Объяснения сторонников Павлова

Дополнительный свет на эту проблему проливает экс­перимент в области рефлексологии, который можно было бы интерпретировать в терминах теории научения. Павловым были проведены эксперименты с целью исследовать роль двойного сигнала в провоцировании того, что он назвал «экс­периментальным неврозом». С помощью электрической сти­муляции на определенном участке бедра у собаки создавали условный рефлекс; задача собаки состояла в различении сен­сорных перцептов. Затем две точки электрической стимуля­ции постепенно сближали, вынуждая таким образом собаку выполнять все более сложную задачу различения.

У большинства собак все происходило по правилам: когда они утрачивали способность различать два сигнала, у них развивался «экспериментальный невроз». Но одна соба­ка оказалась исключением: невроз у нее так и не возник, но, когда различение сигналов стало уже невозможным, у нее в области, подвергавшейся электрической стимуляции, началась экзема. Более того, когда эксперимент был прерван, экзема исчезла. Занявшись специально этой проблемой, эксперимен­татор обнаружил и других собак, сходным образом реагиро- ' вавших на недифференцированную электрическую стимуля­цию. Он изучил различия между животными, реагировавшими «экспериментальным неврозом», и теми, кто реагировал экзе­мой, и пришел к выводу, что последние отличаются (пользу­ясь его выражением) «лабильнымтемпераментом».

Я полагаю, что можно провести параллель между тем, что сторонники Павлова именуют «лабильным темперамен­том», и тем, что я вслед за Балинтом назвал «рефлекторной возбудимостью» у склонных к экземе детей. Учитывая сход­ство между предрасположенностью собаки (лабильным тем­пераментом) и новорожденного (рефлекторной возбудимо­стью), мы можем теперь оценить, в какой мере у каждого из них нарушается процесс научения, когда они сталкиваются с противоречивыми сигналами.

Собаки, участвовавшие в этом эксперименте, были взрослыми особями с вполне развитой психической организацией, функционировавшей на обычном свойственном со­бакам уровне. Следовательно, они могли воспринимать и

215

использовать сигналы в соответствии со способностью взрос­лых животных к научению, а именно использовать эти сиг­налы для выработки условного рефлекса. В описанном выше конкретном эксперименте взрослая собака сталкивается с неясным сигналом в форме тактильной электрической сти­муляции. Поэтому последователи Павлова в данном случае имели дело, по сути, с нарушением нормального процесса научения. Процесс научения был заменен одним из двух видов расстройств: у большинства собак развивался «эксперимен­тальный невроз», у меньшинства, отличавшегося «лабиль­ным темпераментом», развивалась экзема.

Когда мы переходим к изучению младенцев, следует учитывать, что они, напротив, еще не имеют психической организации и находятся в процессе формирования Я. Обычно ребенок приобретает свое рудиментарное Я в многооб­разных взаимодействиях с матерью, в ходе которых он по­степенно организует свои реакции на исходящие от матери постоянные сигналы. Он реагирует на эти сигналы умствен­ным развитием, которое превосходит развитие собаки. В те­чение первых трех месяцев жизни у ребенка начинает фор­мироваться ряд условных рефлексов. Затем в эту картину включается новый фактор: вместо условного рефлекса, основанного на поощрении, следующего непосредственно за правильным ответом на сигнал, ребенок начинает продуци­ровать «реакцию предвосхищения». Так возникает форма научения, которую за неимением лучшего термина я назову «научением по человеческой схеме». Она совпадает с орга­низационным уровнем Я ребенка.

Есть и еще одно серьезное различие между процессом научения ребенка и собаки по теории Павлова. Собаке пред­лагаются сигналы, связанные с одной-единственной аффек­тивной ситуацией, а именно с голодом, тогда как мать пред­лагает ребенку широкий спектр сигналов, связанных с различными аффективными потребностями, и множество от­тенков аффективно окрашенных ситуаций. Хотя эти оттен­ки едва заметны для взрослого наблюдателя, они вызывают аффективную реакцию предвосхищения у ребенка¹.

' Свидетельства подобных предвосхищающих аффективных реак­ций младенца можно обнаружить либо путем продолжительного на­блюдения за диадой мать-дитя в течение первого года жизни, либо, что еще лучше, изучая кинопленки.

Те же аффективные сигналы должны были бы действо­вать и в отношениях страдающих экземой детей с матерями. Однако все складывается иначе. Непосредственное наблю­дение выявляет, что эти матери предлагают своим детям лишь неустойчивые и ненадежные сигналы. Психиатрическое ис­следование личности этих матерей и результаты теста Рор-шаха обнаружили неадекватно интегрированное Я, а также чрезмерную неконтролируемую бессознательную тревож­ность, что полностью отличается от данных исследования 165 матерей контрольной группы, которые обнаружили гораздо более интегрированное Я и отсутствие каких-либо признаков чрезмерной бессознательной тревоги.

Неадекватно интегрированное Я матери страдающего экземой ребенка особенно затрудняет для нее развитие спо­собов стабильного контроля и компенсации бессознатель­ной тревожности. Эта проблема и оказывается источником хаотичных аффективных сигналов, которые они подают своим детям.

Наблюдения Анны Фрейд и Дороти Берлингем (1943) за детьми, эвакуированными во время войны, подтвердили, что тревожность действительно оказывает чрезвычайно силь­ное воздействие на ребенка. Эти исследования показали, что дети младше трех лет не испытывали тревоги при бомбарди­ровках Лондона, если только тревогу не выказывали их матери. Внешние раздражители не затрагивали детей до тех пор, пока значение этих раздражителей не сообщалось им посредством аффективной установки матери.

