Андрею Николаевичу Муравьеву

 

 

Там, где на высоте обрыва

Воздушно‑светозарный храм

Уходит ввыспрь – очам на диво,

Как бы парящий к небесам;

Где Первозванного Андрея

Еще поднесь сияет крест,

На небе киевском белея,

Святой блюститель этих мест, –

 

К стопам его свою обитель

Благоговейно прислоня,

Живешь ты там – не праздный житель, –

На склоне трудового дня.

И кто бы мог без умиленья

И ныне не почтить в тебе

Единство жизни и стремленья

И твердость стойкую в борьбе?

 

Да, много, много испытаний

Ты перенес и одолел…

Живи ж не в суетном сознанье

Заслуг своих и добрых дел;

Но для любви, но для примера,

Да убеждаются тобой,

Что может действенная вера

И мысли неизменный строй.

 

Август 1869

 

В деревне

 

 

Что за отчаянные крики,

И гам, и трепетанье крыл?

Кто этот гвалт безумно‑дикий

Так неуместно возбудил?

Ручных гусей и уток стая

Вдруг одичала и летит.

Летит – куда, сама не зная,

И, как шальная, голосит.

 

Какой внезапною тревогой

Звучат все эти голоса!

Не пес, а бес четвероногой,

Бес, обернувшийся во пса,

В порыве буйства, для забавы,

Самоуверенный нахал,

Смутил покой их величавый

И их размыкал, разогнал!

 

И словно сам он, вслед за ними,

Для довершения обид,

С своими нервами стальными,

На воздух взвившись, полетит!

Какой же смысл в движенье этом?

Зачем вся эта трата сил?

Зачем испуг таким полетом

Гусей и уток окрылил?

 

Да, тут есть цель! В ленивом стаде

Замечен страшный был застой,

И нужен стал, прогресса ради,

Внезапный натиск роковой.

И вот благое провиденье

С цепи спустило сорванца,

Чтоб крыл своих предназначенье

Не позабыть им до конца.

 

Так современных проявлений

Смысл иногда и бестолков, –

Но тот же современный гений

Всегда их выяснить готов.

Иной, ты скажешь, просто лает,

А он свершает высший долг –

Он, осмысляя, развивает

Утиный и гусиный толк.

 

16 августа 1869

 

Чехам от московских славян

 

 

На ваши, братья, празднества,

Навстречу вашим ликованьям,

Навстречу вам идет Москва

С благоговейным упованьем.

 

В среду восторженных тревог,

В разгар великого волненья,

Приносит вам она залог,

Залог любви и единенья.

 

Примите же из рук ея

То, что и вашим прежде было,

Что старочешская семья

Такой ценой себе купила, –

 

Такою страшною ценой,

Что память эта и поныне –

И вашей лучшею святыней

И вашей жизненной струей.

 

Примите Чашу! Вам звездой

В ночи судеб она светила

И вашу немощь возносила

Над человеческой средой.

 

О, вспомните, каким она

Была вам знаменьем любимым,

И что в костре неугасимом

Она для вас обретена.

И этой‑то великой мзды,

Отцов великих достоянья,

За все их тяжкие труды,

За все их жертвы и страданья,

 

Себя лишать даете вы

Иноплеменной дерзкой ложью,

Даете ей срамить, увы,

И честь отцов и правду Божью!

 

И долго ль, долго ль этот плен,

Из всех тягчайший, плен духовный,

Еще сносить ты осужден,

О чешский люд единокровный?

 

Нет, нет, недаром благодать

На вас призвали предки ваши,

И будет вам дано понять,

Что нет спасенья вам без Чаши.

 

Она лишь разрешит вконец

Загадку вашего народа:

В ней и духовная свобода,

И единения венец.

 

Придите ж к дивной Чаше сей,

Добытой лучшей вашей кровью,

Придите, приступите к ней

С надеждой, верой и любовью.

