Государство как объект политических отношений в работах П. Сорокина

 

П.

Сорокин непосредственно не занимался вопросами теории международных отношений, но его интерес к проблемам возникновения и природы цивилизаций, государств как типа коллективных группировок, условий и структуры коллективного взаимодействия, сущности отношений между Востоком и Западом позволил ему внести значительный и до конца еще не осмысленный вклад в социологию международных отношений [1]. Его разработки по «теории коллективного взаимодействия» и государства, как одной из основных форм такого взаимодействия, представляют весьма существенную основу для переосмысления существующих подходов исследования в социологии международных отношений.

Государственно-центристская модель в теории международных отношений являлась основной на протяжении всего ХХ столетия. Долгое время государство рассматривалось как типичный и наиболее влиятельный международный актор, как основной субъект международного права и как главная форма политической организации человеческих общностей [2]. Примерно с XIX в. на международную арену выходят и с каждым десятилетием все большее влияние приобретают негосударственные участники международных отношений: межправительственные организации, неправительственные организации, ТНК и другие. Общепризнанно, что возрастание их роли и влияния относительно новое явление в международных отношениях, характерное только для периода после окончания второй мировой войны. За последние тридцать лет в литературе по международным отношениям были достаточно глубоко описаны и проанализированы типы государственных и негосударственных акторов, история их возникновения, структура и процесс их функционирования. При этом можно констатировать незначительное внимание к внутренним основаниям появления негосударственных участников на международной арене, теоретическим основам их существования и взаимодействия с государством [3]. Кроме П.Сорокина, эту проблему рассматривали Д.Френкель, М.Каплан, К.Дойтч, М.Уолтц и др. По Сорокину, исследование взаимодействия любых социальных групп (государственные и негосударственные акторы международных отношений представляют собой различные типы социальных групп) определяется тем, что «характер и свойства взаимодействия функционально связаны с характером и свойствами взаимодействующих центров» [4]. Поэтому весьма полезным в данном ключе будет анализ определений и основных сущностных характеристик государственных и негосударственных акторов международных отношений.

Традиционно в качестве основных выделяются три следующих важнейших социологических элемента современного государства: организованный народ, территория, органы власти, обладающие полномочиями над этим населением и территорией [5]. В «Системе социологии» П. Сорокин дает блестящий анализ внутренним основаниям разделения государственных и негосударственных коллективных объединений, что по смыслу близко к позициям социологического подхода в международных отношениях, завоевавшего признание только в последней четверти ХХ века [6].

«Неверно, — пишет П. Сорокин, — во-первых, — что «негосударственные организации входят составными элементами в государственную организацию» и заключаются в ее пределах. Такие коллективы, как католическая и буддийская церковь, как «интернациональное объединение рабочих», как «желтая раса», как «польская национальность», не умещались и не умещаются в пределах государства, а выходят за его пределы… Государство — только одна из многих группировок, остальные — не абсорбируются ею и не совпадают с государственной, каждая из этих группировок – явление sui generis и одна на другую не сводимы. Поэтому нельзя «общество вообще» заменять государством, нельзя, выделив государство, остальные группировки объединять одним термином «общество» и противополагать их, как нечто единое, государству. Так дело обстоит сейчас; так же оно обстояло и в прошлом» [7. С.77-78].

