новый аккордеон и посмотрел на него так, что Лорс угадал: играет.

– Я и пою чуть‑чуть, – улыбнулся Володя, взяв уверенный аккорд. – Весной, после армии, я зашел было сюда, но Эдип сказал: «У вас слишком камерный и узкий для нашего слушателя репертуар – только о любви. Нам нужны социальные мотивы».

– «Кабачок» – социальный мотив?! Куда же ты исчез?

– Уезжал к отцу в горы, помогать. Он охотник. А теперь работаю в больнице конюхом. Мечтаю о музыкальном училище.

Володя замолчал, склонился пышными каштановыми волосами к недвижному аккордеону, слушая тишину. Матовая, юношески чистая кожа худого лица побледнела. Он мягко и осторожно вскинул голову, уверенно тронул клавиши и запел.

Лорсу не приходилось слышать в клубе такого пения. Он смотрел в окно на последнее закатное полыхание солнца, потом видел, как начали делаться все темнее и темнее горы.

Теперь, когда стихал мир за окном и звучала рядом песня, Лорсу чудился и сумрачный покой бронзовых чинар в горном лесу, и слабое шевеление луговых трав, и последние голоса засыпающих птиц.

Далеко, над самым силуэтом гор, мерцал одинокий огонек на высветившемся вдруг по‑вечернему небе.

Незатейливые слова песни – и стремительной, и плавной, как бег коня, – не казались банальными, когда их пел Володя:

 

Ты земли едва касаешься,

Только травы шелестят,

Где же ты, моя красавица?..

Колокольчики звенят…

 

Затем голос взял еще выше. Еще стремительнее полилась песня. Так мчится конь, когда вылетит из ущелья на простор долины. Опустив голову на руки, Лорс слушал песню за песней и думал, что никогда еще не хотелось ему так быть рядом с Азой, как сейчас. С Элей можно говорить о песне. С Азой – песню слушать…

Замер во тьме комнаты последний переливчатый аккорд. Стало слышно, как мерно и мягко прошагали за оградой быки в упряжке.

– Ну дайте же посмотреть, кто так чудесно поет! – услышал Лорс непривычно взволнованный голос Тамары.

Щелкнул выключатель, зашумели голоса. Аза сидела недвижно, положив голову подбородком на плечо подруги. Комната была полна народу. Люди стояли в дверях, заглядывали сверху, со сцены, лежали грудью на подоконнике, полувлезши с улицы.

Володя страшно смутился, отставил аккордеон, втиснулся между стенкой и боком пианино.

– Билеты на танцы продавать? – заглянула в дверь тетя Паша, возвращая Лорса на землю. – Народ уже ломится…

«Народ будет ломиться на Володины концерты!» – подумал Лорс и тут же вдруг предложил Володе:

– Согласен работать у нас? Оформляю методистом по музыке!

Гора свалилась у Лорса с плеч. Подумать только: в клубе будет человек, который знает ноты! До сих пор возиться с ними приходилось Лорсу.

Он скептически относился к собственной творческой многогранности, со стыдом перебирал свои полуталанты, которые так заворожили Яшу Покутного. Лорс начинал смутно догадываться, что заурядная личность не вправе позволить себе роскошь быть многогранной. Жизнь вынуждает, жизнь! Так она заставила Лорса взяться в клубе за нотную грамоту и смертельно мучиться до самого появления Володи.

Дело было вот в чем.

– Нам скучно распевать на полевых станах одни и те же песни, – жаловались кружковцы вслед за Азой.

О концерте на самой клубной сцене они и разговаривать не желали. Райцентр! Кто захочет здесь слушать старье? Чтобы вводить в репертуар новейшие песни, надо знать ноты.

– Мы сами шить умеем, мы – главные специалисты по культуре, – дурачился Лорс, чтобы подразнить Азу. – Ваш директор умеет все, но в данную минуту мне просто некогда разобраться в нотных тетрадях.

