Результаты одного соревнования

Специальная комиссия лесных птиц обследовала птичьи посадки деревьев и кустов. За лучшие посадки были присуждены ягодные премии.

Первую премию получил дрозд, посадивший рябину на крыше силосной башни. Вторую – реполов за посадку пышного куста бересклета в развилке старой липы. Третья премия присуждена славке за куст смородины на воротах деревенского дома.

 

      Птичья комиссия        

 

Разговор птиц про злых мальчишек

Мухоловка‑пеструшка. Сестрица‑синица, кто тебе ножку сломал?

Синица. Мне ножку сломали злые мальчишки, золовочка‑мухоловочка. А тебе кто носик испортил, золовочка‑мухоловочка?

Мухоловка. Злые мальчишки мне носик испортили, сестрица‑синица. А чем они тебя, сестрица‑синица?

Синица. Они меня камнем, камнем, золовочка‑мухоловочка. А тебя чем, золовочка‑мухоловочка?

Мухоловка. Из рогатки они меня, сестрица‑синица, из рогатки в меня. А больно тебе, сестрица‑синица?

Синица. Больно мне, золовочка‑мухоловочка, ох, как больно! И не так больно, что ножку сломали, как то мне больно, золовочка‑мухоловочка, что гнёздышко моё разорили злые мальчишки, что все мои яички побили, меня, синичку, сиротой по миру пустили.

Мухоловка. И меня, сестричка‑синичка, и меня они сиротой оставили: малых птенчиков моих всех убили.

Синица. А за что они нас так, золовочка‑мухоловочка?

Мухоловка. Не знаю, сестричка‑синичка.

Синица. Улетим от них, золовочка‑мухоловочка?

Мухоловка. Улетим, сестрица‑синица, улетим навсегда.

 

Загадки – это моя слабость!

Как услышу новую загадку, так сейчас же берусь её разгадывать. И уж пока не одолею – из рук не выпущу.

Читал я где‑то, что в лесу загадки на каждом шагу, что лес мастак загадки загадывать. Подался я в лес.

Жаркий выдался денёк. Только за околицу вышел, а уже вспотел. Свернул к озерку и – в воду.

Лежу в воде и вдруг вижу на берегу сразу три загадки!

«Здóрово! – думаю. – Ещё и до леса не дошёл, а уже на загадки наткнулся!» Сидит на бережке собака, дышит тяжело, язык высунула. Вот вам и первая загадка:

ПОЧЕМУ В ЖАРУ СОБАКИ ЯЗЫК ВЫСОВЫВАЮТ?

Утки в озерке плавают и плещутся, а на бережок вылезли – и сухие! Вторая загадка:

ПОЧЕМУ У УТОК ПЕРЬЯ В ВОДЕ НЕ НАМОКАЮТ?

Куры бродят по отмели. И вижу – клюют мелкие камешки! И третья загадка готова:

ДЛЯ ЧЕГО КУРЫ КАМЕШКИ КЛЮЮТ?

Загадок‑то, оказывается, вокруг сколько хочешь можно найти. Была бы охота.

 

 

Дымок над травой

Сидела на кусте ворона. Наблюдала, что на свете делается. Видит, бежит по лугу зайчонок. Вдруг над травой, где он пробежал, поднялась тонкая струйка дыма.

– Что это? – удивилась ворона. – Уж не научился ли зайчонок от людей курить? Не бросил ли он в траву папиросу?

А как вы, ребята, думаете, что это было?

 

Сентябрь

 

 

 

Сентябрь… Начало осени. Месяц заливных дождей, разноцветных листьев и белой росы. Месяц прощальных песен…

 

Если дождь уймётся ещё до света нового дня, частенько ложится на землю белая роса‑иней. Сбиваются в стаи и не спеша трогаются в путь перелётные птицы. Они молчаливы; коротки и печальны их прощальные песни.

Стадечко серых птиц перепархивает по жнивью. Кто это? Не сразу узнаешь по полёту. Вот одна поднялась чуть повыше, зачастила крыльями и спела отрывок песни. Это жаворонок повторил кусочек из летней песни.

Хорошо сейчас в лесу! Славно дышится, и глаз не оторвать от светлых берёзовых рощ, от опушек, где, кажется, сейчас подожжёт разлапистую ель её соседка – пламенная рябина.

В тихие дни берёзка сбрасывает листья ровным кругом.

С пугливой готовностью кидает липа зубчатые монетки в чёрную воду омута. Багрянеет красавец клён.

Скучно буреет дуб. Крепко держатся на толстых черешках его продолговатые листья. Дождутся они первой вьюги.

Всегда бедновато одетая лиственница пожелтит хвою и так скупо тратит её всю осень, что останется и на зимнюю пору. Долго будут мусорить её золотые иголочки белоснежные скатерти первых порош.

Непрочен осенний наряд леса, недолговечна обнова. Придёт холодный резкий ветер и закружит, завихрит листья. Вот он – лихой листопад!