Основываясь на своей теории «основных элементарных группировок», П. Сорокин пытается определить, что отличает государственные коллективы от других социальных группировок. Заметим, что отличительные признаки государства: территория, население и государственная власть, указываемые обычно государствоведами, неудачны. Они не позволяют отчетливо выделить государственные коллективы от других. Основной же характерный признак государства, отличающий его от негосударственных коллективов, усматривают «в наличии суверенной, или первоначальной, или непроизводной власти» [Там же. С.151-152]. Весьма интересно заметить, что по прошествии почти восьмидесяти лет с момента написания П. Сорокиным «Системы социологии» правоведы продолжают в качестве основных признаков выделять именно эти три известных элемента. Сорокин приводит острую критику подобных теорий. «Легко видеть неудачность таких «конструкций». Указание на население, территорию и власть, т.е. правящий центр как на «элементы» государства, не может служить искомым разграничительным признаком, это очевидно: почти все организованные коллективы состоят из этих «элементов». Возьмете ли вы церковь как организованную систему взаимодействия, вы там найдете: 1) население – верующих, «абонентов» церковной системы; 2) территорию, которую церковь занимает своими учреждениями и членами (напр., территория католической церкви обнимает границы Италии, Испании, Португалии, Франции, части Швейцарии, Польши и т.д.); церковную власть, издающую свои законы и регулирующую поведение своих «абонентов», в лице папы, патриарха, синода, со всеми их агентами. То же применимо и к политической партии (население – члены партии, власть – центр, комитет партии, территория – границы распространения данной партии), и т.д.» [Там же. С.152-153].

Подобные «ошибочные конструкции» государствоведов, по мнению П. Сорокина, объясняются концепцией «единого общества», в соответствии с которой полагается, что индивид может быть абонентом только государственной системы взаимодействия, что последняя способна удовлетворить всем его запросам и регулировать его поведение во всех сферах. Отсюда тезис: население – элемент государства; отсюда государство, как монопольная компания, абсорбирующая целиком население. Но индивид – не монопольный объект регулировки государственной власти, он является объектом регулировки и других «властей». Это значит, что и население как совокупность индивидов не является монопольным достоянием «государственного общества». Оно – достояние ряда других коллективов или систем взаимодействия, отличных от государства… Оно – «элемент» всех тех «систем взаимодействия», абонентом коих оно является, и центральные органы коих регулируют, каждый в своей сфере, его поведение [8]. Этот же факт является обратной стороной многолинейности социального расслоения и сложности системы координат, определяющих положение индивида в среде населения.

Не менее интересную критику П. Сорокин дает по отношению к тезису о территории государства. «Обычно думают, что территория принадлежит только государству, что только государственная власть может действовать на пространстве ее территории. Юридическая фикция! – скажем мы в ответ на это. … Да, государственная система локализуется на определенной территории и занимает определенную часть земной поверхности. Но на той же территории, локализуется ряд других систем взаимодействия, которые существуют вне времени и пространства, «абоненты» которых – население живут на земле, учреждения которых имеют материальную природу» [7. С.154].

Многие исследователи усматривают отличительное качество государства в принудительности, его праве использовать силу для контроля своей территории. Отсюда следует, что независимо от своего желания или нежелания индивид с рождения принужден рамками государства. «Когда одна группа лиц может сделать свою волю обязательной для другой, когда личность закрепощается обществом, независимо от своего согласия, то мы имеем перед собою государство, и насколько в данном обществе существует обязательное подчинение одной его воли другой, настолько в него входит государственный элемент» [9]. Но П. Сорокин оспаривает даже этот, как кажется на первый взгляд, неоспоримый сущностный признак государства. «Не является специфической чертой государства наличность принудительной власти, стоящей над населением, и принудительных мер, практикуемых ею для сохранения «государственного порядка». То же свойственно большинству организованных внегосударственных групп. Раз в группе совершилось расслоение на правящий центр и управляемую массу, тем самым правящий центр (будет ли им папа и синод в церкви, центральный комитет в партии и т.д.) – механически оказывается над управляемыми и использует ряд принудительных мер для сохранения единства и порядка группы. Власть и дисциплинарно-принудительные меры, скрытое или явное насилие над членами группы – все это бесспорное проявление принудительных мер со стороны власти внегосударственных союзов. … Принудительность свойственна большинству организованных коллективных единств» [7. С.155-156].