 

<Около 24> августа 1869

 

Современное

 

 

Флаги веют на Босфоре,

Пушки празднично гремят,

Небо ясно, блещет море,

И ликует Цареград.

 

И недаром он ликует:

На волшебных берегах

Ныне весело пирует

Благодушный падишах.

 

Угощает он на славу

Милых западных друзей –

И свою бы всю державу

Заложил для них, ей‑ей.

 

Из премудрого далека

Франкистанской их земли

Погулять на счет пророка

Все они сюда пришли.

 

Пушек гром и мусикия!

Здесь Европы всей привал,

Здесь все силы мировые

Свой справляют карнавал.

 

И при криках исступленных

Бойкий западный разгул

И в гаремах потаенных

Двери настежь распахнул.

Как в роскошной этой раме

Дивных гор и двух морей

Веселится об исламе

Христианский съезд князей!

 

И конца нет их приветам,

Обнимает брата брат…

О, каким отрадным светом

Звезды Запада горят!

 

И все ярче и милее

Светит тут звезда одна,

Коронованная фея,

Рима дочь, его жена.

 

С пресловутого театра

Всех изяществ и затей,

Как вторая Клеопатра

В сонме царственных гостей,

 

На Восток она явилась,

Всем на радость, не на зло,

И пред нею все склонилось:

Солнце с Запада взошло!

 

Только там, где тени бродят

По долинам и горам

И куда уж не доходят

Эти клики, этот гам, –

Только там, где тени бродят

Там, в ночи, из свежих ран

Кровью медленно исходят

Миллионы христиан…

 

<Первая половина октября> 1869

 

А. Ф. Гильфердингу

 

 

Спешу поздравить с неудачей:

Она – блистательный успех,

Для вас почетна наипаче

И назидательна для всех.

 

Что русским словом столько лет

Вы славно служите России,

Про это знает целый свет,

Не знают немцы лишь родные.

 

Ах нет, то знают и они;

И что в славянском вражьем мире

Вы совершили – вы одни, –

Все ведают, et inde irae![12]

 

Во всем обширном этом крае

Они встречали вас не раз,

В Балканах, Чехах, на Дунае –

Везде, везде встречали вас.

И как же мог бы без измены,

Высокодоблестный досель,

В академические стены,

В заветную их цитадель,

 

Казною русской содержимый

Для этих славных оборон,

Вас, вас впустить – непобедимый

Немецкий храбрый гарнизон?

 

17 декабря 1869

 

* * *

 

Так провидение судило,

Чтоб о величии грядущем

Великого славянского царя

Возвещено вселенной было

Не гласом грома всемогущим,

А звучным писком комара.

 

<60‑е гг.>

 

* * *

<Из Гете>

 

Радость и горе в живом упоенье,

Думы и сердце в вечном волненье,

В небе ликуя, томясь на земли,

Страстно ликующей,

Страстно тоскующей

Жизни блаженство в одной лишь любви…

 

Февраль 1870

 

Гус на костре

 

 

Костер сооружен, и роковое

Готово вспыхнуть пламя; все молчит, –

Лишь слышен легкий треск, и в нижнем слое

Костра огонь предательски сквозит.

 

Дым побежал – народ столпился гуще;

Вот все они – весь этот темный мир:

Тут и гнетомый люд, и люд гнетущий,

Ложь и насилье, рыцарство и клир.

 

Тут вероломный кесарь, и князей

Имперских и духовных сонм верховный,

И сам он, римский иерарх, в своей

Непогрешимости греховной.

 

Тут и она – та старица простая,

Не позабытая с тех пор,

Что принесла, крестясь и воздыхая,

Вязанку дров, как лепту, на костер.

И на костре, как жертва пред закланьем,

Вам праведник великий предстоит:

Уже обвеян огненным сияньем,

Он молится – и голос не дрожит…

 

Народа чешского святой учитель,

Бестрепетный свидетель о Христе

И римской лжи суровый обличитель

В своей высокой простоте, –

 

Не изменив ни Богу, ни народу,

Боролся он – и был необорим –

За правду Божью, за ее свободу,

За все, за все, что бредом назвал Рим.