 

Перемешает ветер все листья – жёлтые, красные, бурые – в пёстрый шуршащий вал и погонит его по земле.

Сентябрь – охотничий месяц. В поездах, автобусах, автомашинах, на пароходах, лодках, мотоциклах, мотороллерах, велосипедах под выходной день спешат из города люди в больших сапогах с котомками за плечами.

Едут охотники в лес. Бродят с легавыми собаками по краям овсяных полей, по кромкам болот, по лесным покосам. Подросли тетеревята и взлетают далеко от охотника. Перья сизые, косицы в хвосте лирой, брови красные. Красив, наряден тетерев‑косач в осеннем пере!

Размякла земля, налились лужи. Известно: летом два дня льёт – час сохнет; осенью час льёт – неделю сохнет.

Стынут поля, пашни, стынут воды. По утрам разливается над землёй знобкий холод. Предвестниками утренников хрустят под ногами жёлтые листья.

На восходе солнца в чернолесье воздух напоён крепким ароматом пожухлой листвы и земляной прели. Хорошо дышится в лесу в ясные дни первоосенья.

 

 

 

Прощальные песенки

Все встречи радостны, все прощания грустны. Потому, наверное, весенние песни птиц веселят душу, а осенние тихи и печальны…

Листья пожелтели, полегли травы. Скворец прилетел к старой скворечне, – поёт. Как и весной, щёлкает он клювом, горлышко его дрожит, но песня не та…

Пеночка‑теньковка поёт. Будто стряхивает с ветвей дождевые капельки: тень‑тянь‑тюнь! Только это не звонкие капельки весеннего дождя, а глухие капли дождя осени.

И птичка зарянка поёт теперь не на заре. Выглянет из‑за туч солнце, – запоёт зарянка вполголоса. Услышит её дрозд белобровик – засуетится, засвищет, да вдруг и смолкнет на полусвисте…

И небо не то, и лес не тот, и песни не те.

Но и в осенних птичьих песнях не услышишь «прощай», а слышишь «до свиданья!»

До свидания весной!

 

 

Воздушная почта

Пролётом остановились у нас большие стаи куликов, уток и чаек, – отдохнуть и подкрепиться. Они не спешат от нас на юг, в чужие страны, не то, что весной – на родину. Подолгу задерживаются на берегу моря, на лесных озёрах и широких наших реках. Потом – однажды ночью – стая за стаей снимаются и летят дальше. Ночью им способней летать: в воздухе ни на что не наткнёшься, охотники и кровожадные сокола ничего не видят ночью, а совы не летают высоко над лесом и над морскими волнами.

Утки, кулики и чайки летят с мест своих гнездовий на островах и побережьях ледовитых северных морей. Они принесли привет вам от громадных моржей и морских зайцев, от гренландских тюленей, белух и китов.

Увидите высоко над головой их стаи, услышите в поднебесье печальный их крик, – помахайте им рукой и попросите их, в свою очередь, снести от нас привет африканским львам, нильским крокодилам, зебрам, страусам, слонам. Через несколько дней наши воздушные путешественники встретятся с ними в знойных странах юга.

 

 

Отчего Осень плачет

Только Осень успела прийти, только хозяйничать принялась, как уже слышит недовольные голоса.

Люди говорят:

– Ах, жалость какая, лето красное кончилось…

Птицы в стаи сбиваются, кричат грустно:

– Опять нам лететь на чужбину, за широкие моря, за высокие горы…

Звери лесные ворчат:

– Кончилось вольное житьё, надо норы копать, дупла чистить, запасы готовить…

И никто, видать, приходу Осени не радуется.

Призадумалась Осень.

– Отчего бы это? – спрашивает. – Чем я не хороша, чем не пригожа? И богата, и щедра, и красива – только живи да радуйся… Покажу‑ка я нынче себя как следует, потружусь‑постараюсь, пускай все довольны останутся.

И за работу взялась.

За лето реки да озёра обмелели, ряской и тиной заросли. Осень их до бережков налила, полным‑полнёхонькими сделала. Остудила воду, от ряски и тины очистила, – просвечивает вода до самого донышка.

– Гуси‑Лебеди, вольные птицы, – Осень говорит, – вот вам мой подарок! На чистом просторе живите‑поживайте, меня добром поминайте!

Взвились Гуси‑Лебеди над прозрачной холодной водою, отвечают:

– Не надо нам, Осень, твоего подарка… Прощай!

И улетели прочь.

Делать нечего, – вышла Осень в поля да луга. На полях стерня жёлтая торчит, на лугах – трава за лето выгорела, пожухла. Некрасиво, неприютно.

Сбрызнула Осень поля да луга стеклянной росой, покрыла серебряным инеем. Засверкало всё под солнышком, заискрилось.

– Хомяки да Зайцы, Сурки да Мыши, – Осень говорит, – вот вам мой подарок! Любуйтесь‑радуйтесь, меня благодарите!