А ночью он запирался в Доме культуры и с помощью самоучителя познавал нотную грамоту. Он проклинал тот далекий день детства, когда злая, толстая старуха, учительница музыки, ударила его по пальцам за невыученный урок. Лорс тогда забастовал и ценой наказания выкупил себе свободу от музыкальных уроков.

Зато прошлое мстило теперь ночными фортепьянными кошмарами в клубе. О существовании диезов и бемолей Лорс помнил с младенческих лет, но сейчас они ему никак не давались.

– Может быть, займешься нотной грамотой? – попробовал он подступиться к Пете. – Я тебя поучу. Директору ведь не положено самому копаться в песнях…

Петя категорически отказался:

– Я природный слухач.

…Райцентр спал. Директор бодрствовал над клавиатурой. Райцентр просыпался с жаждой новых песен. Они доходили сюда медленно, как письмо с караваном верблюдов. Новая московская песня заполняла эфир, но Петя ухватывал ее на слух как раз к тому времени, когда всем она начинала надоедать. Москва уже отпоет – здесь еще только разучивают.

– Я шла очень поздно с бюро райкома партии, в клубе почему‑то горел свет, – сказала ему однажды Аза. – Мне показалось, кто‑то на пианино играет…

– Нельзя так долго заседать, Аза, – наставительно пожурил он ее. – Привидения начнут в клубе мерещиться.

Однажды на репетиции Лорс объявил:

– Позавчера пришел новый номер «Смены». Там неплохая песня…

– «Потух костер на перевале»? Заслушаться! Но пока ее только сам композитор исполнил по радио…

– Что ж, в таком случае включаем в репертуар, – небрежно сказал Лорс.

Аза тотчас изобразила радость:

– Будем декламировать со сцены текст? А музыку когда‑нибудь отдельно? Давайте, это что‑то новое!

– Нет, зачем же. В журнале есть и текст и ноты.

Лорс с чувством злорадства повел удивленную Азу и других кружковцев к пианино…

Так удалось дать концерт на клубной сцене. Слух о том, что в клубе поют новые песни одновременно с Москвой, разнесся быстро. Концерт повторили по той же программе, и был опять сбор, что крайне удивило бухгалтера. Вокально‑хоровая жизнь в Доме культуры повеселела. Кружок разросся, и во время повторного концерта пришлось размещать хор на сцене уже в два этажа. Лорс понимал, что причиной этому не только любовь к искусству. Он ввел для кружковцев, несмотря на протесты бухгалтера, пропуска. Типография бесплатно набрала и отпечатала, благодаря Капе, красивые удостоверения на плотных глянцевых картонках. Кое‑кто только ради них и соглашался запеть в хоре. Пропуск давал право бесплатного посещения «лекций, танцев, зрелищ и всех прочих массовых мероприятий».

Однако Лорс извелся от этого тайного разучивания песен по нотам больше, чем от всех прошлых ремонтных забот. Он вспоминал, как толок ночами мел для Евгена, – это было не так изнурительно. «Еще один концерт, – думал он с тоской, – и я загнусь. Еще одна новая песня – и она станет для меня лебединой».

…Потому легко себе представить, как обрадовался Лорс Володе.

В тот же день, ночью, эта радость выплеснулась в письме к Эле. Лорс написал о Володе, о том, как легко теперь будет работать, и о том, что жаль времени, так зря потраченного на диезы и бемоли, которые никогда больше Лорсу не понадобятся. «А теперь я знаешь что придумал, когда Володя высвободил меня от песенок? – писал он. – Ставить спектакль! Сам».

Лорс оторвал перо от бумаги и швырнул ручку. Кому он пишет?! Ведь с Элей покончено! «Передавать вам ничего не поручала» – так ведь сказал аптекарь.

 

Оживление в зале…

 

…Сегодня должна быть очередная лекция. Обеспечивают ее работники Дома культуры усиленным нарядом. «Завлечь всех в зал» – такова установка Лорса, потому что молодежь толпится на крыльце, колесит по парку, всячески хочет переждать, пока пройдет лекция и зазвучит в клубе музыка. Володя, Вадуд, Петя, сам Лорс стараются завлечь. Потом задача заключается в том, чтобы удержать слушателей в зале, пока не закончит Водянкин.

