Петр как «основная апостольская фигура церкви» в эпоху до Матфея

Мф расширяет, заостряет и при этом примечательным образом уточняет в своем Евангелии эпизоды с Петром ― как позитивно, так и негативно ^{86}, ― однако он ни в коем случае не придумал их сам. Что касается частотности употребления имени «Петр» ― у него их 25, что не так много. Он более склонен сокращать свой оригинал и потому в девяти случаях выпустил имя апостола там, где его называл Мк, и лишь в трех случаях добавил это имя там, где его не было у Мк. Шесть раз Петр появляется в особом материале Мф, где уже трудно однозначно отличить традиционную часть от редакционной ^{87}. Написанное несколько позже Ин упоминает Петра (несмотря на несколько дистанцированное и отчасти критическое отношение) чаще других ― 39 раз (впрочем, 12 из них ― в добавочной главе Ин 21), более раннее Лк ― 30 раз, а еще более раннее, но существенно более краткое Мк ― также 25 раз. Сопоставляя эти данные с объемом Евангелий, мы видим, что Mк называет это имя определенно чаще других ^{88}. Такая интенсивность упоминаний галилейского рыбака и ученика Иисуса не имеет аналогов в раннем христианстве. Она не может быть объяснена просто как типичное изображение ученика Иисуса со всеми свойственными ему достоинствами и недостатками, но это и не литературный топос послеапостольской эпохи, нуждавшейся в авторитетном идеале. Здесь недостаточно ссылки на его призвание в качестве первого ученика у синоптиков (Ин считает эту информацию неверной ^{89}) или на первое явление Воскресшего в 1 Кор 15:5, о котором в Евангелиях упоминает только Лк 24:34. Недостаточно и его роли в качестве главного представителя учеников в Евангелиях. Ведь вполне могло быть так, что позднейшая ведущая роль Петра в послеапостольскую эпоху усилила первоначальное значение этого последователя и ученика Иисуса, приведя к вытеснению имен других учеников. Можно предполагать, что остальные одиннадцать, избранные Иисусом, первоначально в основном не были такими «статистами», какими их изображают Евангелия. Мы должны пойти по другому пути, а именно дать обзор деятельности Петра в целом и попытаться объяснить, почему именно он и только он занял это положение. Примерно то же относится и к функции Петра у Луки, ведь и там большое значение придается его функции руководителя Первообщины, которую он выполнял лишь в первые двенадцать лет, до гонения Агриппы 42/43 г. по Р.Х., после чего на первый план в Иерусалиме все больше выходит брат Господень Иаков ^{90}. В то же время обращает на себя внимание тот факт, что все четыре Евангелия, придавая столь выдающееся значение Петру, при этом молчат о братьях Иисуса или высказываются о них негативно ^{91}.

Итак, требуется также исторически удовлетворительное объяснение того, почему значение Петра не только в пределах круга учеников и в иудейской Палестине или же позднее в прилегающей Сирии с ее крупной еврейской диаспорой ^{92}, но и для всей церкви вплоть до самого Рима, стало столь велико, что смогло сохраниться и в последующие века. О том, каким оно было, свидетельствуют не только Евангелия, Деяния Апостолов, Первое послание Климента Римского, Игнатий и богатая псевдоэпиграфическая литература, приписанная Петру, начиная с Первого послания Петра ^{93}, но и наиболее ранний из известных нам авторов Павел, который называет Кифу/Петра так часто, как всех остальных представителей первоцеркви, не относившихся к кругу его собственных сотрудников, вместе взятых ― в общей сложности 10 раз ^{94}.

У. Луц справедливо ставит вопрос: «Почему именно Петр стал основной апостольской фигурой церкви?» ^{95} ― и отвечает, что это произошло ― с точки зрения послеапостольской эпохи ― «ввиду его тесной связи с Иисусом» ^{96}. Конечно, нельзя сказать, что этот ответ неверен, но достаточно ли такого объяснения? Разве другие ученики не были призваны Иисусом точно так же, как и Петр? Об этом говорит поправка четвертого евангелиста, который хочет еще сильнее связать с Иисусом любимого ученика, но и он не в состоянии отрицать особого авторитета Петра, ведь не анонимный любимый ученик, а тот, кто прежде отрекся от Иисуса, трижды слышит повеление Воскресшего: «Паси агнцев моих» ^{97}. В Ин именно Петр преодолевает своим исповеданием кризис, возникший в кругу учеников ^{98}, и только ему предсказывается мученическая смерть, казнь через распятие вслед за Иисусом ^{99}. Остается открытым вопрос: почему именно в послеапостольскую эпоху Петр ставился так близко к Иисусу и выделялся из числа других учеников?