 

Он духом в небе – братскою ж любовью

Еще он здесь, еще в среде своих,

И светел он, что собственною кровью

Христову кровь он отстоял для них.

 

О чешский край! О род единокровный!

Не отвергай наследья своего!

О, доверши же подвиг свой духовный

И братского единства торжество!

 

И, цепь порвав с юродствующим Римом,

Гнетущую тебя уж так давно,

На Гусовом костре неугасимом

Расплавь ее последнее звено.

 

15–17 марта 1870

 

* * *

 

Над русской Вильной стародавной

Родные теплятся кресты –

И звоном меди православной

Все огласились высоты.

 

Минули веки искушенья,

Забыты страшные дела –

И даже мерзость запустенья

Здесь райским крином расцвела.

 

Преданье ожило святое

Первоначальных лучших дней,

И только позднее былое

Здесь в царство отошло теней.

 

Оттуда смутным сновиденьем

Еще дано ему порой

Перед всеобщим пробужденьем

Живых тревожить здесь покой.

 

В тот час, как с неба месяц сходит,

В холодной, ранней полумгле,

Еще какой‑то призрак бродит

По оживающей земле.

 

<Начало июля> 1870

 

Два единства

 

 

Из переполненной Господним гневом чаши

Кровь льется через край, и Запад тонет в ней.

Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши! –

Славянский мир, сомкнись тесней…

 

«Единство, – возвестил оракул наших дней, –

Быть может спаяно железом лишь и кровью…»

Но мы попробуем спаять его любовью, –

А там увидим, что прочней…

 

<Сентябрь> 1870

 

* * *

 

Веленью высшему покорны,

У мысли стоя на часах,

Не очень были мы задорны,

Хотя и с штуцером в руках.

 

Мы им владели неохотно,

Грозили редко и скорей

Не арестантский, а почетный

Держали караул при ней.

 

27 октября 1870

 

* * *

 

Чему бы жизнь нас ни учила,

Но сердце верит в чудеса:

Есть нескудеющая сила,

Есть и нетленная краса.

 

И увядание земное

Цветов не тронет неземных,

И от полуденного зноя

Роса не высохнет на них.

 

И эта вера не обманет

Того, кто ею лишь живет,

Не все, что здесь цвело, увянет,

Не все, что было здесь, пройдет!

 

Но этой веры для немногих

Лишь тем доступна благодать,

Кто в искушеньях жизни строгих,

Как вы, умел, любя, страдать,

 

Чужие врачевать недуги

Своим страданием умел,

Кто душу положил за други

И до конца все претерпел.

 

<Начало ноября> 1870

 

* * *

 

Да, вы сдержали ваше слово:

Не двинув пушки, ни рубля,

В свои права вступает снова

Родная русская земля.

 

И нам завещанное море

Опять свободною волной,

О кратком позабыв позоре,

Лобзает берег свой родной.

 

Счастлив в наш век, кому победа

Далась не кровью, а умом,

Счастлив, кто точку Архимеда

Умел сыскать в себе самом, –

 

Кто, полный бодрого терпенья,

Расчет с отвагой совмещал –

То сдерживал свои стремленья,

То своевременно дерзал.

 

Но кончено ль противоборство?

И как могучий ваш рычаг

Осилит в умниках упорство

И бессознательность в глупцах?

 

<Ноябрь> 1870

 

* * *

 

Впросонках слышу я – и не могу

Вообразить такое сочетанье,

А слышу свист полозьев на снегу

И ласточки весенней щебетанье.

 

<Январь или февраль> 1871

 

Черное море

 

 

Пятнадцать лет с тех пор минуло,

Прошел событий целый ряд,

Но вера нас не обманула –

И севастопольского гула

Последний слышим мы раскат.