Он охотно выступает в клубе. Приходит всегда нарядный, пахнущий одеколоном. Приводит жену и тещу. Обе сидят, слушают лекции не шелохнувшись.

Аккуратный человек с молодым, туго‑толстеньким и конопатым лицом, круглыми глазками, полными добродушия и старательности, Водянкин обычно читает о перспективах экономики. Тлин ценит Водянкина за умение увязывать общесоюзные проблемы с местными. И еще за то, что Водянкин здорово умеет оживить аудиторию.

Завалив слушателей цифрами и цитатами из разных брошюр, Водянкин переходит к увязыванию:

– Если теперь перейти от общесоюзных показателей к местным, то приходится признать: большие экономические возможности используются в нашем районе плохо, товарищи! Мы еще проявляем пассивизм в максимальном использовании лугов, водных ресурсов и других географических приспособлений района…

При слове «пассивизм» в зале назревает то самое оживление.

– …Отдельные колхозные руководители не удосужились…

…А мы ведь тоже могли приготовить к сезону достаточное количество саженцев, посадить зеленого друга, но затянули, своевременно упустили этот вопрос…

Скрип и стоны расшатанных клубных скамеек все сильнее, оживление на лицах слушателей все явственнее, в зале вспыхивает беззастенчивый смех.

– Уважайте лектора! – урезонивает со сцены Вадуд и допытывается: – Вы сюда смеяться пришли или слушать? Здесь у нас сейчас лекция или концерт?

Кто‑то в зале весело выкрикивает:

– Концерт!

Лорс мрачен.

– Не умеем воспитывать аудиторию! – шепчет Тлин, наклоняясь к Лорсу. – Бестактно себя ведут.

– Вопросы к лектору будут? – вопрошает Вадуд в зал по окончании лекции и немедленно констатирует: – Не будут.

Задней мысли у Вадуда нет, он просто исходит из опыта предыдущих лекций Водянкина.

– Нет вопросов?! – удивляется, как и каждый раз, Водянкин. – Спасибо за внимание. До следующей встречи!

Несмотря на эту угрозу, в зале радостное настроение. Сейчас будут танцы. Вадуд ставит в тетрадку птичку о проведении лекции и одновременно кричит:

– Юсуп, отвечаешь за скамейки!

Под руководством Юсупа ребята освобождают зал от скамеек, громоздят их на сцену, за кулисы.

– Клава, отвечаешь за пол!

Доярка показывает Вадуду язык, но все же протирает вместе с девушками пол влажными тряпками. Он теперь, после ремонта, без сучков, и танцевать – одно удовольствие.

– Пупыня, воду в графины! – командует Вадуд. – Товарищ баянист, приготовились!

– Минутку, минутку! – вскакивает на сцену Володя. – После третьего танца все солисты и хористы в репетиционную.

Жалобный стон солистов и хористов.

– Право первого приглашения девушек на танец – нашим землякам‑студентам, – объявляет Вадуд, махнув рукой вверх, где над сценой полотнище: «Доброго пути, доброго нового учебного года, студенты!»

Вадуд подает сигнал Пете. Петя вскидывает ремень аккордеона и кивает двум своим помощникам‑студентам: трубачу и ударнику. Грянула музыка, и заскользили пары. Петя важен и играет с подъемом. Ему нравится руководить оркестром.

Лорс ждет у дверей: сейчас начнут собираться – впервые при Лорсе – «солидные люди», участники будущего спектакля. Он хочет встречать их у входа сам. Да и вообще Лорс теперь осмелел и не так панически боится зала. Он с любопытством наблюдает за инструктором.

Вадуд с первыми звуками музыки немедленно затевает на сцене игру в шахматы, поглядывая в зал со своего наблюдательного пункта. Когда Лорс впервые застал его за таким занятием во время танцев, Вадуд покраснел: «Клянусь, больше в рабочее время этого не будет». – «Нет, играй обязательно. И именно в зале, а не в красном уголке, это твоя работа». Лорсу хочется в зале респектабельности великосветского клуба. Пусть здесь, кто хочет, читает, или играет в шахматы, или просто дремлет в кресле. Это и создает уют.