П. Лампе также заимствует слова У. Луца об «основной апостольской фигуре»: «Для Мф П[етр] является основной апостольской фигурой церкви» ^{100}. С этим тоже вполне можно согласиться. Это объясняется, в частности, богословской ситуацией автора первого Евангелия, который, будучи иудеохристианским книжником, чувствует себя тесно связанным с Петровой традицией и авторитетом Петра. Это направление христианства после 70 г. решительно встало на путь миссии к язычникам, а потому отвергало как узкое иудеохристианство, основанное на буквальном понимании Торы, так и языкохристианство, которое, ссылаясь на свободу от закона, пренебрегало волей Божьей, выраженной в заповедях Иисуса ^{101}. Если говорить о лицах, названных Павлом примерно за сорок лет до того в Гал 2:9, иудеохристианский автор и христианский книжник сделал такой выбор: он не считает «основополагающими» фигурами для будущего церкви ни руководителя Иерусалимской общины Иакова, брата Господня, ни Павла с его языкохристианскими общинами в диаспоре, ни «старца» Иоанна с его учениками в Эфесе ^{102}; для него, если говорить языком Павла (Гал 2:9), единственным «столпом», заслуживающим этого имени, был Кифа-Петр. Успех Евангелия, написанного им для всей церкви ^{103}, говорит о том, что в этом воззрении он был не одинок. Однако Петр получает этот особый статус не «в послеапостольскую эпоху» и не только «для Мф». Такой взгляд означает существенную недооценку значения Петра для ранней церкви: он является «основополагающей фигурой» уже в «раннеапостольскую» эпоху первого поколения, можно сказать, даже до распятия Иисуса, и он остается ею с этого времени и впредь, в том числе и после своей мученической смерти ― вместе со своим «контрагентом» Павлом ― и, по сути дела, в продолжение всей истории церкви до сегодня. Его выдающееся значение подтверждается всеми Евангелиями, можно даже сказать, всей евангельской традицией, причем примечательно то, что мы видим это в наиболее раннем Евангелии от Марка незадолго до 70 г., далее ― в двухтомнике Луки приблизительно между 75 и 85 гг. и уже за 20–30 лет до него ― в посланиях Павла к Галатам и Коринфянам. Для Нового Завета Петр представляет вместе с Павлом и (позже) Иоанном апостольскую традицию. Подтверждением тому служит интересное замечание Климента Александрийского:

Учительная деятельность апостолов, включая служение апостола Павла, происходила во времена Нерона; изобретатели же ересей появились позднее, во времена императора Адриана (117 ― 138), (…) в том числе Василид, пусть он и ссылается на Главкия, переводчика Петра, что тот был будто бы его учителем, как они сами хвастаются. Они говорят еще, что Валентин слушал Феодата, а тот был учеником Павла.

Замечательно, что эти два важнейших христианских «гностика», которые действовали оба около 130 г., и их ученики придавали значение непосредственному «учительному преемству», которое соединяло бы их с Петром, и Павлом. Что касается Павла, это понятно ввиду его посланий, но при чем здесь Петр, бывший галилейский рыбак?

К тому же времени Адриана относится и наиболее раннее знакомство языческого автора с Евангелием. Флегонт Тралльский, вольноотпущенник императора и любитель сенсаций, не только сообщает о солнечном затмении, случившемся при распятии Иисуса, но, по сообщению Оригена, «признавал, что Христос заранее знал о грядущих событиях» и, что примечательно, упоминал в этом контексте о личности Петра ^{104}.

