Таким образом, эти изменения и проблемы, так или иначе, ведет к изменению всех областей жизни, включая и политическую сферу.

Суверенитет в политической науке определяется как важнейший признак государства в виде его полной самостоятельности, то есть его верховенстве во внутренней политике и независимости во внешней. Безусловно, и раньше, и сейчас на практике суверенитет государств сильно ограничивался разными вещами. Но сегодня вмешиваются такие факторы, которые даже чисто теоретически делают представления о полной свободе действий государств неверными. Главное, что объем государственного суверенитета сильно сузился юридически за счет международных договоренностей и еще больше уменьшился фактически в связи с уже сложившимися традициями. Очень важную роль в этом процессе сыграли мировые войны и период тоталитаризма, которые показали, что абсолютный суверенитет, право на развязывание войн, ведущих к мировым катаклизмам, право на репрессии по отношению к своим или интернированным жителям и т. п. неприемлемы.

В политической науке осознается, что «в современных условиях представляется все более необходимым комплексное переосмысление и переоценка понятия «суверенитет» как в связи с возникновением мирового политического сообщества, так и в связи с уточнением пределов частных суверенитетов, принципов их сочетания друг с другом и построения их иерархии», а также формируется представление о суверенитете международного права над внутренним законодательством стран в вопросах прав человека.

Глубина изменений суверенитета, а также и степень пересмотра самого этого понятия недопонимаются и недооцениваются. Да, государство (развитое и централизованное) было и в главном еще остается высшей единицей исторической и политической жизни. Однако сегодня появились новые и мощные факторы, которые, в конечном счете, ведут к тому, что оно перестает быть пределом выражаемой воли, уступая это предельное место более крупным образованиям. Ведь в последние несколько десятков лет все более важным становится процесс интеграции государств в надгосударственные объединения. При этом все яснее обнаруживается тенденция к ограничению и постепенному отказу от части национального суверенитета в пользу наднациональных и мировых сообществ, международных организаций и третейских судов. И поскольку эта тенденция в огромной степени обусловливается развитием современной экономики, постольку она будет нарастать. Однако это не односторонний и однозначный, а многогранный процесс: в главном суверенитет будет сокращаться, но в чем-то закрепляться и даже расти.

С послевоенного времени многие страны начинают добровольно ограничивать себя в, казалось бы, наиболее суверенных вещах. Чтобы согласиться со сказанным, достаточно бросить даже беглый взгляд на те области, в которых сократился суверенитет. Среди них: право устанавливать пошлины и налоги и определять их размеры; запрещать и поощрять ввоз и вывоз товаров (капиталов) и какие-то виды деятельности; печатать деньги; устанавливать правила содержания заключенных; провозглашать или ограничивать те или иные политические свободы; фундаментальные правила выборов, а также еще масса других важных вещей. Теперь европейцы отказались от святая святых — собственных, многими веками выстраданных национальных валют ради одной общей (евро). В конце концов, главное в суверенитете: право войны и мира — под международным контролем. И все это, безусловно, означает, что внутренние дела государства, в которые никто не вмешивается и которые регулируются только национальным правом и условиями, сужаются, а международное или союзное (определенного сообщества) право расширяется.

Таким образом, сегодня по сравнению с прошлым временем суверенитет совершенно свободных и самостоятельных стран стал намного меньше. И, что очень важно, государства отдают часть функций своего суверенитета действительно добровольно (исходя из меньшего зла или большей выгоды), так как случаи военного давления или тотальных санкций редки. Ряд стран стремится отдать часть своего суверенитета иногда на второй же день после того, как с муками добились его, чтобы занять места в крупных и ведущих блоках, вроде ЕС или НАТО. Добровольность ограничения суверенитета объясняется могучим влиянием описанных (и многих неупомянутых, но подразумеваемых) современных процессов, большими экономическими выгодами или опасностью отстать. Но чем дальше идет такой процесс ограничения суверенитета, тем фактически он все более становится необратимым, а страны, которые не делают таких ограничений, выглядят как бы уже неполноценными.

Итак, часть суверенитета переходит к мировым организациям, но еще большая часть — к наднациональным, региональным объединениям. Последние, конечно, не могут быть столь прочными, как государство, но все же должны быть достаточно крепкими. Однако если вспомнить, что Европе потребовалось с XVI века минимум триста лет, чтобы утвердились национальные государства, а окончательно этот процесс завершается лишь сегодня, и то не везде, то процесс создания действительно оформившихся и устойчивых надгосударственных объединений не может быть быстрым и гладким. С учетом же того, что государства стремятся к сохранению своей структуры и целостности, распространяя при первой же возможности свое влияние в отношении других стран, руководствуясь приоритетом собственных (национальных) интересов, неизбежны разнообразные столкновения. И еще долго над многими странами будет довлеть мысль, что национальные интересы превыше всего. Кроме того, и общие интересы можно трактовать по-разному. Пример США, которые сумели стянуть в тугой узел и чисто национальные узкополитические проблемы (вроде предстоящих выборов или популярности президента) с мировыми интересами (в частности с борьбой против распространения оружия массового уничтожения) очень показателен.

Итак, описанная тенденция на уменьшение национального суверенитета бесспорна. Но возникает вопрос, как же она совмещается с бурным ростом национализма и распадом из-за него, казалось бы, достаточно сложившихся и устойчивых государств? Хотя выглядит это неожиданным, обе тенденции: и рост национализма, то есть дезинтеграция; и делегирование суверенитета, то есть интеграция, — во многом имеют в современных условиях общие причины (среди них развитие производства, науки и информатики) и во многом дополняют друг друга, а в чем-то выступают как разные аспекты одних и тех же процессов.

