Неизвестные годы Петра и его значение как богослова и миссионера

О богословии Петра

Несмотря на эти гармонизирующие тенденции Луки, смущающие современных историков, он оказал своим двухтомником церкви услугу, неоценимую и для той эпохи, и для наших дней ― попытался установить преемственность между проповедью Иисуса и миссией Павла ^{264}. Петр приобрел у него (и это, в сущности, не так уж неверно с исторической точки зрения) уникальную функцию моста между деятельностью Иисуса и миссией Павла к народам. Если ученик Петра Марк в его первом произведении ― важнейший из

, т. е. многих повествователей об Иисусе, упомянутых Лукой в прологе к Евангелию, то Петр для него ― ведущий, можно сказать даже, парадигматический, образцовый из «очевидцев и служителей слова», коим христиане, живущие позже (к ним Лука относит и себя самого) обязаны традицией об Иисусе, основополагающей для их веры ^{265}. Соответственно, Петр и Иоанн заявляют у Луки руководителям народа: «Мы не можем не говорить того, что видели и слышали» ^{266}, и перед Корнилием Петр завершает свой рассказ об Иисусе словами: «Мы свидетели всего, что сделал Он в стране Иудейской и в Иерусалиме» ^{267}. Мы не должны при этом забывать, что Лука как евангелист сам стал экспертом в изложении традиции об Иисусе, и ему мы обязаны наиболее богатым и разносторонним сборником соответствующих преданий. Вероятно, он побывал вместе с Павлом в Иерусалиме в 57 г. и лично познакомился с этой традицией, которая и изменила его богословие, складывавшееся первоначально под влиянием Павла ^{268}. Пример «врача возлюбленного» (Кол 4:14), ставшего из спутника Павла автором самого содержательного из Евангелий, может объяснить, почему Петр и его посланцы во время своих позднейших миссионерских путешествий имели успех и в общинах, основанных Павлом, в частности, в Коринфской, что воспринимал как угрозу для себя апостол язычников, не имевший личного контакта с Иисусом. В отличие от раввинистического предания ^{269} или биографической традиции о Мухаммеде, Лука (как и Марк до него, и Матфей после него) не называет имен учеников в качестве гарантов традиции, да и конкретные свидетели упоминаются синоптиками, за исключением самого узкого круга учеников во главе с Петром, только в исключительных случаях и в основном только в истории страстей. Это может быть связано отчасти со священной ветхозаветной историей, служившей образцом для этих авторов, ибо там гаранты традиции если и называются, то крайне редко ^{270}. Но в первую очередь, традиция Евангелий сосредоточена на одном только лице, самом Иисусе, ученики же не выполняют в ней никаких самостоятельных функций, но ориентированы всегда на этого Одного. Это относится и к Петру: все, что он говорит и делает, всегда связано с Иисусом. Сам Петр не играет никакой самостоятельной роли. Поэтому в традиции логиев (я предпочитаю это открытое понятие обычному обозначению Q, которое прочно ассоциируется с недоказуемой гипотезой о существовании «источника логиев» как некого единого «Евангелия») полностью отсутствуют имена учеников ^{271}. Важно лишь то, что говорит Иисус — Сын Божий и Мессия ^{272}. Само слово