Я должен прямо возразить Луцу, который пишет, что «Петр стал основной фигурой послеапостольского христианства в первую очередь не в силу собственного богословия», но его влияние основывалось будто бы на том, что он «постоянно играл в церкви посредническую роль как миссионер к Израилю, а позднее к язычникам» ^{105}. Здесь недооценка Петра становится еще сильнее. Без мощной, «исполненной духа» проповеди ^{106} в весьма рискованной ситуации первых дней после казни Иисуса Петр не стал бы руководителем Иерусалимской церкви, достигшей заметных миссионерских успехов ^{107}, и «человеком-скалой». В его распоряжении была не только вся полнота традиции об Иисусе, но он, очевидно, был среди тех, кто оказал в качестве первого свидетеля воскресения важнейшее влияние на возникновение христологии и сотериологии еще до Павла ^{108}, в период, непосредственно следовавший за Пасхой, с внушенным через Духа энтузиазмом этого времени. Приблизительно то же относится, вероятно, и к формированию первохристианских эсхатологических чаяний, которые мы встречаем как элемент допавловой традиции в 1 Фес 4:14–17; 5:2 сл. и синоптических апокалипсисах. Проповеди Петра, дошедшие до нас в Деяниях Апостолов, написаны Лукой, но в своей христологии, производящей впечатление «древности» по сравнению с Павлом, они не лишены ценности как исторический источник ^{109}. По меньшей мере, они показывают выдающийся авторитет того, кто выступает от лица «Двенадцати». То обстоятельство, что другие иерусалимские апостолы в Деяниях, Евангелиях, но и в текстах о Кифе-Петре из Павловых посланий столь явно отступают по сравнению с ним на задний план ^{110}, определенно связано в том числе и с его особой богословской компетентностью, которой нельзя отрицать, пусть он и не был таким образованным книжником, как Павел. Почему бывший гонитель Савл-Павел, после «трех лет» в набатейской Аравии и в Дамаске посетил в Иерусалиме только его, а не других апостолов? ^{111} Без авторитета Петра и влияния его богословия не было бы и «партии Кифы» в Коринфе, а Павлу не пришлось бы с такой обидой высказываться по поводу посланцев Петровой миссии в 2 Кор 10 ― 12 ^{112}. Односторонность дошедших до нас источников не должна побуждать нас самих к исторически и богословски односторонним суждениям. «Человек-скала» определенно не занимал среднюю, примирительную позицию в богословии. Как и Павел, он был уникален в своих действиях и достижениях. Ввиду этой их уникальности о них обоих вспоминали потом вместе ― несмотря на все временные противоречия между ними ^{113}. Нельзя отказать Петру и в том, что он «основал школу» (если только не считать само выражение «школа Петра» неуместным для обозначения его ― особенного ― влияния), ведь многочисленные (быть может, почти все) общины от Иерусалима до Рима различными способами «учились в школе» (по меньшей мере, в частности) у него, о чем свидетельствуют в первую очередь Евангелия. Весьма интенсивное исследование (относительно) различных «образов Петра» в разных новозаветных писаниях не должно заслонять от нас того факта, что между этими образами существует неразрывная связь ― от 1 Кор и Гал через Мк до Мф, 1 Пет и позднейших, примечательно часто встречающихся апокрифов II века. Эту связь между разными текстами можно описать одним словом: «авторитет». Даже Павел вынужден говорить о нем (он делает это отчасти в весьма критических тонах), причем со всей той страстностью, какая была присуща его собственной уникальной личности и его сознанию богословской истины. Мф 16:17–19, текст, который мы рассматривали в начале, свидетельствует именно об этом авторитете. Условия для его возникновения создал сам Иисус, когда позвал Симона за собой и дал ему имя

. Поэтому я предпочел бы считать первоначальным значением этого имени «скала». Нам следует самокритично пересмотреть распространенную в протестантизме и вызванную трудной ситуацией с источниками богословскую недооценку апостола Петра.

