КАРТА 2. Расстояния между Исландией и другими странами

Заселение Исландии и дальнейшее развитие островного общества — одна из крупнейших глав в истории этой миграции. Остров «нашелся»[23] в 850 году или, возможно, несколько раньше; его открыли скандинавские моряки — скорее всего случайно, сбившись с курса во время шторма. Вскоре после этого вести о наличии крупного незаселенного острова, где можно бесплатно получить в собственность большие земельные участки, распространились по всему северному викингскому миру, который в те времена простирался от Норвегии до Ирландии. Большинство исландских иммигрантов были независимые свободные землевладельцы; среди них, конечно, встречались и «мелкие царьки», однако они не являлись лидерами миграции, а участвовали в ней наравне со всеми.

Устройство общества средневековой Исландии было в известной мере задано условиями, сопутствовавшими заселению. Исландские иммигранты происходили из обществ со смешанной сельскохозяйственно-морской экономикой, характерной для европейского железного века; иммигранты, разумеется, привезли с собой в новую страну навыки и умения, полученные в рамках существования именно в такой экономике, а также и типичное для таких обществ поведение. Отсутствие аборигенов на весьма крупном острове предоставило первопоселенцам уникальную возможность селиться там, где им хотелось. По той же причине они могли на свое усмотрение выбирать пути адаптации к новым географическим и иным условиям. Поскольку ресурсы были более или менее равномерно распределены по острову, структура расселения тоже получилась равномерная — изолированные друг от друга, разбросанные по стране хутора без значительной концентрации населения где бы то ни было. Среда не всегда вела себя дружелюбно, но первопоселенцы — таков традиционный перевод древнеисландского термина landnámsmenn, буквально «люди, взявшие землю» — и их потомки, жившие в X веке, сумели быстро приспособиться к ней. Первые несколько поколений во многом определили ключевые свойства социальной, экономической и политической систем последующих столетий. Именно они ввели в обиход характерный для Исландии тип землепользования, из-за ряда особенностей которого к XIII веку объем доступных на острове ресурсов значительно сократился, прежде всего снизилась плодородность земли. Таким образом, история Исландии — не только история народа, но и история изменений в изолированной североатлантической экосистеме.

 

Рис. 1. Кнорр, основной океанский корабль эпохи викингов

Кнорры обладали отличными мореходными характеристиками. Именно на таких кораблях были открыты и заселены Исландия, Гренландия и Виноградная страна (побережье современной Канады).

 

Первопоселенцы, как мужчины, так и женщины, пеклись в первую очередь о собственном благе. Они воспользовались возможностью перевезти морем свои семьи, богатство и скот почти за тысячу километров от Норвегии. Обнаруженная ими земля располагалась посреди бескрайнего моря и поражала своей девственной красотой. На острове имелись как плодородные долины, так и изобильно поросшие травой низины, леса, гигантские ледники и неприступные вулканические горные массивы. Даже на не самых высоких горах снег и лед не таяли на протяжении всего лета. В настоящее время ледники и лавовые поля занимают около 10 % острова, эта же доля приходилась на них и в период заселения. Осенью и ранней зимой небо раскрашивало в неземные цвета северное сияние.

Большинство первопоселенцев (напомню, среди них были как мужчины, так и женщины) прибыли непосредственно из Скандинавии, прежде всего из Норвегии. Многие приплыли из викингских поселений и колоний, расположенных в кельтских землях — в Ирландии, Шотландии и на Гебридских островах. Первопоселенцы оттуда привезли с собой своих кельтских жен, помощников и рабов[24], так что многие колонисты были кельтами полностью или частично. В сагах часто встречаются кельтские имена, такие как Ньяль и Кормак (дисл. Njáll, Kormákr, дирл. Niall, совр. англ. Neal или Neil, дирл. Cormac).