Единственным отличительным признаком государства является суверенность государственной власти или первичность, самоуправляемость последней. «Но и эти признаки, как известно, очень условны. … Есть ряд государств (напр., средневековые государства, «союзное государство» и т.д.) несуверенных. Остается признак первичности власти, ее самоуправомоченности. … Но и этот критерий весьма непрочен. Дело в том, что в истории мы имели ряд коллективов, которые, как, напр., католическая церковь, обладали и суверенной и первичной властью. Такую же роль играл и ряд других коллективов, напр., средневековые цехи и другие сословные коллективы. … Можно с большой основательностью утверждать, что власть внегосударственных коллективов в огромном большинстве случаев создается вопреки государственной власти и вопреки ее противодействию» [Там же. С.156-159]. Это значит, что и признак верховенства, первичности власти не может служить признаком, отличающим государственные коллективы от других, внегосударственных.

Рядом с этим мы можем отметить и другое замечание П. Сорокина о том, что отношения, образующие государственную систему взаимодействия, неодинаковы в разных государственных коллективах или в одном и том же государстве в различные эпохи. Государство не представляет чего-то постоянного и отношения субъектов, образующие эту систему, меняются: государство то обслуживает множество потребностей своих абонентов, то, напротив, сокращает свое обслуживание до минимума. Предполагая совокупность взаимоотношений членов населения величиной постоянной, П. Сорокин делает вывод: чем более развита сеть взаимоотношений, образующих государство, тем менее развиты сети других, внегосударственных систем взаимодействия. Этот тезис весьма полезен при объяснении быстрого роста числа негосударственных акторов международных отношений во второй половине ХХ в. До середины ХХ в. преобладала тенденция к усилению влияния государства, апофеозом которой стало создание тоталитарных режимов. Во второй половине ХХ в. гражданское общество существенно ограничило и урезало прерогативы политических лидеров и государственной бюрократии. Сходную эволюцию претерпели отношения государственных органов с агентами материального производства. Вплоть до середины ХХ в. государство укрепляло контроль в сфере экономики. С появлением ТНК ясно обнаружились пределы его возможностей. Таким образом, можно говорить об изменении отношений между государством, гражданским обществом и негосударственными акторами.

Фактически П.Сорокин предугадал те изменения, которые характеризуют современное состояние международных отношений и выделяются современными учеными как фундаментальные изменения. Это и автономизация деятельности транснациональных акторов, и лояльность индивида нескольким социальным сферам, и попытки государства найти новые формы легитимности. Происходит борьба между государством и негосударственными акторами, что, по сути, предвидел П. Сорокин в своей «Системе социологии»: «Борьба государств с другими государствами, государств с негосударственными коллективами составляла и составляет один из важнейших фронтов на военном поле истории» [7. С.171], и что подтверждается последними международными событиями [11]. Мощным источником дестабилизации становится заимствование государством методов и средств, присущих новым международным акторам. Делая все больше уступок групповой идентификации (и групповой исключительности), идя на уступки и компромиссы во взаимодействии с новыми акторами, государство активно способствует разрушению главных принципов, составляющих саму основу легитимности государства: суверенитета, первичности и принудительности власти и др. [12].

В заключение отметим, что, несмотря на достаточно серьезную критику понимания государства как особой формы коллективного взаимодействия, П. Сорокин не отрицает его права легитимного насилия в рамках определенной территории, исключительного права издания законов и правил, обязательных для всего населения, права наложения и сбора налогов со всей территории. Государство не может иметь одну постоянную форму на протяжении истории, оно трансформируется. Государство не исчезает с политической арены, но предоставляет негосударственным организациям исполнять часть своих функций.

 

ЛИТЕРАТУРА

1. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М.:1990; Система Социологии, Москва: Наука, 1993. Том 1, 2; Главные тенденции нашего времени, Москва: Наука, 1997.

1. Международные отношения: социологические подходы / Рук. авт. колл. проф. П.А. Цыганков. – М.: Гардарика, 1998. С.237; Цыганков П.А., Международные отношения, М.: Новая школа, 1996. С.171.

2. Russett Br., Starr H., «World Politics. The menu for choice». Freeman and Co., 3rd ed., 1989.

3. Сорокин П. Система социологии. Том 1. С.264.

4. Тихомиров Ю.А. «Государство на рубеже столетий» // Государство и Право, 1997, № 2. С.24-25, Russett Br., Starr H., «World Politics. The menu for choice». Freeman and Co., 3rd ed., 1989, p. 57.