 

Удар последний и громовый,

Он грянул вдруг, животворя;

Последнее в борьбе суровой

Теперь лишь высказано слово;

То слово – русского царя.

 

И все, что было так недавно

Враждой воздвигнуто слепой,

Так нагло, так самоуправно,

Пред честностью его державной

Все рушилось само собой.

И вот: свободная стихия, –

Сказал бы наш поэт родной, –

Шумишь ты, как во дни былые,

И катишь волны голубые,

И блещешь гордою красой!..

 

Пятнадцать лет тебя держало

Насилье в западном плену;

Ты не сдавалась и роптала,

Но час пробил – насилье пало:

Оно пошло как ключ ко дну.

 

Опять зовет и к делу нудит

Родную Русь твоя волна,

И к распре той, что Бог рассудит,

Великий Севастополь будит

От заколдованного сна.

 

И то, что ты во время оно

От бранных скрыла непогод

В свое сочувственное лоно,

Отдашь ты нам – и без урона –

Бессмертный черноморский флот.

 

Да, в сердце русского народа

Святиться будет этот день, –

Он – наша внешняя свобода,

Он Петропавловского свода

Осветит гробовую сень…

 

<Начало марта> 1871

 

Ватиканская годовщина

 

 

Был день суда и осужденья –

Тот роковой, бесповоротный день,

Когда для вящего паденья

На высшую вознесся он ступень, –

 

И, Божьим промыслом теснимый

И загнанный на эту высоту,

Своей ногой непогрешимой

В бездонную шагнул он пустоту, –

 

Когда, чужим страстям послушный,

Игралище и жертва темных сил,

Так богохульно‑добродушно

Он божеством себя провозгласил…

 

О новом богочеловеке

Вдруг притча создалась – и в мир вошла,

И святотатственной опеке

Христова церковь предана была.

 

О, сколько смуты и волнений

С тех пор воздвиг непогрешимый тот,

И как под бурей этих прений

Кощунство зреет и соблазн растет.

В испуге ищут правду Божью,

Очнувшись вдруг, все эти племена,

И как тысячелетней ложью

Она для них вконец отравлена.

 

И одолеть она не в силах

Отравы той, что в жилах их течет,

В их самых сокровенных жилах,

И долго будет течь, – и где исход?

 

.

 

Но нет, как ни борись упрямо,

Уступит ложь, рассеется мечта,

И ватиканский далай‑лама

Не призван быть наместником Христа.

 

6 июля 1871

 

* * *

 

Враг отрицательности узкой,

Всегда он в уровень шел с веком:

Он в человечестве был русский,

В науке был он человеком.

 

29 декабря 1871

 

Памяти М. К. Политковской

 

Elle à été douce devant la mort [13]

 

 

Многозначительное слово

Тобою оправдалось вновь:

В крушении всего земного

Была ты – кротость и любовь.

 

В самом преддверье тьмы могильной

Не оскудел в последний час

Твоей души любвеобильной

Неисчерпаемый запас…

 

И та же любящая сила,

С какой, себе не изменя,

Ты до конца переносила

Весь жизни труд, всю злобу дня, –

 

Та ж торжествующая сила

Благоволенья и любви,

Не отступив, приосенила

Часы последние твои.

 

И ты, смиренна и послушна,

Все страхи смерти победив,

Навстречу ей шла благодушно,

Как на отеческий призыв.

 

О, сколько душ, тебя любивших,

О, сколько родственных сердец –

Сердец, твоею жизнью живших,

Твой ранний поразит конец!

 

Я поздно встретился с тобою

На жизненном моем пути,

Но с задушевною тоскою

Я говорю тебе: прости.

 

В наш век отчаянных сомнений,

В наш век, неверием больной,

Когда все гуще сходят тени

На одичалый мир земной, –

 

О, если в страшном раздвоенье,

В котором жить нам суждено,

Еще одно есть откровенье,

Есть уцелевшее звено

 

С великой тайною загробной,

Так это – видим, верим мы –

Исход души, тебе подобной,

Ее исход из нашей тьмы.