носит здесь явно периферийный характер. Все сосредоточено на словах самого Иисуса ^{273}. Имена учеников (и здесь Симон Петр намного опережает всех остальных) встречаются у синоптиков лишь в повествовательных текстах или в разрозненных апофтегмах, где либо Иисус задает вопросы ученикам, либо они Ему. Поскольку же Иисуса, как правило, окружало множество учеников, то бросается в глаза, какое выдающееся значение придают Петру синоптики как партнеру Иисуса по диалогам. Иными словами, для евангелистов Петр как главный ученик, можно сказать, как «скала» представлял всех учеников, и это делает его важнейшим «свидетелем-апостолом», наделенным едва ли не «посреднической функцией». Его, обладателя ключей от Царства Божьего, можно cum grano salis назвать «mediator ad mediatorem», «посредником Посредника» ^{274}. В сущности, сходным образом изображает его в своем Евангелии уже Марк и, тем более, Лука в первой части Деяний: Петр так выглядел, очевидно, и в темные (для нас) годы между 43 и 48/49 гг. P.X., и вплоть до своей мученической смерти около 64/65 г. P.X. ― непосредственно-лично или опосредованно, через посланцев, отправляемых им в церкви Запада от Антиохии через Коринф и вплоть до Рима. Относящиеся к этому времени серьезные трения с Павлом, известные нам по намекам в Павловых посланиях, на этом фоне вполне понятны. Да простится мне попытка психологического суждения: эти два характера (оба ― великолепные) были чрезвычайно (быть может, слишком) сходны друг с другом ^{275}. Это, возможно, относится отчасти даже к их богословиям, хотя в том, что касается богословия Петра, наши источники дают крайне недостаточную информацию. Ведь нам известен лишь «первый богослов» Павел, который выступает перед нами в своих посланиях, наиболее ранних литературных свидетельствах христианства как могучий миссионер и мыслитель, опирающийся на истину своего Евангелия, полученного им от самого Христа ^{276}. То, что Павел (промышлением Божьим) писал столь уникальные послания, и то, что они дошли до нас, есть настоящее историческое чудо. Когда люди ожидают в ближайшей перспективе конца света (Рим 13:11 сл.) и «время уже коротко» (1 Кор 7:29), интенсивной литературной деятельности ожидать едва ли приходится. Что же касается Петра, то он, не оставивший литературного наследства, почти неизвестен нам как богослов. И все же обращает на себя внимание то обстоятельство, что в 1 Кор партия Кифы не выступает за обрезание и соблюдения обрядовых законов, иначе Павел реагировал бы совершенно иначе, и что в Гал 2:16 использовано множественное число, т. е. Павел признает и за Петром знание того, «что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа» ^{277}. Это выглядит как согласие в принципиальном вопросе. И обратно, в Деян 15:7-11 Лука вкладывает в уста Петра в его последней речи на соборе формулы, напоминающие идеи Павла: Божье избрание содействовало тому, «чтобы из уст моих язычники услышали слово Евангелия ^{278} и уверовали». Бог дал им «Духа Святого, как и нам» и «верою очистил сердца их» ^{279}. Поэтому, говорит Петр у Луки, не следует возлагать на них ярмо закона, «но мы веруем, что благодатию Господа Иисуса Христа спасемся, как и они» ^{280}. Соответственно, для Петра в Антиохии было вначале вполне естественно находиться в евхаристическом общении с неевреями, т. е., как говорит об этом Павел, он жил «по-язычески, а не по-иудейски» (Гал 2:12,14). Таким образом, и для него заповеди чистоты стали чем-то нейтральным. Только когда явились посланцы из Иерусалима, он прервал это общение ради мира и единства церкви, а также для того, чтобы не доставлять трудностей братьям в Иерусалиме, находившимся под зелотским давлением со стороны своих соплеменников ^{281}. Этим Петр вызвал ― с богословской точки зрения вполне обоснованный ― гневный протест Павла, которым тот нанес ему глубокую личную обиду ^{282}.

Итак, нельзя сказать, чтобы мы были совершенно не осведомлены о богословии Петра, и это богословие не следует заранее недооценивать и тем самым оценивать негативно. Учитывая ведущую роль, какую играл главный ученик Иисуса и первый свидетель воскресения в первоцеркви, нужно предположить, что он оказал решающее влияние и на истоки «учения апостолов» (Деян 2:42). Возможно, речи Петра в Деян 1 ― 5 с их простой христологией и сотериологией, производящей впечатление «древности», все же не настолько лишены исторической ценности, как чаще всего предполагают. Разумеется, тот вид, в котором мы их находим в Деяниях, целиком придан им Лукой, что может свидетельствовать о богословии Луки, но откуда он взял это богословие? Разве он, столь прилежно собиравший ценные предания об Иисусе, не должен был выяснять и того, чему учили Петр и апостолы? Не отсюда ли перешли к Луке и некоторые «архаичные» черты, столь типичные для него? Не может ли быть связан тот неприятный для многих факт, что Лука не был чистым павлинистом (если такие вообще имелись когда-либо) ^{283}, с некоторым поворотом в его богословских воззрениях, основанном на более тесном знакомстве с традицией об Иисусе и первоцеркви? ^{284} Эти обстоятельства и поставили перед ним задачу содействовать своим повествованием примирению между церковью Павла и первоцерковью в эту эпоху кризиса.

Подобное можно сказать и о Марке. То, что он был учеником и, быть может, даже переводчиком Петра, не доказывает ни исторической надежности его рассказа в современном смысле, ни отказа от собственного богословского профиля, которым он несомненно обладает. Но все же у него есть черты, связывающие его с Лукой и, возможно, с Первым Посланием Петра, которые могут быть «допавловыми» и указывать на связь с начальным периодом существования первоцеркви ^{285}, когда ее возглавлял Петр.

Мы не можем предпринять здесь попытку очертить «богословие Петра», это бы вывело нас далеко за рамки данного исследования, а кроме того, результат мог бы быть весьма гипотетическим. Однако на некоторые моменты я хотел бы указать. От Иоанна Крестителя перенимается здесь идея крещения «для прощения грехов» ^{286}, которое теперь осуществляется во имя Иисуса, т. е. в уповании на Воскресшего и Грядущего, и связано с дарованием Духа. Призывом креститься «во имя Иисуса» заканчивается речь Петра на Пятидесятницу ^{287}, а сам Петр в своем отречении предстает во всех четырех Евангелиях «образцовым грешником», который кается и вновь принимается распятым и воскресшим Господом. Поворот к грешнику и обещание «прощения грехов» определяет не только деятельность Иисуса у Марка ^{288} и (отчасти в зависимости от него) у Луки ^{289} и Матфея ^{290}, но также и проповедь Петра и апостолов в Деяниях ^{291}. Это становится очевидностью в самопредании Иисуса как «раба Божьего» по Ис 53 ^{292}, тема, неоднократно обыгрываемая в речах Деян 3 и 4 ^{293}. В 1 Пет 2:22–25 цитируются части этого текста. Также и за старым Иерусалимским исповеданием 1 Кор 15:3, «…что Христос умер за грехи наши, по Писаниям», стоит, в первую очередь, четвертая песнь о рабе Божьем из Книги Исайи. В связи с этим хотелось бы спросить: не восходит ли к Петровой традиции рассказ Марка о вечере Мк 14:22–25, который точно воспроизводится в Мф 26:26–29, в то время как Лк 22:19 сл. пытается гармонизировать, соединяя версии Петра и Павла?