В эпоху «взятия земли», она же эпоха заселения (дисл. landnám, около 870–930 ГГ.) в Исландию иммигрировали как минимум десять тысяч человек (а возможно, и все двадцать). Сначала свободной земли было много, и первопоселенцы брали ее себе столько, сколько хотели. Прибывали они в Исландию на торговых кораблях, так называемых кноррах (дисл. knǫrr, мн. ч. knerrir), груженных добром, орудиями труда и домашними животными. Корабли эти были прочные и имели одну мачту, несущую один прямоугольный парус, под каковым и полагалось на них ходить, однако конструкция корабля позволяла при необходимости преодолевать небольшие расстояния на веслах. Кнорры были в ходу на протяжении всей эпохи викингов; в период заселения Исландии они могли нести до 30 тонн полезного груза, а позднее, в XII веке, норвежцы ходили в Исландию уже на кноррах с полезной нагрузкой до 50 тонн. Согласно источникам, большинство важных первопоселенцев прибыли на собственных кораблях. Не исключено, хотя об этом источники говорят мало, что иные гоняли корабли туда-сюда через Атлантику в качестве паромов и перевозили на новую землю людей, ищущих возможности стать землевладельцами, но не имеющих средств построить свой корабль.

«Взятая» исландскими иммигрантами земля никогда прежде не использовалась под сельское хозяйство, да, собственно, и людей там прежде не было, если не считать нескольких ирландских монахов, которые приплыли в Исландию раньше норвежцев на своих особых лодках-курахах (дирл. curach, фактически каркасных байдарках — несколько шкур сшивались вместе и натягивались на деревянную раму) в поисках уединения. В позднейших исландских источниках их называют «папами» (дисл. papi, мн. ч. papar).[25] С прибытием новых жителей они либо покинули остров по доброй воле, либо были изгнаны. Присутствие ирландских монахов в Исландии, возможно, подтверждается рядом топонимов, таких, например, как Остров пап (исл. Papey) у восточного побережья.[26]

Перед иммигрантами стояла задача выжить и процветать на острове хотя и незаселенном, но не изобилующем пригодными для жилья местами. В процессе решения этой задачи исландцы построили весьма своеобразное общество. В начале X века, с окончанием эпохи заселения, приблизительно в 930 году, исландцы учредили общее собрание граждан страны, альтинг[27], и с тех пор Исландия стала представлять собой единое общество, члены которого, однако, были раскиданы по всему острову. Новое общество, децентрализованное и мало стратифицированное, пользовалось рядом как государственных, так и протогосударственных институтов. Именно благодаря этому уникальному сочетанию и появились на свет саги, одно из вершинных достижений мировой словесности. Исключительное богатство древнеисландской литературы — а здесь и саги, и законы, и средневековые исторические трактаты, и поэзия, и многое другое — в сочетании с современной археологией дает историку редкую возможность во всех подробностях изучить на примере Исландии работу различных социальных факторов, которые как способствуют, так и препятствуют усложнению социальной стратификации. Кроме того, нужно помнить, что норвежцы заселили страну, где прежде людей не было, то есть пришли жить в девственную экосистему; колонизация Исландии, таким образом, является одной из последних стадий в истории распространения человечества по земному шару.

 Язык первопоселенцев и слово «викинг»
 

Сами первопоселенцы называли свой язык «датским» (дисл. dǫnsk tunga). Почему именно «датским», неясно — объективно он представлял собой язык, более или менее единый[28] для всех скандинавов того времени[29], и в современной науке его принято называть древнеисландским.[30] На всем протяжении эпохи викингов жители всех концов Скандинавии легко понимали друг друга, несмотря даже на рост диалектных различий, начало которого пришлось на конец XI века. Древнеисландский, далее, родствен и древнеанглийскому и его диалектам, и хотя различия между ними существенны,[31] носители этих языков, поупражнявшись, вполне могли понимать друг друга, благодаря чему сфера возможных культурных контактов для скандинавов эпохи викингов оказывалась много шире, чем для других народов.

Практически все письменные памятники, касающиеся ранней истории Исландии, в том числе саги и церковные тексты, написаны на древнеисландском языке. Древнеисландский принадлежит к древнезападноскандинавским диалектам — норвежцы и исландцы фактически говорили на одном языке вплоть до середины XIV века. Затем континентальные диалекты в Норвегии претерпели значительные изменения, в Исландии же язык первопоселенцев по большому счету мало изменился.[32] Древнеисландский является также предком современных шведского, датского и норвежского языков, однако, в отличие от современного исландского, эти последние значительно от предка отдалились.