Эти процессы можно проиллюстрировать на примере одной матери: мы наблюдали, как она с выражением глубо­кой озабоченности на лице кормила своего ребенка, причем вливала ему в рот слишком большие порции. Глотательные движения женщины подтверждали, что в этот момент она отождествляла себя с ребенком, словно поощряла его гло­тать, совершая это действие вместе с ним. Однако тут же выяснилось, что глотательные движения были вызваны от­чаянными усилиями преодолеть дурноту, признаки которой вскоре проступили у нее на лице. Разумеется, ребенок пер­воначально не испытывал позывов к рвоте; это у матери, в силу ее личных невротических причин, сама мысль о глотке молока вызывала дурноту. Поэтому она и переусердствова­ла, вливая молоко в рот ребенку, лишь бы скорее покончить с этим, и, разумеется, ей удалось вызвать у ребенка рвоту, что в свою очередь лишь усилило в ней отвращение.

217

Это яркий пример ситуации кормления, в которой на­блюдать за матерью и распознать ее реакции было очень просто. Однако следует понимать, что конфликты присут­ствуют во всех отношениях подобной матери с ее младен­цем. Возьмем в качестве второго примера другую мать, пе­ленающую своего ребенка, — неуверенность, крайняя заторможенность ее движений напоминают замедленную съемку. Она клала младенца на весы так, словно поднимала огромную тяжесть, которая в любой момент могла вырвать­ся у нее из рук. Закрепляя пеленку, она орудовала булавкой так, словно имела дело с заряженным ружьем, и, в конце концов, ухитрилась поцарапать малыша. На всем протяже­нии этой процедуры на лице матери попеременно проступа­ли следующие выражения: благосклонный взгляд, с кото­рым она приближалась к ребенку, вскоре сменился застывшей гримасой усилия, когда она клала его на весы, затем перешел в угрюмость, завершившуюся, наконец, вы­мученной улыбкой, когда она возилась с булавкой.

Эти не связанные между собой примеры характерны для всего эмоционального климата, в котором растет ребенок, страдающий экземой. Он постоянно сталкивается с исходя­щими от матери аффективными сигналами, которые, по-видимому, связаны с данной ситуацией, но в следующий момент бессознательный конфликт вновь проступает нару­жу. Тревога заглушает все остальные чувства, и мать подав­ляет все сигналы только затем, чтобы сверхкомпенсировать причину своей тревоги и передать ребенку сигналы, проти­воположные ее собственным чувствам; впрочем, в другой раз она может преувеличить сигналы, соответствующие ее чув­ствам.

Одним словом, сигналы, передаваемые матерью, не со­ответствуют ни ее внутренней установке, ни ее обращению с ребенком. Ее действия нельзя рассматривать как сигналы в обычном смысле слова, потому что они не направлены на партнера. Мать выражает не свои сознательные или хотя бы бессознательные отношения с ребенком, но, скорее, измен­чивость своего бессознательного чувства вины, призраков про­шлого, вызывающих тревогу и препятствующих ее подлинной идентификации с ребенком. Поэтому мать особенно тщатель­но избегает наиболее элементарной формы идентификации, непосредственного, аффективного физического контакта.

Иными словами, сообщения матери являются не сигна­лами, но лишь знаками или симптомами. Они могут оказать-

ся значимыми в глазах взрослого, в глазах психоаналитика, но они не могут послужить ребенку указателями на пути нормального развития.

Соответственно, формирование объектных отношений в ответ на столь двусмысленные и непостоянные сигналы становится для ребенка сложной задачей. В то же время формирование объектных отношений, тонкой и сложной сети взаимодействий между матерью и ребенком, является основой всего дальнейшего аффективного научения, нераз­дельно связанного с идентификацией. При последующем тестировании детей с экземой полученные результаты сви­детельствовали об отставании в социальной сфере и в сфе­ре научения. Это означает, что социальные отношения, а также память и подражание оказались нарушены. Как ука­зывалось выше, страдает и первичная, и вторичная иденти­фикация. Этот ущерб — прямое следствие нарушения фор­мирования первых объектных отношений. Особенно он заметен в сфере человеческих отношений, менее — в сфере отношений ребенка с неодушевленными предметами. По­этому данное расстройство проявляется, в частности, в от­сутствии тревоги восьмимесячных. Поскольку эти дети не сумели сформировать нормальных объектных отношений, они не способны аффективно отличать мать от посторон­него и поэтому не выражают тревоги, когда к ним прибли­жается незнакомец.

Я уже раньше выказывал некоторое нежелание приме­нять в целях объяснения концепцию «соматизации», однако два фактора — эксперимент Павлова с неясными сигналами и врожденная предрасположенность этих детей к экземе (раздражимость кожи) — позволяют предположить, что болезнь возникает в результате конфликтующих сигналов. Разумеется, нам неизвестно, какие конкретно процессы в психике ребенка вызывают этот симптом. По-видимому, эти дети катектируют кожные покровы (я имею в виду их пси­хические репрезентанты) возросшим количеством квантов либидо. Мы могли бы задать вопрос, что представляет собой эта кожная реакция — попытку адаптации или защитный механизм. Реакция ребенка может быть своего рода попыт­кой воззвать к матери, заставить ее чаще прикасаться к нему, но может быть также и формой нарциссического ухода от мира в том смысле, что благодаря экземе ребенок обеспечи­вает себе соматические раздражители, в которых ему отка­зывает мать. Ответа мы не знаем.

219