А Хомяки, Зайцы, Сурки и Мыши отвечают:

– Не надо нам, Осень, твоего подарка… Ну тебя!

Хомяки в своих кладовых зерно укладывают, Зайцы с голых полей к лесу подались, Сурки спать заваливаются. Мыши в норы залезли, носа наружу не показывают.

Делать нечего, – вошла Осень в леса. Были леса тёмные, дремучие, – стала Осень их просветлять, разреживать. Были леса зелёные, – Осень их раскрашивать начала разными красками. У Берёзок листья жёлтыми сделала, у Осинок – красными, у Дубов коричневыми. Все тропки яркой листвой застелила, все болотца пёстрыми половичками укрыла. Светло теперь в лесах, пестро, празднично.

– Белки да Барсуки, Ежи да Кроты, Лисы да Медведи, – Осень говорит, – вот вам от меня подарок! Празднуйте, веселитесь, меня добром поминайте!

А Белки, Барсуки, Ежи да Кроты, Лисы и Медведи отвечают:

– Не надобно твоего подарка, не ходила бы ты лучше сюда…

Не хотят веселиться звери, – у всех заботы тяжкие. Белки гнёзда себе конопатят, Барсуки норы углубляют. Ежи подстилку таскают. Кроты глубоко под землю ушли. Лисы в светлом лесу не показываются, прячутся, а Медведи рыщут – берлоги себе ищут.

Запечалилась Осень, закручинилась. А в чём беда – не поймёт…

Наконец надумала у людей спросить: люди‑то уж всё на свете знают и, конечно, ответят, отчего никто приходу Осени не радуется.

Пришла к людям, жалуется:

– Уж я ли не старалась, я ли не работала! Всем одарила, чем могла, а доброго слова так и не услышала…

А люди кутаются в тёплые одежды, усмехаются.

– Да, – говорят, – Осень, всем ты хороша!.. И красива‑то, и богата, и мастерица‑рукодельница… Всё у тебя есть. Не хватает одной лишь малости – тепла! А, видать, без него‑то и все остальные богатства не дóроги…

– А где же взять мне тепла, у кого попросить?

– У кого, как не у ясного Солнышка!

С тех пор и просит Осень у Солнышка тепла. Пока нет Солнца, – хнычет Осень, плачет, льёт холодные слёзы. А как выйдет на небо Солнышко, – перестаёт Осень плакать, улыбается.

 

 

Гриболов

Течёт в нашем лесу речка. Вода в речке как крепкий чай. Сколько хочешь в речку смотри, всё равно дна не увидишь. А вот самого себя – пожалуйста. Но только вверх ногами и вниз головой!

И все рыбаки‑поплавочники, что над речкой сидят, тоже в воде вниз головой. И все деревья вершинами вниз. И все кусты.

Рыбаки, видать, очень любят, чтоб весь мир вокруг них был вверх ногами: когда ни приди, – всё в речку смотрят!

Я тоже смотрел – здóрово!

Но вот на дворе засентябрило – подевались куда‑то поплавочники. Пусто на реке. Только одного я встретил и того – в лесу! Идёт – в правой руке удочка, в левой – сетка, садок для рыбы.

Спрашиваю:

– Чтой‑то вы, дядечка, с сеткой да с удочкой в лесу делаете?

– Я, – отвечает, – гри‑бо‑лов!

– Ну и как, – спрашиваю, – клюёт?

– А вот! – И садком мне прямо в нос. Землёй запахло, прелым листом. В сетке грибы: красные, белые, жёлтые.

– На удочку меня ловите, – говорю, – смеётесь!

– А что ж мне – плакать прикажешь? Плакать мне нечего. Лески не распускал, удочкой не махал, а улова полон садок! Да и собеседник у меня такой приятный – черничный сок на губах не обсох.

– Это, – отвечаю солидно, – я между делом ягодкой баловался. От нечего делать!

– Вот и я, дорогой мой друг, тоже от делать нечего. Как засентябрит в лесу, – нечего на лесных речках делать. Машешь, машешь удочкой – как заколодит! А в лесу у каждой кочки грибки вылупляются. Отогнёшь траву удочкой, – в траве подосиновики, как красные поплавки. Сковырнешь листок, – маслёнок – жирный карась. Подсечёшь толстяка ножичком – и в садок! Одно удовольствие: вываживать просто, засекаются надёжно и лéску не путают. Сейчас к полудню все рыбаки на грибах.

– Вот теперь, дяденька, понятно, что такое гриболов! А то думаю: рыбак, а сухой; с удочкой, а в лесу; в сетке – грибы… Выходит, у рыбаков на безрыбье и гриб рыба!

Ну ни чешуи вам, ни плавничка. То есть – ни корешка, ни шляпки! Как говорят, ловись, рыбка… не рыбка, грибы! Большие и маленькие.

Клёв на уду! Нет, – гриб в корзинку! Тьфу ты! Запутался, как лéска! Не в корзинку, а в садок!