 

<Начало марта 1872>

 

* * *

 

День православного Востока,

Святись, святись, великий день,

Разлей свой благовест широко

И всю Россию им одень!

 

Но и святой Руси пределом

Его призыва не стесняй:

Пусть слышен будет в мире целом,

Пускай он льется через край,

 

Своею дальнею волною

И ту долину захватя,

Где бьется с немощию злою

Мое родимое дитя, –

 

Тот светлый край, куда в изгнанье

Она судьбой увлечена,

Где неба южного дыханье

Как врачевство лишь пьет она…

 

О, дай болящей исцеленье,

Отрадой в душу ей повей,

Чтобы в Христово воскресенье

Всецело жизнь воскресла в ней…

 

16 апреля 1872

 

* * *

 

Тебе, болящая в далекой стороне,

Болящему и страждущему мне

Пришло на мысль отправить этот стих,

Чтобы с веселым плеском волн морских

Влетел бы <он к> тебе в окно,

Далекий отголосок вод родных,

И слово русское, хоть на одно мгновенье,

Прервало для тебя волн средиземных пенье…

Из той среды, далеко не чужой,

Которой ты была любовью и душой,

Где и поднесь с усиленным вниманьем

Следят твою болезнь <с> сердечным состраданьем,

Будь ближе, чем когда, душе твоей присущ

Добрейший из людей, чистейшая из душ,

Твой милый, добрый, незабвенный муж!

Душа, с которою твоя была слита,

Хранившая тебя от всех соблазнов зла,

С которой заодно всю жизнь ты перешла,

Свершая честно трудный подвиг твой

Примерно‑христианскою вдовой!

 

Привет еще тебе от тени той,

Обоим нам и милой и святой,

Которая так мало здесь гостила,

Страдала храбро так и горячо любила,

Ушла стремглав из сей юдоли слез,

Где ей, увы, ничто не удалось,

По долгой, тяжкой, истомительной борьбе,

Прощая все и людям и судьбе.

И свой родимый край так пламенно любила,

Что, хоть она и воин не была,

Но жизнь свою отчизне принесла;

Вовремя с нею не могла расстаться,

Когда б иная жизнь спасти ее могла.

 

Январь 1873

 

Итальянская весна

 

 

Благоуханна и светла

Уж с февраля весна в сады вошла,

И вот миндаль мгновенно зацвела,

И белизна всю зелень облила.

 

<Февраль 1873>

 

Бессонница

 

 

(Ночной момент)

 

Ночной порой в пустыне городской

Есть час один, проникнутый тоской,

Когда на целый город ночь сошла

И всюду водворилась мгла,

Все тихо и молчит; и вот луна взошла,

И вот при блеске лунной сизой ночи

Лишь нескольких церквей, потерянных вдали,

Блеск золоченых глав, унылый, тусклый зев

Пустынно бьет в недремлющие очи,

И сердце в нас подкидышем бывает

И так же плачется и так же изнывает,

О жизни и любви отчаянно взывает.

Но тщетно плачется и молится оно:

Все вкруг него и пусто и темно!

Час и другой все длится жалкий стон,

Но наконец, слабея, утихает он.

 

Апрель 1873

 

* * *

 

Бывают роковые дни

Лютейшего телесного недуга

И страшных нравственных тревог;

И жизнь над нами тяготеет

И душит нас, как кошемар.

Счастлив, кому в такие дни

Пошлет всемилосердый Бог

Неоценимый, лучший дар –

Сочувственную руку друга,

Кого живая, теплая рука

Коснется нас, хотя слегка,

Оцепенение рассеет

И сдвинет с нас ужасный кошемар

И отвратит судеб удар, –

Воскреснет жизнь, кровь заструится вновь,

И верит сердце в правду и любовь.

 

<Не позднее мая> 1873