5. Цыганков П.А., Цыганков А.П. «Межгосударственное сотрудничество: возможности социологического подхода» // Общественные науки и современность, 1999, № 1. С.151.

6. Сорокин П. «Система социологии», М.: Наука, 1993. Том 2.

7. См. об этом: Парсонс Т. «Система современных обществ». Москва: Аспект пресс, 1997. С.23; Сорокин П., «Система социологии», М.: Наука, 1993, Том 2. С.23.

¨ Лавров. «Государственный элемент в будущем обществе». Лондон, 1876. С.12-17.

8. Кувалдин В.Б. «Глобализация и национальное государство», в кн. «Роль государства в развитии общества: Россия и международный опыт». Материалы международного симпозиума 23-24 мая 1997 г., Москва, 1997. С.112.

¨ Monde diplomatique. 1998. Fеvrier. P.22.

9. Badie B., Le jeu triangulaire. Sociologie des nationalismes / Dir. Birnbaum P. Paris, 1997.

 

 

 

Николаев В.Г.

 

КРИЗИС 17 АВГУСТА КАК МОРАЛЬНЫЙ КРИЗИС:
«Я - МЫ - ЦЕНТРИЧЕСКАЯ» УСТАНОВКА
И ПРОБЛЕМА ДОВЕРИЯ

 

О

дна из главных тем исследований П.Сорокина — кризис нашего времени. Эта тема вписана у него в более широкую тему: динамику суперсистем. Говоря о суперсистемах, Сорокин говорит прежде всего об общих философских (мировоззренческих) посылках, находящих изоморфное выражение во всех сферах социальной жизни. Эти посылки — всегда в некоторой степени моральные посылки. Иначе говоря: в каждом обществе на каждом этапе его исторического пути есть некоторые общие мировоззренческие установки, имеющие моральный характер, и кризисные явления общественной жизни — внешняя проекция этих установок. Идея эта достаточно продуктивная, но для дальнейшего ее развития и углубления полезно переместить ее на более конкретный уровень. В частности, можно взять кризис 17 августа 1998г. (конкретный кризис в конкретном обществе) и рассмотреть ту установку, которая лежит в его основе.

Для осуществления такого анализа можно воспользоваться феноменологическим методом, придав ему в целом нехарактерный культурологический оборот. Общая идея: в каждом обществе на том или ином этапе его развития доминирует некая естественная (наивная) установка, — но не универсальная и абстрактная, а конкретная и определенным образом культурно-структурированная.

В нашем обществе на нынешнем этапе его развития тоже есть такая установка, которая, вероятно, и нашла выражение в том кризисе, который получил определение «кризис 17 августа».

На уровне наивного описания эта установка выглядит следующим образом: «Лозунг нашей жизни в России приблизительно таков: «Интересно только то, что происходит прямо сейчас и про что завтра никто не вспомнит. Все мало-мальски важное и серьезное скучно и обсуждению не подлежит. А после нас хоть потоп». Россия, вообще говоря, живет одним днем. Какой курс доллара сегодня? Где перехватить денег до получки (до сбора налогов, нового займа, выполнения плана пермской фабрикой Гознака и прочее)?» («Коммерсантъ», 3. 02. 1999). Узкий временной диапазон ориентации дополняется аналогичным узким пространственным диапазоном.

Эта установка не универсальна для всех россиян; но она типична. Как типизация она органично входит в наш жизненный мир и в нашу структуру релевантностей (хотя бы как навязанная релевантность). Есть основания полагать, что эта установка определяет социальную атмосферу в нашем обществе. Ее суть: сосредоточение внимания на относительно узких пространственно-временных окрестностях актуального здесь-и-сейчас — и необращение внимания на более широкие пространственно-временные параметры собственных действий.

Эта установка проявляется на разных уровнях индивидуального и коллективного действия: от бытового поведения до государственной политики. Ее проявления изоморфны в силу своего общего источника. Коллективные действия, в которых выражается эта установка, — прямые проекции происходящих из этой установки индивидуальных действий коллективных репрезентаторов.