Ну и денёк выдался! Прямо гриболовный. Даже в голове всё вверх ногами!

 

 

Теремок

Летела Муха над лесной полянкой. Вдруг видит – голубой колокольчик растёт. Да такой большой, славный! Сверху будто крыша голубая, с боков будто голубые стены, снизу – голубенькие зубчики, будто крылечко резное. Чем не дом?

– Терем‑теремок, кто в тереме живёт?

Никто не отвечает, пусто в голубом домике.

– Ну, – говорит Муха, – стану здесь жить.

Залезла внутрь и стала жить‑поживать. Цветочной пыльцой закусывает, цветочным медком запивает. И тепло в теремке, и уютно!

А на дворе – осень. Ночи всё холодней, цветов на лугу всё меньше. Насекомышам жить негде!

Летел мимо Жучок, увидел голубой колокольчик.

– Терем‑теремок, кто в тереме живёт?

– Я Мушка‑вертушка. А ты кто?

– Я Жучок‑старичок. Пусти меня к себе жить!

Пустила Муха Жучка, стали вдвоём жить‑поживать. Цветочной пыльцой закусывают, цветочным медком запивают. И тепло в теремке, и уютно.

А на дворе – осень. Ночи ещё холодней, цветов на лугах ещё меньше. Насекомышам жить негде!

Летел мимо Комар, увидел голубой колокольчик.

– Терем‑теремок, кто в тереме живёт?

– Я Мушка‑вертушка.

– Я Жучок‑старичок. А ты кто?

– Я Комарик‑сударик. Пустите меня к себе жить!

Пустили и Комара в теремок, стали втроём жить‑поживать. Цветочной пыльцой закусывают, цветочным медком запивают. И тепло в теремке, и уютно!

А на дворе – осень. Ночи совсем холодные, цветов на лугах совсем не осталось. Насекомышам жить негде!

Летел мимо Шмель, увидел голубой колокольчик.

– Терем‑теремок, кто в тереме живёт?

– Я Мушка‑вертушка.

– Я Жучок‑старичок.

– Я Комарик‑сударик. А ты кто?

– Я Шмель‑бобыль. Пустите меня к себе жить!

Начал Шмель в колокольчик влезать, да где такому толстому протиснуться! Стебелёк гнётся, листочки трясутся, лепестки по швам трещат.

Только было влез Шмель – лепестки лопнули, стебель на землю повалился, Муха, Жучок да Комар кто куда покатились…

Последнего теремка и не стало.

 

 

Чёрный коршун

В одной из гильз, оставленных себе на память, лежит кусочек ярко‑зелёной гнилушки. Такой яркий зелёный цвет появляется на гнилушках, когда дерево долго лежит в воде. Но ко мне эта гнилушка попала не из воды, а с воздуха Вот как это было.

На морском берегу у Ленкорани всегда много чёрных коршунов. Птицы эти питаются падалью, а падали на морском берегу всегда вдоволь. Тут найдёшь и дохлую рыбу, и черепаху, а то и мёртвого тюленя. Для охотника коршун совсем неинтересен. Мясо его не едят. Сама птица неопрятная, перо вечно выпачкано нечистотами и запах от птицы противный.

До сих пор не пойму, зачем я выстрелил в кружившего надо мной чёрного коршуна.

Коршун забил крыльями, но тотчас выровнялся, и только тонкие жёлтые лапы его, зажатые в кулачки, свесились вниз. А из когтей коршуна выпал чёрный комочек.

«Наверное, кусок падали, – подумал я. – Чему же быть другому?» – И стал следить за комочком: куда он упадёт?

Но комочек не упал. Второй коршун, круживший ниже первого, вдруг сложил крылья и ринулся за комочком вдогон. Ловко скогтил его в воздухе – и взмыл.

Я охнул от неожиданности: ну и ловкач! Не ожидал такой прыти от этой на вид ленивой и тупой птицы. И я уже с интересом стал следить за коршунами.

Первый коршун не хотел так легко расстаться со своей добычей. Он набросился на вора сверху. Воришка – раз! – перевернулся в воздухе спиной вниз и навстречу нападающему выставил растопыренные когти.

Когти растопырил, а добычу‑то и выронил. Она упала совсем близко от меня.

Коршуны ничего не заметили. Нападая друг на друга, они улетали всё дальше и дальше, и скрылись за деревьями.

Я подошёл посмотреть, чтó выронил коршун. Это должен быть лакомый кусок, раз так свирепо дрались из‑за него птицы.

Но это была не падаль. На земле лежала гнилушка ярко‑зелёного цвета!

Я изумлённо вертел зелёную гнилушку в руках. Зачем она понадобилась этим мертвоедам? Неужто для игр и забав?

И вот с тех пор вопрос этот не даёт мне покоя. Я всё приглядываюсь к коршунам: может, замечу что? Может, разгадаю загадку?