Можно указать, далее, на присутствовавший в первоцеркви эсхатологически мотивированный энтузиазм Духа, в котором исполнялись обетования пророков и который вызывал, как говорит об этом Павел, арамейский возглас упования «Авва!», служивший выражением богосыновства ^{294}. Этот возглас, как и «Маранафа!», древнейшее известное молитвенное обращение к Иисусу ^{295}, служит выражением преемственности между самим Иисусом, первоцерковью и языкохристианскими церквами диаспоры, так как Иисус пользовался им как обращением к Богу и научил так молиться своих учеников ^{296}. То, что обращение к Иисусу как к «нашему Господу» становится возможным уже в Иерусалиме, связано с воспоминанием о Нем как о «Господине» общины учеников; но, кроме того, здесь существует весьма тесная связь с истолкованием воскресения Иисуса как вознесения на престол одесную Бога, основанном на Пс 109:1, воспринимавшемся, наряду с Ис 53, важнейшим христологическим текстом Ветхого Завета: «Сказал Господь Господу моему: сядь одесную Меня (…)». Мк, Мф и Лк влагают эти слова в уста Иисуса, а в проповеди Петра на Пятидесятницу он служит обоснованием исповедания того, что «Бог сделал (Иисуса) Господом и Мессией» ^{297}. На этот же текст (и одновременно на Пс 8:7) дается аллюзия в 1 Пет 3:22 ^{298}. Христологическое истолкование псалмов началось, очевидно, очень рано ^{299}. Конечно, не может быть речи о том, чтобы приписывать эти ранние христологические исповедания первоцеркви одному Петру, но следует поставить вопрос противоположным образом: могли ли возникнуть эти важнейшие для их веры идеи наиболее ранней ― допавловой церкви в первые два-три года с момента возникновения нового

движения без решающего участия первого свидетеля воскресения и руководителя Иерусалимской церкви? В формировании наиболее ранней керигмы Петр должен был играть важную, если не важнейшую роль. Мне представляется, что и понятие

, восходящее к арамейскому

и глаголу

, встречающееся в пророческих текстах и псалмах и передаваемое в Септуагинте при помощи

^{300}, использовалось уже Петром и его кругом. Определенно не случайно то, что Павел спустя несколько лет после своего обращения побывал в Иерусалиме только у Петра и пробыл у него пятнадцать дней, т. е. не такое уж короткое время ^{301}. За эти дни они оба имели время поучиться чему-то друг у друга, но Павел, вероятно, узнал от Петра больше, чем Петр от него.

К этому добавляется традиция об Иисусе, свидетелем которой во всей ее полноте синоптики считают из всех учеников, прежде всего, Петра ^{302}. Она составляет основу христианского этоса в том виде, в каком он интенсивно проявляется уже в паренезе Павла. Схоластический форманализ, особенно немецкий, долгое время затемнял собой тот факт, что синоптическая традиция не была созданием одних только творческих анонимных коллективов (общин), но связана, прежде всего, с авторитетными личностями, носителями традиции ^{303}. Это не исключает важных дополнительных влияний, например, со стороны женщин и иных особых свидетелей ^{304}. «Догмам» исторического форманализа о полной анонимности и коллективности традиции об Иисусе верили слишком долго и слишком сильно. Но Петр в силу своего уникального авторитета исповедника, миссионера, учителя ― и в том числе, не в последнюю очередь носителя предания об Иисусе, ― а также как руководитель церкви, а в конце ― как мученик, становится у Мф «скалой», на которой Воскресший будет строить свою церковь, а потому он по праву ― в том числе и исторической точки зрения ― носит это почетное имя «Петр». Поэтому он и не основал никакой ограниченной «школы» ― это было бы слишком мало. Напротив, большие составляющие первоцеркви, в первую очередь, общины Иерусалима и Антиохии, а впоследствии общины Запада ― от Антиохии до Рима ― признали себя его учениками. Через Марка, потом через Луку, Матфея и даже отчасти через Павла и Иоанна, а потому, можно сказать, через апостольское свидетельство Петр стал ― не оставив нам ни единой написанной им самим фразы ― нашим общим учителем.