Марк, ученик Петра

Как я уже говорил, Петр является «основной апостольской фигурой» не только «для Мф», но также и для Лк и для Мк ^{114}. Поэтому О. Бехер справедливо подчеркивает: «В существенных чертах образ Петра у Матфея соответствует образу его у Марка» ^{115}, чей труд возник в Риме, за 20–30 лет до Мф и спустя лишь несколько лет после мученической смерти апостола в том же городе ^{116}. Правда, распространенный в экзегезе гиперкритический метод без каких-либо убедительных аргументов противится разумному объяснению данных об авторстве Евангелий ^{117} и предпочитает утопить их возникновение в непроглядном тумане, подобно тому как и к вопросам датировки Евангелий экзегеты относятся равнодушно (или вносят в них слишком много фантазии). Пренебрежение к возможно точному определению места текстов в пространстве и во времени дает возможность легче вносить в эти тексты собственные идеи. О том, что Мк пишет в Риме и в основном для христиан из язычников, любят забывать. Один из множества примеров такой исторически ложной критики ― широко распространенное «Введение в Новый Завет» Удо Шнелле. Он предполагает, что автором второго Евангелия был неизвестный языкохристианин, происходивший, однако, родом из Сирии, так как невозможно отрицать наличия в его произведении лингвистически однозначных лексических арамеизмов ^{118}. Единственное обстоятельство, которым обосновывается утверждение, ― то, что анонимный автор пишет по-гречески для христиан из язычников. Но ведь это делал несколько раньше и Павел, а позже будут делать авторы Мф и Ин, но это не значит, что все они языкохристиане. Шнелле решительно отвергает предание, передаваемое Папием и идущее от пресвитера Иоанна, о том, что евангелист Марк был переводчиком Петра, так как

«за Евангелием от Марка не обнаруживается (…) богословия Петра, а Петр (…) не играет в нем никакой роли, которая выходила бы за рамки известной автору традиции. Никто не мог бы предположить, что за самостоятельным богословием Евангелия от Марка стоит личность Петра, если бы не было этой информации Папия!» ^{119}

Можно сказать, что в таком обосновании сомнительно все. Откуда Шнелле так хорошо знает «богословие Петра», что он не может обнаружить его «за» Мк, и откуда он так хорошо знает «известную автору традицию», чтобы утверждать, что Петр не играет в нем никакой роли, «выходящей за рамки» этой традиции? Не говоря уже о том, что до Мк мы знаем только подлинные послания Павла и досиноптическую традицию логиев, следовало бы все же задаться вопросом: не была ли выдающаяся роль, какую играет Петр в древнейшем Евангелии, важнейшей предпосылкой этой самой традиции, устанавливающей личную связь между Евангелием и его автором с «человеком-скалой»? Не может ли быть так, что Петр в некоторых частях домарковой традиции играл еще б О льшую роль, нежели в самом Евангелии? Несмотря на непрекращающиеся споры о различении традиции и редакции у Марка, как правило, провести четкую границу между ними невозможно. Откуда же явились многочисленные упоминания Петра в важнейших местах книги, написанной спустя всего несколько лет после его мученической смерти? 25 упоминаний его имени во втором Евангелии ― это в сопоставлении с объемом произведения больше, чем у Лк, Мф и (если не считать добавочной главы) также у Ин ^{120}. При этом два более поздних синоптика как раз в предании о Петре зависят от «данных» Марка, а значит, и от того авторитета, который стоял за его Евангелием. Мф потому так близок к Мк, у которого он заимствует 80 процентов текста, что он сам признает высочайший авторитет «человека-скалы» и знает, что за Мк стоит традиция Петра, которого он так высоко ценит. Мк, наиболее ранний из евангелистов, спустя сорок лет после Пасхи так часто упоминает ученика, который по его книге был призван первым, потому, что этот ученик имеет для него основополагающее значение ^{121}. Та же тенденция (пусть и ограниченно) свойственна Евангелию от Иоанна, несколько критично относящемуся к Петру, в котором заметно влияние текстов Мк и Лк. И как можно с порога отвергать возможность «богословия Петра» у Мк, если мы знаем о нем так же мало, как и об источниках второго Евангелия вообще? Марк упоминает Петра в такие моменты, значение которых им сознательно подчеркнуто: сначала в сцене призвания Петра, затем в середине книги, когда говорится о его исповедании Иисуса Мессией, предсказании о страстях и преображении (перипетия) ^{122}, и в конце ― в Гефсиманской сцене и рассказе об отречении Петра от Иисуса; это три основных богословских момента в Мк ^{123}.