Неприязнь моя к коршунам прошла. Коршун стал для меня самой интересной птицей.

 

 

На великом пути

Спешили мы до ночи в лес попасть – не успели. Заночевали в поле. Палатку к телефонному столбу привязали. Потому что тучи на небе кипят, – быть буре! И только устроились – задуло. Стенки палатки напружинились и загудели. Загудели и провода над головой. Страшно в такую ночь в голой степи.

Гудит вокруг, ревёт, свистит, воет. И вдруг слышим: голоса! Странные голоса. Будто кто‑то вздыхает тяжело: «Ох! ох! ох!» А другой подгоняет сердито: «Но! но! но!»

Выбрался я из палатки. Как в чёрный водоворот нырнул, – крутит, толкает, дышать не даёт. Но всё же разобрал – голоса‑то с неба! Птицы кричат. Летят птицы на юг и вот кричат в темноте, чтобы не потерять друг друга.

Большие и сильные высоко летят. А мелюзга разная – голосишки пискливые, крылышки мокрые дребезжат! – над самой землёй мчат. Гонит их вихрь, как сорванные листья.

Не разобрать по голосам – что за птицы? На пролёте птицы особыми, «дорожными» голосами кричат, не похожими на их всегдашний зов. Заполз я обратно в палатку.

Всю ночь рвал палатку ветер. Гудели провода. И кричали в темноте птицы.

А утром – тишина. Ни туч, ни ветра. Солнышко проглядывает. А ничего живого не видно. Вот только лисичка вдоль столбов бежит. Да чудная какая‑то – бежит и кланяется! Пробежит – поклонится, пробежит – поклонится. Поклон – носом до земли.

До нас добежала – стоп! Пастишку разинула, вильнула да так по земле пошла, что, кажется, над землёй полетела! А когда вильнула, чёрный комочек из пастишки выронила. Пошёл я посмотреть. И вижу – птичка! А дальше под проводами ещё. Ночью о провода побились! Так вот почему кланялась лисичка! Каждой мёртвой пичужке – лисий поклон.

Сколько тут птиц! Рыжегрудые зарянки упали на сухой бурьян, и бурьян расцвёл оранжевыми цветами. Куличок угодил в лужу – заломившееся крылышко торчит вверх. Ветер гонит мёртвого куличка, как лодочку под парусом.

У лужи – каменка. Тонкие пальчики стиснуты в кулачки, видно, от боли.

Далёк, далёк и труден птичий путь. Много птиц ещё потеряется в темноте и не откликнется на зов пролетающих стай. Много попадёт в зубы лисиц и когти ястребов. Но ещё больше – долетят.

Обязательно долетят.

Счастливого им пути!

 

 

Медведь‑дармоед

Ягоду за щеку, грибок в кузовок. От ягоды к грибку, от грибка к ягоде, – и забрёл. Лес вокруг тёмный. Деревья переговариваются по‑своему: ели – еле‑еле, осинки – вполшёпота.

Жарко. Кузова плечо оттянули.

Глядь – яма с водой. Бочажина! Лесная – чёрная. Посреди две кувшинки золотые, как совиные глаза. Так и смотрят. Загляделся я в бочажьи глаза. А позади кто‑то и скажи звериным голосом: «Мам‑м!» Я так и отшатнулся! Медведь! Стоит и смотрит.

Я с перепугу на него грибным кузовком замахнулся, – стоит. Я ягодным, – смотрит. Потом глянул как‑то боком и опять сказал: «Мам‑м!» Я бежать. Кузова бросил.

До бочажины полдня брёл, а от бочажины домой за полчаса отмахал. Да неделю в лес и носа не казал. Вкус грибной и ягодный забыл.

А потом думаю: волков да медведей бояться – в лес не ходить. Пошёл.

От грибка к ягоде, от ягоды к грибку – и опять забрёл.

Слышу: ели переговариваются еле‑еле, осинки вполшёпота. Вижу: бочаг чёрный с совиными глазами. А вон и кузовки мои – грибной и ягодный. Пустые кузовки – медведь всё поел. От ягод – пожёвки, от грибов – огрызки.

Тут‑то мне и стук в голову: а уж не нарочно ли тогда мишка пугнул меня? Он ведь тоже заядлый грибник да ягодник. Что ему стоит: ворчнул раз – и два кузовка! А то собирай по крохам. А я, дурень, кузовками полными у его носа размахивал – аппетит дразнил.

Так, наверное, и есть. Не меня ж, в самом деле, медведь есть собрался!

Но это, конечно, я так думаю. А что тогда медведь думал, – не знаю.

Он ведь, помню, и говорил мне что‑то, да я разобрать не успел, вот досада!

 

 

* * *

 

Жалуемся! А что же нам делать? Когтей у нас нет, клыков нет – вот всяк обидеть и норовит. Кто ягод рябины захочет, – срывает с дерева кисти вместе с ветками; кому багряные листья осины приглянутся, – ломает сучки. Жёлуди нужны, – сшибает с дуба камнями, палками, только треск идёт! Растопка для костра нужна, – кору кольцом с берёзы или ёлки стешут. Да ещё и топор в живой ствол по обух воткнут.

