Дедушка вошел в комнату, где лежал я.

– Как же ты так? – спросил он.

– Как всегда,– ответила за меня вошедшая следом бабушка.– Это же ненормальный ребенок. То набегается и вспотеет, то ноги промочит. Теперь вот на балкон вылез. А эта сволочь сверху тоже хороша. Кто же кидает с балкона тапочки, если внизу больной на голову ребенок живет? А если бы он за ними вниз прыгнул?

– Да, эгоисты. Только о себе и думают, только о себе,– сказал дедушка и сел на край моей кровати.– Анекдот хочешь?

– Давай.

– Муж домой из командировки вернулся, а у жены любовник…

– Никого не интересуют твои похабные анекдоты,– сказала бабушка и решив, видимо, что рассмешить меня должна она, весело заговорила, указывая пальцем в окно: – Смотри, Сашенька, воробышек полетел! Покакал, а попку не вытер.– И бабушка залилась смехом.

– Острячка,– одобрил дедушка.– Какой воробышек в одиннадцать ночи?

– Ну и что ж… Может, ему приспичило,– сказала бабушка и, немного сконфуженная, вышла из комнаты, бормоча, что с нами потерять счет времени ничего не стоит.

Пользуясь уходом бабушки, я попросил дедушку досказать прерванный анекдот.

– Я тебе другой расскажу,– встрепенулся дедушка.– Зажми зубы и скажи: «Я не ем мяса».

Я зажал и, к своему удивлению, довольно членораздельно поведал, что мяса не ем.

– Ну ешь дерьмо! – засмеялся дедушка, обрадовавшись удачно получившейся шутке.– Ладно, поспи, что ли.

И дедушка, очень довольный собой, пошел на кухню. По раздавшемуся через минуту крику: «Земли бы ты сырой наелся!» я понял, что свою хохму он опробовал и на бабушке.

С удовольствием внял бы я дедушкиному совету поспать. Под одеялом было нестерпимо жарко, а без него холодно до озноба. Ко всему стало тяжело дышать, словно кто.то невидимый и тяжелый сел ко мне на грудь и, просунув между ребер руки, сжал холодными, липкими пальцами легкие. Тонкие посвистывания неслись теперь из моей груди. На их звук пришла бабушка.

– Что, заинька, дышать трудно? – спросила она и потрогала мои ступни. – Ноженьки холодные. Дам тебе грелочку.

Грелка, обернутая полотенцем, легла мне к ногам. Знобить стало меньше.

– Свистишь как, детонька. Чем бы тебе снять астматический компонент? Порошок Звягинцевой Галина Сергевна только завтра принесет. Может, «неотложку» вызвать? Приедут, снимут приступ. Очень трудно дышится?

– Ничего, баб. Ты погаси свет, может, я усну, а завтра видно будет.

– Раздражает свет, да, лапочка? Сейчас погашу.

– Как он? – спросил дедушка, заглянув в комнату.

– Иди, Сенечка, иди ложись. Ты все равно не поможешь ничем, только раздражать будешь и меня, и его.

Дедушка вышел. Бабушка выключила лампу и легла рядом со мной.

– Спи, родненький,– шептала она, гладя меня по голове.– Завтра Галина Сергевна придет, снимет тебе приступ, поставит баночки. А пока спи. Во сне болезнь уходит. Я, когда болела, всегда старалась уснуть. Может, дать тебе валерьяночки? Или водички горячей в грелочку подлить…

Бабушкин голос отдалился. Сон медленно, но верно приходил ко мне.

«Проснуться бы завтра»,– думал я, засыпая.

Проснулся я от громкого деловитого голоса Галины Сергеевны. Сон, хотя длился, казалось, несколько минут, уходил медленно, словно по одному отрываясь многочисленными корешками.

– Здравствуй, Саша,– сказала Галина Сергеевна, быстро входя в комнату. Стук каблуков ее сапог неприятно отдавался в голове.– Что ж ты опять заболел?

– Ах, Галина Сергевна,– сказала бабушка,– несчастный страдалец этот ребенок. Есть мудрая поговорка: «За грехи родителей расплачиваются дети». Он расплачивается за грехи своей матери.потаскухи…

Бабушка принялась рассказывать про грехи моей матери, выбирая те, о которых Галина Сергеевна не слышала в предыдущие визиты и дополняя известные ей новыми подробностями. Галина Сергеевна прервала ее и стала меня слушать.

– Ну что с ним? – спросила бабушка.– Опять бронхит?

– Да, Нина Антоновна. Вы уж его знаете не хуже любого врача.

– Если не лучше,– горько усмехнулась бабушка.– Я.то его каждый день наблюдаю.

Галина Сергеевна начала объяснять, как меня лечить. Смысл слов до меня не доходил. От головной боли я не улавливал между ними связи, но знал, что ничего нового Галина Сергеевна не говорит, и бабушке, которой давно известны все способы лечения, не терпится продолжить перечень грехов моей мамы. Перечень был продолжен, едва Галина Сергеевна замолчала.

– …А ребенка бросила на мою больную шею,– уловил я связь между несколькими словами.

– Нина Антоновна, вот порошки Звягинцевой, дайте ему прямо сейчас. Бактрим дадите после еды,– сказала Галина Сергеевна и стала готовить банки.

Банки оставили на моей спине набухшие темно.лиловой кровью синяки. В комнате пахло эфиром, горелой ватой и кремом. Ледяные пальцы, сжимавшие легкие, потеплели и слегка разжались. Бабушка растерла мне спину и накрыла одеялом. Потом она достала из тумбочки блестящий продолговатый предмет и, взяв Галину Сергевну за локоть, зашептала ей в ухо:

– Галина Сергевна, милая, возьмите. Вы наше солнышко, никогда в беде не оставляете. Берите, вы мне только приятно сделаете.

Бабушка настойчиво протягивала смущенной Галине Сергеевне блестящую баночку, которая показалась мне странно знакомой. Я еще вчера видел ее в руках у бабушки. Что это? В голове блеснула мысль…

– Баб, ты ж этим вчера наконечник клизмы смазывала,– удивленно сказал я.

Галина Сергевна, взявшая было баночку, замахала руками и стала быстро прощаться:

–.До свидания, Нина Антоновна. Саша, до свидания. Вслед за этим хлопнула дверь.

– А ты полный кретин,– сказала бабушка, пряча баночку на место.– Неужели ты мог подумать, что я буду смазывать губной помадой наконечник клизмы, а потом дарить ее врачу?

– Кого, клизму?

– Идиот, помаду! Ну ладно, подарю Елене Михайловне. Надо будет показать ей твои анализы, вот и подарю… Как тебе, полегче?

– Дышать лучше, но голова болит.

– Налью еще грелочку, а через какое.то время тебе надо будет поесть, чтобы бактрим выпить. Его нельзя на пустой желудок.

– Не хочу есть.

– Надо. Когда человек болен, он есть не хочет, но немножко надо. Я тебе кашки пшенной сделаю.