Неужели все это не может иметь отношения к «богословию Петра» или к богословски интерпретированному воспоминанию о Петре? К этому нужно добавить, что бросающееся в глаза большое число латинизмов у Мк подтверждает информацию о возникновении Мк в Риме, содержащуюся в том же самом предании. Евангелие Мк было написано там же, где Петр принял (как и Павел) мученическую смерть ^{124}. Примечательно далее то, как часто Мк ― и вслед за ним Мф ― упоминает «(Галилейское) море» ^{125}, поездки на лодке и рыбацкую среду, из которой происходят Петр, Андрей и два сына Зеведеева ^{126}. То же относится к населенным пунктам ― Вифсаиде и Капернауму ^{127}. Две пары братьев Петр ― Андрей и Иаков ― Иоанн (сыновья Зеведеевы), очевидно, были знакомы лично еще до того, как Иисус призвал их, и, видимо, работали вместе ^{128}. Таким образом, внутри более широкого круга Двенадцать существовала более тесная группа из трех или четырех человек, которые были друзьями еще до призвания их Иисусом. Откуда такие (отчасти очень личные) детали были известны автору второго Евангелия, если это был неизвестный «сирийский языкохристианин»?

Совершенно необычно и потому нуждается в объяснении то обстоятельство, что Симон (или Петр) назван в книге первым из учеников и он же назван в нем последним из них. Непосредственно после сообщения о начале деятельности Иисуса в Галилее Мк 1:16 слл. сообщает о призвании «Симона и Андрея, брата Симона» [11] которые должны стать миссионерами, следующими за Иисусом. Призыв Иисуса «Идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков» говорит о грядущем «апостольском» служении двух братьев, причем значение первого подчеркнуто особо ^{129}. Мк не может себе представить деятельности Иисуса без учеников, точнее говоря, без наиболее важных учеников. Но ученичество одновременно означает и миссию ^{130}. В отдельных сценах фигура Симона также заметно подчеркнута. Все это вовсе не случайно: в Мк 1:29 Иисус приходит в «дом Симона и Андрея» и исцеляет тещу Симона. Этот совершенно особый рассказ о «семейном» исцелении показывает нам, что Петр был женат ^{131}. Немного позже (1:36) ученики, призванные первыми, названы

^{132}, «Симон и его товарищи». В предпоследнем стихе Евангелия, 16:7, ангел дает глубоко потрясенным женщинам у гроба такое поручение: «Но идите, скажите ученикам Его и Петру (…)». Это

по содержанию не нужно, оно даже мешает, и Мф поэтому выпускает его, ведь Петр был важнейшей фигурой именно среди учеников. Необычно и то, что Петр назван после учеников, в то время как во всех других случаях (Симон) Петр идет в начале списка. Это странное

в конце книги лучше всего понимать как вторую часть вполне сознательно оформленного Марком inclusio  своего Евангелия, первой частью которого было двукратное упоминание Симона в его начале. Это не скрытая аллюзия на первое явление Иисуса Петру, ибо ни один читатель, не зная традиции, не мог бы заключить из этих слов, что Воскресший явился Петру первым. С моей точки зрения, это само по себе совершенно ненужное добавление

и его связь с первым упоминанием Петра в 1:16 есть знак, с помощью которого Мк указывает на важнейшего для него гаранта традиции, который в то же время был важнейшим из учеников Иисуса ^{133}.

Взгляд Теренса Смита, который приписывает Евангелию от Марка еще и общую «антипетровскую тенденцию» ^{134}, способен лишь ввести в полное заблуждение. Смит приводит целую серию невероятных гипотез с целью объяснить, почему Евангелие, написанное для языкохристиан, прямо-таки наполнено пассажами, направленными против Петра. Предположения чрезвычайно разнообразны. Вслед за Ф. Бауром Смит конструирует, в частности, языкохристианскую полемику против иудеохристианских общин в Палестине, управляемых Петром и Двенадцатью. Но ведь примерно со времени гонения Агриппы ^{135} этими общинами, и прежде всего иерусалимской, руководил не Петр, а Иаков, оттеснивший Петра с позиции руководителя. Смит полагает, что неизвестный автор хочет спровоцировать своих оппонентов, связывающих себя по большей части именно с Петром, и в то же время показывает на отпугивающем примере, как нужно по-настоящему следовать за Иисусом ^{136}. В действительности Петр, как главный ученик Христа, выступает у Mк и ― вслед за ним ― в более поздних Евангелиях как некий прототип непонимания учениками Иисуса и их слабости. Эти «теневые стороны» основаны не на какой-то позднейшей полемической конструкции, направленной против иерусалимских иудеохристиан, или на теории мессианской тайны à la Вреде, но в конечном счете на понимании Петром и другими учениками того обстоятельства, что они не могли понять деятельности и пути Иисуса до Пасхи и тем согрешили пред Иисусом. Здесь у Мк тоже лежит в основе живое свидетельство Петра, хотя оно, конечно, подверглось богословской стилизации и было пересказано в драматической форме. До Пасхи сердца учеников непонятливы и закрыты, лишь явление Воскресшего преодолевает это сопротивление, лишь оно дарует им опыт прощения их греха ^{137}. Этот опыт принадлежит к наиболее ранней церковной керигме. Петр проповедует то, что пережил сам. Фраза Мк 2:17 (= Мф 9:13) относится и к ученикам. Иисус не «праведников» призвал в их лице ^{138}.