В книге, которую держит в руках читатель, часто употребляются слова «викинг» и «викингский». Слова эти были известны исландцам одноименной эпохи, однако они вовсе не употребляли их, как порой делаем мы, люди XXI века, для обозначения некоей нации. Вероятно, скандинавы тех времен сумели бы понять термин «эпоха викингов», но ни за что не согласились бы называть свое общество — древнескандинавское общество, и, в частности, древнеисландское, — «викингским». В средневековой Скандинавии слово víkingr (муж. р., мн. ч. víkingar) обозначало пирата, морского разбойника; викингами называли тогда людей, которые собирались в шайки и отправлялись в грабительские («викингские») походы, как далеко за море (правда, подобные предприятия скандинавы считали «геройскими делами» и зарабатывали там себе славу), так и в соседние скандинавские земли.

Значение древнеисландского слова víkingr вполне прозрачно (точнее, ясен его денотат), однако происхождение и внутренняя форма его остаются загадкой. Есть версия, что оно связано со словом vík, означающим «залив», — в таких местах викинги жили и поджидали неосторожных мореходов. Исландцы, однако, почти никогда не нападали друг на друга с моря. Другое дело, если исландец отправлялся за море, чаще всего в Норвегию, — в таких случаях в источниках неоднократно говорится, что человек «стал викингом» на время или что он сражался против викингов. Фразы типа hann var víkingr, то есть «он был викинг», нередко встречаются в древнеисландских текстах. Сами грабительские походы назывались родственным словом женского рода (дисл. víking), и про многих исландцев, когда они отправлялись из Исландии за море (или жили в Норвегии, прежде чем эмигрировать в Исландию), говорится, что они «ходили в грабительские (или викингские) походы» (fóru í víking).

 Управление страной и природа власти
 

Люди, в чьих руках находилась власть в Исландии, назывались «годи» (дисл. goði, мн. ч. goðar).[33] Они куда больше походили на политических лидеров XIX–XXI веков, чем на современных им самим военных вождей других стран. Их формальные исполнительные полномочия были чрезвычайно скудны, и до самого XIII века годи не имели ничего похожего на армии — следовательно, никак не могли силой оружия подавлять население острова. Несмотря на свой статус лидеров, они не имели возможности ограничивать доступ других землевладельцев к природным ресурсам и не пользовались никакими привилегиями в смысле первоочередного доступа к избыткам тех или иных продуктов того или иного региона. Как и прочие крупные землевладельцы, они лучше остальных умели переживать тяжелые времена (недороды и т. п.), но в Исландии не существовало никаких общественных построек вроде сложных ирригационных систем, акведуков или крепостей, поддержка которых в рабочем состоянии являлась бы прерогативой годи и ставила их выше других людей. Далее, годи, что по отдельности, что в союзе, располагали крайне ограниченными рычагами давления на простых землевладельцев-бондов (дисл. bóndi, мн. ч. bœ́ndr[34]). Даже когда данный конкретный бонд являлся официально признанным сторонником — так называемым «тинговым человеком»[35] (дисл. þingmaðr, мн. ч. þingmenn, далее просто «тинговым») — данного конкретного годи, навязать ему свою волю лидеру было непросто.

Итак, годи, хотя и являлись знатью, не командовали армиями, а представляли интересы разных людей и социальных групп, прежде всего своих тинговых, которые набирались из обычных бондов. Группы эти формировались на основе личных договоров и взаимного доверия, а также возможности для обеих сторон — годи и бонда — извлечь из этих отношений выгоду. Про бонда, который стал тинговым человеком того или иного годи, говорили, что он «в тинге» с этим годи. Сфера же власти годи — то есть тот нематериальный объект, которым он «владел» в качестве годи — называлась «годорд» (дисл. goðorð, сложное слово, составленное из goði и orð, «слово»). Не приходится сомневаться, что годи взяли свою «власть» в начале X века мирным путем — в результате консенсуса всех свободных землевладельцев. Годорд, несмотря на свою нематериальную природу, считался тем не менее объектом частной собственности — его можно было передать по наследству, при этом далеко не всегда его автоматически наследовал старший сын. Кроме того, годорд можно было купить или получить в дар, можно было владеть им совместно. Вероятно, число годи во все времена как минимум вдвое превосходило число годордов, поскольку любой человек, владевший частью годорда, имел право именоваться годи.