Для естественной установки вообще характерно, что: (а) непосредственная среда человеческого существования, т. е. жизненный мир, организуется вокруг здесь-и-сейчас как исходной точки; (б) этот непосредственный мир вписан в более широкую пространственно-временную систему координат; (в) здесь-и-сейчас противостоит там-и-тогда, мысленно отделенное от него границей и выходящее за пределы непосредственно актуального мира. Для естественной установки, характеризующей российское сознание, характерен малый радиус непосредственно актуального мира.

Действие индивида организуется из здесь-и-сейчас как точки, в которой он находится. Важными элементами системы релевантностей, на основе которой организуется действие, являются цели, средства, ожидаемые реакции других, ожидаемые последствия и т. п. Для нашего сознания, имеющего описываемую установку, релевантности, принимаемые во внимание, ограничены узкими окрестностями непосредственно актуального мира — и характерно невнимание к миру, находящемуся там-и-тогда.

Постоянное сосредоточение внимания на относительно узких окрестностях здесь-и-сейчас — это и сосредоточение внимания на том, кто в этих окрестностях находится. А в них находится индивидуальное «Я» как источник индивидуального действия, и типизированное «Я» (или различные «мы») как источник коллективного действия. Иначе говоря: естественным сопровождением сосредоточения внимания на узкоактуальных окрестностях здесь-и-сейчас являются эгоцентризмы и различного рода «этноцентризмы» (в самом широком их понимании); а естественным дополнением такого внимания к себе («мне», «нам») является невнимание к «там», «тогда» и «другим», не включенным в перечень типичных групповых идентичностей («мы»). Образно говоря, Россия чрезвычайно богата литературой и литературным философствованием и крайне бедна этнографией (литература здесь символизирует обостренный интерес к глубинам индивидуальной и коллективной, «русской» души, т. е. направленность вовнутрь; а этнография — противоположную ей направленность вовне).

Поскольку указанные «эгоцентризмы» и «этноцентризмы» изоморфны в своей исходной установке, эту установку можно обозначить единым термином: «я-мы-центрическая».

Это как минимум отчасти объясняет характерное для России парадоксальное сочетание крайних форм индивидуального и группового эгоизма с крайними формами коллективизма. Внешние формы индивидуализма и коллективизма — проявления одной и той же установки. Коллективизмы всегда сопровождаются противопоставлением коллектива («мы») остальному человечеству, т. е. тоже могут быть отнесены к групповым эгоизмам.

«Я-мы-центрическая» запертость российского сознания в относительно узких актуальных окрестностях имеет историческое происхождение. В качестве гипотетических ее источников можно назвать жизненный опыт территориальной запертости, который исторически поддерживался крепостным правом, институтом прописки, «железным занавесом» и т. д., а также вынесение стратегического планирования за пределы непосредственных жизненных интересов, которое в советское время поддерживалось перераспределением стратегических проектирований в пользу надындивидуальных государственных институтов.

Вычеркнутость широкого пространственно-временного мира из непосредственной реальности жизненного опыта, невнимание к этому миру, его актуальная нерелевантность благоприятствовали его мифологизации: мифологизации дальнего, прошлого и будущего, — были ее объективной предпосылкой.

В частности, в условиях закрытости советского общества (непроницаемости границ) объектами мифологизации были «Восток» и «Запад». Свобода передвижения, пришедшая с крахом СССР, способствует крушению этих мифов.

В ходе исторического развития сформировалась особая временная структура нынешнего российского сознания.

Одним из исторических факторов ее формирования было христианское мировоззрение, которое утверждало вертикальную связь здесь-и-сейчас («бренного мира») с вечным, вневременным порядком высшего, божественного мира. Ориентация на будущее отрицалась: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом... Суета сует.., все — суета» (Еккл. 3, 1; 12, 8); «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Матф. 6, 34).

Секуляризация обыденного мировоззрения разорвала эту вертикальную связь — а вместе с ней и соответствующую стратегическую ориентацию на сверх-актуальное.