Кроме того, было бы абсурдно предполагать, что такое новое, революционное произведение, как древнейшее Евангелие могло быть написано каким-то анонимным языкохристианином, раннехристианским «мистером Никто». За ним должен стоять признанный авторитет еще молодого движения, который опирается на еще больший авторитет благодаря тому особому значению, какое придается в Евангелии Петру как говорившему с Иисусом. Только этим можно объяснить тот факт, что столь самостоятельные богословы и блестящие рассказчики как Лк и ― в еще большей степени ― неизвестный христианский книжник, ставший автором первого Евангелия, чрезвычайно активно используют Евангелие от Марка, даже (в особенности Мф) во многом повторяют его текст ^{139}. Эти авторы знали, что в этом они стоят на твердой почве признанной традиции. При этом Мф усилил связь с Петром, присутствовавшую уже у Мк, путем внесения дополнительного легендарного материала, такого как хождение Петра по воде и перикопа о храмовой подати ^{140}, в то время как Лк ― здесь видно «влияние Павла» ― подчеркивает важный для Мк миссионерский мотив «оправдания грешника». Это видно уже в сцене призвания: «Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный» ^{141}, а затем в сцене после вечери, при указании Иисуса на сатанинское требование о Петре и других учениках, которое отвергается заступничеством Учителя. В конце помещен призыв Иисуса к Петру, согласно которому тот должен после «обращения», т. е. после Пасхи, «утвердить братьев своих» ^{142}. Слова Луки «и ты некогда, обратившись» ^{143} относятся к раскаянию Петра после его отречения от Иисуса и первого явления ему Воскресшего, означающего в то же время, что он прощен и вновь принят Иисусом ^{144}. Первоцерковь знала: Христос умер и за грехи Петра и учеников ^{145}'. Таким образом, критика, адресованная Петру как «протагонисту» свойственного всем ученикам непонимания и достигающего кульминации в отречении, восходит по сути дела к самому Петру. Она основана на самокритике ученика, видевшего в себе «оправданного грешника», точно как Павел, который неоднократно вспоминает о своих гонениях на церковь ^{146}. Во II веке Евангелие от Марка приписали бы Петру, что фактически и делает Иустин ^{147}, а Евангелие от Луки ― Павлу, как по сути происходит у Маркиона, который отождествляет свой сокращенный вариант Лк с тем Евангелием, которое Павел получил от самого Христа ^{148}. Особый авторитет Павла, стоявший за Евангелием от Марка, имел следствием и то, что оно сохранилось как самостоятельная книга в рамках

[12], хотя его содержание в основном перенял Лк и в еще большей степени Мф, тогда как другие источники Евангелий были утрачены. Это «Евангелие в четырех видах» возникло раньше времени Иренея и Евангелия Маркиона; оно относится к первым десятилетиям II века ^{149}. Уже Иустин имеет в виду его, когда говорит о том, что «воспоминания апостолов» Иисуса, т. е. те книги, что впоследствии стали «каноническими» Евангелиями, «были написаны» апостолами «и их последователями». Это относится, с одной стороны, к Мф и Ин, с другой стороны ― к Мк и Лк, причем Евангелия «учеников апостолов» были созданы раньше, нежели те, которым были присвоены имена самих апостолов. Во II веке писания, подобные Евангелиям, приписывались как псевдоэпиграфы прежде всего апостолам, а не их ученикам ^{150}. Четыре Евангелия тоже были написаны не для отдельных «общин» евангелистов ^{151}, а для всей церкви ^{152}. Ведущая роль Петра во всех четырех Евангелиях соответствует значению «человека-скалы» для всей церкви, каким оно было с самого начала.