И вот Вадуд обеспечивает на сцене респектабельность. Развалившись в кресле, как баронет, он обыгрывает запальчивого Ашота – экскаваторщика с песчаного карьера.

– Видишь, не дают сосредоточиться! – нервно кивает Ашот на теннисистов, которые гоняют шарик пинг‑понга через сетку здесь же, на сцене.

– Это меня не касается, проиграешь – везешь в свое нерабочее время машину песка, мы посыплем вокруг крыльца. Такой был договор? Все его слышали? – припирает Вадуд Ашота.

Гремит музыка. Респектабельно в зале. «Умилительная картина! – иронизирует над собой Лорс. – Одолеть спектакль, создать драмкружок – и на этом моей фантазии будет конец. Но прижизненного памятника я заказать себе не смогу, пока не ликвидирую Водянкина».

 

«Дворянское собрание»

 

Чтобы солидные люди попали в кабинет, их надо провести через уголок зала и боковое фойе. Лорс теперь не боится зала, но чувствует себя при виде небывалых гостей все равно так же растерянно, как в первый свой клубный вечер. Солидные люди важны и снисходительны. Танцующие глазеют на необычных посетителей с любопытством, Лорс – с опаской. Как с ними держаться, чего от них ждать?

В кабинете девушки из чайной устроили чай (в райцентре, как постепенно выясняет Лорс, нет места, где не работала бы клиентура Дома культуры). С хитрой экономностью разложены сладости. Килограмм печенья. Килограмм карамели. Полкило сахара. «Еще неизвестно, как это списывать», – думает Лорс.

При таких непомерных затратах – и робеть, не использовать почтенную публику до конца?

Лорс вспоминает завет своих дерзких предков‑горцев: «Если хочешь удержаться на этом берегу Терека, воюй за противоположный». Чего они глазеют на него так настороженно, изучающе?

– Товарищи! – высокомерно и дерзко начинает Лорс перед цветом интеллигенции, ветеранами сцены. – Вы видите, каким райским уголком стал наш с вами Дом культуры. Это, правда, не храм из стекла и бетона, как в других районах, но мы сделали его сказкой. Поп умирает от зависти. Керосиновые коптилки навсегда ушли в прошлое. В каждом окне теперь имеются стекла, и они даже протерты. Воду здесь пьют только из графинов. Имеется запас веников на весь очередной квартал. А зимой в печах будут весело трещать полноценные дрова. Скажите, разве это не сказка?!

Добродушно смеется начальник райплана, седой Саидов. Иронические глаза у молодого инженера Шабалова из райводхоза. «Этого не раздразнишь», – думает Лорс, упорно стараясь не отводить глаза от его взора. Некоторых Лорс знает или видел, с большинством встречается впервые. «Подумаешь, народные артисты», – разжигает себя Лорс.

Жует печенье могучий Никодим Павлович, физик и директор средней школы, неизменный участник всех волейбольных игр на площадке Дома культуры. Он рассеянно косит глаза в журнал «Техника – молодежи». Съест все печенье!

Мусаева, директор начальной школы, неслышно помешивает ложечкой чай, поглядывает на Лорса, как бы говоря: «Ну‑ну, давайте послушаем, пока это ведь только ораторский прием» (она сама слывет лучшим оратором районных собраний, депутат).

По‑мужски закинув ногу за ногу и сцепив пергаментно‑смуглые, сильные руки хирурга, пристально смотрит на Лорса Зинаида Арсеньевна. После встречи у аптекаря Лорс так близко встречается с ней впервые и гадает: кто ее‑то сюда позвал? Она не числится в списке клубных любителей.

Полная комната именитых, взрослых людей!

Лорс продолжает речь в том же духе. По каменному лицу Азы он видит, что взял не тот тон, что развязность перед такими людьми неуместна. Но глаза Тамары, сидящей рядом с Азой, улыбаются поощрительно, и Лорс смелеет:

– Кто организовал эту сказку, товарищи? Я!