Мы болеем, мы чахнем, погибаем, а им и горя мало: в лесу, говорят, деревьев много.

 

      Пострадавшие деревья        

 

 

Задыхаемся в дыму

Прозрачная слеза… Как бы не так! Наши слёзы не прозрачные, мы плачем чёрными слезами. В дождь мы льём ручьи чёрных слёз! Наши кроны поредели, листья и хвоя поблёкли. Мы задыхаемся от дыма заводских труб. С дымом на наши листья и хвою попадают мельчайшие брызги серной кислоты, вредные смолы и сернистый газ. Копоть покрывает нас с вершины до корня. Чёрные слёзы капают на землю. Что делать?

 

      Городские липы, ели и сосны        

 

 

 

Запасайтесь семенами

 

Запасли ребята на зиму много семян лебеды, крапивы, репейника, конского щавеля, подсолнуха, тыквы и арбуза. Зимой они думают сделать кормушки и подкармливать лесных птиц. Что в садах созрели яблоки, груши и крыжовник, напоминать не надо – каждый сам знает! Но вот что в лесу поспели дикие ягоды и семена, пригодные для подкормки птиц, напомнить нужно. Вот и напоминаем!

 

 

Вспомните про голубей

Зимой голубям помогают. Но не все знают, что нашим городским голубям нужно помогать и летом. Ведь в городе нет ни ягод, ни зёрен. Ребята все на лето разъезжаются. Голуби прилетают на знакомые подоконники, где они кормились всю зиму, но на подоконниках ничего нет…

Сейчас вы все собрались в город. Вспомните про голубей!

 

 

 

Заяц и Ёжик

– Ой, шум какой! Ой, треск какой! Не иначе – волки бегут или медведи бредут…

– Не бойся, косой… Это я, Ёжик…

– Чего же ты, бессовестный, такой шум поднял?!

– Да разве я виноват? Это листья сухие шуршат под лапами, никак тихо не пройдёшь. Я шаг шагну – и сам от страха трясусь!

 

Ветер над полем

Пролетает ветер над полем, где рожь посеяна:

– Кто в хлебах живёт, кто в низеньких прячется?

– Это я, Жаворонок, с птенчиками. Больше нету никого.

Дни проходят, растёт рожь, кустится. Опять пролетает ветер:

– Кто в хлебах живёт, кто в густых прячется?

– Это я, Жаворонок, с птенчиками.

– Это я, Куропатка, с цыплятами.

– Это я, Перепёлочка, с детками. Больше нету никого.

Дни проходят, растёт рожь, колосится. Опять пролетает ветер:

– Кто в хлебах живёт, кто в высоких прячется?

– Это мы, Жаворонки.

– Это мы, Куропатки.

– Это мы, Перепела.

– Это мы, Лисы, с лисенятами.

– Это мы, Волки, с волчатами. Больше не помещается никто.

Дни проходят, жатва начинается. Убрана рожь. Опять пролетает ветер:

– Кто в поле живёт, кто в стерне прячется?

А ответа нет.

Жаворонки улетели, Куропатки по кустам разбежались, Перепела по лугам разошлись, Лисы да Волки в лесах скрываются.

И в поле – хоть шаром покати.

 

Поссорились на перемене ребята.

Один кричит:

– Я тебе покажу, где раки зимуют!

А второй ему:

– Ишь, разошёлся, прямо из кожи вон лезет!

Тут подбежал к ребятам дежурный, давай их расталкивать. А они на него напустились:

– Всё следишь! Наверное, и спишь с открытыми глазами! А дежурный вдруг как крикнет:

– Стойте, ребята! Разгадайте‑ка свои загадки!

– Какие такие загадки? – удивились ребята и разжали кулаки.

– А вот какие, – сказал дежурный. – Слушайте!

Первая: где раки зимуют?

Вторая: кто из своей кожи вон вылезает?

Третья: кто спит с открытыми глазами?

Вот уже неделя, как эти ребята больше не ссорятся. Сами свои загадки разгадывают.

Попробуйте разгадать и вы.

 

 

Гриб на берёзе

Похвастался гриб‑зонтик:

– Я всех грибов выше.

– Неправда, – говорят опёнки, – мы и на пеньке‑то выше тебя, а заберёмся на дерево, будем ещё выше.

– Ну, на дерево‑то высоко не влезете, не то, что я! – крикнул им с берёзы какой‑то гриб. – Я всех выше.

Отгадайте, что это был за гриб.

 

Октябрь

 

 

 

Октябрь… Месяц осеннего бездорожья, голой остывающей земли, ледяных дождей и мокрого снега. Месяц забот о тепле и доме.

 

Хмурится лес, хмурится небо, хмурятся, морщатся большие лужи на залитых дождями полях.