Аналогичный разрыв вертикальной связи здесь-и-сейчас с вечностью произошел не только в православных культурах, но и в протестантских; однако в последних он сопровождался перенесением ориентации на сверх-актуальное в горизонтальное временное измерение (секулярное будущее). Само спасение было перенесено в будущее и присутствовало в сознании верующего протестанта как непосредственно живой ориентир. Из здесь-и-сейчас протестанта исходила стратегическая ориентация на будущее, придававшая особенную ценность использования времени («Время — деньги»). В пространственном измерении ей соответствовал географический экспансионизм: именно протестанты были первыми поселенцами в Америке.

В российской культуре аналогичный перенос высшего стратегического ориентира в секулярное будущее не состоялся. На протяжении советского периода такая ориентация была: коммунизм как эсхатологическое окончание истории. Но, во-первых, эта ориентация была в значительной степени навязанной релевантностью, а во-вторых, постоянные переопределения этого стратегического ориентира (скорая победа коммунизма во всем мире, построение коммунизма к 1980 г., развитой социализм, перестройка) и постоянное неосуществление обещаний полностью эту ориентацию подорвали. Вместе с очередным определением («реформы»), которое носит исключительно переходный смысл, будущее осталось неопределенным и вакантным для новых мифологий. Попытки утверждения новой стратегической государственной идеологии в условиях слабого государства и несвязанности этих проектов с обыденными мировоззренческими установками людей оказываются неэффективными.

В этих обстоятельствах сформировалась ситуация, когда единственной надежной областью локализации высшего сверх-актуального «стратегического» идеала стало прошлое. Условием, благоприятствующим успешности такой локализации, является то, что отечественная история на протяжении истекшего столетия многократно теряла свою преемственность, переписывалась и начиналась заново, а также то, что советское прошлое оставило после себя главным образом мифологические продукты, из которых трудно вывести ту объективную реальность, в которой они сформировались.

Таким образом, стратегическая ориентация россиянина, имеющего «я-мы-центрическую» установку, принимает форму ностальгии — воспоминания о прошлом «величии». По данным фонда «Общественное мнение», 54% россиян испытывают ностальгию по брежневской эпохе.

Типичность «я-мы-центрической» установки ставит со всей остротой проблему доверия. Человек без стратегической ориентации актуального поведения, «живущий одним днем» — некредитоспособен. Стены недоверия, вырастающие на почве такой установки, разделяют как «я-центрированных» граждан, так и (после 17 августа) Россию в целом и западных инвесторов. Социальная среда в нынешней России неблагоприятна для стратегических финансовых, интеллектуальных, эмоциональных и прочих вложений. Кроме всего прочего, кризис вскрыл замкнутую «мы-центрированность» российского сознания — нежелание и неумение встать на точку зрения западных инвесторов, склонность к скрытым и неприкрытым угрозам.

Проблема еще и в том, что узкоактуальность поведенческих ориентаций определяет общую атмосферу в обществе: стратегия недоверия становится по крайней мере беспроигрышной, а риски перераспределяются в пользу доверчивых. «Доверчивость» в нашем обществе синонимична «наивности» и «глупости».

Кризис, получивший название «кризис 17 августа», — это по природе своей моральный кризис, кризис доверия, проистекающий из системообразующей «я-мы-центрической» установки и ее производных. Система, построенная на такой общей установке, неустойчива, и 17 августа может оказаться предвестником ее распада. Опасность этого кризиса в том, что он может стать началом либо анархии, либо нового тоталитаризма. Для утверждения последнего, в частности, есть существенные предпосылки: с одной стороны, массовое взаимное недоверие, атомизация индивидов, еще большее ослабление моральных уз, с другой стороны, поиски новой объединяющей мифологии («третий путь» и т. п.), типичная беспринципность политиков, опасная конъюнктурность политических альянсов, а также высокая отзывчивость части населения России к основным постулатам тоталитарной идеологии.