В комнате шевеление, смешок. Опустила голову Аза. На ее щеках расплывается пятнами румянец.

– Меня в райцентре помянут потомки! – заверяет Лорс. – Правда, райисполком дал денег и помог с ремонтом. Райком комсомола расшевелил молодежный актив клуба, а что касается самого секретаря райкома, то Дом культуры – ее второй кабинет. Но директор‑то ведь я! Я работаю со своими сотрудниками с утра до ночи. Как видите, я энтузиаст.

Лорс выждал паузу. Теперь уже бесцеремонно зазвякали ложечки в стаканах, зашуршали обертки карамелей. В хоре междометий звучала только ироническая интонация. По лицам почтенной публики Лорс определил, что первый результат достигнут: народные артисты видят, что перед ними нахальный фанфарон, мальчишка, с которым можно вести себя как угодно. Раскрылись, потеряли оборону. Пора нокаутировать, иначе с ринга унесут его.

Лорс сменил тон и заговорил неожиданно тихо, проникновенно и серьезно:

– А теперь позвольте мне снова подсчитать результат всей этой нашей клубной работы, только всерьез: чистота, танцульки, изредка концерт и раз в месяц убийственная лекция вроде сегодняшней. Вот вам и вся цена нашей сказке. Кто виноват, что все это так убого? Ну, разумеется, директор. А где же вы, которые всё знаете и можете? Вы знаете, что у прилавка, где отпускают культуру, все длиннее и длиннее очередь. По клубной афише – «танцы, танцы, танцы» – вы видите, что мы обвешиваем публику у вас на глазах! Если бы вы поверили, что нам тут хочется что‑то сделать…

Лорс не нашелся, как закончить, и сел.

Стояла тишина. Лорс не глядел ни на кого. Какая теперь разница, как они судят о нем, если он сказал искренне и то, что хотел.

– Позволь, позволь! – забасил в тишине Никодим Павлович, и его голос прокатился на букве «о», как на колесах. – Мы сюда ради постановки собрались или для чего? Мне давай пьесу, давай роль! А ты тут, мужик, какие‑то космические проблемы развел.

Все враз зашумели.

– «Мужик»‑то прав, Никодим! – кивнула в сторону Лорса и раздумчиво сказала Мусаева. – Собрались мы ради ролей, это верно. Но роли у нас должны быть пошире, чем в спектакле. Мы, пожалуй, могли бы выкроить понемножку времени для клуба, помочь ребятам… Лорс, у вас есть совет клуба?.. Только старый список? Эх вы, организатор сказки! Ну, пусть у нас сегодня будет нечто вроде совета. Не возражаете, Лорс? Вы ведь так и задумали, дипломат?

«Когда легковерен и молод я был…» Раньше, «в молодости», Лорс любил все и всегда делать только сам. Один. У него никогда не хватало терпения втолковать напарнику, что и как ему, Лорсу, хочется сделать. Он вырывал у ребят молоток или пилу. Растолкав всех и рассорившись со всеми, он маялся один. Не успел переломить его упрямство ни школьный коллективизм, ни институтский.

В клубе он с удивлением обнаружил: что‑то можно делать и сообща. Аза незаметно подпрягала к нему помощников, даже вытаскивала дважды в райком тех, кто отлынивал от клубных поручений. Лорс поначалу усматривал в этом недоверие к его силам, раздражался, но потом увидел, что помощники далеко не всегда портят задуманное им, Лорсом.

Думать над какой‑нибудь затеей он все же предпочитал по‑прежнему один.

Сегодня было много умов. Что же они скажут Лорсу?

– Писателей пригласить бы из города. Встречу с ними в клубе… У меня знакомая поэтесса, не откажется приехать с друзьями.

– А почему мы никогда не организуем вечер лучших колхозников? У нас в одном только комсомоле столько замечательных звеньевых, доярок…

– Да что вы все о производстве! Быту надо учить, быту. Пропалывать свеклу колхозницу и без клуба научат, а вот шить, дом украсить…

– Час слушания серьезной музыки! Хотя бы час в месяц! Только для желающих. Проигрыватель и пластинка – что еще нужно для этого, а? У меня этих пластинок целая этажерка.