В целом процесс постепенного перехода мира к нового типа устойчивым наднациональным политическим (политико-экономическим) объединениям должен поставить заслон национальному сепаратизму. Однако это верно только в общем плане. В начальной же стадии процесса, как это нередко бывает, интеграция в чем-то даже усиливает и поощряет национализм. Дело в том, что любое созидание ведет к большим или меньшим разрушениям. Следовательно, формирование надгосударственных систем может быть связано с разрушением прежних крупных многонациональных государственных. И такой распад в известной мере выполняет объективно прогрессивную роль, облегчая региональную и мировую интеграцию. Но это очень болезненный и разрушительный прогресс.

Утверждение политического принципа национализма, «что политическая и национальная единицы должны совпадать» (Э. Геллнер), постепенно привели к тому, что наиболее типичным кажется именно национальное (даже мононациональное) государство. Это явилось также одной из мощных причин усиления национальных движений. Но то, что последние возникли и в странах, которые, казалось бы, давно и прочно сформировались, где нет и речи о национальном неравноправии, показывает, что государство как главная единица и субъект исторического процесса начинает постепенно уступать место более крупным единицам.

А если наднациональные сообщества становятся более привлекательными для некоторых, чем национальные, то в ряде случаев может временно усилиться и тенденция к расколу, казалось бы, спаянных наций. Многие народы входят в эти надгосударственные образования через соучастие в своем государстве. Но в некоторых случаях по разным причинам (среди, которых не последнее место занимает честолюбие политиков и вождей) нетитульные народы или часть нации стремятся войти в такое (или мировое) сообщество прямо, непосредственно.

Таким образом, объяснение причин сепаратизма в развитых государствах на первый взгляд может показаться парадоксальным: национализм усиливается потому, что ослабевают как системы государства. Однако парадоксальности здесь нет. К тому же нации — это не вечные сущности, а более или менее сплоченные определенным сходством, условиями (и внешними рамками) общности. Причем при определенных условиях их сплоченность и однородность усиливаются, а при других, напротив, ослабевают.

Но обе мировые тенденции — интеграция и сепаратизм — не будут вечно идти параллельно. По мере нарастания интеграции сепаратизм начнет ослабевать, так как он несет в себе слишком много проблем для региональных и мирового сообществ. По мере все более ясного движения к интеграции накал национализма и сепаратизма станет остывать. Это можно сравнить с тем, как исторически прогрессивная роль революций со временем уменьшалась по мере того, как их результат мог быть воспроизведен эволюционно, без крутой общественной ломки.

Какие условия сегодня способствуют росту национализма? В отсталых или малых нациях действуют во многом еще прежние причины: развиваясь, они экономически и культурно дорастают до уровня, когда уже могут иметь собственные идеологию и государственность. А раз многие народы еще только будут дозревать до уровня активного национализма, значит, и проблемы еще долго будут оставаться. Но это уже затухание тенденции, начавшейся несколько веков назад. Напротив, интеграция и ограничение суверенитета и национализма — новая тенденция, расцвет которой придется на будущее.

Но, помимо традиционных причин, рост национализма имеет и специфические. В прошлые эпохи малые государства и народы не чувствовали себя в безопасности. В любой момент они могли стать жертвой агрессии или местом, где разворачивались кровавые события. Не то сейчас. Практически все чувствуют себя в безопасности, причем перекладывают заботу о ней на ведущие страны и мировое сообщество. А вместе со страхом у значительной части национальностей уходит и тяга к единению, тем более в странах, где нации не сложились в нечто этнически монолитное. Среди других причин, способствующих национализму, одна из главных заключается в том, что ослабевает репрессивное воздействие на сепаратистов и поддерживающее их население.

Бесспорно, нас ждут еще десятилетия, когда национальные и сепаратистские проблемы будут стоять весьма остро в разных районах и странах. Но поскольку они становятся слишком уж беспокойным и опасным для всех фактором, думаю, симпатии к сепаратистам ослабнут, и в сравнительно недалеком будущем агрессивный национализм, раскалывающий государства, создающий угрозу мировому порядку, развязывающий войны, пойдет на убыль. Разумеется, нации и национальные различия не исчезнут, просто национальные вопросы, проблемы и отношения перейдут из сферы самой высокой политики и жарких схваток в более спокойную плоскость, примерно так, как это случилось с религией. Естественно, что, речь идет о длительном периоде, о неравномерном движении, временами идущем вбок или вспять.

Идеи о новом мировом порядке у большинства наций пока недостаточно увязываются с признанием необходимости уменьшения суверенитета, поиска наиболее эффективных, привлекательных и удачных форм наднациональных организации и взаимодействия. В этом плане лидеры европейцы. Соединенные Штаты Америки, Япония, Канада, Австралия здесь существенно отстают. Если Россия преодолеет нынешний кризис и начнет быстро экономически развиваться, то она вполне может найти свое место в этом процессе интеграции и внести важную лепту в новое мировое сознание. Ведь благодаря своему удачному географическому положению она является естественным мостом между Европой и Азиатско-Тихоокеанским регионом и имеет культурно-исторические возможности быть такого рода связкой.