РАЗДЕЛ VII
Социокультурное будущее

 

Добреньков В.И.,

Д.ф.н., профессор

 

КРИЗИС РОССИИ И ЕЁ БУДУЩЕЕ В КОНТЕКСТЕ ТЕОРИИ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ДИНАМИКИ
ПИТИРИМА СОРОКИНА

 

В

 судьбе России последние 8 лет обозначились как переломные. Прежде всего, это время радикальной ломки устойчивых связей во всех сферах общественной жизни бывшего «государства развитого социализма.» Во-вторых, это попытка либерал-демократов построить на обломках старого общества некие новые социальные отношения, якобы воссоединяющие Россию с цивилизованным миром. Помимо огромных изменений в политической и экономической жизни, сегодняшняя Россия претерпевает поистине глобальный культурный или даже цивилизационный перелом. Какова же социокультурная сущность осуществляемых реформ в современной России? Что означает для России на цивилизационном уровне этот судьбоносный переход от «государства развитого социализма» к «западной демократии»?

Сегодня, когда Россия находится во всеобъемлющем кризисе, когда население отчуждено от власти, парализовано производство, прогрессирует социальное неравенство, попраны исконно русские идеалы справедливости, бескорыстия и добра, очень важно проанализировать, каков социокультурный базис реформ, приведших к таким катастрофическим последствиям. С нашей точки зрения, именно он является основой глубочайших негативных процессов в политике, экономике, душевном и духовном здоровье россиян. Поэтому нам представляется весьма актуальным и верным рассмотрение системного кризиса в России через призму социокультурной парадигмы, которая лежит в основании всех посткоммунистических реформ.

Для рассмотрения данного вопроса под таким углом зрения необходима некоторая макротеория, в которой концепции социокультурного процесса и кризиса присутствовали бы в качестве основополагающих. Макротеории, содержащие социокультурный подход, появились в 80-х годах прошлого столетия. Так, К.Маркс высказал идею «азиатского способа производства» как некой формы существования экономики на протяжении тысячелетий. Ф.Теннис делает основанием своей теории дихотомию возможных форм социальной организации: «общины» и «общества». Э.Дюркгейм в теории разделения общественного труда выделяет два противоположных по своему социокультурному смыслу типа солидарности — «механическую» и «органическую». Однако при разработке социокультурного подхода к социуму вышеназванные социологи не рассматривали роли социетальных кризисов в социокультурной динамике человеческого общества.

Поэтому, пожалуй, в наибольшей степени нашим целям соответствует макротеория социокультурной динамики российско-американского социолога П.А. Сорокина. Она трактует человеческую историю как процесс динамического чередования трех типов социокультурных (цивилизационных) суперсистем: идеационального, идеалистического и чувственного. Процесс ломки одного типа системы и установления другого есть цивилизационный кризис. По Сорокину, суть цивилизационного кризиса — в кризисе базовых ценностей общества, показатель их исчерпанности.

Идеациональный и чувственный типы являются базовыми, идеалистический тип представляет собой своеобразный симбиоз двух предыдущих.

Идеациональные культурные суперсистемы обладают следующими отличительными чертами: в основе духовного существования этих суперсистем лежит идея некоего Абсолюта, представленного в идее Бога (богов, коммунизма и т.д.). Нравственная цель таких обществ заключается в стремлении всех его членов к достижению (постижению) высшего Абсолюта. Этика идеациональных систем мало подвержена изменениям, так как считается исходящей от Абсолютного авторитета. Духовные ценности в этих суперсистемах возвышаются, материальным же отводится второстепенное значение. В истории человеческой цивилизации преобладал этот тип социокультурных систем.

В чувственных культурных суперсистемах важнейшее место отводится материальной стороне жизни. Можно даже сказать, что в обществах, в которых господствует чувственный тип культуры, материальный комфорт и чувственные удовольствия являются своеобразным Абсолютом, достижению которого подчинена жизнь каждого члена общества. Этика в чувственных суперсистемах носит светский характер, то есть считается созданием человеческого разума, а потому релятивна, беспрерывно видоизменяется под воздействием изменений в материальной действительности. Духовная жизнь в таких обществах неинтенсивна, т.к. не способствует достижению чувственного счастья.