Вводит в заблуждение также и утверждение, будто связь между Петром и Марком «вычитана» якобы бы из 1 Пет 5:13, а уже оттуда дошло до Папия ^{153}. Намек на некоторую связь между ними содержится в наглядной сцене Деян 12:12, где Петр после своего освобождения из темницы ищет спасения в доме Марии, матери Иоанна Марка, после чего покидает территорию, на которую распространялась власть Ирода Агриппы ^{154}. Кроме того, в литературе, любящей именовать себя критической, обычно не обращается внимания на то обстоятельство, что сообщение о Марке как переводчике Петра исходит от пресвитера (Иоанна) ^{155}, у которого Папий заимствует и много других преданий ^{156}. Папий пишет, самое позднее, во времена Адриана ^{157}, т. е. сообщение «старца» Иоанна о Марке должно быть старше по меньшей мере на два поколения. Оно явно более раннее, нежели Первое Послание Петра, возникшее около 100 г. (с моей точки зрения, вследствие составления сборника Павловых посланий). Фраза 1 Пет 5:13 «Приветствует Вас соизбранная (церковь) в Вавилоне (т. е. в Риме) и Марк, сын мой», а также сообщение пресвитера у Папия независимо друг от друга указывают на это более раннее, надежное предание ^{158}. К тому же сообщение Папия ― не апология Мк, а критика его, хотя и мягкая. Речь идет о том, что у Мк нет должного порядка и что он не был свидетелем. Его записи опираются на разрозненные устные проповеди Петра. Он записывал то из них, что мог вспомнить. Епископ Иераполя принадлежал к окружению Иоанновой школы и основывается в своей критике на лучшем ― с его точки зрения ― порядке (

) четвертого Евангелия ^{159}. Мы имеем все основания всерьез относиться к дошедшему через него преданию, тем более что в нашем распоряжении имеется целый ряд других свидетельств о связи между Петром и Евангелием от Марка ― в том числе и не зависящих от Папия. Таково исторически надежное сообщение Иренея, взятое, вероятно, из римского архива ^{160}: «После смерти этих двоих (Петра и Павла) Марк, бывший учеником и переводчиком Петра, сам письменно передал нам (т. е. римской общине) и то, что проповедовал Петр» ^{161}. Климент Александрийский, знавший труд Иренея, утверждает, в отличие от него, что Марк написал свое Евангелие еще при жизни Петра, который успел «авторизовать» его книгу. Климент хочет таким способом поднять авторитет Евангелия, которое (как показывают египетские папирусы), уже не имело во II веке широкого распространения в церквах. Подобные свидетельства дошли и от III–IV века ^{162}. Принципиальное пренебрежение этими многочисленными сообщениями о возникновении Евангелий, относящимися ко II и III вв., есть типичный продукт неисторичного критицизма, возведенного новозаветной наукой в догмат. И даже если бы подобных сообщений о личной связи между Петром и евангелистом Марком не существовало, все же требовалось бы серьезное историческое объяснение того факта, что личность Петра абсолютно преобладает в наиболее раннем из Евангелий. Это не просто воспоминание о прошлом, скажем, о времени краткой, длившейся один или два года деятельности Иисуса, или о периоде, когда Петр руководил Иерусалимской общиной в течение 12–13 лет до гонения Агриппы, после чего ему пришлось покинуть родную страну примерно в 42–43 г. (Деян 12:17), а руководство церковью в Иерусалиме и Иудее принял Иаков, брат Иисуса. Главный, с самого начала стоящий перед нами вопрос иного рода: Как смог приобрести Петр столь выдающееся значение в синоптических Евангелиях ― начиная с Мк, которое мы видим, однако, также в Евангелии от Иоанна (несмотря на известную его дистанцированность), в Деяниях Апостолов и в некоторых посланиях Павла, в особенности в Гал и 1 Кор?