Очень тихо в лесу. Хорошо слышно, как где‑то близко на опушке, забравшись в рябину, квохчут и повизгивают дрозды, за полем в деревне лает собака, а там, где синяя кромка леса почти сливается с дремлющим небом, невидимые, трубят на отлёте лебеди.

Даже на очень большой берёзе легко сосчитать, сколько бьётся последних листьев. Один, два, три… совсем уже мало. Не шелестят они на ветру, как летом, в дружном гуле зелёного шума, не шуршат, как в пору листопада. Каждый теперь поёт отдельно тоненько и грустно, как скрипка плачет.

Есть у людей дома, одежда, пища, не страшны им холода. А что зверям и птицам делать, когда захрустят по травам утренники и уснёт вода?

Есть домовитые звери. Прилежно устраивали и чистили барсуки свой подземный дом. Сухую подстилку в спальню натаскали, травяной ветошью отнорки прикрыли. Тепло, чисто, можно и вздремнуть. Много не много, а так с полгодика. Полез барсук свежим воздухом дохнуть. Подполз к выходу и чуть‑чуть мордочку выставил. Прохладно на дворе. Сосны головами тихонько покачивают и плывут, плывут облака. Открылось голубое окошко в тучах, и оттуда медленно, покачиваясь, пушинка белая валится, прямо на барсучий нос. Упала и растаяла. Чихнул барсучонок, испугался и вниз пошёл. Что это за холодные перья? Отродясь такого не видывал.

У медведя берлога задолго приготовлена, мохом да еловыми лапами оборудована, а крыши пока ещё нет, крышу попозже вьюги совьют. Ходит медведь на последний промысел. Надо до снега успеть забытую на полосе овсяную бабку дососать, в одном знакомом овражке лосиные косточки доглодать, в болоте корешков поесть, особых, одному ему, медведю, ведомых. Сладко от них спится. Ходит медведь не спешно; босой ногой грязь со льдом месит. Как ему не холодно? Ничуть… Лапы шерстистые, а там, где голое, – жировая подмётка в палец толщиной, никакой мороз не прохватит.

Улетают птицы. Движется над стынущей землёй великий птичий поток. Летят птицы ночью и днём в одиночку, стадечками и стаями в тысячи голов. Лунной ночью множество невидимых путников перекликается где‑то высоко под звёздным пологом. Иногда можно заметить, как тёмная цепочка пересекает лунный диск. Счастливого пути, голосистые наши гости! Пройдёт зима, и мы встретимся с вами снова.

Неустойчива осенняя погода. Яркие дни сменяются ненастьем, а потом вновь расходятся тучи, открываются голубые окошечки, и видно, как по ним скользят светлые нити паутины и белые пушки иван‑чая, словно напоминая о снежинках, что скоро уже затанцуют в холодном небе.

 

 

 

Заяц в штанах

Вылиняли у зайца‑беляка задние ноги. Снега ещё нет, а у него ноги белые стали. Будто белые штаны надел.

Серого зайца и на поляне никто не замечал, а теперь он и за кустом сквозит. Всем как бельмо на глазу!

В ельнике затаился – синицы увидали. Давай пищать:

– Заяц в штанах, заяц в штанах!

Того и гляди лиса услышит.

Заковылял заяц в густель. Там ёлку вихрь повалил. Упала ёлка вершиной на пень. Как шалашиком пень накрыла.

Вспрыгнул беляк на пень и притих. «Вот, – думает, – от всех спрятался!»

Шёл по лесу охотник и видит: в самой густели будто глазок на небо сквозит. А какое там небо, если позади лес чёрный!

Заглянул охотник в лесной глазок – заяц! Близко – ружьём ткнуть. Ахнул охотник шепотком.

А заяц – некуда податься – шасть прямо на охотника!

Отшатнулся охотник, ногами в валежнике запутался и упал. А когда вскочил, – только штаны заячьи мелькали вдали.

Опять увидали зайца синицы, запищали:

– Заяц в штанах, заяц в штанах!

Сороки увидали, затрещали:

– Заяц в штанах, заяц в штанах!

И охотник кричит:

– Заяц в штанах!

Вот штаны – ни спрятать, ни переменить, ни сбросить!

Хоть бы снег скорей – беспокойству конец.

 

 

Упрямый зяблик

Октябрь так птиц пугнул, что иные до самой Африки без оглядки летели! Да не все такие пугливые. Другие и с места не тронулись. Ворона вон – ей хоть бы что! Каркает. Галки остались. Воробьи. Ну, да с этими Октябрь и связываться не хочет. Этим и январь не очень‑то страшен!

А вот за зябликов Октябрь взялся. Потому что фамилия у них такая – Зяб‑лик. Должны они холода бояться. Взялся – и всех разогнал. Один только остался. Самый упрямый.

Рассердился Октябрь:

– Зяблик ты, так зябни! – И стряхнул ртуть в термометре сразу на десять градусов ниже нуля. А зяблик не зябнет!