Особое место в классификации культурных суперсистем Сорокина принадлежит идеалистическим (интегральным) суперсистемам. Это — воплощение наиболее гармоничной для развития человека социетальной модели. В идеалистических обществах этические нормы являются синтезом этики идеациональной и чувственной. Как и в идеациональной этике, в идеалистической этике присутствует Бог или надчувственный Абсолют. Тем не менее, в противовес идеациональной этике, в идеалистической культуре положительно оцениваются те чувственные ценности, которые наиболее благородны и не противоречат Абсолюту. Выразителями этой этики были Сократ, Платон, Аристотель. Исторически для идеалистических обществ характерно гармоничное сочетание сильного ценностно-нормативного стержня с экономическим процветанием. Примерами таких идеалистических обществ являются Греция V-III вв. до н.э., Европа XIII-XV.

Три типа социокультурных систем сменяют друг друга в истории. За идеациональной системой следует идеалистическая. Такой переход не сопровождается цивилизационным кризисом, т.к. последняя является лишь смягченной формой первой. При дальнейшем движении общества к чувственной системе становится неизбежным цивилизационный кризис как процесс смены основополагающих социокультурных ориентиров. То же самое происходит при переходе социума от чувственного к идеациональному социокультурному типу.

На основе анализа цивилизационных кризисов в Древней Греции, Древнем Риме, Древнем Китае и Индии в качестве главных признаков и одновременно последствий кризиса той или иной культурной суперсистемы Сорокин выделяет следующие: резкое увеличение внутри- и внешнеполитических конфликтов (войны и революции), резкое обнищание значительной части общества и увеличение психических отклонений и самоубийств. На духовном уровне цивилизационный кризис означает процесс смены глобальных социокультурных ориентиров общества.

К какому же типу социокультурных систем можно отнести «государство развитого социализма» — СССР как некую отправную точку нынешнего переходного периода, и какова цивилизационная сущность современного российского кризиса?

В политическом и экономико-социальном аспектах СССР представлял собой типично идеациональное общество, функционировавшее по принципам государственно-бюрократического социализма. В экономике приоритет отдавался группе «А» и военной промышленности, группа «Б» — производство товаров народного потребления — оказалась вне главных интересов государства. В советском обществе вопросы комфорта, материального удовлетворения были публично провозглашены второстепенными. Приоритетом советского государства было сохранение и поддержание социалистической системы в противовес западному капиталистическому сообществу. Советский человек жил и гордился принадлежностью к непотребительской, «идейно высокой» суперсистеме. Общество «работало» на воплощение «социалистических идеалов», таких как социальная справедливость, национальное равенство, полная трудовая занятость, моральная чистота, исконно созвучных русскому человеку.

Важно, что интеллектуальная элита советского общества разделяла и укрепляла эти идеалы, давая тем самым мощный идеологический и нравственный потенциал всей культурной суперсистеме. Несомненно, ценностный компонент советской культурной суперсистемы носил идеалистический характер. Это было гармоничное сочетание идеациональных элементов (моральная чистота, преданность социалистической Родине) с некоторыми элементами чувственными (ускорение НТП, построение общества развитого социализма, «от каждого по способностям, каждому — по потребностям»).

В советском социуме идеалистическая социокультурная ориентация в значительной степени исходила от научной гуманитарной элиты. Начиная с 60-х годов, она начинает вплотную заниматься теоретической разработкой системы идеалистической социокультурной ориентации. В советской философии 60-х — 80-х годов активно разрабатывается объективный идеализм Гегеля. Как пишет П.А.Сорокин в работе «Основные черты русской нации в ХХ столетии», «кроме всего прочего, официальная советская философия диалектического материализма Маркса ― Ленина в некоторых отношениях является не менее материалистической и более идеалистической, чем такие течения западной философии, как атеистический экзистенциализм, фрейдизм, прагматизм, агностицизм, позитивизм и некоторые другие».

Таким образом, советское государство време