Древнеисландское слово goði, вероятно, происходит от goð («бог»), поэтому некоторые исследователи называют годи «вождями-священниками». Возможно, возникновение термина и в самом деле связано с тем, что «главные люди» в средневековой Исландии исполняли обязанности языческих священников. Доступные письменные источники созданы уже в христианскую эпоху, и их сведениям касательно языческих обычаев, бытовавших до обращения, нельзя верить на слово[36] — в этом плане они не слишком надежны. Однако многие годи (о точном числе мы судить не можем), вне всякого сомнения, в момент принятия христианства в 1000 году[37] сменили свои обязанности языческих священников на обязанности священников новой веры. Годи не только сумели пережить столь драматичный поворот истории — они в значительной мере сами его организовали и потому сохранили свои традиционные позиции. Приняв новую веру, они не выпустили из рук исконную монополию на власть, а в течение XI и XII веков еще более ее укрепили. И в языческую, и в христианскую эпоху годи равно являлись элитой исландского общества — пусть немногочисленной, пусть не слишком сильно выделяющейся на фоне «обычных» граждан, но все же именно элитой — и в этом качестве контролировали страну как идеологически, так и политически.

 Мёрд Скрипица — «влиятельный человек» и закон
 

Как уже упоминалось выше, лидер в древней Исландии обязан был обладать недюжинными юридическими талантами и познаниями в законах. Вернемся же к Мёрду Скрипице. О нем мы знаем прежде всего по саге (конкретно — по «Саге о Ньяле»), а значит, не можем быть уверены, что все произошло точно так, как в ней сказано. Тем не менее на наших глазах разворачивается весьма правдоподобная история о том, как «влиятельный человек» решает употребить закон, а точнее, даже злоупотребить им в своих корыстных интересах. В истории о Мёрде ключевую роль играет честь, а честь — как многие понятия в исландской культуре того времени — едва ли не целиком основана на соревновании. Средневековая литература вообще уделяет много внимания заботе о личной и семейной чести и необходимости следовать определенным этическим правилам — но исландские тексты показывают честь как нечто непосредственно связанное с поведением именно отдельной личности. Исландская честь затрагивается тогда, когда нужно сохранить свою жизнь, собственность или статус или же осуществить личную месть; исландская честь — нечто персональное, она не похожа на абстрактные эпические идеалы, требующие от индивидуума жертвовать собой во имя сюзерена, веры или защиты народа от бедствий. В Исландии утрата чести означала прежде всего следующее: общество получало четкий сигнал, что данный человек не способен эффективно защищать себя либо свою собственность.[38]

Мёрд, несмотря на все свои расхваливаемые сагой достоинства, попадает в неприятную ситуацию. Его дочь Унн оказывается несчастлива в браке с бондом по имени Хрут, человеком знатного происхождения, весьма богатым и уважаемым. Он к тому же приходится единоутробным братом годи Хёскульду сыну Колля из Долин. Мёрд не может оставить жалобу дочери без внимания — она его единственный наследник, а значит, под угрозой будущее его рода, равно как и материальное благополучие. У Мёрда, однако, находится план — да такой, что если Унн аккуратно выполнит все его пункты, то потом, когда придет пора рассматривать тяжбу на альтинге, у Хрута не будет никаких шансов. Вот как об этом говорится в саге, в главе 7:

[Хрут сообщил Унн, что на альтинг не собирается, и уехал заниматься хозяйством в Западные фьорды, Унн же покинула свой с мужем хутор — Дворы Хрута — в долине Лососьей реки и прибыла на альтинг.]

Там был Мёрд, ее отец. Он встретил ее очень радушно и пригласил на все время тинга жить у себя в землянке. Она так и поступила.

Мёрд спросил:

— Что скажешь мне о твоем супруге Хруте?

Она говорит:

— Только хорошее, но не все в его власти.