– Лорсу и Володе только увидеть мяч – и они могут сутки его перекидывать. Ну, пусть… Так хоть бы соревнование организовали. На приз Дома культуры! Спортивный праздник.

– Верно. Да и вообще бы побольше на воздух, в парк, а то закопались в клубных стенах. В старину и клуба не было, а народные игрища затевали: тут тебе и канат перетягивают, и лотерея…

– Слушай, мужик… Нехорошо! Что у тебя, свет клином сошелся на лекциях Водянкина? Не пускай ты его на трибуну. У нас же лекторов полно, я тебе подберу.

– А если б картинную галерею вот там, в фойе… Есть в колхозе один художник, жаждет выставиться, но стесняется…

Лорс только успевал записывать и поворачиваться от одного советчика к другому. Он со страхом наблюдал, как мечется по комнате джинн, выпущенный из бутылки. «Черт с тобой! Хорони себя в клубе!» – вспомнил он слова Керима на заупокойной мессе в первый клубный вечер. Чтобы реализовать все эти наказы, надо здесь вкалывать до седин, до полысения!

– Голубчик, а пьефеянс? Пьефеянс! – Это встала Зинаида Арсеньевна. – Ведь был в стаинных клубах пьефеянс!

– А, преферанс?! – захохотал Никодим. – Картишки?! Досоветовались!..

 

Реакция на это чаепитие была у разных людей разная:

Вадуд. Лорс, я со сцены весь ваш этот шум слышал. Начнем выполнять? Конечно, этой работы и нашим детям хватит, но мужчина не должен отступать, если взялся. Насчет преферанса я, конечно, крепко сомневаюсь… Рискнем, если для дела потребуется!

Аптекарь. Ваш ход. Ну, как вчера прошло ваше дворянское собрание?

Керим. Зачем ты, чудак, так надрываешься! Сидел бы тихо‑мирно, подталкивал честно свою клубную тележку. Взбудоражить серьезных людей – с ними серьезно и возиться надо! Я тебя все равно в заочный институт заставлю полезть, но как ты будешь время находить, не понимаю. И чего ты сюда приехал на мою голову?

Клавка (доярка). Ну и старики… Чего ты их сюда вытащил, завклуб? Задавят теперь лекциями об опыте. На ферме опыт, и в клубе опыт? Дайте трудящему человеку потанцевать спокойно!

Тамара. Лорс, я не знала, что вы отчаянный романтик. Перед такой публикой ходить по проволоке…

Аза. Я в начале совещания думала, что вы свернете шею! Я понимаю, понимаю, Лорс, что профессия у вас вредная и требует молока. Тлин покупает вам корову? Наверное, не мешало бы, вы здорово похудели. Чего вы не договоритесь, чтобы Чипижиха вам готовила? Она очень опрятная бабушка… Хорошо, профессия у вас вредная, но можно ли так нахально начинать речь? При вашем самолюбии – и так рисковать. Не фасоньте, поджилки у вас тряслись! Ну и что ж, что взрослые. С тех пор как я стала секретарем, нагляделась я на этих взрослых. Такие же люди. Купили вы их прилично, согласна. Только не переоценивайте взрослых. Знаете, расшевелить их на клубные затеи… Говорить‑то они говорили горячо, но я уже повидала, чем кончаются многие совещания!

…Лорс описывал это чаепитие в письме к Эле – в письме, которое никогда не будет отправлено. Именно в такой форме привык он осмысливать дни свои и дела, и переменить эту привычку оказалось трудно. «Я еще присыпан лавиной, которую вызвал сам, – писал он. – По сравнению с этим грандиозным обвалом лихих советов и наказов мои жалкие свершения в клубе – кочка. Я скатился с горки назад, когда уже думал, что клубная вершина близка». «Мужчины ни в чем не должны отступать» – гласит мудрость Вадуда. Герои Джека Лондона твердили, что настоящий мужчина должен идти до тех пор, пока уже не может. А потом пройти еще столько же.