– Небось, озябнешь! – разбушевался Октябрь. И давай Зяблику под перо дуть.

А Зяблик не зябнет! У него от озноба верное средство – тугой животок. Прыгает по веткам, как по ступенькам. И склёвывает: то насекомое, то семечко. А раз животок тугой, то и температура у него нормальная – плюс сорок три градуса! А с такой температурой и в октябре – май!

– Холодом не пронял, – голодом доконаю!

Скрипнул Октябрь морозцем. И так ветром дунул, что сдул с деревьев все листья и всех насекомых.

А Зяблик – порх! – и на землю. Стал на земле кормиться, семена разные собирать.

Октябрь на недельку задумался, потом землю дождичком спрыснул и морозцем застудил. Каток сделал.

– Ужо тебе!

– Раззадорился Зяблик – порх! – и наверх.

– Семена заморозил – ягоды рябины клевать начну. Была не была!

И стал рябину клевать. Вместе с синицами, воробьями и воронами.

Посинел Октябрь от злости. Морозцем прихватывает, прохватывает.

А Зяблик не зябнет. Рябина‑то от морозца только вкуснее становится. Так сама в клюв и просится. Сытно от неё и тепло.

 

 

Опёнки

Ещё бы я не знала, какие опёнки! Да у нас на дне кадушки ещё и сейчас есть солёные опёнки. Это мы с Маринкой как‑то пошли за черникой. А уж поздно было, уж даже все листики с деревьев слетели, и, конечно, никакой черники уже не было, но мы всё‑таки пошли. А там раньше был лес, но потом срубили, и остались одни пенёчки. Всё пенёчки и пенёчки… И вот мы идём между ними, а Маринка как закричит:

– Наташка, опёнков‑то сколько! Опёнков‑то! Все мои!

Кинулась на коленки, руки растопырила и хотела все опёнки накрыть, а не удалось! Их там столько было, столько, будто это и не грибы, будто просто листики, которые валялись на земле, вдруг стали шляпками и поднялись на ножки. И стояли они так тесно, что даже шляпки друг на дружку наползали. У больших шляпки как блюдечко и посередине тёмненькие. А если одна шляпка наползла на другую, так нижняя точно чем‑то посыпана. Или это плесень такая, или я не знаю что.

А маленькие опёночки хорошенькие‑хорошенькие! Шляпки у них как половинка от грецкого ореха, светленькие и все в махорочках, как у папиного полотенца. Наш папа всю свою жизнь до нас с Маринкой жил у моря, и потому у него такое купальное полотенце.

А под шляпкой у опёнок воротничок. Я, конечно, хотела собирать маленькие, но Маринка закричала:

– Маленькие – мои! Все маленькие – мои! Собирай, Наташка, большие. Ведь не ты их нашла, а я.

Мы набрали полные подолы, даже горкой, даже платье уж больше не натягивалось. А когда побежали домой, грибы всё соскальзывали и падали. Станешь поднимать, другие валятся. И все они измялись, искрошились, а платья насквозь промокли.

А мамы дома не было. Она так и хотела уйти к соседям, занимать посуду для гостей. Но мы без мамы не знали, куда положить опёнки, и вывалили их в ведро и корзинку. А потом Маринка вдруг передумала и сказала:

– Мы лучше ведро и корзинку возьмём с собой и побежим поищем опёнков ещё. Переваливай, Наташка, из ведра в самовар! – И мы перевалили Маринкины, маленькие, в самовар, а мои, большие, в папину шляпу и папины калоши. Но мои грибы совсем раскисли и стали просто кашей, когда мы их проталкивали в калошные носки. Но это не беда, что папины калоши немножко запачкались. Он их почти никогда не надевает. Наш папа до нас с Маринкой жил у моря и привык к мокру.

А когда мы опять прибежали к пенькам, так нашли место, где опёнок прямо ужас! Прямо ужас! И не только около пеньков, а даже прямо на земле между листьями. А были грибочки, которые забрались на дерево высо‑о‑ко, мне до подбородка. И росли там прямо на дереве, как сучки.

Мы с Маринкой скорей, скорей нахватали грибов и подрали домой. А Маринка по дороге зацепилась ногой за ветку, шлёпнулась и все свои грибы развалила. Шляпки у них отдельно, ножки отдельно, смех!

Прибежали домой. Скорей, скорей грибы пораспихали куда попало, даже в абажур, даже в мои трусики. А Маринка и говорит:

– Давай, Наташка, возьмём сейчас зонтик. Сколько там ещё грибов осталось! Раскроем зонтик, да так и понесём его за спицы.

И вот мы наложили полный зонтик и понесли. А зонтик верхушкой всё за иван‑чай и за разные ветки цепляется. А спицы чуть что, – ломаются. Пока несли, все спицы поломались. Ну еле‑еле дотащили! Только успели вывалить все грибы на пол, а тут <