Мёрд помолчал и сказал:

— Вижу я, у тебя что-то на уме, дочка. Понятно, ты хочешь, чтобы кроме меня об этом никто не знал. Вот и славно, ведь кому, как не мне, избавить тебя от беды, да у меня и выйдет лучше любого другого.

Тогда они отошли в сторону, чтобы никто не мог их услышать, и Мёрд сказал дочери:

— Ну, теперь расскажи мне все как есть, да не бойся.

— Значит, вот какое дело, — говорит она. — Я хочу развестись с Хрутом. Он никак не может сойтись со мной, как полагается сходиться жене и мужу, и поэтому мне от него никакой радости, пусть во всем остальном он не хуже самых заправских силачей.

— Да как же это может быть? — говорит Мёрд. — Выкладывай, не таись!

Она отвечает:

— Ну, он подходит ко мне, и всякий раз у него такой здоровенный, что никакой утехи ему со мной не видать, и уж чего мы только не выдумывали, чтобы насладиться друг другом, а все без толку, хотя я убеждалась не раз, что вообще-то по мужской части у него все в порядке, ведь прежде, чем отвернуться от меня, он непременно мне это доказывает.

Поняв, в чем проблема, Мёрд объясняет дочери, как ей безопасно покинуть дом мужа и расторгнуть с ним брак; эти действия одновременно закладывают основу для последующего имущественного иска к Хруту. Мёрд сразу смекает, что главное — объявить о разводе (а для этого жене полагается назвать свидетелей расторжения брака у брачного ложа), когда Хрута не будет дома. Мёрд разумно предполагает, что Хрут не погнушается в такой момент рукоприкладством, и не хочет рисковать здоровьем дочери — поэтому дает ей четкие инструкции, как уйти от возможной погони. Вот как говорится в саге (гл. 7):

Мёрд сказал:

— Хорошо, что ты мне все рассказала! Вот как тебе следует поступить, и если ты сделаешь точно как я скажу то все пройдет как по маслу. Ты сейчас поедешь с тинга домой, а твой муж, думаю, поспеет туда раньше и встретит тебя хорошо. Будь с ним ласкова и обходительна, и он решит, что все у вас наладилось, ты же знай не выказывай ему ни в чем недовольства, а по весне скажись больной и сляг в постель. Хруту нипочем не догадаться, что ты здорова, ругаться он не будет, наоборот, всем накажет ухаживать за тобой как можно лучше, а потом отправится вместе с Сигмундом на запад во фьорды и будет пропадать все лето напролет — столько добра, сколько он там добывает, так сразу домой не отвезешь. Тем временем придет пора ехать на тинг. И вот когда все, кому нужно на альтинг, из Долин уедут, вставай с постели и вели своим людям собираться с тобой в дорогу, а как соберутся, иди к вашему брачному ложу с этими людьми, назови свидетелей и объяви им, что разводишься с Хрутом по закону, объяви так, как полагается объявлять на альтинге и как того требуют законы страны. Затем назови свидетелей у главных дверей дома и повтори все еще раз, а потом поезжай прочь и держи путь через Пустошь долины Лососьей реки и Каменистую пустошь (дисл. Holtavǫrðuheiði), потому что никому не придет в голову искать тебя по дороге к Бараньему фьорду.[39] Так ты будешь ехать, пока не доберешься до меня, а уж там дело возьму в руки я, и тебе не придется больше возвращаться к Хруту.

И вот она едет с тинга домой, а Хрут уже дома и встретил ее радушно. Она тоже была ему рада и вела себя с мужем ласково, всю зиму они прожили в ладу. А по весне Унн заболела и слегла. Хрут уехал на запад к фьордам и наказал хорошенько ухаживать за женой. А как пришла пора ехать на альтинг, она собралась в дорогу и сделала все, как ей посоветовал отец, и приехала на тинг. Люди из округи искали ее, но не нашли. Мёрд принял дочь хорошо и спросил, как она выполнила его наставления.

— Все сделала, как ты сказал, — говорит она.

Мёрд пошел на Скалу Закона и объявил по закону о ее разводе с Хрутом. Про это говорили, мол, вот уж новость так новость. С тинга Унн уехала домой к отцу и больше никогда не возвращалась в западную четверть.